Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 99 страниц)

31

Обстоятельства развивались так же, как и слова, приобретая всё новые значения. Особняк семейства Шаддад не нуждался в большем великолепии в глазах Камаля, однако в тот декабрьский вечер он казался облачённым в новый модный наряд. Дом заливали потоки света от фонарей; каждый угол и все стены были украшены гирляндами сверкающих жемчужин… Разноцветные электрические светильники блестели на всём пространстве – от крыши до фундамента дома, как и весь забор, и массивные ворота. Цветы и плоды на деревьях в саду, казалось, превратились в красные, зелёные, белые лампы, а изо всех окон распространялся свет. Всё призывало к восторгу и радости. Когда Камаль увидел это зрелище, приближаясь к дому, он поверил, что оказался в царстве света впервые в жизни. На тротуаре перед входом в дом толпились мальчишки, а лестница у фасада была посыпала ярко-жёлтым песком цвета червонного золота. Ворота были открыты настежь, так же, как и дверь в мужскую половину дома, уже подготовленную к приёму гостей, с потолка которой сверкала большая люстра. На огромном верхнем балконе дома собралась прекрасная компания молодых девушек в торжественных вечерних нарядах. Шаддад-бек с группой родственников-мужчин стоял у входа в мужскую гостиную, приветствуя входящих гостей. На террасе этой гостиной расположился восхитительный оркестр, и звуки музыки доходили аж до самых границ пустыни.

Камаль бросил быстрый взгляд, охватывая всё вокруг себя и задаваясь вопросом, была ли Аида среди девушек на верхнем балконе, заметила ли она, как он пришёл вместе с другими гостями, ведь при его высоком росте, идеальном наряде, пальто, накинутым на руку, и выдающимися крупной головой и знаменитым носом его нельзя было не заметить?.. Он не мог не испытывать смущения, пересекая ворота, однако не пошёл в гостиную, как остальные гости, вместо этого направившись по старинной тропке, ведущей в сад, как предложил ранее Хусейн Шаддад, чтобы провести в любимой беседке со своими друзьями столько времени, сколько было возможно. Он словно переплывал море света, и вот наконец добрался до гостиной в задней части дома – она была открыта, как и та, что располагалась спереди, залита светом и кишела гостями. Таким же был балкон наверху, наполненный группой красавиц. В самой же беседке он не нашёл никого, кроме Исмаила Латифа: на нём был чёрный элегантный костюм, придававший его брутальной внешности милый облик, которого Камаль никогда раньше не замечал. Исмаил окинул его быстрым взглядом и сказал:

– Великолепно… Но зачем ты принёс пальто?.. Хусейн не остался со мной больше чем на четверть часа, однако он к нам ещё вернётся, когда закончит встречать гостей. А вот Хасан, тот пробыл со мной всего несколько минут, и не думаю, что он сможет посидеть с нами, как бы нам того хотелось. Сегодня его день, и у него множество дел, так что он обойдётся без нас. Хусейн думал о том, чтобы пригласить сюда в беседку нескольких коллег, но я остановил его. Достаточно и того, что он позовёт их к нашему столу. У нас будет отдельный стол, и это самая важная новость, которую я тебе сообщу сегодня вечером…

«Есть и кое-что поважнее. Я ещё долго буду себе удивляться, что вообще принял это предложение. Почему я принял его?! Ты выглядишь так, как будто тебя это и не заботит совсем. Или потому, что тебе полюбились опасные авантюры?!» – подумал Камаль.

– Это хорошо, но почему бы нам не пойти хотя бы ненадолго в большой зал поглядеть на гостей?…

Исмаил Латиф пренебрежительно сказал:

– Тебе не удастся сделать то, что ты хочешь, даже если мы пойдём туда. Всяким пашам и бекам выделен передний зал в исключительное пользование. Если пойдёшь туда, то окажешься среди молодёжи: родственников и друзей семьи, которые собрались в заднем зале. А это не то, что ты хочешь. Мне бы очень хотелось украдкой пробраться в верхние покои, которые кишат самыми роскошными образцами красоты…

