Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 99 страниц)

– Однако это правда…

– Пришла пора мне узнать это на деле, а не на словах!

Он опустил глаза в печали и отчаянии, не зная, как согласиться на такое, но и не мог отказаться от её предложения. Его стремление к ней сковывало его и рассеивало мысли. Он негромко сказал:

– Дай мне отсрочку, чтобы я мог уладить свои дела…

Она спокойно ответила, пряча хитрую улыбку:

– Если бы ты и правда любил меня, то не стал бы колебаться…

Он поспешно ответил:

– Это не так. Я имею в виду другие дела…

Он махнул рукой, как бы пытаясь объяснить ей свои слова, хотя и сам не знал точно, что именно они значили. Она улыбнулась:

– Ну, если так, то я, пожалуй, подожду тебя…

Он почувствовал временное облегчение, словно боксёр, вот-вот готовый упасть оземь, как только послышался звонок рефери, возвещающий окончание первой части раунда. В душе ему захотелось облечения и передышки от тревог и волнений, и протянув к ней руки, он сказал:

– Иди ко мне…

Она упрямо откинулась назад на своём стуле и заметила:

– Когда позволит Аллах…

29

Он покинул плавучий дом, прокладывая себе путь в темноте по пустынному берегу Нила в сторону моста Замалек. Дул лёгкий приятный ветерок, что обвевал его воспламенённую голову и слабо шевелил переплетённые ветки гигантских деревьев, от которых исходил шёпот. Во мраке они казались дюнами или чёрными облаками. Каждый раз, как он поднимал голову, находил их сомкнутыми прямо над собой, подобно тревогам, навалившимся на грудь. Исходит ли такой же свет, что виден из окон плавучего дома, из других домов, лишённых тревог?

«Но нет такой тревоги, что была бы такой же, как твоя. Умерший своей смертью не схож с самоубийцей, а ты, бесспорно, согласился совершить самоубийство».

Он продолжал идти, ибо в такой час самым приятным для него было шагать пешком, чтобы успокоить нервы и собраться с мыслями, прежде чем он присоединится к братьям. Там он уединится с ними и откроет им всё. Он не предпримет подобного шага, не посоветовавшись с ними, даже если заранее догадывается, что они скажут. Он признается перед ними, как бы ни было тяжело, ибо он чувствовал в себе желание, побуждающее его открыться, словно призыв о помощи утопающего, захваченного высокой волной. Для него не было секретом, что он согласился жениться на Занубе, и он не скрывал своих униженных чувств, того, что желает её и тоскует по ней, однако не представлял себе, как это может воплотить в виде официального брака, и как он сообщит эту «радостную» новость своим домашним, детям и вообще всем людям. И хотя ему хотелось бы ещё идти и идти, пока несли ноги, он ускорил шаги и пошёл быстрее, стуча своей тростью по земле, словно торопясь достичь цели, которой у него не было. Она отвергла и оттолкнула его. Разве по опыту ему были неизвестны подобные приёмы?… Но слабый человек сознательно попадает в силки. И хотя прогулка пешком и чистый воздух немного освежили его, он по-прежнему был рассеян и озабочен. Мысли всё так же беспорядочно мельтешили в его голове, так что он с трудом мог вынести их. Ему стало казаться, что он вот-вот сойдёт с ума, если не найдёт способа уладить это дело, пусть даже это будет самообман.

В такой темноте он может говорить сам с собой, не смущаясь и не колеблясь, ибо полог сцепившихся меж собой ветвей защищал его с неба, а разбросанные справа от него поля поглощали мысли. Воды Нила, что текли слева от него, поглощали чувства. Однако ему следует избегать света, чтобы не попасть в его яркое кольцо, похожее на цирковой вагончик, увлекающий за собой мальчишек и любителей диковинок. Тогда ему пришлось бы распрощаться со своей репутацией, честью и достоинством. Он по-прежнему обладал двуличием: в одном образе он жил среди друзей и любовниц, а другим пользовался среди членов семьи и всех остальных. И этот последний образ как раз и поддерживал его степенность и достоинство, констатируя статус, о котором никто и думать плохо не смел. Но именно против этого образа и устроили настоящий заговор его собственные капризы, грозящие уничтожить его навечно. Наконец показался мост с ярко зажжёнными фонарями, и он спросил себя: куда же ему идти?… Казалось, что ему хотелось ещё немного одиночества и темноты, но он не пошёл по мосту, а вместо этого направился по дороге в сторону Гизы.

