Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 93 (всего у книги 99 страниц)

41

До начала лекции оставалось минут двадцать, но зал Эйварта в Американском Университете был почти полон. Мистер Роджер – по словам Рияда Калдаса – был известным профессором, особенно в том, что касалось Шекспира. Говорили, что лекция будет содержать политические отсылки и пропаганду, но важно то, что лектором был сам мистер Роджер, а темой – Уильям Шекспир. Тем не менее, Рияд был мрачным и подавленным, и если бы не он сам позвал Камаля послушать лекцию, то не стал бы присутствовать на ней, как и следовало ожидать от человека, настолько интересующегося политикой. С неослабеваемым пылом он прошептал на ухо Камалю:

– Макрама Убайда исключили из «Вафда»! Как только происходят все эти из ряда вон выходящие вещи?!

Камаль, который также был ошеломлён после такой новости, лишь мрачно покачал головой, но никак не прокомментировал её.

– Это национальная катастрофа, Камаль. Не нужно было допускать, чтобы события зашли так далеко…

– Да, но кто в ответе за это?

– Ан-Наххас! Макрам, может быть, и нервничает, но тот факт, что коррупция затронула правительство, это истина, которую не следует замалчивать.

Камаль улыбнулся:

– Давай не будем говорить о коррупции. Макрам Убайд устроил бунт не столько из-за коррупции, сколько из-за потери влияния…

Рияд с явным смирением спросил:

– Разве такой борец, как Макрам, сдастся из-за каких-то мимолётных эмоций?

Камаль не выдержал и засмеялся:

– Ну ты же сдался ради мимолётной эмоции!

Но Рияд не отреагировал на его слова, и без всякой тени улыбки сказал:

– Ответь мне…

– Макрам эмоционален, как поэт или певец! Если он не может быть всем, то не будет ничем вовсе. Он просто обнаружил, что его выдающееся влияние сокращается, и устроил бунт, затем открыто поставил в кабинете министров вопрос о критике отдельных проявлений фаворитизма, тем самым исключив любое примирение или взаимопонимание, что очень жаль!

– И каков результат!

– Дворец, несомненно, благословил этот раскол в «Вафде», и в надлежащий момент заключит Макрама в свои объятия, как уже делал до него с другими. С этого времени и впредь мы будем видеть Макрама в новой для себя роли – среди политических меньшинств и агентов дворца. Либо так, либо изоляция. Возможно, они там во дворце и ненавидят его, как ненавидят Ан-Наххаса, или даже больше того. Но среди них есть и такие, что ненавидят «Вафд» только из-за Макрама, однако они первыми обнимут его, чтобы разрушить «Вафд». А что нас ждёт после, то об этом можно только догадываться…

Рияд нахмурился и произнёс:

– Какая отвратительная картина. Они оба совершили ошибку, и Ан-Наххас, и Макрам. Сердце моё предчувствует, что ничего хорошего из этого не выйдет…

Затем он понизил голос и сказал:

– Коптам не у кого будет искать опоры, или они будут вынуждены обратиться к своему заклятому врагу: «королю», который не станет их долго защищать. И если «Вафд» будет к нам несправедлив, как и другие меньшинства, то что же будет?

Камаль сделал вид, что не понял, и спросил его:

– Почему ты делаешь на этом такой акцент? Макрам это ещё не все копты, а копты – это не не один только Макрам. Он политик, ушедший в отставку, тогда как националистические принципы «Вафда» никуда не денутся…

Рияд с печальным сарказмом покачал головой и сказал:

– Об этом могут писать газеты, но я говорю то, что есть на самом деле. Копты почувствовали, что изгнаны из «Вафда», и теперь ищут себе безопасное убежища, но боюсь, никогда его не найдут. Недавно политика подбросила мне новую головоломку, вроде той, что я и так имею с религией. Я отвергал религию своим интеллектом и склонялся к ней своим сердцем из-за национальной симпатии. Точно так же я буду отвергать «Вафд» своим сердцем и склоняться к нему интеллектом, и если скажу, что я вафдист, то предам сердце, а если скажу, что я враг «Вафда», то предам интеллект. Эта трагедия до сих пор не приходила мне в голову. Видимо, нам, коптам и впрямь суждено жить вечно с раздвоенной личностью. Если бы вся наша община была единым человеком, он бы сошёл с ума!..