«Меня интересует только один образец – это образец для всех, который я не видел с тех пор, как признался ей. Она разузнала мой секрет и скрылась…»

– Не стану скрывать от тебя, что я хочу увидеть известных людей. Хусейн говорил мне, что его отец пригласил многих из тех, о которых я читал в газетах…

Исмаил громко расхохотался и сказал:

– Ты что, мечтаешь увидеть гигантов с четырьмя глазами или с шестью ногами?!.. Они такие же люди, как я и ты, не говоря о том, что они в преклонном возрасте и у них не такая уж привлекательная внешность. Но я понимаю, почему ты так хочешь их увидеть: это последствие твоего чрезмерного интереса к политике…

«Мне не следует интересоваться ничем в этом мире. Она больше не моя, а я – не её. А мой интерес к великим мира сего проистекает на самом деле из сильной любви к величию. Ты хочешь быть великим, не отрицай. У тебя есть многообещающие способности: начиная от внешности Сократа и заканчивая страданиями Бетховена. Однако этим своим стремлением ты обязан той, что лишила тебя света своим уходом. Завтра ты не обнаружишь и следа её во всём Египте. О безумие боли, есть в тебе что-то опьяняющее!..»

Он сказал проникновенным голосом:

– Хусейн говорил мне, что на приёме соберутся люди из всех партий…

– Верно. Вчера Саад Заглул пригласил к себе либералов и националистов на всем известное чаепитие, а сегодня Шаддад-бек зовёт их на свадьбу дочери. Из твоих друзей по «Вафду» я видел Фатхуллу Бараката, Хамада Аль-Басила, а среди других – Саравата-пашу, Исмаила Сидки, Абдульазиза Фахми. У Шаддада-бека высокие амбиции, которые он активно преследует. Но эпоха нашего господина хедива закончилась. Народ когда-то выкрикивал лозунг: «Аллах жив, и Аббас придёт». Но правда в том, что он ушёл безвозвратно, и мудрее всего то, что Шаддад-бек теперь делает расчёты на будущее. Ему следует каждые несколько лет ездить в Швейцарию, чтобы выражать хедиву дань фальшивой лояльности ради предосторожности, а затем возвращаться и продолжать свой успешный путь…

«Твоё сердце питает отвращение к подобной мудрости. Невзгоды, что совсем недавно преследовали Саада, доказали, что родина кишит такими вот „мудрецами“. Интересно, Шаддад-бек один из них или нет?.. Отец возлюбленной?!.. Но подожди, не так быстро. Ведь возлюбленная сама спустилась с небес, чтобы соединиться со смертным. Да рассыплется твоё сердце на множество рассеянных осколков, так чтобы их невозможно было собрать».

– Как ты считаешь, такой праздник пройдёт без певца и без певицы?

Исмаил Латиф саркастически заметил:

– Семейство Шаддад наполовину парижане. Они смотрят на наши свадебные традиции с немалым презрением, так что ни одной певице не позволено выступать в их доме, и наших певцов они не признают. Разве ты не помнишь, что рассказывал Хусейн об этом оркестре, который я вижу впервые в жизни? Он играет по вечерам в воскресенье каждую неделю в чайной Джаруби, а после ужина переместится в большой зал, чтобы играть для высокопоставленных особ. Оставь ты это, да будет тебе известно, что настоящее украшение ночи – это ужин и шампанское!

«Джалила и Сабер, свадьбы Аиши и Хадиджи… Какой контраст между той и этой атмосферой! Сегодня ночью оркестр сведёт в могилу твою мечту. Ты помнишь, что видел через щёлку между дверей в брачную ночь Аиши?… Мне было так жаль: богиня валяется в пыли!..»

– Это не имеет значения. То, о чём я и правда буду долго сожалеть, это то, что я так и не смог увидеть высоких гостей вблизи. Я бы послушал их разговоры, чтобы понять две важные вещи: первая – политическую ситуацию, и есть ли после создания коалиции на самом деле вероятность, что вернётся конституция и парламентское правление. А вторая вещь – это услышать их обычный разговор, который они ведут в честь такого радостного события. Разве не превосходно было бы услышать Саравата-пашу, к примеру, когда он просто болтает или шутит?!

