Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 99 страниц)

– Редко жизнь позволяет друзьям оставаться вместе так долго, как этим!

Ясин снова с удивлением сказал:

– Не проходило и дня, чтобы они не посетили дом. И покидали его в дни несчастья лишь со слезами на глазах…

Ибрахим Шаукат сказал:

– Не удивляйся. Они прожили вместе больше, чем вы живёте на свете!

Тут Хадиджа ушла на кухню, чтобы предложить свою помощь. Поток визитёров не прекращался. Пришёл Джамиль Аль-Хамзави после того, как запер лавку, за ним последовал Ганим Хамиду, владелец маслобойни в Гамалийе, затем Мухаммад Аль-Аджами, торгующий кускусом в Салихийе. Аиша внезапно воскликнула, указывая на улицу из окна:

– Шейх Мутавалли Абдуссамад! Интересно, сможет ли он подняться на верхний этаж?!

Шейх стал пересекать двор, опираясь на свою палку и время от времени покашливая, чтобы привлечь к своей персоне внимание тех, кто стоял у него на дороге. Ясин ответил:

– Он же может подняться на вершину минарета…, – затем, отвечая Халилю Шаукату, который спросил о возрасте шейха, указывая взглядом на свои пальцы…, – ему между восьмидесятью и девяноста! Но только не спрашивай о его здоровье!..

Камаль спросил:

– И он ни разу не был женат за всю свою долгую жизнь?

Ясин ответил:

– Говорят, что он был мужем и отцом, но его жена и дети были преданы милости Господа.

Аиша снова воскликнула, но не сдвинулась со своего места у окна:

– Глядите!.. Это же иностранец!.. Интересно, кто это?

Он пересекал двор дома, бросая вокруг себя нерешительные пытливые взгляды. На голове его была круглая соломенная шляпа, из-под полей которой виднелся рябой из-за оспы нос с горбинкой и взъерошенные усы. Ибрахим заметил:

– Он, по всей видимости, ювелир из квартала золотых дел мастеров!..

Ясин в замешательстве пробормотал:

– Но внешность у него как у грека. Интересно, где я уже видел это лицо?!

Пришёл слепой юноша в тёмных очках, которого вёл за руку мужчина из деревни; на голове у него куфия, одет в длинное чёрное пальто, из-под которого виднелся полосатый джильбаб. Ясин узнал их обоих с первого же взгляда, и был крайне удивлён. Слепым юношей был Абдо-цитрист из ансамбля Зубайды. А его спутником – владелец известной кофейни в квартале Ваджх Аль-Бирка по имени Аль-Хумайуни, вымогатель, грабитель, сутенёр, и тому подобное…

Тут послышался голос Халиля:

– Этот слепой – цитрист из ансамбля Зубайды-певицы!..

Притворившись удивлённым, Ясин спросил:

– А откуда он знает отца?

Ибрахим Шаукат улыбнулся и сказал:

– Твой отец старинный меломан, и нет ничего странного, что его знают все артисты!..

Аиша тоже улыбнулась, не поворачивая голову, чтобы скрыть улыбку. Ясин и Камаль увидели улыбку Ибрахима и догадались, на что он намекает. Наконец появилась Сувайдан, служанка семейства Шаукат, спотыкавшаяся при длинных шагах. Указывая на неё, Халиль пробурчал: «Ну вот и посланец нашей матери. Пришла, чтобы справиться о здоровье господина». Сама вдова покойного Шауката один раз навестила Ахмада, однако не могла повторить визит из-за напавшего на неё в последние дни ревматизма, заключившего союз против неё со старостью. Хадиджа вернулась с кухни с притворной жалобой, за которой скрывалось хвастовство:

– Нам не хватает только прислужника из кофейни, чтобы подавал кофе!..