Камаль почувствовал досаду и боль. В этот момент ему казалось, что все человеческие общества играют на сцене ироническую комедию с трагическим финалом. Не слишком убедительным тоном он наконец произнёс:

– Это, должно быть, иллюзорная проблема, если бы вы видели в Макраме политика, а не всю общину коптов в целом!..

– А мусульмане видят его в том же свете?!

– Так я вижу его!

На губах Рияда появилась улыбка, несмотря на подавленное состояние:

– Я говорю о мусульманах. Ты-то какое имеешь к ним отношение?

– А разве мы с тобой не в сходных позициях?

– Ну да, но с небольшой разницей: ты не из меньшинства…, – тут он улыбнулся… – Если бы я жил во время исламского завоевания Египта и мог бы предсказывать будущее, я призвал бы всех коптов принять религию Аллаха!..

Затем он сказал с нотками протеста в голосе:

– Ты же не слушаешь меня..!

Да, так и было! Глаза Камаля были устремлены на вход в зал. Туда же обратил свой взгляд и Рияд Калдас и заметил там девушку в самом расцвете молодости. На ней было простое серое платье: по-видимому, студентка. Она села в первых рядах, предназначенных для женщин.

– Ты её знаешь?…

– Не уверен…!

Разговор их на этом закончился, так как на кафедре появился лектор, и по залу пронёсся шум аплодисментов. Затем наступила тишина, в которой даже кашель казался бы оскорблением. Ректор Американского Университета обратился к присутствующим с подобающей для вступления речью, после чего профессор начал читать лекцию.

Большую часть времени глаза Камаля с пытливым интересом разглядывали девушку. Он случайно увидел её, когда она входила в зал, и внешность её привлекла его внимание и нарушила поток мыслей. Она словно отшвырнула его лет на двадцать назад, а затем вновь вернула в настоящее. Он с трудом переводил дыхание. Поначалу казалось, что он видит Аиду, но не было сомнений: это была не Аида… Этой девушке не было и двадцати. У него не было достаточно времени, чтобы изучить черты её лица, однако можно было разглядеть всю её внешность: форму лица, фигуру, дух, ясный взгляд. Да, он видел те же самые глаза, что и у Аиды, но это не было лицо Аиды. Её сестра? Это первое, что пришло ему в голову: Будур. На этот раз он не забыл это имя. Вскоре он вспомнил их дружбу в далёком прошлом. Но вряд ли она ещё помнит о нём – если это на самом деле была она. Важно то, что образ её разбудил его сердце, вернул, хотя бы и ненадолго к той полной, льющей через край жизни, которой он жил тогда. Он был в смятении, и прослушал лектора несколько минут, затем большую часть времени смотрел на головку девушки. Волна воспоминаний накрыла его; терпеливо он переживал все чувства, что бились в его душе.

«Я последую за ней, чтобы выяснить правду. Особых причин для этого не было, однако тот, кто скучает, должен уметь много ходить пешком. Я способен вынести всё, что только вытрет с моей души следы ржавчины, накопившиеся на ней».

С этим намерением он стал поджидать. Будет ли лекция длинной или короткой? Это неизвестно… Но в конце неё он сообщил о своём плане Риаду, и попрощавшись с ним, пошёл вслед за девушкой. Он осторожно шёл за ней, следя за её изящной походкой и стройной фигуркой, не в состоянии не проводить параллель с походкой той, другой, которую уже не так хорошо помнил. Но фигура её была той же самой. У той была причёска «а-ля гарсон»; у этой же – густые косы. Но цвет волос был тот же самый – чёрный – в том не было сомнений. Если бы он ещё мог так же чётко рассмотреть её лицо на остановке трамвая, переполненной студентами! Она села в трамвай номер 15, что шёл в Атабу, и протиснулась на женскую половину. Камаль поднялся вслед за ней, спрашивая себя, едет ли она в Аббасийю, или все его предположения это просто навязчивые мечты?.. Аида никогда в жизни не ездила на трамвае: в её распоряжении имелись две машины. А эта бедняжка… Ему взгрустнулось, как и в тот день, когда он услышал про историю банкротства Шаддад-бека и его самоубийства.

