Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 99 страниц)

67

Господин Ахмад сидел за своим рабочим столом, уткнувшись в тетради – его ежедневная рутинная работа помогала ему забыть, хотя бы ненадолго – его личные и общественные тревоги, что распространяли кровавые новости. Он любил лавку так же, как и свои посиделки с друзьями, вино и музыку, потому что и там, и там ему удавалось вырваться из ада постоянных размышлений. Однако в лавке царила атмосфера торга, споров о цене и выгоде, и тому подобных вещей, составлявших привычную для него жизнь. Жизнь эта позволяла ему внушить себе некоторую уверенность того, что всё ещё, возможно, вернётся на свои места, в первоначальное состояние, к миру и стабильности. К миру? Куда же он делся, этот мир, и когда ему позволено будет вернуться?!.. Даже в этой самой лавке под покровом таинственного шёпота творятся кровавые события. Покупатели не довольствуются одной только торговлей и сбиванием цен; их языки по многу раз вполголоса пересказывают новости, сожалеют о трагических инцидентах. Помимо мешков с рисом и кофе здесь разносят слухи о боях в районе Булак, кровавой бойне в Асьюте, десятках трупов в гробах, о юноше, который отнял у врага пулемёт. Он хотел внести его в Аль-Азхар, но его опередила сама судьба: в его тело вонзились десятки снарядов. Эти и другие новости то и дело окрашивались в яркие цвета и уже прожужжали ему все ушли. И это происходило в том месте, где он искал себе приют и пытался всё забыть! До чего же жалкой была жизнь в тени смерти! Разве революция не могла поторопиться осуществить свои цели до того, как принесла беды ему и членам его семьи?!.. Ему не жалко было денег, и он не скупился на чувства, более того – полностью был готов отдать свою жизнь. Но какое же тяжкое испытание уготовил Аллах Своим рабам – их души ничего не стоили, а кровь лилась рекой!.. Революция не была теперь уже просто вызывающим восторг «развлечением»: куда бы он ни шёл, всюду его подстерегала угроза. Она подстерегала и его сына-бунтовщика. Революционный пыл господина Ахмада охладел. Он питал мечты о независимости и возвращении Саада, однако без всякой крови и революции, то есть без всей этой паники. Он кричал лозунги с остальными и чувствовал то же воодушевление, что и они, но его ум отказывался идти по течению, цепляясь за жизнь, и он оставался один на фоне происходящих событий, словно корень дерева, вырванного из земли бурей, у которого обломаны ветви. Он совсем не обессилил, хотя его любовь к жизни была огромной и такой останется до конца. Если бы Фахми верил в то же, что и он, то и его жизнь оставалась бы спокойной до самого конца, но Фахми мешало то, что он бросался в это течение без спасательного пояса…

– Господин Ахмад на месте?

Ахмад услышал этот вопрос, и почувствовал, что кто-то стремительно протиснулся в его лавку, как будто был не человеком, а снарядом, поднял голову от своих бумаг и заметил шейха Мутавалли Абдуссамада, который стоял посреди лавки и мигал своими воспалёнными глазами и тщетно пытался разглядеть стол хозяина. Он улыбнулся ему, затем воскликнул:

– Прошу, шейх Мутавалли, к нам пожаловало само благословение…

На лице шейха промелькнула уверенность в себе, и он прошёл вперёд, весь дрожа, словно передвигался на верблюде, и Ахмад наклонился над столом и протянул ему руку, и пожав её, пробормотал:

– Стул справа от вас, прошу, садитесь.

Шейх Мутавалли оперся на свою трость и уселся на стул, затем положил руки на колени и сказал:

– Да хранит тебя Аллах…

Ахмад от всей души произнёс:

– До чего мне приятна ваша молитва за меня и как необходима мне!

Затем он повернулся к Джамилю Аль-Хамзави, который взвешивал рис для одного из покупателей:

– Не забудь подготовить свёрток для нашего господина шейха…

Тут Джамиль Аль-Хамзави повернулся и спросил:

– Кто же забудет нашего господина шейха?!

Шейх раскрыл ладони и поднял голову, шевеля губами – он еле слышно бормотал молитву-благословение, но слышен было только прерывистый шёпот, а затем вернулся к своей изначальной позе и ненадолго замолчал. Наконец он торжественным тоном заявил:

– Я начну с молитвы-приветствия проводнику Истинного Пути.

