Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 99 страниц)

5

– Добрый вечер!..

«Не удивляйся! Так я и предполагал, так я и знал. Начало всегда таково… С давних пор и навсегда. Вот она повернулась к тебе спиной, отошла от стены к верёвке с бельём, чтобы закрепить прищепки. Разве она раньше не закрепляла их?… Да, конечно, но ты притворяешься, Мариам, и я это прекрасно понимаю. Десять лет напористости в отношениях с женщинами – это уже немалый опыт. Ясин, дай же глазам своим насладиться, взирая на неё, прежде чем опустится темнота, и она сама будет казаться лишь тенью. Она раздобрела и набрала вес, стала ещё красивее, чем в дни юности. Была словно газель, но тогда у неё не было такого полного зада. Ну ничего, это со временем… У неё осталась грациозность девицы – почётная участь. Сколько же тебе лет, умница? В твоей семье давно говорили, что ты одного возраста с Хадиджей. А сама Хадиджа считает, что ты намного старше её. Жена моего отца в последнее время утверждает, что тебе за тридцать, подтверждая это старинными воспоминаниями типа: когда я была беременна Хадиджей, ей было лет пять, и так далее. Какая, собственно, разница? Ты что, собираешься прожить с ней до старости? Уже через несколько дней она созреет и будет красивой, привлекательной, полной и пухлой. Ох, она посмотрела в сторону улицы и заметила тебя. Ты видел её глаза? – она посмотрела на тебя, словно цыплёнок. Я не уйду со своего места, красавица. Разве юноша, что стоит перед тобой, о красоте, силе и богатстве которого тебе так много известно, не лучше того самого англичанина?..»

– А приветствие в вашей семье не заслуживает ответа или хотя бы чего-то подобного?

«Она повернулась к тебе затылком снова. Но подожди… Разве она не улыбнулась? Да, и всё то, что сделало её прекрасной, также придало ей соблазнительности. Она уже улыбнулась, а ты подготовил почву для этого последнего шага, и очень даже неплохо. Без сомнений, она знает обо всех моих предыдущих шагах и манёврах. И пришло время для меня…, а также и для тебя…. К счастью для меня, ты не из тех, кто страдает от излишней стыдливости… Тот англичанин, Джулиан… Славный жеребец с крепкой спиной, что стоял перед тобой. Разве ты не слышала его ржание?»

– Неужели у вас не уважают соседей?… Я выпрашиваю у вас приветствие. Неужели я не заслужил его по полному праву?

До него донёсся приглушённый тонкий голосок – казалось, она отвернулась от него, и голос её шёл откуда-то издалека:

– Вы не заслужили его по праву… Таким способом!

Тот, кто стучал в дверь, получил ответ. Задвижка на двери была поднята перед ним. «Ты не добьёшься ласкового обращения, пока не переживёшь её гневный окрик. Будь уравновешенным…» Уравновешенность… Позаимствовав фразу из тех, что скандировали студенты-богословы, Ясин сказал:

– Если я чем-то вас разгневал, то я никогда этого не прощу себе, пока жив.

Она с упрёком сказала:

– Крыша дома Умм Али-акушерки той же высоты, что и наша, и ваша крыша. Что может подумать посторонний наблюдатель, если увидит, как вы стоите здесь, и как я развешиваю бельё?…

Затем, глумясь над ним, она спросила:

– Или может быть, вы хотите сделать меня предметом пересудов и сплетен?!

«Да минует тебя всяческое зло. Разве ты была такой же предусмотрительной с Джулианом когда-то? Но не надо спешить. Поистине, красота твоих глаз и твоя задница оправдывает любой грех, как прошлый, так и будущий!»

– Да не продлит Аллах мою жизнь даже на один миг, если моим намерением было причинить вам вред. Я прятался под кустом жасмина, пока солнце не зашло, и не приблизился к изгороди, пока не убедился, что на крыше Умм Али-акушерки никого нет…

Затем он испустил громкий вздох:

– И потом, моим оправданием будет то, что я постоянно поднимаюсь на крышу, чтобы насладиться уединением… И когда у меня выдался свободный час, я обрадовался… И в любом случае, наш Господь простит нас…

– Удивительно!.. К чему все эти усилия?