Трамвай высыпал большую часть своих пассажиров на станции Атаба, и Камаль выбрал себе место поблизости от неё, на тротуаре. Она смотрела на прибывающий на остановку трамвай; он же смотрел на её длинную тонкую шею, вспоминая ту далёкую эпоху. Он заметил, что кожа её была пшеничного оттенка, граничащего с белым, и вовсе не такая бронзово-смуглая, как у того образа из прошлого. С самого начала преследования он впервые почувствовал сожаление, будто хотел увидеть другую, преследуя её. Затем подошёл трамвай, шедший до Аббасийи, и она приготовилась сесть в него. Но увидев, что на женской половине мест нет, перешла в вагон второго класса, а Камаль, не мешкая, пошёл за ней. Когда она села, он сел рядом. Затем места по обе стороны заполнились пассажирами, а оставшееся между ними пространство – теми, кто ехал стоя. От того, что ему посчастливилось примоститься рядом с ней, он испытывал безмерное удовольствие, хотя его и огорчало то, что она сидит среди всего этого народа в вагоне второго класса, вероятно, из-за отличия в двух образах: прежнего бессмертного и нынешнего, что он видел рядом с собой. Его плечо слегка соприкасалось с её плечом всякий раз как трамвай делал резкое движение, особенно при остановке и в начале движения. Каждый раз, как предоставлялась возможность, он разглядывал её как мог. Те же угольно-чёрные глаза, сросшиеся брови, прямой милый носик, круглое как полная луна лицо – как будто он видел перед собой Аиду. Это она и в самом деле? Нет. Была также разница в цвете кожи и ещё в некоторых штрихах между той и этой. Он не помнил, была ли разница между ними большой или маленькой, и даже если их рознило совсем немногое, он ощущал это различие так, словно это был один градус, отделяющий температуру тела здорового человека от больного. И в то же время он сейчас находился рядом с наиболее похожим на Аиду образом, и потому ему стало казаться, что он помнит её более ясно, чем когда-либо ещё из-за присутствия этого прекрасного личика. Тело у неё, вероятно, такое же, как у Аиды, о чём он часто спрашивал себя – и сейчас он может видеть его: стройное и изящное, грудь довольно скромная, как и всё тело, ничуть не напоминавшее тело Атийи – округлое как бутыль, с нежной кожей, которое он любил! Неужели его вкус испортился за всё это время? Или его прежняя любовь была просто бунтом против потаённых инстинктов? Хотя то была счастливая, мечтательная любовь, опьяняющая сердце воспоминаниями. Случайные прикосновения к её плечу лишь усиливали это опьянение и созерцание своих мыслей. Он никогда не прикасался к Аиде, а лишь смотрел на неё, ибо она была вне досягаемости. Зато эта молоденькая девушка сама ходила по базарам и смиренно сидела среди пассажиров второго класса в трамвае. До чего же это огорчало его! Это лёгкое различие между ней и Аидой раздражало его и разочаровывало, вынося приговор: его прежняя любовь так и останется загадкой навсегда.

Тут появился контролёр, выкрикивавший: «Ваши билеты и проездные!», и девушка раскрыла сумочку, вытащив из неё студенческий проездной и принявшись ждать, пока подойдёт контролёр. Камаль внимательно пригляделся к её проездному, и наткнулся на имя: «Будур Абдульхамид Шаддад… Студентка факультета искусств». Больше сомнений у него не было.