«Ясин! Упоминание о нём тревожит тебя. Твой лоб горит от стыда. Но почему? Он первым поймёт тебя и проявит к тебе снисходительность. Или ты считаешь, что он будет злорадствовать над тобой и высмеивать?.. Ты долгое время ругал его и воспитывал, но его нога ещё ни разу не скатывалась в пропасть, подобную твоей! Камаль?.. Ты должен прямо сейчас надеть на лицо непроницаемую маску, чтобы он не смог прочитать на твоём лице ничего о твоём грехе. Хадиджа и Аиша?.. В семействе Шаукат им придётся ходить с низко опущенной головой. Зануба – жена вашего отца! Этой свадьбе будут аплодировать только безумцы. В твоей груди одни грешные увлечения, так подбери для них какую-нибудь другую сцену, а не этот мир. Есть ли царство тьмы вдали вне пределов досягаемости смертных, где ты мог бы спокойно удовлетворять свои порочные страсти?! Посмотри завтра на паучью сеть, осталось ли там что-то от мухи?.. Прислушайся к кваканью лягушек и стрекотанию сверчков. До чего блаженны эти насекомые! Стань и ты насекомым, чтобы быть таким же счастливым без разбора. Но на поверхности земли тебе не позволено быть никем иным, кроме как „господином“ Ахмадом. Проведи этот вечер со своей семьёй, со всеми: с женой, Камалем, Ясином, Хадиджей, Аишей… Затем поведай им о своём намерении, если сможешь. И если тебе по силам, то женись после этого.

А Ханийя?! Помнишь ли ты, как бросил её, несмотря на то, что любил?.. Ты никогда не любил ни одну женщину так, как её. Но кажется – к сожалению, – что мы с возрастом лишаемся разума! Напейся этой ночью, пока тебя не вынесут оттуда. До чего же ты истосковался по вину! Словно ты не пил с самого рождения Пророка в благословенный год слона. Горькие страдания, что ты проглотил в этом году, вполне могут стереть счастливую долю, которой ты наслаждался всю свою жизнь».

Он ударил палкой по земле, затем остановился. Ему надоел мрак, тишина, дорога и деревья, хотелось обратиться за помощью к друзьям. Он не из тех, кто может надолго уйти в себя, ведь он не кто иной, как член коллектива, часть целого. Там, с ними, проблемы решатся, как бывало обычно. Он развернулся, чтобы пойти обратно, к мосту, и тут всё существо его затряслось от гнева и отвращения. Странным голосом, разрываемым обидой, болью и злостью, он произнёс: «Она проводит целую ночь вне дома…. неизвестно где…, а ты потом соглашаешься жениться на ней!» На него давило гнетущее чувство презрения к самому себе, сжимавшее то тело, то сердце его.

«Ясмина?!.. Какая насмешка! Нет, она провела ту ночь в объятиях мужчины, который не отпускал её до полудня следующего дня. Она оставалась у него, зная время, когда он, Ахмад, придёт в плавучий дом. И что же это всё значит?!.. Должно быть, страсть заставила её позабыть о времени. Вечное адское пламя! Или ты настолько унизился, что ей уже не важно, разгневан ты или нет? Как ты разговаривал с ней, пытаясь угодить, лебезил ей после этого, околдованный дурак? И как ты мог уйти от неё с обещанием жениться? Срам тебе и в этом мире, и в загробном! Ты как будто не почувствовал на себе тяжести рогов, которые согласился нести на себе, под давлением забот, свалившихся на твою голову. Рогов, что увенчали чело твоей семьи, что будут позорить род за родом! Что скажут люди об этих рогах над твоим почтенным лбом?! Гнев, ненависть, кровь и слёзы – ничего не искупит твоей капитуляции и слабости. Как же она сейчас потешается над тобой, лёжа на спине в том плавучем доме! Может быть даже она не смыла с себя пот того мужчины, который тоже будет смеяться над тобой в свою очередь. Завтра, как только ты встанешь, все непременно будут над тобой насмехаться. Признайся в упадке духа за столом между друзей, чтобы услышать, как они хохочут… „Спишите это на счёт его старости и дряхлости… Простите его, он уже испробовал всё, кроме удовольствия носить рога на голове!“ Зубайда скажет: „Ты отказался быть господином в моём доме, согласившись быть сутенёром в доме лютнистки“. Джалила скажет: „Ты мне не брат и даже не сестра!“