«Этот вопрос отнюдь не так наивен и прост. Женщины спрашивают о том, что и так знают сами. Она сделала снисхождение тебе, что стала разговаривать. Прими поздравления за то, что ты рядом с ней…»

– Я сказал себе: «Её приветствие и её ответ на твоё приветствие приятнее, чем крепкое здоровье и благополучие!»

Она повернула голову в его сторону, и в полутьме было видно, что она пытается скрыть свой смех. Она ответила:

– У вас язык длиннее тела. Интересно, что скрывается за этими словами?

– Что за ними скрывается?! Разве я подошёл ближе к стене? Мне много есть что сказать. Уже несколько дней прошло с тех пор, как я при выходе из дома случайно бросил взгляд на землю и увидел тень от движения руки. Я посмотрел вверх и увидел, как вы ходите по террасе на крыше. Я увидел прелестное зрелище, которое невозможно забыть…

Она развернулась на пятках, но не сделала ни шага ему навстречу. Затем с некоторым упрёком сказала:

– Да как вы могли смотреть вверх?!.. Если бы вы и впрямь были хорошим соседом, как утверждаете, то не позволили бы себе вредить свой соседке. Однако у вас дурные намерения, как оказалось, судя по вашему собственному признанию сейчас!

Да, по правде говоря, намерения его были дурными, разве разврат – не дурное намерение?.. «Дурное намерение как раз такого типа, какой тебе нравится, Мариам. Ох уж эти женщины! Через час ты потребуешь этого как то, что принадлежит тебе по праву. Через два – я убегу, а ты – за мною следом. В любом случае, сегодняшняя наша ночь сладкая, словно жасмин…»

– Господу нашему известно о моих благих намерениях. Я поглядел вверх, так как не могу удержаться от взоров на тот дом, где вы живёте. Вы разве не поняли этого? Разве не почувствовали? Ваш старый сосед говорит об этом сам, хотя уже и поздно.

Она язвительно заметила:

– Ну так говорите. Дайте полную свободу своему длинному языку. Говорите громко. Что вы будете делать, если на крышу придёт жена вашего отца и увидит и вас, и меня?

«Не меняй тему разговора, львица. Это будет поистине чудо, если я смогу убедить тебя. Ты разве и впрямь боишься моей мачехи? Ох… Одна ночь в твоих объятиях стоит целой жизни!»

– Я услышу шум от её шагов ещё прежде, чем она появится тут. Давайте же отдадимся тому, чем мы заняты…

– А чем это мы заняты?

– Тем, что не поддаётся описанию!

– Я не вижу ничего такого, о чём вы говорите. Может быть, это то, чем заняты вы один!

– Может. Тогда это и правда очень грустно. Грустно, когда сердце говорит и не находит того, кто бы внял ему. Я помню те дни, когда вы навещали наш дом. Те самые. Когда мы были словно единая семья. Я скорблю по ним…

Она пробормотала, покачав головой:

– Те дни!

«Почему ты обратился к прошлому?.. Ты совершил большую ошибку, так не позволяй, чтобы мучения испортили все твои старания сейчас. Сосредоточь свою волю на том, чтобы забыть обо всём, кроме настоящего момента…»

– И наконец я увидел вас. Я увидел красивую молодую девушку, подобную розе, что раскрывается ночью и освещает тьму. Словно увидел вас впервые и спросил себя, неужели это наша соседка Мариам, которая когда-то играла с Хадиджей и Аишей? Нет… Эта девушка более совершенная, более зрелая и красивая. И я почувствовал, что мир вокруг меня преобразуется…

Её голос принял игривый тон:

– В те дни ваши глаза не давали себе такой свободы пристально взирать на кого бы то ни было!! Вы были соседом в полном смысле этого слова. Но что осталось от тех дней? Всё изменилось. Мы стали словно чужие, как будто и словом друг с другом не обмолвились, и не росли вместе как единая семья. Именно этого и хотела ваша семья.

– Давайте не будем об этом. Не возлагайте на меня ещё один груз.