«Моё сердце бьётся чаще, чем следует. Если бы я мог стащить у неё проездной, чтобы сохранить для себя фотографию, что больше всего похожа на Аиду! О, если бы это было возможно! Школьный учитель тридцати шести лет крадёт проездной у студентки факультета искусств! До чего заманчивый заголовок для газет! Философ-неудачник ближе к сорока годам!.. Интересно, а сколько лет Будур? В 1926 году ей ещё не было и пяти. Значит, сейчас у неё самый счастливый возраст – двадцать один год. Счастливый?! У неё нет ни виллы, ни машины, ни слуг, ни свиты. И ей не было и четырнадцати, когда произошла эта трагедия в её семье, – возраст, в котором уже можно осознать смысл всей трагедии и отведать горя. Бедняжка страдала и была панически напугана. Она испытала то же жестокое чувство, которое познал и я. Нас объединила боль, несмотря на разницу во времени, как и старая забытая дружба».

Контролёр приблизился к ней, и Камаль услышал её слова: «Пожалуйста», с которыми она передала свой проездной. Голос её застучал в его ушах, подобно старинной любимой мелодии, смытой забвением давным-давно и вызвавшей сладкое упоение и воспоминания. Она оживила возвышенное мгновение и закружила его уши в божественном экстазе, где жили мечты прошлого. Эта тёплая нежная мелодия была наполнена магическим экстазом.

«Дай мне послушать этот голос – это не твой голос, о моя старинная несчастная подруга. К счастью, настоящая обладательница этого голоса наслаждается сейчас такой же прекрасной жизнью, как и раньше. Её не коснулись страдания, которых хлебнула вся семья. Ты же спустилась к нам сюда, к людям второго класса. Разве ты не помнишь своего друга, которого обнимала за шею, обмениваясь с ним поцелуями? Как ты живёшь сейчас, моя маленькая? Будешь ли работать в итоге так же, как и я учительницей в какой-нибудь начальной школе?»

Трамвай прошёл мимо того места, где стоял их старинный особняк, и где построили огромный новый дом. Камаль видел его прежде во время немногочисленных визитов в Аббасийю после своего исторического разрыва с этим местом, и в частности, в последнее время, когда заходил к Фуаду Аль-Хамзави.

«Сама Аббасийя изменилась, так же как и ваш дом, моя малышка: дворцы и особняки её исчезли вместе с садами времён моей любви и печали. Их место заняли огромные здания, переполненные жильцами, лавки, кафе, кинотеатры. Пусть Ахмад, очарованный наблюдением за классовой борьбой, порадуется тому. Но как мне злорадствовать над судьбой этого дома и его обитателей, когда моё сердце погребено под его обломками? И как я могу презирать изумительное создание, которое не испытывало жизненных невзгод и не находилось в переполненных народом местах, мыслило прекрасными образами, перед которыми моё сердце падает ниц?»

Когда трамвай остановился на следующей остановке после полицейского участка Аль-Вайли, она сошла. Он последовал за ней, и стоя на тротуаре перед остановкой, наблюдал, как она пересекла дорогу и направилась к улице Ибн Зейдун, что находилась прямо напротив остановки. Это была узкая улица, по обеим сторонам которой стояли старинные дома среднего класса, а поверхность асфальта была покрыта грязью, камнями и разбросанными клочками бумаги.

Она вошла в третий дом слева через узкую дверь, к которому примыкала гладильная лавка. Камаль стоял и смотрел на улицу и дом в угрюмом молчании. В этом доме сегодня живёт мадам Санийя, вдова покойного Шаддад-бека!.. А аренда этой квартиры не превышает и трёх фунтов в месяц. Если бы мадам Санийя вышла на балкон, он бы посмотрел на неё и оценил те перемены, что произошли с ней – несомненно, они были весьма серьёзными. Видимо, он ещё не забыл, с какой помпезностью она выходила из мужской половины их дома, держа под руку мужа, и садилась в машину. Она горделиво расхаживала в своём мягком пальто, царственно и уверенно глядя перед собой.