Господин Ахмад сидел на кровати, облокотившись спиной о подушку, сложенную пополам, и натянув до самой шеи одеяло, тогда как посетители сидели на диване и стульях, расставленных вокруг кровати. Несмотря на всю свою слабость, он казался счастливым, ибо ничто так не радовало его, как быть в окружении друзей и слушать, как они соревнуются в любезностях и заверяют его в своей преданности. И хотя болезнь не принесла ему блага, он не отрицал и её пользы от того страха за него у братьев, что он обнаружил, и их страданий из-за его отсутствия на вечерних посиделках в кофейне, казавшихся пустыми без него, домашнего затворника. Ему словно хотелось получить ещё больше сочувствия, и потому он принялся рассказывать им о пережитых мучениях и скуке. Ради этого он позволил себе пойти на преувеличение и приукрашивание правды. Глубоко вздохнув, он сказал:

– В первые дни болезни я был убеждён, что мне пришёл конец, и начал произносить шахаду и читать суру «Аль-Ихлас» о неизменности Божьей, то и дело вспоминая вас, ожесточённый мыслью о расставании с вами…

Тут сразу несколько голосов сказали:

– Этот мир не был бы самим собой без вас, господин Ахмад…

Али Абдуррахим взволнованно сказал:

– Твоя болезнь оставила на мне такой след, который никогда не изгладится…

Мухаммад Иффат негромко произнёс:

– Ты помнишь ту ночь?… Бог ты мой, мы все поседели!..

Ганим Хамиду немного наклонился к кровати и сказал:

– Вас спас тот же, кто спас и нас от англичан в ночь, когда мы рыли траншею у ворот Баб Аль-Футух!

«О, то были счастливые дни, дни крепкого здоровья и любви. Фахми был таким одарённым, подающим надежды!»

– Хвала Аллаху, господин Хамиду!..

Шейх Мутавалли сказал:

– Я хочу спросить у тебя, сколько ты дал этому врачу без всякой справедливости?!.. Нет нужды отвечать, я всего лишь прошу тебя накормить друзей Божьих, что живут у мечети Хусейна…

Мухаммад Иффат своим вопросом оборвал его:

– А вы сами, шейх Мутавалли, разве вы не из числа друзей Божьих?!.. Поясните это…

Шейх продолжал говорить, не обращая внимания на его слова, постукивая палкой по земле при каждой новой фразе:

– Накорми друзей Хусейна, главой которых выступаю я, хочет того Мухаммад Иффат, или нет. Он тоже должен накормить их в знак уважения к тебе, начиная с меня. Ты должен выполнить предписанную тебе обязанность – совершить хадж в этом году. И как было бы замечательно, если бы ты взял меня с собой. Тогда вознаграждение Господне для тебя возросло бы вдвое…

«До чего ты хорош, до чего близок моему сердцу, шейх Мутавалли. Ты один из ориентиров самого времени…»

– Обещаю вам, шейх Мутавалли, что возьму вас с собой в Хиджаз и Мекку, если позволит Милостивый Господь…

В этот момент иностранец, снявший с себя шляпу и обнажив голову с редкими белоснежно седыми волосами, сказал:

– Немного раздражения. Раздражение – это причина всего. Отбросьте его, и будете сильным, словно бомба.

«Этот Манули, который продавал тебе спиртное в течение тридцати пяти лет, продавец счастья и кладбищенский агент».

– Это результат покупки вашего товара, Манули!

Манули посмотрел на лица остальных своих клиентов и ответил:

– Никто не говорил, что алкоголь приводит к болезни. Это всё вздор. Неужели радость, смех и приподнятое настроение могут вызвать болезнь?!

Шейх Мутавалли Абдуссамад, повернувшись к иностранцу и нацелив на него почти невидящие глаза, воскликнул:

– Вот теперь я узнал тебя, источник бед! Когда я заслышал твой голос в первый раз, то спросил себя, где я слышал голос этого шайтана раньше?!