Господин Ахмад воодушевлённо ответил:

– Да пребудет над ним пречистая молитва и мир…

– А также я восхваляю и приветствую отца твоего, да будет доброй память о нём.

– Да будет обширна милость Аллаха над ним.

– Затем я прошу Аллаха обрадовать глаза твои тем, что увидят они семью твою, и детей, и внуков, и правнуков твоих.

– Амин.

Шейх вздохнул и произнёс:

– И ещё прошу Его вернуть нам нашего господина Аббаса-эфенди, Мухаммада Фарида и Саада Заглула…

– Да внемлет Аллах словам вашим.

– И чтобы Он разрушил Англию за грехи, что совершал и совершает народ её…

– Пресвят Могущественный Мститель.

Тут шейх откашлялся, провёл ладонью по лицу и сказал:

– Так вот, я видел тебя во сне – ты махал мне рукой, и как только я открыл глаза, как решил сразу же навестить тебя.

Ахмад грустно улыбнулся и ответил:

– В этом нет ничего удивительного для меня, ведь и я нуждаюсь в вашем благословении. Да увеличит вам Аллах благодати и милости Свои…

Шейх наклонил лицо к Ахмаду и деликатно спросил:

– Правдивы ли дошедшие до меня вести о событиях у ворот Аль-Фаттух?

Ахмад улыбнулся и ответил:

– Да… А интересно, кто же вам сообщил об этом?

– Я шёл мимо маслобойни Хамиду Ганима, и он остановил меня и сказал: «Не доходили ли до вас новости о том, что сделали англичане с нашим милым другом, господином Ахмадом, а также со мной?», и я в тревоге попросил его пояснить, о чём это он, на что он поведал мне об этом чуде из чудес…

Ахмад рассказал ему всю историю в подробностях и без всяких колебаний, хотя за прошедшие несколько дней он уже рассказывал её десятки раз.

Шейх внимательно слушал и шептал айат «Аль-Курси». Затем он спросил:

– Ты испугался, сынок? Каким был твой страх?… Скажи мне… Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха… Ты был уверен, что ты в безопасности?… Неужели ты забыл, что страх так просто не проходит?… Ты долго молился и просил Аллаха о спасении? Ну, это замечательно, но тебе нужен амулет…

– Ну а как же иначе?! Конечно!.. Да пребудет над нами благодать, шейх Мутавалли…

– А как же жена и дети, разве они не испугались?

– Ещё бы! Сердца их слабы, они не привыкли к такому насилию и ужасу. Амулет… Амулет… В нём спасение… Вы, шейх Мутавалли, сама благодать и добро… Аллах уже спас меня от одного великого зла, но есть и такое зло, что по-прежнему угрожает мне и не даёт спать по ночам.

Шейх придвинулся поближе к лицу Ахмада и снова деликатно спросил его:

– Что с тобой, сынок, да простит тебя Аллах?

Ахмад пристально и безмолвно посмотрел на шейха и с досадой пробормотал:

– Это мой сын Фахми…

Шейх то ли вопросительно, то ли тревожно вскинул седые брови и с надеждой в голосе произнёс:

– Он в безопасности, да хранит его Милостивый Господь…

– Он впервые ослушался меня, а также и повеления Аллаха…

Шейх раскрыл перед ним руки, словно отвращая несчастье, и воскликнул:

– Да сохранит Аллах! Фахми для меня как собственный сын, и я хорошо знаю, что он от природы наделён благочестием.

Ахмад сердито сказал:

– Он непременно хочет заниматься тем же, чем занята вся молодёжь в эти кровавые дни…

Шейх с недоверием и изумлением сказал:

– Ты же, без всяких сомнений, благоразумный отец. Я и представить себе не мог, что один из твоих сыновей дерзнёт ослушаться твоих приказаний…

Эти слова ранили сердце Ахмада и сжали его грудь. Он обнаружил в себе желание несколько умалить бунт Фахми, чтобы защитить его личность от любых обвинений в слабости со стороны шейха и даже с собственной стороны, и потому сказал:

– Он, конечно, не осмелился сделать этого напрямую, и я призвал его поклясться на Коране, что он не будет участвовать ни в одной из акций революции, и тогда он заплакал. Он плакал и не осмелился заявить «нет». И что мне теперь делать? Я не могу запереть его в доме как арестанта, и не могу следить за ним в институте. Я боюсь, что течение этих дней увлечёт его и он не сможет сопротивляться. Что же мне делать?… Угрожать побоями? Побить?… Но может ли угроза принести пользу такому человеку, которому нет дела до того, что он подставляет себя смерти?!