Исмаил Латиф принял презрительный вид, хотя его жесты выдавали хвастовство, и сказал:

– У меня было много шансов сидеть рядом с друзьями моего отца, вроде Салима-бека, отца Хасана, и Шаддада-бека, и уверяю тебя, что в их разговорах ты не найдёшь ничего, что бы заслуживало такого внимания…

«И где же разница между сыном судьи верховного суда и сыном торговца?! Как одному судьба предписала поклоняться своей возлюбленной, в то время как другому выпало на ней жениться?! Не служит ли этот брак признаком того, что те люди созданы из иной глины, нежели все остальные?.. Однако ты ведь не знаешь, как говорит твой отец со своими друзьями и знакомыми!..»

– В любом случае, Салим-бек не из числа тех высоких сановников, которых я имею в виду..!

Исмаил улыбнулся этому последнему ему замечанию, не комментируя его. Из мужской гостиной доносился смех, полный веселья, а из другой – той, что была расположена вверху на балконе, – ещё один, пропитанный волшебным ароматом женственности. И тот, и другой смех гармонично вторили друг другу, словно мелодии отдалённых инструментов, слышимые то по-отдельности в аккордах, то все воедино. Весь этот смех и мелодии были радужной открыткой, в которой грустное сердце Камаля, до краёв переполненное одиночеством, было чёрным траурным объявлением в цветочном обрамлении…

Вскоре явился и ликующий Хусейн Шаддад, стройный и высокий в своём нарядном сюртуке. Его лицо прямо-таки светилось; приближаясь к ним, он развёл руки. Камаль поступил так же, и они тепло обнялись. Затем к ним присоединился Хасан Салим в официальном одеянии, красивый в своём естественном высокомерии, обёрнутом вежливым утончённым обликом, хотя рядом с Хусейном он выглядел маленьким и приземистым. Он и Камаль также тепло пожали друг другу руки, и Камаль поздравил его, правда не от чистого сердца, а всего лишь на словах. Исмаил Латиф со своей привычной прямотой, которую в большинстве случаев нельзя было отличить от злого остроумия, произнёс:

– Камаль так сожалеет, что ему не представилась возможность сидеть рядом с Сараватом-пашой и его товарищами!

С необычной радостью, отвергавшей его всегдашнюю сдержанность, Хасан Салим сказал:

– Пусть подождёт, пока не будут опубликованы его предстоящие сочинения, и тогда он найдёт, что он один из них..!

Хусейн Шаддад запротестовал:

– Ну не будь таким скучным занудой. Я хочу, чтобы этот вечер прошёл так, чтобы все мы насладились полной свободой…

Прежде чем Хусейн уселся, Хасан Салим попросил разрешения удалиться. Он был словно бабочка, что порхает с места на место, не останавливаясь нигде. Хусейн вытянул перед собой ноги и сказал:

– Завтра они отправляются в Брюссель. Они уедут в Европу раньше меня, но и моё пребывание здесь не будет долгим. Я тоже вскоре буду развлекаться, путешествуя между Брюсселем и Парижем…

«А ты будешь путешествовать между Ан-Нахасин и Аль-Гурийей, без возлюбленной и без друга. Эту награду получает тот, кто глядит на небеса. Твой взгляд в смятении будет бродить по всем закоулкам города, но глазам твоим никогда не оправиться от мук страсти. Наполни сейчас свои лёгкие этим воздухом, насыщенным её дыханием. Завтра ты будешь оплакивать себя самого».

– Мне кажется, что я как-нибудь тоже присоединюсь к вам…

Хусейн и Исмаил спросили одновременно:

– Как это?

«Пусть твоя ложь будет такой же огромной, как и твоя боль…»

– Отец согласился, что после завершения учёбы я отправлюсь в путешествие за свой собственный счёт со студенческой группой…

Хусейн радостно воскликнул:

– Хоть бы эта мечта сбылась!

Исмаил засмеялся:

– Боюсь оказаться совсем один через несколько лет!