– Сегодня вы смотрите во все глаза… Из окна, на улице, и даже здесь, на крыше не даёте мне пройти!

«А что тебе мешает уйти отсюда, если ты этого и впрямь желаешь?.. Твоя ложь слаще сотового мёда, о свет мой, горящий во тьме…»

– Это лишь малая часть большого. Я также смотрю на вас оттуда, откуда вы и не догадываетесь, вижу вас в мечтах больше, чем вы себе представляете. Сейчас, когдая я вполне уверен в этом, я говорю себе: Или близость, или смерть!

Её шёпот, подавляющий смех, всколыхнул его сердце. Она спросила:

– Откуда вы нашли такие слова?

– Из своего сердца!

Она потёрла своим башмаком по настилу крыши, и его шуршание предупреждало о том, что она собирается уйти, однако она продолжала стоять на том же месте и сказала:

– Ну, раз дело зашло до сердца, то я должна идти!

Поначалу, разгорячённый чувствами, он повысил голос, но когда заметил это, заговорил тише:

– Нет, вы должны прийти, прийти ко мне. Прямо сейчас и навсегда…, – затем он применил уловку. – В моё сердце… Оно – ваше, и только вы одна им владеете!

Игривым тоном она предостерегла его:

– Не злоупотребляйте попусту таким образом. Плохо будет, если я лишу вас и сердца, и того, чем оно владеет…

«Насколько же хорошо ты меня понимаешь? Я говорю со львицей, которую люблю. Ты не глупа, благодаря воспоминаниям о Джулиане. Ну же, девочка. Я боюсь осветить тьму ярким огнём, пылающем в моём теле…»

– И моё сердце, и всё, что есть в нём – ваше добровольно. Оно будет счастливо, если вы его поцелуете и овладеете им, будете принадлежать только ему одному!

Она, смеясь, сказала:

– А вы видели такое, хитрец? Вы хотите брать и не давать?..

«Откуда у тебя такой язычок? Даже Зануба в своё время не сравнилась бы с тобой! Проклят мир без тебя!»

– Я хочу, чтобы вы были моей, а я – вашим… Что же тут несправедливого?

Воцарилась тишина, обе тени обменялись взглядами, пока она не произнесла:

– А может быть, сейчас вас спросят, что же вас останавливает?

Применяя хитрость, чтобы добиться её расположения, он сказал:

– Значит, в целом мире нет никого, кто бы позаботился обо мне?

Что скрывалось за этим странным вопросом?

– Да..

– Сколько ему сейчас лет?

– Пять лет…

– А что слышно о его матери?

– Она уже вышла замуж или выйдет очень скоро…

– Какая потеря!.. Почему вы не вернули её, хотя бы ради Ридвана?

«О львица!.. Объясни, чего ты этим добиваешься…»

– Вы этого действительно хотите?

Тут она тихо засмеялась и ответила:

– До чего же везёт тому, кто соединяет двоих людей по закону!

– А если во грехе?!

– Ну, я не оглядываюсь назад…

Наступила тишина, казавшаяся странной и задумчивой…, пока она нежно и одновременно предостерегающе не промолвила:

– Ну смотрите, если ещё раз будете приставать ко мне на крыше…

Он дерзко ответил:

– Как пожелаете. Крыша – не самое безопасное место. Разве не знаете, что у меня есть свой дом в квартале Каср аш-Шаук?!

Она недоверчиво воскликнула:

– Собственный дом?.. Добро пожаловать, домовладелец!

Он ненадолго замолчал, словно остерегаясь, а затем спросил:

– Догадайтесь, о чём я думаю?

– Мне нет до этого никакого дела…

«Темнота, тишина, уединение. До чего же действует мне на нервы эта темнота…»

– Я думаю об общей стене, соединяющей наши крыши. А что вам внушает этот вид?

– Ничего…

– Зрелище двух влюблённых, прижавшихся друг к другу…

– Мне не нравится слушать подобные речи…

– Их объятия напоминают ещё и о том, что их ничто не разделит.

– Ха!..