Мухаммад Аль-Аджами, продавец кускуса, подмигнув глазом в сторону шейха Мутавалли, спросил Манули:

– Манули, а не был ли шейх Мутавалли одним из ваших клиентов?

Иностранец с улыбкой ответил ему:

– У него рот набит едой. Как же туда поместится ещё и алкоголь, дорогой мой?

Сжав покрепче рукоятку своей палки, шейх Абдуссамад закричал:

– Следи за своими манерами, Манули!

Аль-Аджами выкрикнул:

– Шейх Мутавалли, вы станете отрицать, что были фанатичным курильщиком гашиша до того, как вас разбила старость?

Шейх, махнув в знак протеста рукой, сказал:

– Гашиш не запрещён. Разве вы сами не пробовали читать утреннюю молитву, накурившись гашиша?.. Аллах Велик… Аллах Велик!

Ахмад Абд Аль-Джавад заметил, что Аль-Хумайуни молчит, и повернувшись к нему с улыбкой, любезно спросил:

– А как вы поживаете, учитель?.. Боже мой, сколько времени прошло!..

Аль-Хумайуни ответил ему голосом, больше напоминавшим мычание быка:

– Ей-Богу, давно, давно!.. А всё из-за вас, господин Ахмад, это вы покинули нас. Но когда господин Али Абдуррахман сказал мне, что мой противник слёг в постель, мне вспомнились дни нашей молодости, словно они и не прекращались ни на миг, и я сказал себе: «Было бы нелояльно с моей стороны не нанести визит этому дорогому человеку, такому мужественному, весёлому и общительному. И если бы не боязнь осуждений, я бы привёл с собой Фатуму, Тамалли, Даулат и Нахаванд. Все девочки так скучают по вам, так хотят увидеть! Боже мой, господин Ахмад, вы для нас одинаково дороги, независимо от того, оказывали ли нам честь своим посещением каждую ночь или покинули нас на многие годы!..»

Обведя по кругу всех присутствующих своими острыми глазками, он заметил:

– Вы все оставили нас. Да будет благословение Божье на господине Али. И да поможет Он Сании Аль-Кулали, из-за которой его так тянет к нам. Кто теряет позади своё прошлое, обречён блуждать. У нас самое что ни на есть естественное общение. Что же вынудило вас оставить нас? Если бы причиной тому служило покаяние, мы бы простили вас всех, но время для покаяния ещё не пришло. Да отдалит его Господь наш как можно дальше, и да дарует вам долгую жизнь и радость!

Указывая на себя, Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:

– Вы и сами вот видите, что мы завязали с этим!

«Учитель» пылко возразил:

– Не говорите этого, господин всех мужчин. Ваше недомогание пройдёт безвозвратно. Я не оставлю вас в покое, пока вы не дадите обещания вернуться в Ваджх Аль-Бирку хоть раз, если сам Аллах возьмёт вас за руку и подарит исцеление!..

Тут слово взял Мухаммад Иффат:

– Время изменилось, мастер Хумайуни. Где тот квартал Ваджх Аль-Бирка, который мы когда-то знали? Теперь его найдёшь разве что в книгах по истории. Для сегодняшнего поколения он только забава молодых. Как мы можем ходить туда, когда среди них наши же сыновья?

Ибрахим Аль-Фар заметил от себя:

– Не забывай, что мы не можем ввести в заблуждение нашего Господа, если речь заходит о возрасте и здоровье. Мы завязали с этим, как сказал господин Ахмад. Нет среди нас ни одного, кто не был бы вынужден посещать врача, чтобы тот говорил ему: «У вас это, у вас то. Не пейте… Не ешьте… Не дышите». И ещё тому подобные тошнотворные советы. Не слышали ли вы часом о такой болезни, как давление, мастер Хумайуни?

Пристально поглядев на него, мастер сказал:

– Лечение любой болезни – в пьянстве, веселье и игре. И если после этого найдёте от неё хоть след, всучите её мне!