«Никогда человек не будет знать худшего врага, чем время. Аида заходила в эту квартиру, когда останавливалась в Каире. А может быт, даже сидела вечером на этом обветшавшем балконе. Возможно также, что ей пришлось делить единственную постель с матерью и сестрой, в чём не приходится сомневаться. Если бы я во-время узнал, что она была здесь, и смог увидеть её после столь долгого времени! Я должен был бы её увидеть сейчас, когда я свободен от её тиранической власти надо мной, чтобы знать истину о ней, а значит, и о себе. Но эта редкая возможность потеряна…»

42

Камаль сидел вместе со студентами и студентками отделения английского языка филологического факультета и слушал урок, который вёл преподаватель-англичанин. Он уже не первый раз присутствовал на таких уроках, и не последний, как ему казалось. Ему не составило труда получить разрешение, чтобы присутствовать – как вольный слушатель – на вечерних лекциях три раза в неделю. Даже более того – сам профессор приветствовал его, когда узнал, что Камаль преподаёт английский язык. Было немного странно, что Камаль стал посещать эти уроки только в конце учебного года, но он объяснил это профессору тем, что занимается исследованиями, которые потребовали его присутствия на лекциях, несмотря на то, что он пропустил предыдущие. Он узнал, что Будур посещает эти уроки, через Рияда Калдаса, который в свою очередь познакомил его со своим другом – секретарём факультета.

В своём элегантном костюме и очках в золотой оправе, длинный и тощий, с густыми усами и несколькими седыми волосками, блестевшими на висках, наряду с крупной головой и большим носом, он привлекал к себе удивлённые взгляды, особенно когда сидел между несколькими молодыми людьми в расцвете юности. Они глядели на него так, словно спрашивая, кто это может быть, и пристально разглядывали его, отчего ему делалось не по себе настолько, что начинало казаться, будто он слышит их мысленные комментарии и замечания на свой счёт. Ему-то лучше было знать, что о нём думают!.. По правде говоря, он и сам дивился такому необычному поступку, предпринятому им без оглядки на труд и неудобства, которые он сам на себя взвалил. Каковы были его мотивы и цель?.. Он точно не знал этого, однако увидел проблеск света в своей мрачной жизни, и понёсся за ним, не обращая внимания ни на что, подталкиваемый мощной силой отчаяния, страсти и надежды. Ему было всё равно, какие препятствия встретятся на его пути, грозящие педантичными традициями, с одной стороны, и склонностью студентов к насмешкам, с другой. Он был погружён в такое отчаяние и апатию раньше, что сейчас гонялся со страстным нетерпением за тем, что представлялось ему утешением, да ещё каким! Достаточно было уже того, что он волновался из-за времени и питал надежду на радость и счастье. Сердце его теперь трепетало, будучи до этого мёртвым. Вместе с тем, он ощущал нехватку времени, поскольку учебный год приближался к концу, хотя усилия его не были напрасны: Будур, как и все остальные, заметила его. Возможно, она тоже, в свою очередь, перешёптывалась с ними о нём. Их глаза встречались уже не раз, а может быть, она прочла горящий в них интерес и восхищение. Как знать? Помимо всего этого, после уроков они вместе садились в один и тот же трамвай до Гизы, а затем пересаживались на трамвай, что вёз их до Аббасийи. Довольно часто они сидели в одном месте, и она стала узнавать его. Это было несомненным успехом для человека, незнакомого в её квартале, особенно потому, что он был школьным учителем, стремившимся сохранить пристойность своей профессии и требуемое ею достоинство. Сам же он не утруждал себя узнать собственную цель во всё этом приключении: в нём зашевелилась жизнь после столь долгого застоя. Камаль стремился всеми фибрами настрадавшейся души снова стать тем человеком, в сердце которого боролись чувства, в уме блуждали мысли, а в сознании проходили различные образы. С помощью этого волшебства он мог забыть своё раздражение, недомогания и недоумение, столкнувшись с неразрешимыми загадками. Оно было подобно вину, только дарило ещё большее наслаждение и не грозило столь серьёзными последствиями.