Я свидетельствую этой ужасной дорогой, этой густой темнотой и этими дряхлыми деревьями, что мчусь во мраке с плачем, словно маленький ребёнок. Я не буду спать этой ночью, пока не отвечу на унижение моему тирану! Она ещё и сопротивлялась тебе! Почему? Потому что ей надоело жить в грехе! В грехе, от которого она даже не отмыла своё тело. Скажи лучше, что она больше не выносит тебя, и баста. До чего ужасная боль. Но это поделом мне за то, что я преклонялся перед ней. Словно человек, что бодается со стеной, пока не сломит себе голову, каясь в грехах. Шейх Мутавалли Абдуссамад считает, что много чего знает, но как же он невежественен!»

Он прошёл снова мимо моста на Замалек по дороге в Имбабу, сознательно и упорно ускоряя свои шаги, ибо решил очиститься от запятнавшего его позора. Всякий раз, как боль наваливалась на него, он вновь и вновь стучал палкой по земле, словно шёл на трёх ногах.

Вот показался плавучий дом; в окнах мелькал свет.

Возбуждение Ахмада усилилось, хотя уверенность вновь вернулась к нему вместе с мужественностью и собственным достоинством. Укрепившись в своём мнении, он привёл в порядок и мысли. Он поднялся по ступеням и прошёл по деревянному трапу, затем постучал в дверь концом трости, повторив ещё раз, более яростно, пока не услышал взволнованный голос:

– Кто там стучит?!

Он решительно ответил:

– Я…

Открылась дверь и он увидел её удивлённое лицо. Она уступила ему дорогу и пробормотала: «Всё хорошо?» Он же прямиком направился в гостиную, пока не дошёл до середины комнаты, где повернулся и остановился, глядя на неё. Она в удивлении подошла к нему и замерла перед ним, принявшись в волнении рассматривать его мрачное лицо. Наконец сказала:

– Добрые новости, Иншалла?! Что тебя заставило вернуться?!

Он с подозрительным спокойствием произнёс:

– Хорошо, слава Богу, как ты сейчас узнаешь…

Её глаза установились на него с немым вопросом, хотя она и хранила молчание. Он же продолжал:

– Я пришёл сюда, чтобы сообщить тебе, чтобы ты не цеплялась за мои слова. Всё это было просто глупой шуткой.

Тело её в разочаровании поникло, а выражение лица говорило о недоверии и гневе. Тут она закричала:

– Глупая шутка?! Как это ты не отличаешь глупую шутку от обязывающего честного слова?

Лицо его приобрело ещё большую угрюмость:

– Когда ты говоришь со мной, то лучше соблюдать правила вежливости. Женщины твоего класса зарабатывают в моём доме себе на жизнь в качестве служанок…

Пристально глядя ему в лицо, она заорала:

– И ты вернулся, чтобы сказать мне такое?… Почему ты не сказал этого раньше? Зачем ты дал мне обещание, заискивал передо мной и искал моего расположения? Ты считаешь, что такие слова запугают меня? У меня нет времени выслушивать подобные глупые шутки.