Инструменты оркестра зазвучали воедино в одном стремительном потоке, что демонстрировало силу и манёвренность каждого из них, словно все вместе участвовали в жестокой гонке, цель которой находилась в поле зрения и пределах досягаемости. Музыка достигла своего апогея, той точки, которая объявляет о приближении конца. Разум Камаля был увлечён пламенной мелодией, несмотря на поглощённость горем, и он погнался за ней, пока у него не спёрло дыхание и не затрепетало сердце. Вскоре он почувствовал, как волна нежности захлестнула его вместе с пьянящим великодушием, превратив грусть в слёзный экстаз. По окончании концерта он глубоко вздохнул, ибо отголоски мелодии мощно отдавались в его душе. Ему казалось, что он спрашивает сам себя: разве не могут его разгорячённые чувства достичь своего апогея и погаснуть навсегда, так же, как и музыка? Разве нельзя, чтобы у любви был – как и у этой мелодии, и у всего на свете – свой конец?! Он вспомнил своё вялое состояние, которое изредка бывало у него, когда в памяти не оставалось ничего от Аиды, кроме её имени. Помнит ли он эти моменты? В такие минуты он в недоумении качал головой и задавался вопросом: правда ли, что всё закончилось? Но либо его воображение по-прежнему не утихало, либо закрадывалась какая-нибудь мысль или приходил на ум образ, и он пробуждался от своей дрёмы и бросался в море страсти, где утопал, закованный в кандалы. «Если ты испытаешь один из таких моментов, попытайся уцепиться за него изо всех сил, и не дай ему ускользнуть, пока не излечишься. Да, попытайся уничтожить бессмертие любви».

Тут Хусейн Шаддад улыбнулся и сказал:

– Торжество началось с чтения суры из Корана на счастье!

«Коран?! До чего мило! Даже хорошенькая парижанка не может вступить в брак без муллы и Корана! Так её замужество будет ассоциироваться в твоей памяти с Кораном и шампанским!»

– Расскажи нам о порядке проведения торжества.

Указав рукой в сторону дома, Хусейн сказал:

– В ближайшее время заключат брачный договор, а через час всех позовут к праздничному столу, затем всё закончится. Этой ночью Аида будет спать в нашем доме в последний раз, а утром отправится в Александрию, где послезавтра сядет на пароход в Европу…

«Ты будешь лишён многих образов, которые и правда достойны быть запечатлёнными в твоей памяти, чтобы прибавить тебе боли, вроде возможности увидеть её прекрасное имя в шариатском свидетельстве о браке, её лицо, с нетерпением ожидающее объявления сей счастливой новости, улыбку на губах, с которой она воспримет это радостное известие, а затем образ новобрачных, которые встретятся друг с другом. Но даже твоя боль нуждается в подпитке…»

– А брачный контракт будет читать мулла?!

– Естественно!..

Так ответил ему Хусейн, а Исмаил громко захохотал и сказал:

– Нет, священник!

«До чего глупый вопрос!.. Спроси ещё, проведут ли они ночь вместе! Разве не прискорбно, что прогрессу твоей жизни помешает такой незначительный человек, вроде этого муллы?.. Однако презренный червь пожирает в могиле самых великих из людей. Каковы будут твои собственные похороны, когда тебе придёт конец? Будет ли это впечатляющим зрелищем, которое заполнит всю улицу, или небольшим собранием, что сразу разойдётся?…»

Дом вдруг заполнила тишина. Повсюду был один лишь свет без радостных трелей, и Камаль почувствовал страх, сжимающий сердце.

«Сейчас, где-то в доме, в этой комнате или той всё и происходит».

Тут же послышались долгие восторженные крики и оглушительный шум, оживившие его старые воспоминания. То были радостные крики, подобные тем, которые он слышал раньше, и совсем не парижские. За ним последовали другие крики, похожие на вой сирены. До чего этот особняк походил сегодня вечером на любой другой из каирских домов! Сердце его пульсировало в такт этим крикам, пока ему не стало трудно дышать. Затем он услышал поздравления Исмаила, и тоже в свою очередь принёс поздравления. Ему так бы хотелось сейчас остаться одному, но он утешил себя мыслью, что отныне он будет один дни и ночи, и пообещал своей боли безграничную подпитку.