Шейх коснулся рукой лица и тревожно спросил:

– А участвовал ли он в демонстрациях?

Тряхнув своими широкими плечами, Ахмад сказал:

– Нет, однако он распространяет листовки. Но когда я надавил на него, он стал утверждать, что ограничивается их распространением только среди своих друзей.

– Какими делами он занимается!.. Сам он смиренный и сын такого же кроткого отца, а такими делами занимаются мужчины иного типа. Разве он не знает, что англичане дикари, и в их грубые сердца милосердие не может найти себе путь?… Они с утра до вечера питаются кровью несчастных египтян… Поговори с ним мягко, по-доброму, попробуй увещевать его, разъясни ему разницу света и тьмы. Скажи ему, что ты, его отец, любишь его и боишься за него. Я же со своей стороны сделаю несколько особых амулетов и буду в своих молитвах, особенно утренних, просить для него блага. И обратимся за помощью Аллаха…

Ахмад грустно сказал:

– Известий об убийствах каждый час становится всё больше, объявляют предупреждения. Так что же поразило его разум?… Сын молочника Аль-Фули погиб в мгновение ока, и Фахми сам присутствовал на его похоронах вместе со мной и выражал соболезнования его несчастному отцу. Этот юноша разносил крынки со сливками покупателям, и по пути столкнулся с демонстрантами, его увлекло инстинктивное желание участвовать вместе с ними, и спустя час или около того он упал замертво на площади у Аль-Азхара. Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха… Мы принадлежим Аллаху и к Нему возвращаемся. Когда он не пришёл домой в обычное время, его отец встревожился и пошёл к своим клиентам, расспрашивая о нём. Некоторые из них говорили ему, что юноша принёс им сливки и ушёл; другие же говорили, что он не заходил к ним, как обычно бывало с ним. Наконец, он пришёл к продавцу кунафы, Хамаруше, и нашёл у него поднос и оставшиеся крынки, который его сын не успел разнести. Покупатель сообщил ему, что юноша оставил у него поднос и вышел на вечернюю демонстрацию. Несчастный отец с ума сходил и сразу же понёсся в полицейский участок в Гамалийе, откуда его направили в больницу Каср аль-Айни, где он и обнаружил своего сына: тот лежал в хирургическом отделении. Об этой истории я во всех подробностях узнал от самого Аль-Фули, когда мы были в его доме и высказывали ему соболезнования. Я узнал, как он потерял сына, словно того и не было, ощутил всё мучительное горе отца и слышал причитания его родных. Пропал бедняга, и Саад больше не вернётся, и англичане не уйдут. Но так лучше для моих детей, и слава Богу…

С сожалением шейх Мутавалли произнёс:

– Я был знаком с тем несчастным юношей. Он был самым старшим из сыновей Аль-Фули, так ведь?… Его дед был погонщиком мулов, и я нанимал у него осла, чтобы съездить к господину Абу Ас-Сауду. У Аль-Фули четверо детей, но больше всех сердцу его был мил тот, что погиб.

Тут Джамиль Аль-Хамзави в первый раз вступил в разговор:

– Мы живём в безумное время, и разум людей, даже у детей, повреждён. Вот вчера, например, мой сын Фуад сказал своей матери, что тоже хочет участвовать в демонстрациях!

Ахмад с волнением сказал:

– В демонстрациях участвуют младшие, а старшим достаётся!.. Твой сын Фуад – приятель моего Камаля, они оба учатся в одной школе. Ты с ним не разговаривал ещё?… Ты вообще говорил с ними обоими хотя бы раз про участие в демонстрации?!.. А?… Сейчас уже ничем никого не удивишь!