Манули закричал:

– Я именно это и говорил ему, клянусь вашей жизнью!

Мухаммад Аль-Аджами, словно заканчивая слова друга, прибавил:

– И не забудьте про опиум, мастер…

Шейх Мутавалли Абдуссамад изумлённо покачал головой и спросил:

– Люди добрые, подскажите мне, где я: в доме господина Ахмада Абд Аль-Джавада, курильне опиума или в кабаке? Подскажите же мне..!

Аль-Хумайуни, искоса поглядев на шейха Мутавалли, спросил:

– А кто ваш друг?

– Святой угодник…

Мастер саркастически заметил:

– Тогда прочитай мою судьбу, если ты святой!

Мутавалли Абдуссамад воскликнул в ответ:

– Или тюрьма или виселица!

Аль-Хумайуни не удержался и громко засмеялся, а затем сказал:

– Он и впрямь святой угодник. Такой конец меня и ожидает. – Затем он обратился к шейху. – Но попридержи свой язык, а иначе твоё пророчество сбудется в отношении тебя самого!..

Али Абдуррахим, подставив голову к самому уху Ахмада, сказал ему:

– Встань, дорогой мой. Без тебя этот мир не стоит и луковой шелухи. Что с нами случилось, Ахмад? Не думаешь ли ты, что после этого нам стоит больше внимания уделять болезням? Наши отцы женились, даже когда им было за семьдесят. Что же случилось?!

Шейх Мутавалли Абдуссамад так резко воскликнул, что изо рта у него полилась слюна:

– Ваши отцы были верующими. Они были чисты перед Богом, не напивались и не блудили. Вот тебе и ответ…

Ахмад Абд Аль-Джавад ответил своему другу:

– Врач сказал мне, что моё упорное игнорирование высокого давления может привести к параличу, и один лишь Аллах потом сможет помочь мне. Именно это и случилось с нашим другом Аль-Вадини, да почтит его Аллах достойным концом. Я прошу Господа, если наступит мой черёд, чтобы Он почтил меня смертью. Но пребывание в постели годами без движения…! Да помилует нас Аллах!

В этот момент Аль-Аджами, Хамиду и Манули попросили разрешения удалиться, и желая хозяину здоровья и долгих лет, простились с ним. Мухаммад Иффат склонился над Ахмадом и прошептал:

– Джалила передаёт тебе привет. Как бы ей хотелось самой тебя увидеть!..

Уши Абдо-цитриста уловили его слова, и щёлкнув пальцами, он произнёс:

– А я посланник певицы к вам. Она уже готова была переодеться в мужской наряд, чтобы появиться тут, если бы не боялась непредвиденных последствий для вас, и потому послала меня, прося передать вам это:

Он прочистил пару раз горло, а потом тихим голосом запел:

Преданность – мой гонец к нему. Поцелуй за меня милого в губы.

И скажи ему: «Любящая тебя раба покорна».

Аль-Хумайуни улыбнулся, показывая свой золотой зубной протез:

– Это лучшее лекарство. Отведай его и не тревожься о Божьем угоднике, который пророчит виселицу.

«А Зубайда?! Нет у меня желания больше ни к чему. Мир болезни это скверный и презренный мир. Если бы случилась беда, я умер бы, напившись. Разве это не означает, что нужно начать всё с чистого листа?»

Ибрахим Аль-Фар тихо сказал ему:

– Мы дали обещание не притрагиваться к спиртному, пока ты прикован к постели…

– Я освобождаю вас от своего обещания, и прошу у вас прощения за то, что вы пропустили!

Абдуррахим, заманчиво улыбаясь, вымолвил:

– Если бы была возможность отпраздновать здесь этим вечером твоё выздоровление!