Он гневно махнул ей рукой, чтобы заставить её замолчать, и сам закричал:

– Я пришёл, чтобы сказать тебе, что брак с такой, как ты – это позор, не сочетающийся с моим достоинством, и годится только для того, чтобы служить посмешищем для любителей непристойных анекдотов. Пока подобные мысли будут вертеться у тебя в голове, ты не будешь считаться подходящей партнёршей для меня. Мне не гоже общаться с сумасшедшими…

Пока она слушала его, искры ярости летели из её зрачков, однако она не поддалась потоку гнева, как он надеялся. Возможно, вид его ярости породил у неё страх и заставил оценить последствия. Потому более мягким тоном, чем раньше, она сказала:

– Я никогда не стану заставлять тебя жениться на мне силой. Я просто выразила тебе то, что сидит у меня в голову, оставив тебе право выбора. Теперь ты хочешь освободиться от своего обещания. Ты волен делать что хочешь, но не надо поносить меня и унижать. Пусть каждый из нас идёт своим путём с миром…

«Неужели это самое большое усилие, на которое она способна, чтобы удержать тебя?! Разве не лучше было бы, если бы она, чтобы завладеть тобой, вонзилась в тебя ногтями? Черпай гнев из собственной боли».

– Каждый из нас пойдёт свои путём, но я хотел сказать тебе своё мнение, прежде чем уйду. Не отрицаю, что я сам преследовал тебя, возможно, потому что иногда душа моя страстно желает грязи. Ты оставила людей, которым была счастлива прислуживать, чтобы я поднял тебя до такого стиля жизни, и потому я не удивляюсь, что не получил от тебя такой же любви и высокой оценки своих заслуг, что получал у них, так как грязь ценит лишь тех, кто подобен ей самой. Пришло время мне вновь начать уважать себя и вернуться к моему изначальному кругу общения…

На её лице отразилась обида. Обида того, кто сдерживает свой страх в пылающей груди, не выпуская его наружу. Дрожащим голосом она пробормотала:

– До свидания. Уходи и оставь меня в покое…

Он раздражённо ответил, борясь со своей болью:

– Я низко опустился и унизился…

Тут она потеряла контроль над собой и закричала на него:

– Хватит! Довольно! Помилуй эту мерзостную тварь, но остерегайся её! Вспомни, как ты сам целовал её руку со смирением в глазах. Низко опустился и унизился, да?… Ха… Правда в том, что ты постарел. А я приняла тебя, несмотря на твой возраст, и вот какое вознаграждение получаю…

Он взмахнул своей тростью и гневно заорал:

– Заткнись, сукина дочь. Заткнись, низкая тварь! Сворачивай свои пожитки и покинь этот дом!..

Она тоже закричала на него в свою очередь, судорожно подняв голову:

– Слушай, что я тебе скажу. Ещё одно твоё слово, и весь этот дом, весь Нил и всю улицу заполнят такие крики, что сюда придёт всё полицейское управление, ты слышал?… Я не какой-то лакомый кусочек, я Зануба. И пусть Господь вознаградит меня за все страдания. Убирайся-ка ты сам отсюда. Этот плавучий дом – мой, и снят он на моё имя. Уходи подобру-поздорову, пока тебя отсюда не выставили…

Он оставался в нерешительности, глядя на неё с презрением и насмешкой, однако решил избежать скандала, затем сплюнул на пол и вышел из дома длинными тяжёлыми шагами…

30

Оттуда он сразу же пошёл к друзьям, и застал Мухаммада Иффата, Али Абдуррахима, Ибрахима Аль-Фара и остальных. По привычке он пил до тех пор, пока не опьянел, нарушив тем самым обычай. Он много смеялся и смешил других, затем вернулся домой под самое утром, и крепко заснул. Вместе с утром он встретил новый спокойный день, в начале которого ни одна мысль не занимала его. Всякий раз, как его воображение возвращало его в один из образов его недавнего или далёкого прошлого, он решительно отгонял его, за исключением одной сцены, которую он с удовольствием вспоминал: последней сцены, отложившейся в памяти – победы над женщиной и над самим собой. Он принялся убеждать себя, говоря: «Всё кончено, и слава Богу. Теперь я буду предельно осторожен на всю оставшуюся жизнь».