Аль-Хамзави пожалел о вырвавшихся у него словах и сказал:

– Ну не настолько же, господин мой. Я его без всякой жалости наказал за такие наивные желания. Ведь господин Камаль выходит из дома не один, а в сопровождении Умм Ханафи, да сохранит его Аллах…

Наступило молчание, и во всей лавке слышалось только шуршание бумаги, в которую Аль-Хамзави заворачивал подарок для шейха Мутавалли Абдуссамада. Затем шейх тяжело вздохнул и сказал:

– Фахми разумный ребёнок. И нельзя позволять, чтобы англичане завладели его прекрасной душой. Ох уж эти англичане!.. Достаточно мне Аллаха… Не слыхал ли ты о том, что сделали они в Аль-Азизийе и в Бадаршине?…

Ахмад находился в состоянии тревоги и не испытывал желания расспросить об этом шейха, но и не ожидал ещё чего-нибудь нового, помимо того, что и так было на слуху у всех в эти дни, и ограничился тем, что вскинул брови в знак удивления, и шейх заговорил:

– Вчера я ходил к одному вельможе, своему родственнику, Шаддад-беку Абдул-Хамиду, что живёт в своём богатом поместье в Аббасийе. Он пригласил меня на обед и ужин, и я подарил ему и его семейству амулеты, а он рассказал мне о событиях в Аль-Азизийе и в Бадаршине..

Шейх ненадолго замолчал, и Ахмад спросил его:

– Это тот самый знаменитый продавец хлопка?

– Шаддад-бек Абдул-Хамид – самый крупный продавец хлопка. Ты, возможно, знаком с его сыном, Абдул-Хамид-беком Шаддадом. Он когда-то был близким другом с господином Мухаммадом Иффатом.

Ахмад медленно, чтобы хорошенько вспомнить, произнёс:

– Помню, что однажды видел его в гостях у Мухаммада Иффата до того, как разразилась война, а затем слышал о его ссылке из страны вслед за нашим эфенди Аббасом. Есть ли известия о нём?

Шейх быстрым мимолётным тоном, словно вынося свои слова за скобки, дабы поскорее вернуться к основной теме, сказал:

– Он по-прежнему в ссылке за границей, находится сейчас во Франции, а с ним его дети и супруга. Шаддад-бек очень боится умереть прежде, чем увидит своего сына…

И он снова замолчал. Затем, качнув головой вправо-влево, продолжил рассказ своим мелодичным голосом, как будто напевал оду Пророку:

– Через два-три часа после полуночи, когда все спали, эти два района были блокированы сотнями вооружённых с ног до головы английских солдат…

Ахмад сосредоточенно слушал его…

– Они заблокировали оба района, пока народ спал?.. Разве те, кто заблокировал их, не из того же рода-племени, что и те, кто разбил лагерь перед его домом?… Они начинают с покушения на меня, и каков же будет их следующих шаг, который они замышляют?!

Шейх ударил себя по коленям, словно его песнопения поменяли вдруг свой ритм, затем продолжил:

– Они взяли штурмом дома двух деревенских старост и приказали им сдать оружие, затем помчались к их жёнам и дочерям и похитили у них драгоценности, унизили их и выволокли за волосы из дома наружу. Те же вопили и звали на помощь, но никто не пришёл к ним на выручку. Я просил Аллаха смилостивиться над несчастными и слабыми рабами Его…

– Дома деревенских старост!.. Староста считается правительственным лицом, разве нет?… То староста, а я-то всего лишь человек, такой же, как и все остальные. И что они сделают с такими, как я? – Он представил себе Амину, которую выволокли за волосы. Неужели меня обрекут на безумие?!..

Шейх продолжал свой рассказ, тряся головой:

– И они заставили обоих старост указать им на дома шейхов и старейшин обеих деревень, а затем напали на те дома, окружив их со стороны ворот, и украли всё, что было там ценного, совершили преступное покушение на женщин, а потом убили тех из них, кто попытался защищаться, избили мужчин и покинули их, не оставив ничего из драгоценностей, захватив трофеи и не пощадив их честь…

– Да горят огнём все эти ценности…. они даже не пощадили их честь… Где же милосердие Божье?.. Где же Его возмездие?… Потоп… Ной… Мустафа Камиль. Представь себе!.. Как женщина после всего этого может оставаться с мужем под одной крышей?!.. Какой грех совершила она?… И каким образом?!