Мутавалли Абдуссамад обратился сразу ко всем присутствующим:

– Я призываю вас к покаянию и паломничеству в Мекку…

Аль-Хумайуни сердито заметил:

– Ты словно солдат в опиумной курильне…

По условному сигналу Аль-Фара головы Мухаммада Иффата, Али Абдуррахима и Ибрахима Аль-Фара вплотную приблизились к голове Ахмада и тихо запели:

Если ты не годишься для выпивки, То почему же тогда пьёшь?

Используя ту же мелодию, что в песне:

Если ты не годишься для любви, То почему же тогда влюбляешься?

Одновременно с этим шейх Мутавалли Абдуссамад принялся читать айаты из суры «Покаяние». Ахмада Абд Аль-Джавада до того разобрал смех, что глаза его наполнились слезами. Время шло, но никто не замечал этого, пока не лице шейха Мутавалли не появилось тревожное выражение, и он сказал:

– Да будет вам известно, что я последним покину эту комнату, так как хочу остаться наедине с сыном Абд Аль-Джавада…

43

Ещё через две недели Ахмад Абд Аль-Джавад вышел из дома, и первое, что он сделал, это взял с собой Ясина и Камаля, чтобы те сопровождали его в мечеть Хусейна на коллективную молитву, дабы поблагодарить Господа. В газетах напечатали известие о кончине политика Али Фахми Камиля. Ахмад долго обдумывал это событие, и наконец обратился к сыновьям, когда они выходили из дома:

– Он упал замертво, когда выступал перед многолюдной толпой. Я же вот встал на ноги после пребывания в постели, когда я почти уже видел саму смерть собственными глазами. Кто же может знать, что сокрыто в будущем?! Да, и правда, все жизни в руках Божьих, и каждой смерти предписан свой срок…

Ему пришлось терпеливо ждать дни и даже недели, пока к нему не вернётся его прежний вес, но несмотря на это, он выглядел так, как будто вся его величественность и красота остались с ним. Он шёл впереди, а за ним следовали Ясин и Камаль. Такого полного сбора не наблюдалось с момента гибели Фахми. По дороге от Байн Аль-Касрайн к мечети оба юноши могли наблюдать, каким положением обладал их отец во всём квартале. Не было ни одного лавочника по обеим сторонам дороги, который бы не пожимал ему руку и не обнимал его, поздравляя с выздоровлением. Души Ясина и Камаля взаимно откликались на демонстрацию такой тёплой дружбы с восторгом и гордостью. На лицах их появились улыбки, которые не сходили до конца пути. Ясин наивно спрашивал себя: почему же он сам не пользовался таким же почётом, что и отец, ведь оба они обладали достоинством и красотой, равно как и пороками?!.. А Камаль, несмотря на то, что на какой-то миг это тронуло его, переосмыслял свои прошлые идеи о престиже отца, чтобы посмотреть на них по-новому. Раньше образ отца представал перед его маленькими глазками воплощением величия и достоинства. Сейчас же он не видел в нём ничего такого, или, вернее, ничего в сравнении с собственными высокими идеалами. Таким положением мог пользоваться добросердечный человек, мягкий в общении и весьма мужественный. Однако величие было совершенно противоположно этому. Оно отдавалось гулом и сотрясало апатичные сердца, прогоняло сон из глаз дремлющих, и даже могло вызвать ненависть, а не любовь, гнев, а не довольство, и вражду вместо дружбы. Оно было и открытием, и разрушением, и созиданием. Но не было ли счастьем для человека быть благословенным такой любовью и таким величием? Да, именно так, и доказательством этому служило то, что подчас величие заметных фигур измерялось масштабом принесённых ими в жертву любви и спокойствия ради высоких целей. В любом случае, его отец счастливый человек, и с этим его можно было даже поздравить.