Оркестр заиграл одну партию, которая была отлично известна Камалю: «Прости, госпожа ангелов», и он призвал на помощь свою колоссальную выносливость ради того, чтобы терпеливо перенести это, хотя каждая капля его крови билась в венах, возвещая о том, что всё кончено. Более того, кончилась сама история. На самом деле кончилась жизнь. Мечты, что были превыше жизни, увидели свой конец. Он столкнулся ни с чем иным, как со скалой, усеянной шипами. Хусейн задумчиво сказал:

– Одно слово и радостный крик, и один из нас вступает в новый мир. Когда-нибудь все мы это изведаем на себе…

Исмаил Латиф возразил:

– Я буду откладывать этот день настолько долго, насколько можно…

«Все мы?! Или небеса, или ничего!»

– Я никогда не подчинюсь этому…

Оба его друга, казалось, не проявили интереса к его словам, или не придали им значения. Исмаил заговорил:

– Я не женюсь до тех пор, пока не буду уверен, что брак это необходимость, которой не избежать…

Тут подошёл слуга-нубиец с напитками, а за ним ещё один с подносом, на котором были шкатулочки с роскошными сладостями. Шкатулки были сделаны из хрусталя на четырёх позолоченных ножках. Тёмно-синее стекло было украшено серебряным орнаментом, каждая шкатулка была повязана зелёной шёлковой лентой. На карточке в виде полу-месяца, прикреплённой к каждой шкатулке, были две буквы-инициалы новобрачных: А и Х. Беря в руки шкатулку, Камаль ощутил облегчение, возможно, первое за весь этот день. Эта великолепная шкатулка обещала ему, что его возлюбленная покинет его, но от неё останется след, такой же вечный, как и любовь к ней, и этот след останется для него единственным на земле символом удивительного прошлого и счастливой мечты, небесного очарования и ужасного разочарования, пока он жив. Затем его охватило чувство, что он жертва отвратительного нападения, заговора, сплетённого против него судьбой, законами наследования, классовой системой, Аидой и Хасаном Салимом, а также скрытой таинственной силой, которую он не хотел называть… Он казался себе несчастным, одиноко стоящим перед всеми этими силами, ополчившимися против него; его рана кровоточила, и не было никого, чтобы перевязать её. Его единственным отпором этому нападению был подавленный бунт, который он не мог провозгласить в открытую. Обстоятельства вынуждали его делать радостный вид, словно он поздравлял эти тиранические силы за их расправу над ним и устранение его из рядов счастливых людей. Он затаил бессмертную злобу против всех них, оставив на будущее вопрос о её точном определении и направлении. Да, он чувствовал, что больше не будет воспринимать легко жизнь после этих решающих радостных криков, разделивших её надвое, или будет доволен ею в скором времени, или хотя бы будет относиться к ней снисходительно. Путь его отныне будет тяжёлым, извилистым, полным боли, унижений и страданий. Однако он не думал о том, чтобы отступить в этой борьбе, отказываясь от перемирия. Он предостерегал и грозился, но выбор соперника, с которыми ему придётся сражаться, а также выбор оружия предоставил самой судьбе.

Хусейн Шаддад, глотая фруктовый пунш, сказал:

– Не заявляй о своём бунте против брака. Я уверен – если тебе предоставится шанс поехать за границу, как ты говоришь, – ты найдёшь себе жену, которая тебе понравится…

«Да ты вроде бы и здесь не нашёл ту, которая тебе нравится. Ищи себе другую родину, где представительницы женского пола не обижаются на аномально большую голову и огромный нос. Либо небеса, либо смерть».

Кивнув головой, словно подтверждая своё согласие, Камаль сказал:

– Это и моё мнение…

Исмаил Латиф саркастически сказал:

– А ты знаешь, что значит жениться на европейке?! Если говорить одним словом, то это «заполучить» женщину из какого-нибудь низшего класса, готовую подчиниться мужчине, но в глубине души чувствующую себя рабыней в услужении.

«Ты уже удостоился чести побывать рабом возлюбленной в своей родной и милой стране, а не в Европе, которую не видел».