Шейх в третий раз ударил рукой по коленям, затем вернулся к своему рассказу, но теперь голос его дрожал и стал больше похож на плач:

– Они открыли огонь по двум деревням, а на дрова и солому, что покрывали крыши домов, вылили нефть. Вся деревня тут же проснулась от ужаса, и её жители выбежали из своих домов, словно безумные. Стояли громкие крики и завывания повсюду. Языки пламени достигли всего вокруг, пока обе деревни не превратились в один сплошной костёр..

Ахмад невольно воскликнул:

– О Господь неба и земли!

Шейх продолжал:

– Солдаты окружили обе горящие деревни, подкарауливая в засаде её несчастных жителей, и те брели, спасаясь от огня куда глаза глядят, а за ними следом – домашний скот, собаки и кошки. Едва они достигли позиции, где находились солдаты, как те набросились на мужчин и начали их пинать и колотить, затем преградили путь женщинам, чтобы отнять у них украшения и обесчестить. Если хотя бы одна из них оказывала сопротивление, её убивали, а если звала мужа, отца или брата, и те бросались на помощь, в них выпускали пули…

Затем шейх повернулся к растерявшемуся Ахмаду и ударил рукой об руку:

– А остальных жертв они потащили в лагерь, что был неподалёку, а там заставили их подписать письмо с признанием в преступлениях, которые они не совершали, и в которых их обвинили англичане, как справедливое возмездие за дела свои. Вот что произошло в Аль-Азизийе и в Бадаршине, господин Ахмад. Это один из примеров их безжалостных и немилосердных расправ с нами. Да будет Аллах свидетелем…

Воцарилось угрюмое тягостное молчание, когда каждый погрузился в свои мысли и фантазии, пока Джамиль Аль-Хамзави не прервал его глубоким вздохом:

– Но Господь же существует…

В подтверждение его слов Ахмад воскликнул:

– Да! – И делая знак рукой на все четыре стороны, заметил. – И при том – повсюду…

Шейх Мутавалли обратился к Ахмаду:

– Скажи Фахми, что шейх Мутавалли советует ему держаться подальше от источников смертельной опасности, скажи ему, пусть вручит себя Господу, ведь только Он способен истребить англичан, как уже раньше истребил Он тех, кто перестал Ему повиноваться…

Затем шейх нагнулся к своей трости, чтобы взять её, а Ахмад сделал знак Аль-Хамзави, чтобы тот принёс шейху подарок, и вложил его ему в руку, а затем помог подняться. Тот пожал руки обоим мужчинам и прошёл к выходу:

– Повержены римляне в ближайшей земле. Но после поражения своего они одержат верх[57]57
  Повержены римляне в ближайшей земле. Но после поражения своего они одержат верх (Коран, 30: 1–3).


[Закрыть]. Истинно сказал Великий Аллах…

68

В предрассветном сумраке постепенно зарождался свет утра. Служанка из квартала Суккарийя постучала в дверь дома Абд Аль-Джавада и сообщила Амине, что Аиша уже на сносях. Амина находилась как раз в пекарне и поручила все дела Умм Ханафи, а сама поспешила к лестнице. Умм Ханафи, казалось, была раздосадована – впервые за всю свою долгую службу в этом доме. Разве не вправе была она присутствовать на родах у Аиши? Полностью вправе… Равно как и сама Амина: Аиша открыла глазки у неё в комнате, и у каждого ребёнка в этом доме было две матери: Амина и Умм Ханафи. Как же может Амина встать между дочерью и ею в такой ответственный час?!..

А помнишь ли ты, Умм Ханафи, как сама родила?… И тот дом в Тамбакшийе? Мужа-учителя, как обычно, дома не было, и Умм Ханафи была одна, когда время было уже за полночь. Её подруга, Умм Хуснийя, была акушеркой!.. А интересно, где сейчас Умм Хуснийя?.. Жива ли ещё?… И вот появился её сын, Ханафи, тяжело дыша, и также, тяжело дыша, ушёл в мир иной, лёжа в колыбели. Если бы он сейчас был жив, ему было бы двадцать лет…

– Моя молоденькая госпожа сейчас мучается от боли, а я здесь – готовлю обед.