Этот возглас вырвался у неё словно обольстительное запугивание. Он со смехом сказал:

– Мне словно говорят: «Перейди на ту сторону, ну же..!»

Она отступила назад на два шага, пока её спина не прижалась к развешенной на верёвке постиранной накидке. Затем она прошептала предупреждение уже серьёзным тоном:

– Я этого не позволю!

– Этого…! Чего этого?

– Этих слов.

– А дел?

– Я уйду отсюда в гневе!

«Нет, клянусь твоей драгоценной жизнью… Ты действительно намерена исполнить то, о чём говоришь? Неужели я ещё больший глупец, чем полагаю сам? Или ты хитрее, чем я себе представляю? Зачем ты заговорила о Ридване и его матери?… Или ты намекаешь на брак?.. Сильно ты её хочешь, Ясин?.. До безумия…»

Мариам внезапно сказала:

– Ох…. Что же меня держит здесь?

Она развернулась, затем наклонила голову, чтобы пройти под рядами сохшего белья, и его тревожный голос раздался за её спиной:

– Вы уходите не попрощавшись?

Она подняла голову над верёвкой с бельём и сказала:

– Входите в дома через двери[64]64
  Входите в дома через двери – часть айата 189 суры 2 Корана.


[Закрыть]. Вот моё прощание…

И она быстрыми шагами направилась к двери на крышу, и исчезла за ней.

Ясин вернулся в гостиную и извинился перед Аминой за своё долгое отсутствие из-за жары в доме, затем ушёл к себе переодеться. Камаль с удивлением проследил за ним глазами, задумавшись. Когда он бросил взгляд на мать, то обнаружил, что она спокойна и уверена в себе: она закончила пить кофе и гадание на кофейной гуще. Он задался вопросом: а интересно, что будет с ней, узнай она о том, что происходило только что на крыше?… Его самого не покидала тревога с тех пор, как он случайно увидел тех двоих, что шептались там: он прошёл вслед за братом, интересуясь его долгим отсутствием. Да, Ясин сделал это. Неужели память о Фахми ничего не значила для него? У него не укладывалось такое в голове, ведь Ясин по-настоящему любил Фахми и очень скорбел по нему. Невозможно было сомневаться в его искренности, да и все эти «инциденты» случались слишком уж часто, а значит, Камалю просто не было известно о том, почему всегда Фахми связывали с Мариам. Покойный брат его знал о случае с Джулианом в то время. Затем прошло много времени, и казалось, он полностью забыл о ней и занялся другими, более серьёзными и срочными делами. Другого она и не заслуживала, и никогда не была ему ровней. На самом деле, Камалю следовало задуматься о том, можно ли забыть свою любовь. Любовь незабываема – в это он верил, но откуда было ему знать, любил ли Фахми Мариам в том же смысле этого слова, как это понимал или чувствовал сам Камаль? Может быть, это было лишь сильное желание, вроде того, что в данный момент владеет Ясином, или как то старинное желание, что испытывал Камаль к Мариам в переходном возрасте, и что тешило его мечты? Да, это тоже случилось в своё время, и Камаль испытывал из-за этого двойное мучение: и из-за желания, и из-за сожаления. Оба были одинаковыми по своей силе, и лишь замужество и последовавшее за тем исчезновение Мариам спасло его от них. Ему хотелось знать сейчас, мучился ли Ясин и терзало ли его раскаяние? А если да, то насколько? Он не представлял себе, что это так легко, несмотря на то, что считал брата животным, которому не ведомы высокие помыслы. Несмотря на попустительское и терпимое отношение ко всему этому делу, Камаль чувствовал раздражение и тревогу, как и полагается человеку, который не равнял свои идеалы ни с чем другим в этом мире.