«Посмотри на него. Как же он красив! А как мил Ясин! И до чего странное зрелище между ними представляю я сам, словно искажённая картинка на карнавале. Утверждай, сколько тебе захочется, что красота это выдумка женщин, а не мужчин; всё равно из твоей памяти не сотрётся та ужасная сцена в беседке. Отец оправился от высокого давления, а когда я исцелился от любви?.. Любовь это такая же болезнь, такая же как рак, хоть бактерии, которые её вызывают, пока не обнаружены. Хусейн Шаддад пишет в своём последнем письме: „Париж это столица красоты и любви“. А является ли он также столицей страданий? Мой дорогой друг стал скупым на письма, он словно выжимает их из себя по капле, как драгоценную кровь. Мне нужен такой мир, в котором сердца не будут обманывать, и не будут обмануты сами».

На перекрёстке Хан Джафар показалась большая мечеть. Отец всем сердцем обращался к ней, соединив в нотках своего голоса и мягкость приветствия, и жар мольбы о помощи: «О Хусейн!» Затем он ускорил шаги, и Ясин последовал за ним, глядя на мечеть с еле заметной улыбкой на губах. Не могло ли отцу прийти в голову, что Камаль отправился вслед за ними в это благословенное паломничество, лишь чтобы угодить желанию отца, при этом совсем не разделяя его религиозных убеждений?!.. Эта мечеть была теперь, по его мнению, ничем иным, как одним из символов разочарования, охватившего его сердце. Когда-то он стоял под её минаретом, и сердце его бешено билось; слёзы, казалось, вот-вот хлынут из глаз, а грудь замирала в волнении, наполненная любовью, верой и надеждой. Сегодня же, когда он приблизился к ней, всё, что он увидел, был огромный комплекс из камней, железа, дерева и позолоты, который занимал обширное земельное пространство без всякого права на то! Он не мог избежать игры, в которой ему приходилось исполнять роль верующего до тех пор, пока не окончится это паломничество, чтобы повиноваться власти отца, уважать других или уберечься от возможного вреда с их стороны – такое поведение он считал несовместимым с честью и искренностью.

«Я желаю, чтобы мир был таким, в котором человек бы жил свободным от всякого страха и принуждения!..»

Они разулись и вошли друг за другом внутрь. Отец направился к михрабу и позвал сыновей помолиться в знак приветствия мечети, затем поднял руки к голове, начиная молитву, и они последовали за ним. Как обычно, отец погрузился в молитву, опустил веки и предал себя Господу. Ясин забыл абсолютно обо всём, кроме того, что в эти минуты он находился перед Прощающим и Милосердным Господом. Камаль же лишь шевелил губами, не говоря ни слова; наклонялся и выпрямлялся, затем совершал поклон до колен и земной поклон, но делал это так, словно без всякой охоты занимался спортивными упражнениями. Он сказал себе: «Древнейшие памятники, оставшиеся от человека на поверхности земли или вырезанные в её недрах, это храмы. Даже сегодня нет ни одного места, где бы их не было. Когда же человек повзрослеет и станет полагаться только на себя? Этот громоподобный голос, что доносится из самого дальнего конца мечети, напоминает людям о конце. Но когда у времени был конец? До чего было бы прекрасно увидеть человека, преодолевшего иллюзии и победившего их. Вот только когда закончится эта битва, и воин объявит, что счастлив? И что этот мир выглядит странным? А ты считал, что он создан только вчера? А те двое – мой отец и брат; почему не все люди мои отцы и братья? Как может сердце, что у меня внутри, согласиться причинять мне столько разных страданий? Как часто – почти каждый час – я сталкиваюсь с людьми, которые мне не нравятся? Почему тот, которого я люблю, уехал на край земли?»

Когда они закончили молитву, отец сказал:

– Давайте посидим здесь немного, прежде чем обойдём гробницу Хусейна.

Они присели, молча сложив под собой ноги, пока отец вновь не заговорил с ними мягким голосом:

– Мы не собирались здесь с того самого дня!