День казался спокойным в самом начале, и он смог поразмышлять о своём очевидном триумфе. Однако после этого день стал каким-то вялым, даже угасшим. Он не мог найти тому объяснения, кроме того, что это была реакция на его нервное истощение за последние два дня, даже скорее за все последние месяцы в чуть меньшей степени. Правда же заключалась в том, что близкие отношения с Занубой выглядели на тот момент в его глазах трагедией с начала до конца. Ему было нелегко примириться со своим первым поражением, настигшим его в долгой череде любовных романов, ибо оно оставляло тяжкий след на его сердце и воображении. Он приходил в ярость, когда разум нашёптывал ему, что молодость прошла, так как он гордился своими силами, импозантной внешностью и кипучей энергией, и упорно цеплялся за объяснение, которое откровенно высказал вчера той женщине: что она не любит его, ибо грязь ценит лишь тех, кто подобен ей самой!..

За весь день он просто истосковался по своим друзьям, и когда пришло время, терпение его иссякло, и он поспешил домой к Мухаммаду Иффату в Гамалийю, чтобы увидеть его прежде, чем туда стекутся остальные друзья. Он сразу же сказал ему:

– Я покончил с ней…

Мухаммад Иффат спросил:

– С Занубой?!

Он кивнул в знак согласия, и друг улыбнулся:

– Так быстро?

Ахмад саркастически засмеялся и сказал:

– Поверишь ли, если скажу тебе, что она требовала от меня жениться на ней, пока мне не надоело всё это?!

Тот насмешливо улыбнулся:

– Даже сама Зубайда не думала об этом! Удивительно! Но её можно простить – ты баловал её больше, чем она могла мечтать, и ей захотелось большего…

Ахмад пренебрежительным тоном пробормотал:

– Она сумасшедшая…

Мухаммад Иффат снова рассмеялся и сказал:

– Возможно, она была истерзана любовью к тебе?!

«Какой удар! Смейся сколько можешь, чтобы заглушить боль…»

– Я сказал ей, что она сумасшедшая, и с меня довольно…

– И что же ты сделал?

– Откровенно заявил ей, что ухожу окончательно, и ушёл…

– И как она восприняла это?

– Один раз с ругательствами, а другой раз с угрозами. В третий – послала меня ко всем чертям. Затем я оставил, её словно безумную. Это была ошибка с самого начала.

Качая головой в знак согласия, Мухаммад Иффат сказал:

– Да, мы все с ней спали. Но никто из нас не задумывался даже просто о том, чтобы остаться с ней надолго…

«Ты окружаешь и потом набрасываешься, словно лев на арене, а затем терпишь поражение перед мышью. Скрывай свой позор даже от самых близких тебе людей и благодари Аллаха, что всё уже закончилось…»

Однако на самом деле ничего не кончилось, так как она не покидала его воображение. В последующие дни ему стало ясно, что его думы о ней не были просто абстрактными, но ассоциировались с глубокой болью, которая только возрастала и всё более распространялась. Ему также стало ясно, что эта боль не была связана только с гневом за свою поруганную честь, нет, то быль боль тоски и жалости. Это было тираническое чувство, требовавшее жертвы, никак не меньше саморазрушения. При том, что он весьма гордился своим триумфом, всё же тешил себя надеждой на то, что может подчинить свои своевольные предательские эмоции рано или поздно. Как бы то ни было, покой покинул его, и время своё он проводил в думах, обдумывая горе, мучаясь от воспоминаний. Иногда его охватывала слабость и он изнывал от боли, думая откровенно поделиться этим с Мухаммадом Иффатом. Однажды он дошёл до того, что он решил попросить помощи у самой Зубайды. Но то были моменты слабости, больше похожие на приступы лихорадки, после которых он снова приходил в себя и качал головой в растерянном удивлении.