Ясин вернулся из своей комнаты, переодевшись и приукрасившись. Он попрощался с мачехой и Камалем и ушёл. Через некоторое время они услышали стук в дверь гостиной, и Камаль пригласил войти посетителя – он был уверен, кто это мог быть. В комнату вошёл молодой человек примерно того же возраста, что и Камаль: низкорослый, привлекательной внешности, одетый в джильбаб и пиджак поверх него. Он направился к Амине и поцеловал её руку, затем пожал руку Камалю и сел рядом с ним… Несмотря на его обходительное поведение, его дружелюбие указывало на то, что он был здесь как член семьи, и даже больше: Амина стала запросто обращаться к нему, называя Фуадом и расспрашивая о здоровье отца, Джамиля Аль-Хамзави, и матери. Он отвечал ей, чувствуя радость и признательность за её гостеприимство. Камаль оставил друга с матерью и прошёл к себе в комнату надеть пиджак. Затем он вернулся и оба вышли из дома.

6

Они шли рядом до самых Красных ворот, держась в стороне от улицы Ан-Нахасин, остерегаясь пройти мимо лавки своих отцов… Камаль со своим высоким ростом и тщедушной фигурой и низкорослый Фуад привлекали своей несхожестью внимание людей. Фуад тихо спросил:

– Куда пойдёшь сегодня вечером?

Встревоженным голосом Камаль ответил ему:

– В кофейню Ахмада Абдо…

Камаль обычно определял направление, а Фуад соглашался с ним, несмотря на известную рассудительность. Камаль же был известен своими капризами и порывами, которые его товарищу казались смешными, вроде частых приглашений пойти с ним на холм Аль-Мукаттам, в цитадель или на крытый рынок, чтобы окинуть взором – по его собственному выражению – остатки истории и диковинки современности. Но на самом деле, на дружбу этих двоих не могла не оказывать влияние разница социальных классов, и то, что один из них был сыном владельца лавки, а другой – сыном его помощника. Это различие подчёркивалось ещё глубже тем, что Фуад с отроческих лет привык выполнять все поручения семьи Камаля: совершать покупки всего необходимого для дома господина Ахмада и в то же время пользоваться щедрым благоволением Амины, которая не скупилась ради него самой лучшей пищей – часто его приход к ним совпадал со временем обеда, и сама чинила ему одежду, оставшуюся от Камаля. С самого начала между ними установились отношения, где доминировал Камаль, с одной стороны, и Фуад подчинялся – с другой… И хотя со временем эти отношения перешли в дружбу, но психологическое влияние их так и не было искоренено. Обстоятельства сложились так, что Камаль не мог найти себе друга ближе, чем Фуад Аль-Хамзави, на все летние каникулы. Приятели его юности, одноквартальцы, не стали продолжать обучение до конца: среди них был один, который пошёл на службу сразу после окончания начальной школы и получения аттестата о профпригодности, был и другой, вынужденный заняться простейшей работой, вроде официанта в кафе на улице Байн аль-Касрайн или помощником у гладильщика в Хан Джафар. Оба юноши были его одноклассниками по начальной религиозной школе. Но все трое по-прежнему обменивались приветствиями как старинные приятели, всякий раз, как доводилось им встретиться: с одной стороны, приветствия их были наполнены уважением к Камалю, ибо его стремление к знаниям выделяло его, а с другой стороны, они были насыщены симпатией к нему, что брала начало в их скромных и непритязательных душах. Его же новые друзья, дружба с которыми завязалась в Аббасийи: Хасан Салим, Исмаил Латиф и Хусейн Шаддад проводили летние каникулы в Александрии и в Рас аль-Барре. Потому у него не осталось ни одного другого товарища, кроме Фуада.

Через несколько минут они уже были на пороге кофейни Ахмада Абдо и спустились в её странное помещение под землёй – она располагалась прямо под кварталом Хан аль-Халили, – направившись к свободному столику. Пока они сидели напротив друг друга за столом, Фуад смущённо пробормотал:

– Я-то полагал, что сегодня вечером ты пойдёшь в кино!

Эти слова выдали его собственное желание пойти в кино: почти наверняка оно обуревало его ещё до того, как он пришёл к Камалю домой, только он не рассказывал о том, и не потому, что не мог отговорить Камаля от его решения, а потому, что сам Камаль платил за билеты, если они ходили вместе: ему не хватало смелости намекнуть на это, пока они не уселись в кофейне, где его слова могли быть восприняты как невинное замечание.