Ясин взволнованно предложил:

– Почитаем «Аль-Фатиху» по упокоению духа Фахми…

Они прочитали «Аль-Фатиху», а затем отец спросил Ясина с некоторым подозрением:

– Интересно, какие такие мирские дела удерживали тебя от посещения Хусейна?

Ясин, который все эти годы был в мечети от силы несколько раз, ответил:

– Не проходит и недели, чтобы я не посетил нашего господина!

Тогда отец повернулся к Камалю и бросил на него взгляд, который словно спрашивал: «А ты?»

Камаль, почувствовав смущение, сказал:

– И я тоже!

Отец кротко произнёс:

– Он наш любимый, наш заступник перед своим дедом, Пророком, в тот день, когда ни мать, ни отец не помогут…

На сей раз он оправился от болезни – после того, как усвоил один урок, который никогда не забудет – поверив в её силу, он боялся последствий. Потому его намерение покаяться было искренним. Он всегда верил в своё будущее покаяние, независимо от того, сколько бы ни длилось ожидание, и теперь вот убедился, что откладывать его после такого удара было бы глупостью и безбожным отрицанием благословения Милосердного Господа. Всякий раз, как на ум ему приходили воспоминания об удовольствиях, он утешал себя тем, что в жизни его ждут другие, более невинные радости, вроде дружбы, музыки и шуток. И потому он молил Аллаха уберечь его от искушений, нашёптываемых шайтаном и укрепить его решимость покаяться, читая короткие суры, которые помнил наизусть.

Он встал, а за ним встали и его сыновья, и пошли к гробнице, где их ждал приятный аромат, пронизывающий это место, и бормотание читаемых в углу нараспев айатов Корана. Они обошли гробницу вместе с толпой других посетителей. Камаль устремил глаза вверх, на большую зелёную чалму, затем они ненадолго задержались на деревянной двери, к которой он когда-то прикасался губами, и сравнил тот период и нынешний, как и то своё состояние, и теперешнее. Он вспомнил, как раскрылась тайна этой могилы, ставшая первой трагедией в его жизни, а за ней последовала целая череда других, не оставивших ему ни любви, ни дружбы, ни веры, и как, несмотря на это, он продолжал стоять на ногах и благоговейным взглядом глядеть на истину, не обращая внимания на приступы боли, пока горечь не заставила его губы раскрыться в улыбке. Что же до слепого счастья, освещавшего лица тех, кто обходил гробницу, то он без всякого сожаления отбросил его. Как можно было купить счастье, отдав взамен него свет, если он дал себе обещание жить с широко открытыми глазами, быть взволнованным, но живым, чем сонным и спокойным? Бодрость и бессонницу он предпочёл покою сна.

Когда они закончили обход гробницы, отец пригласил их снова ненадолго присесть в месте, отведённом в этом мавзолее для отдыха. Они направились в уголок и присели друг напротив друга. Господина Ахмада заметили несколько его знакомых и подошли, чтобы пожать ему руку и поздравить с выздоровлением. Некоторые из них составили ему компанию и тоже присели. Ясин знал большинство из них или познакомившись с ними в лавке отца, или ещё в школе в Ан-Нахасин. А вот с Камалем вряд ли кто-то из них был знаком. Его худоба привлекла чьи-то взгляды, и один даже в шутку спросил у его отца:

– Что это с вашим сыном, почему он тощ, словно проказа?

Ахмад, словно желая ответить ему более достойным приветствием, сказал:

– Сам ты прокажённый!

Ясин и Камаль улыбнулись, ибо они впервые могли наблюдать «загадочную» личность своего отца, о которой столько были наслышаны. Их отец сейчас выглядел как человек, который не упустит возможности отколоть шутку, даже будучи в таком месте, где возносили хвалу Господу и каялись – в мечети Хусейна. Это заставило Ясина задуматься о будущем своего отца. Он спросил себя: «А вернётся ли он к своим известным удовольствиям после перенесённой им болезни?…» И сам же себе ответил: «Мне чрезвычайно важно это узнать».