Личный кризис придал его обычному поведению оттенок грубости, которой он сопротивлялся с помощью своей кротости и проницательности. Он терял контроль над собой лишь самую малость, да и то это было заметно только его друзьям и тем, кто близко его знал и привык к его мягкости, терпимости и такту. Члены семьи ни о чём не догадывались, так как его обращение с ними почти не изменилось. То, что и впрямь изменилось – это его настроение, скрывающееся за чувствами: его строгость из вымышленной превратилась в самую что ни на есть настоящую, пределов которой он и сам не знал.

Но и он не спасся от собственной жестокости. Возможно, сам же стал её первой мишенью. Он нападал на себя с бранью и унижал, и наконец стал постепенно признавать свой позор, убогость и ушедшую молодость, а затем утешать себя словами: «Я больше не сделаю ни единого движения, не стану унижаться ещё больше. Пусть мои мысли блуждают по всем возможным направлениям, а эмоции выворачиваются наизнанку. Я всё равно останусь там, где я есть, и никто не будет знать о моей боли, кроме Всепрощающего Милосердного Господа».

Однако он вдруг стал задаваться вопросом: интересно, она по-прежнему в том плавучем доме, или оставила его? И если она ещё там, осталось ли у неё что-то от его денег, чтобы жить независимо от других? Или она уже не одна там, а с тем мужчиной? Он часто задавал себе вопросы, но каждый раз испытывал мучения, проникающие из души в плоть и кости его и отламывающие от него по кусочку. Лишь тогда он испытал что-то вроде покоя, когда на память его пришла та самая последняя сцена в плавучем доме: он внушил ей – да и сам представлял – что это именно он отверг и презрел её. Но вспоминались ему и другие сцены, запечатлевшие его унижение и слабость, а также третьи – сцены незабываемого счастья!.. Воображение создавало и новые сцены, в которых они встречались, ссорились, требовали друг от друга отчёта, осыпали взаимными упрёками, а затем мирились и воссоединялись…

Это был сон, в котором он часто видел внутренний мир, кишевший разнообразными видами горя и счастья. Так почему бы не проверить, что стало с плавучим домом и его обитателями? Он мог отправиться туда, когда стемнеет, никем не замеченный…

И он пошёл, спрятавшись под сенью ночного мрака, словно вор. Когда он проходил мимо плавучего дома, то заметил свет, сочащийся из-за створок окна. Но он не знал, она ли зажгла его, или новый жилец. Сердце же его чувствовало, что это был её свет, и больше ничей. Глядя на дом, он представлял себе, что угадывает там дух хозяйки, и чтобы увидеть её воочию, всего-то надо постучать в дверь. Тогда она откроется, и перед ним окажется её лицо, как в былые времена, одинаково счастливые и грустные. Но что ему делать, если перед ним предстанет мужское лицо?! Да, она и впрямь близка, но как же всё-таки далека, и даже этот трап стал навсегда запретным для него. Ох… Оказывался ли он в подобной ситуации в одном из своих снов?! Она сказала ему: «Убирайся!». Сказала это от всего сердца, а затем пошла своим путём, как будто никогда и не встречала его, и даже не знала о его существовании! Если человек настолько жесток, то как можно ожидать, что он обратит внимание на просьбу о прощении и милосердии?!

Он ходил туда много раз, пока не стал останавливаться перед плавучим домом после того, как наступала ночь. Обычно он приходил туда до того, как отправиться на встречу с друзьями. Казалось, он и не хотел ничего такого делать, а просто удовлетворял своё бесплодное безумное любопытство. Один раз он уже хотел вернуться обратно, проходя мимо дома, как вдруг дверь открылась, и из неё вышел неразличимый во тьме силуэт. Сердце его затрепетало в страхе и надежде. Затем он быстро перешёл дорогу и остановился рядом с деревом, сверкая глазами в темноте. Тень пересекла деревянный трап и пошла по дороге в сторону моста Замалек. Тут ему стало ясно, что это была женская тень… Сердце подсказывало ему, что это она. Он последовал за ней на расстоянии, не зная, чем же закончится эта ночь. Она это была, или другая, кого же он преследовал? Однако он продолжал идти, сосредоточив внимание на её силуэте. Когда она дошла до моста и вступила в круг света от фонарей, его предположения подтвердились: это была Зануба, хотя и закутанная в накидку-покрывало, которую не надевала, когда жила с ним. Это удивило его, и он даже спросил себя, что же всё это значит. Он стал подозревать, что за всем этим что-то скрывается. Затем он заметил, как она направляется к трамвайной остановке в сторону Гизы, и ждёт там, сам же пошёл параллельно полям, пока не пересёк противоположную к ней сторону и не перешёл туда, где она стояла, но вне поля её зрения.