– В следующий четверг мы пойдём в Египетский клуб посмотреть на Чарли Чаплина, а сейчас сыграем партию в домино…

Они сняли свои фески и положили их на третий свободный стул. Затем Камаль позвал официанта, заказал зелёного чая и домино. Подземная кофейня напоминала нутро давно вымершего животного: обломки под щебнем истории, за исключением его большой головы, ухватившейся за пространство в земле. Оно раскрыло свою пасть, из которой торчали клыки в форме входа с длинной лестницей, а внутри была просторная квадратная площадка, выложенная плитками, привезёнными из деревушки Аль-Маасара. Посредине площадки стоял фонтан, по краям которого были расставлены горшки с гвоздикой. Со всех четырёх сторон её обрамляли кресла, покрытые декоративными циновками и подушками. В стенах были аккуратно расположены маленькие ниши, словно каждая из них – грот, вырубленный в скале, без окон и дверей. Из мебели в них были только деревянные столы, четыре стула и маленький светильник, денно и нощно горевший в окошке на самой высокой стене, противоположной входу. Кофейня словно впитала в себя от своего странного расположения некоторые свойства: она дремала в спокойной атмосфере, непривычной для остальных подобных заведений. Тусклый свет, сырой воздух, и каждая группа посетителей замыкалась, сидя в собственной ложе или в своих креслах. Дым от кальяна, питьё чая и бесконечная болтовня напоминали чуть ли не цельную непрерывную мелодию, прерывавшуюся разве что в редкие моменты из-за кашля, смеха или бульканья кальяна.

По мнению Камаля, кофейня Ахмада Абдо была идеальным местом для наблюдателя и подлинной находкой для мечтателя. Фуад же – хотя её оригинальность поначалу не скрылась от него, – теперь начал находить её лишь мрачным сборищем, окутанным сыростью и гнилью. Но он не мог отказаться от приглашения всякий раз, когда его звали сюда!

– Ты помнишь тот день, когда мы видели твоего брата Ясина и ещё сидели здесь?

Камаль, улыбаясь, ответил:

– Да. Господин Ясин предупредительный и ласковый. Он никогда не заставлял меня чувствовать, что он – мой старший брат, хотя я просил его тогда не упоминать дома о наших здешних посиделках, и не из страха перед отцом, и даже не потому, что ни один из нас не посмеет рассказать о подобных вещах, а из-за тревоги за мать, которую такая новость может взволновать. Представь себе, как она напугается, если узнает, что мы наведываемся в эту или другую кофейню и будет считать, что большинство посетителей кофеен – это курильщики опиума или люди с дурной репутацией!

– А господин Ясин? Неужто она не знает, что он – один из завсегдатаев кофеен?

– Если бы я рассказал ей об этом, она бы ответила мне, что Ясин взрослый, и за него ей не страшно, тогда как я ещё мал!.. По-видимому, я буду считаться ребёнком в нашем доме до тех пор, как в моих волосах не появится седина!

Официант принёс домино и два стакана чая на ярко-жёлтом подносе. Поставив его на стол, он удалился. Камаль тотчас взял свой стакан и начал пить по глотку, не дожидаясь, как он немного остынет, дуя на жидкость, а затем отхлёбывая. Он снова дул на него и причмокивал губами всякий раз, как обжигался, но это не удерживало его, и он с упорством и нетерпением повторял свою попытку, будто был обречён на то, чтобы закончить пить за минуту-другую. Фуад же наблюдал за ним молча, или не глядя ни на что конкретно, опершись на спинку своего кресла, не по годам невозмутимый. В его больших красивых глазах светился спокойный глубокий взгляд. Он не протягивал руку к стакану с чаем, пока Камаль не опустошил свой. При этом он отхлёбывал чай по глотку, пробуя его на вкус с удовольствием и наслаждаясь ароматом, и делая каждый раз очередной глоток, приговаривал: «О Аллах!.. До чего же хорош чай!» Его спутник подгонял его побыстрее закончить, чтобы начать игру, предупреждающим тоном:

– Сегодня я непременно побью тебя. Удача больше никогда не будет на твоей стороне…

Фуад, улыбнувшись, пробормотал:

– Увидим…

И они начали играть…

Камаль привносил в игру нервный интерес, словно ведя битву, от результатов которой зависела его жизнь или честь. Фуад же выкладывал свои кости спокойно и умело. Улыбка не сходила с его губ, выигрывал он или терпел поражение, тогда как Камаль радовался или хмурился. Наконец, как и всегда, Камаль вышел из себя, закричав: «Глупая игра, но зато в ней может повезти!» Фуад не добавил к его словам ничего, кроме вежливого смешка, который не вызывал гнева Камаля, и не служил вызовом для него. Камаль часто говорил себе, когда приходил в ярость: «Удача никогда не покинет его, в отличие от меня». Он не воспринимал игру снисходительно, в духе, соответствовавшим забавам и развлечениям. Хотя на самом деле не было никакой разницы: он с тем же интересом и рвением отдавался и серьёзным делам, и развлечениям… Превосходство же Фуада над ним в учёбе не отличалась от его удачи в домино: он был первым учеником в своём классе, тогда как Камаль находился в пятёрке лучших. Было ли и это везением? Как он мог объяснить себе превосходство этого юноши, к которому в глубине души относился с высокомерием, полагая, что он должен быть выше его также и по своему интеллекту?.. У него было банальное представление о превосходстве своего друга: он говорил, что тот всё своё время посвящает зубрёжке, а если бы его ум действительно превосходил его собственный, как утверждают, то ему не нужно было бы тратить столько времени. Ещё он говорил себе, что Фуад держится в стороне от спортивных игр, тогда как сам Камаль отличился более чем в одной, и наконец, что Фуад ограничивается лишь чтением учебников, а если ему представлялся случай почитать что-нибудь вне учебной программы на каникулах, он выбирал то, что будет полезно для его последующего обучения. Его же собственное чтение не ограничивалось и не зависело от полезности. Поэтому не было ничего странного, что Фуад опережал его в организованности. Хотя эта его обида не ослабляла их дружбу: Камаль любил своего друга и находил в его обществе такой восторг и радость, что не скупился – по крайней мере перед собой – на признание достоинств друга и его превосходства.

Игра продолжалась, пока партия не закончилась вопреки изначальным прогнозам победой Камаля. Лицо его засияло, и он громко рассмеялся, а затем спросил своего противника:

– Ну что, ещё одну партию?

Однако Фуад, улыбаясь, сказал:

– Достаточно на сегодня и этого.

Или сама игра надоела ему, или он просто опасался, что результат ещё одной предложенной ему партии закончится крушением надежд для Камаля, и его радость обернётся печалью. Камаль удивлённо покачал головой и сказал:

– Ты словно рыба, у тебя холодная кровь!

Затем, на этот раз критическим тоном, потирая кончик своего огромного носа большим и указательным пальцами, он сказал:

– Я удивляюсь тебе. Если ты проиграл, почему отказываешься от реванша? Ты любишь Саада, но отказался от участия в демонстрации, приветствовавшей его, когда он стал премьер-министром. Стремишься получить благословение господина нашего Хусейна, но тебя не сотрясали чувства, когда из истории нам стало ясно, что его останки не покоятся в здешнем ближайшем мавзолее! Дивлюсь я тебе!..

Камаля сильно раздражала холодность Фуада. Он не переносил того, что зовётся «разумом», словно ему нравилось безумие, которое интересовало его, и вспомнил тот день, когда в школе им сказали так: «Мавзолей Хусейна – всего лишь символ, и больше ничего». Тогда они ещё учились вместе, и Фуад повторял то, что говорил учитель истории ислама. Камаль же в волнении задавался вопросом, откуда у его товарища столько сил спокойно перенести эту новость, словно это его и не касается?!.. Он сам не предавался размышлениям, и разумеется, не мог думать, настолько он был ошеломлён этим, чтобы ещё и задуматься! Он едва держался на ногах от этого страшного удара, поразившего его в самое сердце, и плакал по иссякшей иллюзии, по рассеявшейся мечте. Хусейн больше не был их соседом, ведь он никогда не был им вовсе. Где же теперь все те поцелуи, следы от которых он оставлял на стенах мавзолея с такой искренностью, с таким тёплым чувством? Где же теперь гордость и хвастовство тем, что он был соседом самого Хусейна? Ничего от этого не осталось, кроме символа в мечети, уныния и разочарования в сердце. Той ночью он плакал, пока его подушка не стала мокрой, таков был удар, нанесённый этой новостью, которая не потрясла его разумного друга, а лишь вызвала устный комментарий, когда тот повторил слова учителя истории. До чего же отвратителен разум!