На прошлой неделе с ним произошёл один случай, который оказал большое влияние на его сердце. Необходимость его надзора и присутствия на уроке физкультуры в школе Силахдар заставила его немного опоздать на урок английского на факультете. Он вошёл в класс на цыпочках, чтобы не шуметь, и у входа на краткий волшебный миг встретился глазами с ней. Она быстро опустила веки с явной застенчивостью, что говорило о том, что это не был просто нейтральный взгляд. Он предположил, что она застеснялась. Могли ли такое случиться, если бы все его взгляды на неё были напрасными?!.. Малышка начала стесняться его взглядов, возможно, поняв, что они не такие уж невинные, и не направлены в её сторону по чистой случайности. Всё это пробудило в нём массу воспоминаний и образов. Он даже обнаружил, что вспоминает Аиду, представляя её себе вновь. Однако он не знал почему, но Аида никогда не опускала глаза, смущаясь его. Должно быть, что-то иное напомнило ему о ней: жест или пристальный взгляд, или даже магическая тайна, которую мы называем дух.

А позавчера произошёл ещё один знаменательный случай.

«Посмотри только, как это вернуло тебя к жизни! До этого ничего не было важным для тебя, или значение придавалось только бесплодным загадкам, вроде понятия воли у Шопенгауэра, или абсолютного у Гегеля, или пробуждению жизни у Бергсона. Вся жизнь была мёртвой и неважной. А сегодня погляди-ка, как от одного жеста или улыбки вся земля заходила под тобой ходуном!»

Это произошло в то время, когда он шёл на факультет искусств через сад Урман незадолго до пяти вечера. Внезапно он заметил Будур и ещё трёх девушек, которые сидели на скамейке и смотрели на него, поджидая начала урока. Их глаза встретились в том же незабываемом взгляде, что и на уроке. Ему захотелось поприветствовать их, когда он приблизится к их скамейке, но тропинка, по которой он шёл, сворачивала в другую сторону, словно не желая участвовать в этом импровизированном романтическом сговоре. Когда он немного удалился от того места, обернулся и увидел, что улыбающиеся девушки что-то шепчут ей на ухо, а она положила ладонь на лицо, словно прикрывая его от смущения! До чего изумительное зрелище! Если бы Рияд был сейчас рядом с ним, то смог бы в совершенстве описать и проанализировать его, однако Камалю не требовалось искусство Рияда в таком деле. Несомненно, они шептались с ней о нём, так что она даже закрыла лицо от стыда! Могло ли это иметь другое значение? Наверное, его любовь выдали глаза, или он перешёл границы, сам не зная того, и стал объектом сплетен. Что бы он стал делать, если бы шептания превратили его в предмет шуточек со стороны шалунов-студентов?!..

Он стал серьёзно задумываться над тем, чтобы перестать посещать факультет искусств, но в тот же вечер обнаружил, что сидит рядом с ней в трамвае, направляясь в Аббасийю, как и в первый день, когда он следил за ней! Подождал, пока она сама обернётся в его сторону, чтобы поприветствовать её, а дальше уж будь что будет! Но когда ожидание его несколько затянулось, он повернулся к ней и сделал вид, что удивлён такой неожиданности – она сидит так близко от него – и вежливо прошептал:

– Добрый вечер…

Она с удивлением поглядела на него – насколько он помнил, Аида никогда не пускала в ход свои женские чары, – и прошептала:

– Добрый вечер…

Они обменялись приветствием как коллеги, и в том не было ничего предосудительного. С её сестрой он никогда не был настолько смелым. Но Аида была старше, а эта малышка была ещё наивной.

– Полагаю, вы из Аббасийи?

– Да…

«Она не хочет сама завести разговор со мной!»

– К сожалению, я только в последнее время стал посещать лекции…

– Да…

– Надеюсь наверстать в будущем всё то, что пропустил…

Она улыбнулась, не сказав ни слова.