Хусейн недоверчиво произнёс:

– Это преувеличение!..

– Посмотри, как с нами обходятся английские учителя!

С воодушевлением, больше похожим на надежду, Хусейн Шаддад сказал:

– У себя на родине европейцы совсем не такие, как у нас!

«Есть ли способ отыскать такую подавляющую силу, которая бы истребила угнетение и тех, кто его творит?.. О Господь миров, где же Твоя небесная справедливость?!»

Тут всех позвали к праздничным столам, и трое друзей отправились в гостиную, а оттуда в соседнюю комнату, выходившую в заднюю гостиную. Там был накрыт банкетный стол по меньшей мере на десятерых. К ним присоединилось ещё несколько молодых людей, некоторые – из родственников семейства Шаддад, а другие – школьные друзья. Но несмотря на это, их всё же было меньше, чем предусмотренное количество гостей, для которых был накрыт стол, за что Камаль был в глубине души благодарен Хусейну. Они быстро набросились на еду с таким аппетитом и энергией, что атмосфера стала напоминать бодрую эстафету. Им пришлось постоянно двигаться, чтобы обойти целый ряд разнообразных блюд, расставленных по столу, и всё попробовать. Небольшой букет роз отделял каждую группу блюд друг от друга. Хусейн жестом руки подозвал официанта, и тот принёс бутылки с виски и содовой. Исмаил Латиф воскликнул:

– Клянусь, от этого жеста я ожидал самого лучшего, даже прежде чем узнал, что он значит!

Хусейн наклонился к уху Камаля и умоляюще сказал:

– Ну хотя бы одну рюмочку ради меня…

Душа Камаля тоже шептала ему: «Выпей», но не из желания выпить, ибо у него не было такого опыта, а скорее из желания взбунтоваться, хотя его вера была сильнее горя или бунта. Он улыбнулся:

– Что до этого, то нет уж, спасибо…

Исмаил Латиф, поднимая свою полную рюмку, сказал:

– У тебя нет оправдания. Даже самый набожный позволяет себе напиться на свадьбе…

Камаль продолжал спокойно поглощать аппетитные блюда, поглядывая изредка за другими, кто также ел и пил или иногда присоединялся к их разговору и смеялся.

«Счастье человека прямо пропорционально количеству свадебных пиров, на которых он присутствовал. Но похож ли банкет пашей на наш?! Мы попробуем, что они едят и исследуем это вместе с ними! Шампанское!.. Вот твой шанс попробовать шампанское… Шампанское в семействе Шаддад. Что вы сказали?! Почему профессор Камаль не притрагивается к спиртному? Может быть, он уже набил себе живот, и туда больше ничего не влезет? Нет. На самом деле я ем всё с неподражаемым аппетитом, словно на меня не действует печаль, или действует, но с точностью до наоборот… Точно так же ты ел и на поминках Фахми. Держи Исмаила подальше от еды и напитков, не то всё закончится. Смерть писателя Аль-Манфалути, кончина музыканта Саида Дервиша, потеря Египтом Судана – все эти события увенчали нашу эпоху горечью, однако межпартийная коалиция и этот пир – радостные новости эпохи. Мы уже съели три индейки, но ещё осталась четвёртая, нетронутая… Вот он, этот человек! Боже мой, он указывает на мой нос, и все громко смеются! Но они пьяны, так что не сердись! Лучше смейся вместе с ними, притворяясь, что тебе не обидно, а смешно. А что до моего сердца, то оно сжимается от гнева. Если ты сможешь пойти войной на этот мир, то нападай на него. Ну а что до последствий этого восхитительного вечера, то вряд ли ты когда-либо сможешь оправиться от них. Имя Фуада Аль-Хамзави передают из уст в уста, обсуждают его успехи и таланты. Тебя жалит зависть? Когда ты говоришь о нём, это даёт тебе пусть и небольшой, но повод гордиться собой. Вот так, к примеру:

– Он с детства отличался серьёзным отношением к учёбе!

– Ты его знаешь?

Хусейн Шаддад ответил вместо Камаля:

– Его отец служит помощником в лавке отца Камаля…

„Какое же облегчение в моём сердце, да проклянёт Господь все сердца!“

Камаль заметил:

– Его отец по-прежнему надёжный и серьёзный человек.