– А твой отец узнал о твоём желании поступать в Педагогический колледж?

С горячностью, выражавшей недовольство Камаля холодностью его друга и одновременно боль, оставшуюся после спора с отцом, он ответил:

– Да!..

– И что он тебе сказал?

Успокаивая себя тем, что он не напрямую нападает на своего собеседника, Камаль ответил:

– Увы!.. Мой отец, как и большинство людей, озабочен внешними, поддельными признаками: карьера… прокуратура… суд… Вот всё, что его заботит. Я не знаю, как его убедить в величии мысли, ценности высоких, истинных идеалов, достойных стремления в этой жизни! Однако он предоставил мне свободу выбора…

Пальцы Фуада поигрывали костями домино. С сочувствием и предусмотрительностью он сказал:

– Ценность, без сомнения, у них высокая. Но где же среда, которая почитает их и отдаёт им должное?

– Нельзя отвергнуть высокое небесное вероубеждение просто потому, что те, кто вокруг меня, не верят в него…

Успокаивающим спокойным тоном Фуад сказал:

– Дух достоин восхищения!.. Не лучше ли тебе планировать своё будущее в реальном свете?

Камаль презрительно спросил:

– Интересно, а если бы наш лидер Саад воспринял этот совет, задумался бы он серьёзно над тем, чтобы отправиться к британским мандатным властям и требовать независимости?

Фуад улыбнулся так, как будто говоря: «Несмотря на обоснованность твоих аргументов, этот общий принцип не годится для жизни». Затем он произнёс:

– Поступи на юридический, чтобы иметь уважаемую работу, а после этого ты можешь продолжить своё образование как захочешь!

– Аллах не даровал человеку двух сердец в одном теле[65]65
  Аллах не даровал человеку двух сердец в одном теле. (Коран, 33:4).


[Закрыть]. Позволь мне возразить против твоей ассоциации между уважаемой работой и правом! Как будто преподавание это не уважаемая работа!!

Фуад, дабы защитить себя от такого подозрения, утвердительно сказал:

– Я совсем не это имел в виду. Кто же будет говорить, что сохранение знаний и их распространение – не уважаемый труд?… Я, может быть, и повторяю мнение людей, сам того не подозревая, но ты сам отметил, что люди ослеплены властью и влиянием!

Камаль передёрнул плечами и убеждённо произнёс:

– Жизнь, посвящённая мысли, это самая благородная жизнь…

Фуад качнул головой в знак согласия, ничего не ответив и храня молчание, пока Камаль не спросил его:

– А что тебя толкнуло выбрать право?

Тот, немного подумав, ответил:

– Я не как ты, и не был влюблён в мысль, должен был выбирать высшее образование лишь в свете своего будущего, и так я выбрал право…

Разве это не голос разума?.. Да, это именно он. До чего же он бесил и раздражал Камаля. Разве это справедливо, чтобы он проводил свои долгие каникулы, запертый в этом квартале, словно заключённый в темнице, с единственным другом – этим «разумным» человеком? Ведь есть и другая жизнь, полностью отличающаяся от жизни в этом древнем квартале. Были у него и другие товарищи, составлявшие полную противоположность Фуада. И той жизни тех друзей он жаждал, скучая по Аббасийе, по утончённому стилю тех молодых людей, и особенно по изысканной элегантности, парижскому произношению и идеальной мечте…, по своей возлюбленной.

Ох… Душа звала его домой, в свою комнату, чтобы уединиться и взять дневник, восстановить в памяти тот период или обновить воспоминания или записать мысль. Разве не пришло время покинуть это место и уйти?

– Я встретил кое-кого и они меня спрашивали о тебе…!