«Дай же мне послушать твой голосок – это единственный аккорд прошлого, который не изменило время…»

– Что вы планируете делать после получения диплома? Поступить в педагогический колледж для повышения квалификации?

Она впервые с интересом заметила:

– Мне это не нужно, так как Министерству образования требуются учителя и учительницы в условиях военного времени и расширения системы образования…

Он желал услышать всего один аккорд, а услышал целую мелодию!

– Значит, вы будете учительницей!

– Да, а почему бы нет?

– Это тяжёлая профессия. Можете спросить у меня.

– Насколько я слышала, вы учитель?

– Да. О! Я забыл представиться: Камаль ибн Ахмад Абд Аль-Джавад.

– Почтена…

Он с улыбкой сказал:

– Но я пока не имел чести узнать ваше имя.

– Будур Абдульхамид Шаддад!

– Почтён, мадемуазель…

Затем он добавил, словно человек, удивлённый чем-то весьма необычным:

– Абдульхамид Шаддад? Из Аббасийи? Вы сестра Хусейна Шаддада?

Её глаза с интересом заблестели:

– Да.

Камаль рассмеялся, будто поражённый столь странным совпадением, и сказал:

– Боже мой! Он был моим самым дорогим другом. Мы провели вместе очень счастливые дни. Бог ты мой! Вы его маленькая сестрёнка, которая играла в саду?

Она пытливо поглядела на него.

«Вряд ли ты вспомнишь! В то время ты была так же влюблена в меня, как и я – в твою сестру».

– Естественно, я ничего такого не помню…

– Разумеется. Это относится к 1923 году и после того, вплоть до 1926, когда Хусейн уехал в Европу. Что он делает сейчас?

– Он находится на юге Франции, куда переехало правительство после германской оккупации…

– И как он поживает? Давно я не получал от него никаких весточек и писем…

– Хорошо…

Она произнесла это таким тоном, который говорил о желании не распространяться больше на эту тему, и когда трамвай проезжал мимо места, где когда-то стоял их особняк, Камаль спросил себя: «Не ошибся ли он, рассуждая о своей старинной дружбе с е братом? Не ограничивает ли это его свободу продолжать то, что он начал?»

Когда они доехали до остановки, следующей за полицейским участком Аль-Вайли, она попрощалась с ним и вышла. Он же оставался сидеть на своём месте, словно забыв о себе. Всю дорогу он рассматривал её при каждом удобном случае в надежде отыскать ту тайну, что когда-то давно околдовала его. Но так и не нашёл её, и чувствовал горечь, хотя и был так близко к ней. Будур казалась милой, кроткой и такой достижимой. Теперь он чувствовал смутное разочарование и беспричинную грусть. Если бы он хотел жениться на этой девушке, у него не было бы серьёзных препятствий для того. Да, она казалась ему отзывчивой, несмотря на ощутимую разницу в возрасте, или как раз из-за разницы в возрасте?! Опыт научил его, что внешность не помеха женитьбе, если он только того захочет. Если он на ней женится, то по воле судьбы породнится с семьёй Аиды. Какова же суть этой нелепой фантазии? И кто теперь для него Аида?.. На самом деле он больше не хотел её, но по-прежнему стремился узнать её тайну – может быть, он по крайней мере убедится в том, что самые яркие годы его жизни не прошли напрасно. Он обнаружил в себе желание, которое давно испытывал – вновь взглянуть на дневник своих воспоминаний и коробку конфет, которую ему подарили на свадьбе Аиды.

Грудь его наполнилась тоской, и он спросил себя, может ли влюбиться человек, который достиг великолепного понимания биологических, социальных и психологических составляющих любви? Но разве прекрасные познания химика в ядах могут помешать ему принять их, как и другим их жертвам? Почему в его груди такое возбуждение? Несмотря на испытанное им крушение надежд и огромную разницу между ним тогда и тем, кем он стал сейчас, несмотря на то, что он и сам не знал, принадлежит ли он прошлому или настоящему, несмотря на всё это, грудь его бурлила, а сердце трепетало…