– А чем торгует твой отец?

„Слово ’торговец’ в моём воображении было всегда окружено ореолом уважения, пока однажды не сравнили сына торговца и сына судьи верховного суда“.

– Бакалейными товарами оптом…

Ложь – презренная уловка ради спасения. Погляди на них, чтобы узнать, что скрывается за масками, которые они надели на себя. А впрочем, какой мужчина в этом доме похож на твоего отца по красоте и силе?!»

Отойдя от стола с угощением, большинство гостей вернулось на свои места в гостиной. Многие пошли в сад, чтобы прогуляться. Всё было спокойно и апатично. Затем гости начали расходиться, а сами хозяева поднялись на второй этаж поздравить новобрачных. Оркестр вскоре присоединился к ним и заиграл чудесные избранные отрывки для этой счастливой публики. Камаль же надел пальто и взял с собой роскошную шкатулку сладостей, а затем покинул особняк семьи Шаддад под руку с Исмаилом Латифом. Тот, кинув на своего спутника пьяный взгляд, сказал:

– Сейчас только одиннадцать часов. Что, если нам пройтись пешком по Дворцовой улице, пока я немного не приду в себя?

Камаль охотно согласился, так как видел в пешей прогулке хорошую возможность убить время. Они шли вместе по той же дороге, по которой он раньше шёл бок о бок с Аидой, признавшись ей в любви и открыв свои страдания. Образ этой улицы с её величественными молчаливыми особняками, высокими деревьями по обе стороны, которые со спокойствием умиротворённой души и прелестью небесного воображения глядят на вечернюю дорогу, никогда не сотрётся из его памяти.

«Покуда ноги твои несут тебя, а воображение зовёт, твоё сердце никогда не перестанет содрогаться под трепетом нежности, любви и боли, словно дерево, качаемое ветром, что сбрасывает листья и плоды. И хотя твоя предыдущая прогулка по этой улице и закончилась провалом, у тебя сохранится воспоминание о прошлой мечте, пропащей надежде, иллюзорном счастье и пульсирующей жизни, полной чувств. Даже по самым негативным оценкам, это всё же лучше, чем покой небытия, одиночество изгнания и затухание эмоций. Найдёшь ли ты в будущем какую-нибудь другую подпитку для сердца, кроме тех мест, на которые ты глядишь глазами своего воображения, и имён, которые слышат уши страсти?!»

Камаль спросил:

– Интересно, что сейчас происходит на первом этаже?

Громким голосом, нарушившим неподвижную тишину, Исмаил ответил:

– Оркестр играет отрывки из западных произведений, а новобрачные улыбаются на помосте, окружённые членами семейств Шаддад и Салим. Ты уже много раз видел подобные сборища…

«Аида в свадебном платье! Какое это должно быть зрелище! Видел ли ты нечто подобное даже во сне?!»

– А как долго будет продолжаться торжество?

– Самое большее час, чтобы новобрачные могли ещё поспать, ведь утром им предстоит ехать в Александрию.

«Эти слова будто кинжалы. Вонзи любой из них в своё сердце…»

Исмаил Латиф, однако, продолжил:

– Да разве в брачную ночь спят?!

И он громко и шумно захохотал. Затем рыгнул и испустил винные пары. Недовольно нахмурился. А потом, расслабив мускулы на лице, сказал:

– Да не осудит наш Господь сон любовников. Какой у них может быт сон? Пусть сдержанность Хасана не вводит тебя в заблуждение. Он будет набрасываться на неё и объезжать, как жеребец до самого утра. Такова судьба, этого не избежать…

«Испытай новый вид боли по капле. Это суть боли, боль от боли, и утешением тебе будет то, что ты останешься один на один с болью, которую не испытывало ещё ни одно человеческое сердце до тебя. Ад будет казаться тебе сущим пустяком, если однажды адскому войску суждено будет перенести туда тебя и плясать на тебе в языках пламени. Боль!! Но не от потери любимой, ибо ты никогда не стремился обладать ею, а из-за того, что она спустилась с небесных чертогов, чтобы валяться в пыли и грязи после величественной жизни в облаках… Из-за того, что она позволила целовать себя в щёку и пролить свою кровь! И опошлить своё тело. Как же велика моя тоска и боль!..»