Когда подошёл трамвай, она села в него, и он бросился за ним и забрался, усевшись на сиденье в конце, что было ближе всего к выходу, откуда спускались пассажиры. На каждой остановке он выглядывал, больше не опасаясь быть обнаруженным, ибо даже если бы это и случилось, она не могла знать, что он подкарауливал её у плавучего дома. Зануба вышла на остановке Аль-Атаба Аль-Хадра, и он – вслед за ней. Он заметил, что она направилась в район Муски пешком, и последовал за ней под покровом темноты. Интересно, возобновила ли она отношения с тётей? Или ему доведётся увидеть, как она идёт к новому мужчине? Но что же заставило её отправиться к нему, когда у неё есть плавучий дом, приглашающий к себе любовников? Когда она дошла до квартала Хусейна, он принялся следить за ней с двойным вниманием, чтобы она не скрылась от его глаз в толпе женщин, закутанных в паранджу. Цель этого таинственного преследования ускользала от него, однако им двигало болезненное тщетное любопытство, бывшее в то же время таким яростным, что ему было невозможно противостоять…

Она прошла мимо мечети Хусейна и дальше пошла в сторону квартала Ватавит, где было мало прохожих, зато попрошайки были особенно настойчивы, затем в Гамалийю, и наконец свернула в Каср аш-Шаук. Он же шёл за ней, опасаясь, что столкнётся с Ясином по дороге, или тот увидит его из окна. Если бы он попался ему на глаза, то он бы придумал отговорку, например, что идёт к своему другу Ганиму Хамиду, владельцу маслобойни и соседу Ясина в Каср аш-Шаук.

Но она вдруг свернула в первый попавшийся переулок, который занимал только один дом – дом Ясина! Сердце его заклокотало, а ноги отяжелели! Ему были знакомы все жильцы и первого, и второго этажей – то были две семьи, которые никак не могли быть связаны с Занубой! Взор его блуждал в тревоге и смятении, но он продолжал идти и последовал за ней в переулок, уже не оценивая, какие могут быть последствия. Подошёл к входной двери, и до слуха его донёсся звук её шагов: она поднималась вверх. Затем он вошёл на лестничную клетку и задрал голову, прислушиваясь к её шагам, и почувствовал, как она прошла сначала первый этаж, потом второй, и наконец постучала в дверь Ясина!..

С трудом дыша, он оставался пригвозжённым к месту, и повернул голову, ощущая изнеможение и упадок сил. Затем глубоко вздохнул и потянулся прочь, возвращаясь туда, откуда пришёл. Он шёл, не различая дороги из-за наплыва беспорядочных мыслей и смятения чувств…

Ясин был тем самым мужчиной! Но знала ли Зануба, что он – отец Ясина?! Он пытался силой заставить покой войти в его душу, как будто засовывал толстую пробку в узкое отверстие. С языка его никогда не слетало упоминании имени ни одного из детей в её присутствии, к тому же невероятно, чтобы Ясину было известно о его тайне. Он вспомнил, как Ясин сам приходил к нему несколько дней назад, чтобы поведать о своём разводе с Мариам, и глядел на него с повинным лицом, но в то же время с наивным и искренним выражением, к которому не подмешивалось никакое подозрение насчёт отца. Можно было предположить всё, что угодно, кроме того, что Ясин сознательно поступил с ним так вероломно. Да и откуда знать Ясину, что у отца связь с этой женщиной, или что у него вообще когда-либо были любовницы? Значит, с этой стороны ему не о чем беспокоиться. Да если бы Зануба и узнала о его родстве с Ясином, или узнает однажды, то не сообщит Ясину из опасений, что он порвёт с ней отношения.