Сердце Амины наполнилось радостью, смешанной с опасением: впервые оно так тревожно забилось, когда она сама прошла через это испытание. Вот и Аиша готовится дать жизнь первенцу своему – с этого начинается её материнство, как готовится стать матерью и Хадиджа. Так продолжается жизнь, пробивая себе путь до бесконечности. Амина прошла в комнату мужа и деликатным, нежным тоном сообщила ему радостную весть, превозмогая на сей раз своё смущение и такт, чтобы он смог различить в её голосе пылкое желание отправиться поскорей в дом дочери. Ахмад воспринял новость спокойно, затем приказал ей отправляться немедленно..! Она в спешке надела на себя накидку и почувствовала, что у неё есть преимущества, которые есть лишь у такой слабой женщины, как она: рождение детей, что сродни чуду. Братья узнали об этой новости, как только проснулись, сразу после ухода матери. На их лицах сияла улыбка. Они обменялись вопросительным взглядом: Аиша стала матерью?!.. Ну разве не странно?… Сама мама была моложе неё, когда у неё родилась Хадиджа. Неужели мама пошла сама принять роды у Аиши?… Оба брата улыбались.

– Это предвестник того, что скоро эта сукина дочь тоже родит… Кого я имею в виду?!.. Зейнаб.

– Ох, если бы папа тебя сейчас слышал.

– Аиша – станет матерью, а я – стану отцом. Ты, Фахми, станешь дядей с отцовской и с материнской стороны. Да и ты, Камаль, тоже станешь дядей и с той, и с другой стороны. Мне лучше пропустить сегодня работу в школе и отправиться к сестрице Аише. Это прекрасно. Я попрошу разрешения у папы, если смогу, за столом!.. Ух… Нам нужно больше детей, чтобы восполнить нехватку людей из-за тех бед, что причинили нам эти англичане… Если меня не будет сегодня в школе, ничего из ряда вон не случится. Три-четыре ученика уже больше месяца бастуют.

– Ага, скажи это папе, и он обязательно удовлетворит твою просьбу, запустив тебе в лицо тарелку с бобами.

– Ух, ещё один новорожденный, уже через час-два. Папа будет дедушкой, а мама – бабушкой, а мы станем дядями. Это очень важно. Интересно, сколько детей появляются в этот самый момент на свет?… И сколько людей видят этот свет последний раз в этот же самый миг?.. Нужно сообщить бабушке. Я могу сходить в Харафиш для этого, если не пойду сегодня на работу в школу!

– Мы же сказали тебе – нам нет дела до твоей школы, ты сам лучше скажи об этом папе, и он одобрит твою идею.

– Ух. Аиша, наверное, очень мучается от боли. Бедняжка. Муки родов не смягчат ни золотые волосы, ни голубые глаза. Господь наш, укрепи её. Зажжём свечи. Мальчик или девочка?… Кто лучше?… Конечно, мальчик. А может, у неё первенцем будет девочка, как и у её матери? Почему бы первенцу не стать мальчиком, как у нашего отца?.. Ха-ха. Когда наступит время идти в школу, её ребёнок уже появится на свет, а я так и не смогу его увидеть. А ты хочешь увидеть, как он родится?.. Конечно, хочешь. Но отложи это желание, пока у тебя самого не появится ребёнок!..

Больше всех от этой новости был взволнован Камаль: она занимала его разум, сердце и воображение. И если бы не чувство, что за ним следит школьный инспектор, наблюдая за каждым его движением и даже покоем, чтобы сразу же сообщить обо всём его отцу, он не смог бы преодолеть побуждение, звавшее его в Суккарийю. На уроке в школе он был бездушным телом, ибо дух его блуждал по Суккарийе. Он задавался вопросом о новорожденном, чьего появления на свет ждал столько месяцев, с любопытством пытаясь раскрыть этот секрет. Однажды он стал свидетелем того, как окотилась кошка, когда ему было лет шесть. Он обратил внимание на её истошные завывания и бросился к ней под навес из плюща на крыше, и обнаружил, что она извивается от боли, а глаза её выпучены наружу. Следом за тем он увидел, что пылающее тело её разваливается на куски, и одним прыжком отскочил в сторону с громким криком. Это воспоминание бродило где-то в недрах его памяти и давало о себе знать, даже заставляя его вновь и вновь отскакивать назад в страхе, и веяло вокруг него, словно назойливые мухи. Но он не стал поддаваться страху и не мог представить себе, что между кошкой и Аишей существует подобная связь – одно дело животное, а другое – человек. По его мнению, это как небо и земля, несравнимы друг с другом. Но что-же тогда происходит сейчас в Суккарийе?… Какие чудеса творятся с Аишей?… Все эти вопросы ставили его в тупик, и ответов на них не было.