– А правда то, что рассказывают о первой брачной ночи?

Исмаил воскликнул:

– Боже мой, разве ты ничего не знаешь об этих вещах?!

«Как можно свято почитать такие грязные вещи?…»

– Естественно, знаю. Но до недавнего времени я об этом не знал ничего. Есть такие вещи, о которых мне бы хотелось слышать снова…

Исмаил рассмеялся:

– Ты иногда мне кажешься или идиотом, или дураком…

– Позволь мне спросить тебя: тебе было бе легко делать это с той, кого ты свято почитаешь?

Исмаил снова рыгнул, и проклятый запах спиртного попал в ноздри Камаля. Он сказал:

– Не существует человека, который бы заслуживал такого почитания…

– Ну, например, твоя дочь, если бы она у тебя была..?

– Ни моя дочь, ни моя мать. Откуда мы произошли? Это закон природы…

«Мы! Правда – это ослепительный свет. Не обращай внимания. За покровом святости, перед которым ты всю свою жизнь падал ниц, они играют и забавляются, словно дети. Почему всё кажется таким пустынным?.. Мать…, отец…, Аида. А ещё мавзолей Хусейна…, ремесло торговца…, аристократичность Шаддад-бека. Как же велика моя боль!»

– Какой же грязный этот закон природы!..

Исмаил рыгнул в третий раз, и весёлым тоном, в котором, правда, не был слышен смех, заявил:

– На самом деле твоё сердце страдает от боли. Как поёт эта новенькая певица Умм Кульсум: «Я отдам свою жизнь за него, будет ли он хранить мою любовь, или утратит её»…

Камаль в тревоге спросил:

– Что ты имеешь в виду?

Пытаясь казаться более пьяным, чем на самом деле, Исмаил сказал:

– Я имею в виду, что ты любишь Аиду!

«Боже мой! Как же так мой секрет раскрылся?»

– Ты пьян!..

– Это правда, и все это знают!

Глядя на него в темноте, Камаль воскликнул:

– Все?!.. Кто это – все?! Кто выдумал про меня такое?…

– Аида!

– Аида?

– Аида. Это она разгласила твою тайну…

– Аида?! Я не верю в это. Ты пьян.

– Да, я пьян. Но это тоже правда. Одно из достоинств опьянения в том, что ты не врёшь…, – тут он мягко рассмеялся. – Тебя это злит? Насколько тебе известно, Аида – милая девушка. Внимание её давно уже тайно привлекали твои влюблённые взгляды, пока ты даже не подозревал о том, однако не из желания посмеяться над тобой, а потому что она кокетка и гордится тем, что у неё есть поклонники. Сначала она поделилась этим с Хасаном, а тот уже неоднократно обращал на это моё внимание. Затем он поведал эту тайну Хусейну. Я узнал, что госпожа Сания тоже услышала про «истощённого от любви», как они прозвали тебя. Вполне вероятно, это слуги подслушали то, что они говорили о тебе, и теперь всем известна история про «истощённого от любви»…

Камаль чувствовал слабость. Ему казалось, что их ноги бездушно попирают его честь. Он горько сжал губы. Неужели заветными тайнами так легко разбрасываются?

Исмаил продолжил:

– Не переживай. Это всё было только невинной шуткой, слетевшей с уст тех, кто тебя любит. Даже Аида раскрыла твой секрет только за тем, чтобы похвастаться им!

– Её воображение обмануло её!..

Исмаил засмеялся:

– Отрицать любовь столь же бесполезно, как отрицать, что солнце светит днём!..

Камал ненадолго замолчал, печально покорившись судьбе, но потом вдруг неожиданно спросил:

– А что сказал Хусейн?

Исмаил повысил голос:

– Хусейн?! Он твой верный друг и давно уже заявлял, что ему неприятны невинные козни сестры. Он отвечал ей тем, что хвалил твои достоинства.