Он продолжал идти, отложив поход к друзьям, пока не сможет перевести дух и восстановить покой в душе, и таким образом направился к Аль-Атабе, несмотря на всю свою усталость и истощение сил.

«Ты хотел знать – и вот, пожалуйста, узнал. Не лучше ли было умыть руки и довольствоваться терпением?! Хвала Аллаху, что обстоятельства не позволили тебе столкнуться с Ясином лицом к лицу с таким позорищем. Этим мужчиной был Ясин. Когда она познакомилась с ним? И где? И сколько раз она предавала тебя с твоим же собственным сыном у тебя под носом, а ты ничего и не подозревал?! На эти вопросы ты никогда не найдёшь ответов. Но предположим самое худшее – даже это ничего не изменит. Знал ли он Занубу до того, как развестись с Мариам, или познакомился уже после развода? Или эта дьяволица сама стала причиной его развода?.. Это другие вопросы, на которые ты никогда не узнаешь ответов, и не будешь даже искать. Предположим также и другое ради того, чтобы дать покой твоей больной голове: Ясин был тем самым мужчиной! Он сказал, что развёлся с Мариам из-за её невоспитанности! Это имело бы смысл для объяснения его развода с Зейнаб, если бы не была известна истинная причина, когда всё это произошло. Ты ещё узнаешь всю правду в один прекрасный день. Но почему это так интересует тебя? Ты по-прежнему горишь желанием гоняться за правдой?! Голова твоя рассеянна, сердце твоё истерзано. Можно ли ревновать её к Ясину? Нет, это совсем не ревность, напротив, то, что ты предполагаешь, это скорее утешение. Если уж тебя неизбежно должны убить, то твоим убийцей пусть лучше будет сын, ведь Ясин – плоть от плоти твоей. Он часть тебя, что потерпела поражение, и часть, что одержала победу. Ты и побеждённый, и победитель. Ясин перевернул весь смысл битвы. Ты испил чашу боли и поражения, и к этой смеси теперь прибавились победа и утешение. И с этого дня ты больше не будешь скорбеть по Занубе. Ты был слишком самонадеянным. Пообещай себе, что не утратишь контроль над собой, начиная с этого момента. О, если бы ты только мог дать такой совет Ясину, чтобы его не застали врасплох, окажись он в такой же роли, как и ты. Ты счастливец, и нет нужды раскаиваться. Ты должен подойти к жизни с новой стратегией, с новым сердцем и с новым умом. Передай знамя Ясину, и тогда ты придёшь в себя от своего недуга, и всё продолжится своим чередом, словно ничего и не было. Тебе не позволено сочинить из последних дней историю, которую можно рассказать за столом друзьям, как бывало раньше. Эти страшные дни научили тебя скрывать многие вещи в своей груди. Ох… До чего же ты соскучился по выпивке!»

В последующие дни господин Ахмад доказал, что он сильнее всех несчастий, которым подвергся. Ноги его стояли твёрдо на земле, а новости об истинной причине развода Ясина достигли его через Али Абдуррахима, которому поведал о том Хамиду, сосед Ясина, а также остальные. И хотя рассказчики не признавались, кто та женщина, из-за которой, собственно, и случился его развод с женой, Ахмад улыбнулся, а затем ещё долго над всем этим смеялся. Он пошёл домой к Мухаммаду Иффату тем же вечером, почувствовав огромную тяжесть в верхней части спины и в голове, настолько сильную, что он с трудом переводил дыхание. Это ощущение не было таким уж новым для него: в последние дни он часто обращал внимание на свою головную боль, но ни разу она не была такой интенсивной, как в этот раз. И когда он пожаловался на своё состояние Мухаммаду Иффату, тот приказал приготовить для него стакан лимонада со льдом. Так он провёл весь вечер в компании друзей в кофейне до самого конца, но когда проснулся на следующий день, состояние его стало ещё хуже, чем было вчера. Волнение его дошло до того, что он решил позвать врача. В действительности он начинал думать о враче лишь в крайних случаях.