Едва он покинул школу после полудня, как тут же бегом пустился по дороге в Суккарийю. Он вошёл во двор дома Шаукатов еле дыша, и прошёл прямо к двери, что вела на женскую половину, и тут глаза его встретились с глазами отца, который сидел, переплетя руки на набалдашнике трости, что стояла между ног. Он был неподвижен и словно пригвождён к своему месту, хлопая глазами как загипнотизированный, не шевелясь и не моргая. Ахмадом овладело какое-то постыдное, грешное чувство, которое он не понимал, и ожидал, что на него вот-вот обрушится кара за это, а также страх, что распространился по всему телу, пока он не пустился в разговор с кем-то, кто сидел рядом с ним. Он обернулся к Камалю, и тот отвёл глаза, судорожно проглотив слюну.

В этот момент в глубине комнаты мелькнули силуэты Ибрахима Шауката, Ясина и Фахми, прежде чем Камаль успел броситься в комнату. Он вприпрыжку поднялся по лестнице и уже достиг этажа, где были покои Аиши, толкнул полуоткрытую дверь и наткнулся на Халиля Шауката, мужа Аиши, который стоял в зале. Он увидел также дверь в спальню, которая была закрыта, откуда до него донеслись голоса женщин, что разговаривали друг с другом: его матери и вдовы покойного Шауката, а также третий голос, который был ему незнаком. Камаль поприветствовал супруга Аиши и спросил его, внимательно и радостно глядя на него:

– Сестрица Аиша уже родила?

Мужчина предупреждающе поднёс к усам указательный палец и сказал:

– Тссс…

Камаль понял, что вопросы здесь неуместны, и даже его приход сюда, как бывало раньше, не приветствуется, и засмущался от неловкости, причину которой и сам не знал. Он хотел подойти к закрытой двери, но голос Халиля остановил его – он не без досады воскликнул:

– Нет…

Камаль удивлённо повернулся к нему, но мужчина быстро произнёс:

– Спускайся вниз, хитрюга, и поиграй там…

Душа мальчика ушла в пятки и он неповоротливо отступил назад. Ему было невмоготу подобное недостойное вознаграждение за ожидание длиною в целый день, и когда он дошёл до порога зала, до ушей его донёсся странный голос, что исходил из запертой комнаты. Он казался высоким и тонким, затем становился более грубым и хриплым, заканчиваясь долгим предсмертным хрипом. Затем на миг он прекратился, а потом послышался глубокий жалобный вздох, который поначалу показался ему необычным, словно он не знал, кто же испустил его. Но мучительные нотки в этом голосе выделялись посреди всего этого пыла, хрипа и стонов и свидетельствовали о том, что он, без сомнения, принадлежал его сестре, или точнее, растворившейся, расплавившейся Аише. После того, как глубокий стон повторился, Камаль убедился в своём предположении, и задрожал всеми фибрами души. Ему вдруг показалось, что он видит, как она вся скрючилась от боли, что напомнило ему ту кошку. Он повернулся к Халилю и обнаружил, что тот сжимает и разжимает ладони со словами: «О Милостивый Господь!», и ему снова почудилось, как тело Аиши сжимается и разжимается, словно ладони её мужа. Он больше не мог владеть собой и выбежал вон из комнаты, плача и закрывая рот. Когда он дошёл до конца женской половины дома, его слух привлекли чьи-то шаги, что следовали за ним по пятам, и он увидел служанку Суидан, которая в спешке спускалась вниз. Она прошла мимо него, не обратив никакого внимания, пока не остановилась у порога на женской половине, а затем позвала своего господина – Ибрахима, и тот поспешил к ней. Он сказала ему: «Слава Аллаху, господин мой», и ничего к этому больше не прибавила, даже не дожидаясь его ответа. Она лишь повернулась на пятках вокруг себя и поспешила к лестнице, затем без колебаний поднялась, а Ибрахим вернулся к мужчинам с сияющим от радости лицом. Лишь один Камаль не знал, что ему делать. Но не прошло и минуты, как Ибрахим вернулся в сопровождении Ахмада, Ясина и Фахми, и мальчик посторонился, пока они не прошли мимо, затем поднялся вслед за ними с бешено колотящимся сердцем. Халиль встретил пришедших у входа в покои жены, и услышал слова её отца:

– Слава Аллаху, всё благополучно…

Халиль мрачно пробормотал:

– Слава Аллаху за всё, что Он дарует…!

Ахмад с интересом спросил его:

– Что это с тобой?

Тот, понизив голос, сказал:

– Я пойду за врачом…

Ахмад с тревогой спросил:

– Для новорождённого…?

Тот ответил ему, кивнув в знак согласия:

– Для Аиши!.. С ней не так всё хорошо, как хотелось бы. Я сейчас приведу врача…

И он ушёл, оставив после себя явное ощущение беспокойства и тревоги. Затем Ибрахим Шаукат пригласил их в гостиную, и они молча прошли туда. Через некоторое время появилась и вдова Шауката, и заметив их, улыбнулась, что вселило в них уверенность. Она села и объявила:

– Бедняжка долго страдала. Силы её истощились, но это непроизвольное состояние, и скоро пройдёт. Я уверена в своих словах, но мой сын сегодня, кажется, испытывает страх без причины, так как нет никакой надобности во враче. – Затем она тихо прошептала. – Врач наш – лишь Господь Бог, и Он один может врачевать…

Ахмад больше не был в состоянии сохранять свою обычную серьёзность и невозмутимость перед детьми, и в тревоге спросил её:

– Что с ней?… Я не могу её увидеть?

Женщина улыбнулась и сказала:

– Ты её скоро увидишь, она здорова и хорошо себя чувствует. На самом деле, это мой сумасшедший сын без всякой на то причины вас всех встревожил…

За этой широкой, сильной грудью, за этой солидностью и решительностью, внушающей уважение, скрывалось величайшее страдание, а за этими ничего не выражающими глазами таились сдерживаемые слёзы… Что произошло с его малышкой?.

– Врач?!.. Почему эта старуха встала между мной и ею?!.. Всего одна лишь нежная улыбка или доброе слово, особенно от меня, способны уменьшить её боль. Замужество, муж, страдания. В моём доме она не отведала горечи страданий. Милая моя девочка, да сжалится над тобой Аллах. Вкус жизни стал горек… Фахми… Я вижу, что и он безмолвно страдает… Понял ли он смысл боли?… Откуда ему знать, что происходит в сердце матери?!.. Старуха уверена в том, что говорит: её сын встревожил нас без всякой на то причины. О Аллах, внемли моим молитвам, Ту лучше знаешь, что я испытываю. Спаси её, как уже спас меня от англичан. Моё сердце не выдержит этой боли. Милосердие – только у Аллаха, и только Он способен сберечь моих детей от всякого зла. Без этого жизнь бессмысленна. Нет вкуса у радости и веселья, у развлечений и пения; если в меня вонзят острую иглу, я буду молить о благе для всех них, ведь моё сердце – сердце отца. К чему все эти увеселения? Это только пустое времяпрепровождение. Можно ли развлекаться, как обычно я делал по ночам, с тем же радостным сердцем? Как бы мне хотелось засмеяться от всего своего чистого сердца! Но нервы мои напряжены, словно натянутая струна. Мне достаточно посмотреть на Фахми – он упорно напоминает мне о боли. До чего же я ненавижу боль. Мир без боли – это же для Аллаха Всемогущего ничего не стоит. Мир без боли, пусть даже и ненадолго. Там будет и смех, и пение, и забавы. О Милосерднейший из милосердных, спаси Аишу!..

Халиля не было где-то около сорока пяти минут. Он вернулся в сопровождении врача, и оба сразу же вошли в комнату Аиши и закрыли за собой дверь. Ахмад узнал об их приходе и направился к двери гостиной, постоял немного на пороге, окинув взглядом закрытую перед ним дверь, затем вернулся на место и снова сел. Вдова покойного Шауката сказала: