Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 99 страниц)

41

Ахмад Абд Аль-Джавад не спеша шёл по берегу Нила к плавучему дому Мухаммада Иффата. Ночь была тиха, небо безоблачно, и мерцали звёзды. Постепенно холодало. Когда он добрался до нужного места и хотел спуститься, то посмотрел по привычке, которую до сих пор не забыл, вдаль, туда, где был плавучий дом, что он когда-то звал «домом Занубы». Те мучительные воспоминания закончились год назад, и в сердце его остались лишь раздражение и стыд. Ещё одним следствием тех событий было то, что он прекратил посещать собрания, где присутствовали женщины, как и тогда, после гибели Фахми. Он прилежно терпел весь год, пока не стал раздражительным, и тогда отступил от своего решения и вновь устремился к запретным развлечениям.

Ещё минута, и он пришёл на встречу с привычной и любимой компанией, состоявшей из трёх мужчин и двух женщин. С друзьями-мужчинами он виделся в последний раз вчера вечером, зато этих женщин он не видел уже года полтора или около того – примерно с той ночи, когда Зануба вошла в его жизнь. Пока ещё ничего не началось: бутылки пока не были откупорены, а порядок ещё соблюдался. Джалила занимала диван в центре и поигрывала своими золотыми браслетами, как бы прислушиваясь к их лёгкому звону. А Зубайда стояла под лампой, подвешенной к потолку и смотрелась в маленькое зеркальце, что держала в руках, разглядывая свои украшения. Она повернулась спиной к столу, где стояли бутылки с виски и тарелки с закусками. Мужчины с непокрытой головой разошлись кто куда по комнате, сняв верхнюю одежду. Ахмад Абд Аль-Джавад поздоровался с каждым, а затем тепло пожал руки обеим женщинам. Джалила поприветствовала его:

– Добро пожаловать, мой любимый брат!

А Зубайда улыбнулась с порицающим видом и сказала:

– Добро пожаловать тому, кто заслужил от нас только слов «до свидания», не будь правил вежливости.

Он снял с себя кафтан и феску и бросил взгляд на свободные места, – Зубайда присела рядом с Джалилой, – и немного поколебался, прежде чем подойти к дивану, где сидели женщины, и усесться там же. Его нерешительность не ускользнула от внимания Али Абдуррахима, который заметил:

– Так и кажется, будто ты новичок!

Джалила, словно подбадривая его, сказала:

– Тебе-то какое до него дело? Между нами нет никакой преграды…

Зубайда тут же рассмеялась и насмешливо отметила:

– У меня больше всего прав так говорить. Он разве теперь не мой родственник?!

Ахмад Абд Аль-Джавад понял, на что она намекает, и с тревогой спросил себя, насколько ей известно обо всём этом деле. Однако мягко сказал:

– Я почтён, моя госпожа!

Поглядев на него в смущении, она спросила:

– Ты и впрямь доволен тем, что случилось?

Он учтивым тоном ответил:

– Ну, поскольку ты её тётка!..

Неодобрительно махнув рукой, она сказала:

– Что до меня, то сердце моё никогда не будет ею довольно!

Прежде чем Ахмад успел её спросить о причине этого, Али Абдуррахим, потирая руки, воскликнул:

– Отложите свой разговор, пока мы не заполним наши головы!..

Встав и подойдя к столу, он откупорил бутылку и наполнил рюмки, затем заботливо поднёс каждому, что указывало на его привычное удовлетворение послужить друзьям виночерпием. Подождав, пока все будут готовы к выпивке, он сказал:

– За здоровье наших любимых, наших братьев и музыку. Пусть они сопровождают нас всегда!

Они, улыбаясь, поднесли рюмки к губам. Ахмад Абд Аль-Джавад поглядел поверх своей рюмки на лица друзей… Этих друзей, с которыми он делил любовь и верность на протяжении почти сорока лет и считал дорогими своему сердцу. Он не мог сдержать волнения в груди из-за чувства искренней братской привязанности. Затем перевёл глаза на Зубайду и вернулся к разговору с ней, спрашивая:

– Почему твоё сердце не довольно ею?

Она бросила на него взгляд, дав почувствовать, как рада этой возможности поговорить с ним, и ответила:

– Потому что она предательница и не выполняет обещанного. Она предала меня больше года назад, покинув мой дом без разрешения и исчезнув в неизвестном направлении…

«Интересно, неужели она и правда не знала тогда, куда ушла Зануба?»

Ему не хотелось комментировать ни слова из того, что она сказала. Она же снова спросила его:

– До тебя не дошли эти новости?

Он спокойно ответил:

– Дошли в своё время.

– Это я заботилась о ней с малолетства и пеклась так, как будто собственная мать. И посмотри, чем она наградила меня за это! Вот тебе и нечистая кровь!

Али Абдуррахим, делая вид, что протестует против её слов, пошутил:

– Не оскорбляй её кровь. Ведь у тебя такая же!

Но она серьёзно ответила:

– Моя кровь тут не при чём!

Тут пришёл черёд Ахмада спросить:

– А интересно, кто же был её отцом?

– Её отцом?!

Эта фраза вырвалась из уст Ибрахима Аль-Фара: сказана она была так, словно вот-вот следом польётся целый поток насмешек. Однако Мухаммад Иффат тут же отреагировал:

– Помни, что речь идёт о жене Ясина!

Шутливое выражение на лице Аль-Фара растаяло, и он смущённо замолчал. Тогда Зубайда вновь взяла слово:

– Что до меня, то я не шучу, говоря о ней. Она давно завистливо поглядывала на меня и изо всех сил соперничала со мной, пока я заботилась о ней. Я угождала ей и закрывала глаза на её недостатки. – Она засмеялась. – Она мечтала о том, чтобы стать певицей!

Она перевела взгляд на присутствующих, затем саркастическим тоном заметила:

– Однако ей это не удалось, и она вышла замуж!..

Али Абдуррахим недоверчиво спросил:

– А по-твоему, замужество – это неудача?!

Она покосилась на него одним глазом и приподняла одну бровь так, что она стала выше другой:

– Да, приятель!.. Певица не покидает ансамбль, если только она не неудачница…

Тут Джалила запела куплет из песни:

«Ты вино, душа моя, Ты осчастливил нас своим приходом».

Господин Ахмад широко улыбнулся и приветствовал её нежным вздохом, приукрашенным восторгом. Али Абдуррахим снова поднялся и сказал:

– Минута молчания, пока мы не опрокинем ещё по рюмочке!..

С этими словами он наполнил рюмки и роздал их, затем вместе со своей рюмкой вернулся к остальным. Ахмад Абд Аль-Джавад, взяв свою рюмку, поглядел на Зубайду. Она с улыбкой повернулась к нему и подняла руку с рюмкой, словно говоря: «За твоё здоровье!» Он сделал так же, как и она, и оба выпили одновременно. Она при этом весело глядела на него. Прошёл год, но в нём так и не возникло желания к женщине, словно испытанный им суровый опыт потушил его пыл. Или в том была повинна его гордость, или даже плохое самочувствие. Но опьянение алкоголем и ласковый взгляд расшевелили его сердце, и он почувствовал сладость от такого приёма после горечи отказа, сочтя его дружеским приветствием слабого пола, которым интересовался всю жизнь. Возможно, она перевязывала рану на его уязвлённом самолюбии, с которым так жестоко обошлись и возраст, и предательство. Улыбка Зубайды словно говорила ему: «Твой век ещё не закончен!» Он не сводил глаз с её взгляда, продолжая улыбаться.

Тут Мухаммад Иффат принёс лютню и поставил её меж обеих женщин. Джалила взяла её и начала поигрывать струнами, а когда заметила, что привлекла внимание слушателей, запела: «Я обещаю тебе, любимый…»

Ахмад Абд Аль-Джавад изобразил на лице покой и гармонию, как делал всегда, когда слушал Зубайду или Джалилу. Он кивал головой в такт мелодии, как будто своими движениями хотел устроить представление. На самом деле, от всего мира музыки у него остались разве что воспоминания. Великие исполнители, вроде Аль-Хамули, Османа, Аль-Манилави, Абдульхая, покинули этот мир, как прошли и его юношеские победы. Ему следовало подготовить себя к тому, чтобы довольствоваться тем, что есть, и воскресить в памяти любовь к музыке, пусть даже путём похлопывания и притоптывания ей в такт. Его любовь к песням и страсть к музыке сделали его завсегдатаем театра Муниры Махдийи, хотя он не любил театральной музыки, не говоря о том, что ему надоедало сидеть в театре, напоминающем школу. В доме Мухаммада Иффата он слышал пластинки с записями новой певицы Умм Кульсум, но прислушивался к ним осторожно и подозрительно, и не испытывал удовольствия, несмотря на то, что как говорили, сам Саад Заглул хвалебно отзывался о красоте её голоса.

Тем не менее, по внешнему виду Ахмада нельзя было догадаться о его истинном отношении к пению. Он продолжал слушать Джалилу счастливый и довольный, и своим мелодичным голосом вместе со всеми повторял припев: «Обещаю тебе». Наконец Аль-Фар горестно воскликнул:

– Где, где же бубен?! Где бубен, чтобы мы послушали сына Абд Аль-Джавада?

«Спроси лучше, где сам Ахмад Абд Аль-Джавад, который играл когда-то на бубне! Ох, время не изменило нас».

Джалила закончила песню в атмосфере всеобщего восторга, однако благодарно улыбаясь, словно в оправдание сказала:

– Я устала…

Но Зубайда расточала ей похвалу, как часто бывало между ними, то ли из вежливости, то ли из стремления к общему миру. Ни для кого не было секретом, что звезда Джалилы как певицы быстро закатывалась, и последним знамением тому было то, что бубнистка Фино покинула её ансамбль и перешла в другой. То был естественный закат карьеры, равно как увядание многих других её преимуществ, на которых покоилась былая слава: её очарование и красивый голос. Поэтому Зубайда больше не испытывала к ней зависти и могла польстить ей без всякой обиды, особенно потому, что сама достигла пика в жизни, после которого был только один путь: вниз. Друзья часто спрашивали друг друга, а готова ли Джалила к этому опасному периоду в жизни. Мнением Ахмада Абд Аль-Джавада было то, что она не была готова. Он обвинял некоторых из её любовников в разбазаривании значительной части её состояния, однако в то же время открыто заявлял, что она такая женщина, которая знает, как заработать деньги любым способом. В этом ему вторил Али Абдуррахим, говоривший: «Она торгует красотой женщин из своего ансамбля, а её дом постепенно превращается в нечто иное». Что же до Зубайды, то они были единодушны на её счёт: несмотря на своё мастерство выманивания денег, эта щедрая женщина увлеклась тем, что пожирало любой капитал, словно пламя: алкоголь и наркотики, особенно кокаин.

Мухаммад Иффат, обращаясь к ней, сказал:

– Позволь мне выразить моё восхищение твоими нежными взглядами, которые предназначены одному из нас.

Джалила засмеялась и тихо сказала:

– Глаза разоблачили его…

Ибрахим Аль-Фар неодобрительно спросил:

– Ты же не считаешь, что находишься среди слепых?

Ахмад Абд Аль-Джавад притворился, что огорчён:

– С такой откровенностью не стать вам сутенёрами, как бы вы ни хотели!

Зубайда же ответила Мухаммаду Иффату:

– Я смотрю на него так только из-за одного. Да не допустит Аллах такого! Но я завидую его молодости! Посмотрите на его чёрную шевелюру вы, седоволосые, и ответьте мне, дадите ли вы ему хоть на день больше сорока лет?

– Я бы дал ему целый век…

Ахмад Абд Аль-Джвад сказал:

– Из ваших лет!

В этот момент Джалила начала петь «В глазах завистника – бревно, милая подруга».

Зубайда заметила:

– Ему нечего бояться моей зависти, мои глаза не причинят ему вреда!

Многозначительно покачав головой, Мухаммад Иффат сказал:

– Основа любого вреда это твои глаза!

Ахмад Абд Аль-Джавад обратился на сей раз к Зубайде:

– Ты говоришь о моей молодости? Разве ты не слышала, что сказал врач?

Словно не веря ему, она сказала:

– Мухаммад Иффат сообщил мне, но что это за давление такое, которым ты так озабочен?

– Он обвязал мне руку каким-то странным мешком и начал надувать его из кожаного насоса, а затем сказал: «У вас высокое давление!»

– А откуда оно взялось, это давление?

Ахмад засмеялся и ответил:

– Думаю, что из того самого насоса!

Ибрахим Аль-Фар, ударив рукой об руку, сказал:

– А может это заразная болезнь, ведь не прошло и месяца, как она напала на нашего друга, и все мы отправились по врачам. Диагноз в каждом случае был один и тот же: давление!

Али Абдуррахим заметил:

– Скажу вам один секрет. Это один из симптомов революции, а доказательство заключается в том, что ни один из нас не слышал о ней до того, как она вспыхнула!

Джалила спросила Ахмада:

– А каковы симптомы давления?

– Головная боль, мать ею, одышка при ходьбе…

Зубайда, с улыбкой, скрывавшей её волнение, пробормотала:

– А у кого не бывает хоть раз таких симптомов? Что вы думаете, у меня тоже давление!..

Ахмад Абд Аль-Джавад спросил её:

– Сверху или снизу?

Все засмеялись, включая саму Зубайду, а затем Джалила сказала:

– Раз уж ты поведал нам о давлении, то осмотри её, может, тебе удастся узнать причину!

Ахмад ответил:

– Она должна принести мешок, а я принесу насос!

Они снова засмеялись, а Мухаммад Иффат протестующе сказал:

– Давление… Давление… Давление… Мы только и слышим сейчас, что о враче, который разговаривает с нами так, будто приказывает своему рабу: «Не пей вино, не ешь красного мяса, избегай яиц…»

Ахмад Абд Аль-Джавад насмешливо спросил:

– А что ещё делать такому человеку, как я, который только и ест, что красное мясо и яйца, и не пьёт ничего иного, кроме вина?!

Зубайда тут же ответила:

– Ешь и пей на здоровье и в своё удовольствие. Человек сам себе врач. А последнее слово за нашим Господом, только Он излечивает…

Вместе с тем, он подчинялся указаниям врача всё то время, когда был вынужден соблюдать постельный режим, а когда поднялся, то постарался забыть врачебные рекомендации в целом и по отдельности.

Джалила продолжила:

– А я не доверяю врачам, хотя признаю, что их можно простить за то, что они говорят и делают, ведь они живут за счёт болезней других, как мы, певцы, живём за счёт свадеб. Они не могут обойтись без этих мешков и насосов, приказаний и запретов, как и мы – без бубна, лютни и песен…

Ахмад с облегчением и пылом сказал:

– Ты права. Болезни и здоровье, жизнь и смерть – всё по воле единого Аллаха. Тот, кто уповает на Аллаха, не будет огорчён…

Ибрахим Аль-Фар засмеялся:

– Поглядите-ка, люди, на этого человека! Он ртом пьёт, глазами похотливо глядит, а языком проповедует!

Ахмад Абд Аль-Джавад расхохотался:

– Я не виноват, раз уж проповедую в публичном доме!

Мухаммад Иффат, внимательно разглядывая Ахмада Абд Аль-Джавада, удивлённо покачал головой:

– Мне бы хотелось, чтобы среди нас был Камаль, чтобы и он мог получить выгоду от твоей проповеди!

Али Абдуррахим спросил:

– Кстати, он всё-ещё считает, что человек произошёл от обезьяны?!

Джалила ударила себя в грудь и воскликнула:

– Какой ужас! Сожалею!

Зубайда изумилась:

– От обезьяны?!.. – затем, словно не веря в это. – Может, он имеет в виду собственное происхождение?!

Ахмад сказал ей предостерегающе:

– А ещё он утверждал, что женщина произошла от львицы!

Громко расхохотавшись, она сказала:

– О, если бы мне довелось увидеть потомка обезьяны и львицы!

Тут вмешался Ибрахим Аль-Фар:

– Однажды он повзрослеет и выйдёт из окружения своей семьи, и убедится в том, что все люди произошли от Адама и Евы…

Ахмад Абд Аль-Джавад тут же отреагировал на его слова:

– Или я его приведу сюда с собой однажды, чтобы он убедился, что человек произошёл от собаки!

Али Абдуррахим встал и подошёл к столу, чтобы наполнить рюмки, и спросил Зубайду:

– Ты лучше нас всех знаешь этого человека, так скажи, к какому животному ты его отнесёшь?

Она ненадолго задумалась, наблюдая, как руки Али Абдуррахима наливают виски в рюмки, затем с улыбкой сказала:

– К ослу!..

Джалила спросила:

– Это оскорбление или комплимент?

Ахмад Абд Аль-Джавад ответил:

– Смысл его в животе той, что это сказала!

Они снова выпили в лучшем расположении духа; Зубайда взяла лютню и запела: «Опусти занавеску перед нами».

В необузданном опьянении тело Ахмада Абд Аль-Джавада принялось раскачиваться в такт мелодии. Он поднял перед глазами рюмку, в которой от виски остался только осадок, и сквозь неё посмотрел на Зубайду, как будто хотел рассмотреть её через подзорную трубу из алкоголя. Напряжённость между ними исчезла, если и вообще была, и выяснилось, что всё, что было раньше между Ахмадом и Зубайдой, вернулось на свои места. Все запели вслед за Зубайдой, и голос Ахмада зазвучал громко и весело, пока песня не закончилась под восторженные аплодисменты. Мухаммад Иффат не преминул спросить Джалилу:

– Кстати, насчёт песни «Глаза его выдают его любовь». Что ты думаешь об Умм Кульсум?

Та ответила:

– Её голос – Аллах свидетель! – прекрасный, однако он пронзительный, как у ребёнка..!

– Некоторые говорят, что она сменит Муниру Махдийю. Но есть и такие, кто утверждает, что её голос даже красивее, чем у самой Муниры!..

Джалила воскликнула:

– Бред!.. Куда этому визгу до хрипотцы Муниры?!

Зубайда презрительно заметила:

– Есть в её голосе что-то напоминающее чтецов Корана, словно она певица в чалме!

Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:

– Меня она не соблазняет, но уж очень многие увлечены ею. По правде говоря, эпоха вокала закончилась со смертью господина Абдо Аль-Хамули…

Мухаммад Иффат подразнил его:

– Ты реакционер. Постоянно цепляешься за прошлое…, – тут он подмигнул ему глазом… – Разве это не ты настаивал, что в твоём доме порядок установлен железом и огнём, даже в эпоху демократии и парламента?!

Ахмад саркастически заметил:

– Демократия для народа, а не для семьи…

Али Абдуррахим серьёзным тоном сказал:

– Ты думаешь, что сегодня можно управлять молодёжью так же, как и в старые времена?! Той самой молодёжью, что привыкла устраивать демонстрации и забастовки на виду у солдат?

Ибрахим Аль-Фар сказал:

– Я не знаю, о чём ты говоришь, но я разделяю мнение Ахмада. Каждый из нас имеет сына, и да поможет нам Аллах…

Мухаммад Иффат передразнил его:

– Вы оба пылкие сторонники демократического правления, правда только на словах, однако у себя дома вы диктаторы!

Ахмад Абд Аль-Джавад выразил протест:

– Ты что же, хочешь, чтобы я позволил Камалю, его матери и Ясину высказывать своё мнение, прежде чем принять решение по какому-то делу?!

Зубайда расхохоталась:

– И ещё не забывай о Занубе, прошу тебя…

Ибрахим Аль-Фар тоже высказался:

– Если революция была причиной того, что мы натерпелись от своих детей, то да простит Аллах Саада-пашу…

Выпивка, пение, музыка и шутки продолжались. Шум усилился, голоса их смешались, и ночь шла своим чередом, не обращая ни на что внимания. Он глядел на неё и замечал, что и она тоже глядит на него, или она глядела на него и замечала, что он глядит на неё. Он сказал себе: «В этом мире нет ничего, кроме единственного удовольствия», и даже хотел выразить эту мысль вслух, но либо воодушевлённое желание поделиться ею погасло, либо он просто не смог этого сделать. Но почему же на него напала эта апатия?! Он снова спросил себя: «Продлится ли удовольствие на час, или это будет долгим союзом?» Душа его тосковала по удовольствиям и утешению, но в ушах стоял звон, напоминавший шёпот нильских волн. Ему уже был шестой десяток, и он говорил себе: «Спроси мудрецов, как проходит жизнь, ведь мы знаем, что это происходит, но в то же время не ведаем…»

– Почему ты замолчал? Да избавит нас Господь от всякого зла…

– Я?!.. Немного отдохну…

«Да, как же приятен отдых! Долгий сон, после которого ты будешь здоров. До чего же замечательно быть здоровым. Но они гонятся за тобой и не дают тебе ни момента передышки, чтобы ты мог насладиться миром. И разве этот взгляд не завораживает? Вот только шёпот волн всё нарастает, как же ты можешь слышать пение?»

– Нет, мы не отстанем от него, пока не устроим свадебную процессию. Что вы думаете?.. Процессию… Процессию!

– Встань, мой верблюд…

– Я?!.. Немного отдохну сначала…

– Процессию… Процессию. Как было впервые в том доме в Гурийе…

– Это было так давно…

– Мы обновим это. Процессию… Процессию…

«Они не знают жалости. Но на этот раз она исчезла. Тени скрыли её. Какая же густая темнота!.. И какой же сильный звон у меня в ушах! И ещё эта ужасная забывчивость…!»

– Глядите…!

– Что с ним?!..

– Дайте немного воды… Откройте окно…!

– О Милостивый Господь…

– Всё в порядке… в порядке. Вот платок, что смочен в холодной воде, всё уже хорошо…

42

С того «происшествия» с отцом прошла неделя. Врач приходил к нему ежедневно, однако его состояние было тяжёлым настолько, что никому не разрешалось видеться с ним. Даже дети незаметно проходили в комнату на цыпочках и бросали взгляд на спящего, рассматривая на его лице покорную апатию, а затем отходили с угрюмым выражением и замиранием сердца. Они обменивались взглядами, избегая при этом смотреть друг другу в глаза. Врач сказал, что это результат высокого давления, поставил больному банки и заполнил кровью целый таз. Чёрной кровью, как сказала Хадиджа, дрожа всем телом. Амина возвращалась из его комнаты время от времени, словно блуждающий призрак. Камаль же казался растерянным, словно задавался вопросом, как такие опасные события могли произойти всего лишь в мгновение ока, и как такой гигант, как его отец, мог покорно сдаться. Затем он украдкой посмотрел на мать-призрак, на заплаканные глаза Хадиджи, на бледное лицо Аиши, и снова спросил себя, что же всё это значит. Он обнаружил, что его занесло так далеко, что он представлял себе конец, которого так боялось сердце, рисовал в своём воображении мир, где не было его отца. В груди его всё сжалось, сердце замирало от тревоги. Он со страхом задавался вопросом, как его мать может вынести такой конец? Она и сама сейчас выглядела как покойница, хотя ничего пока не случилось. И тут он вспомнил Фахми и спросил себя: возможно ли, что он забудет о том, что случилось с отцом, так же, как и забыл то, что случилось с братом?.. Мир виделся ему мраком.

Ясину было известно об этом происшествии уже на следующий день, после того, как оно случилось. Он пришёл домой впервые с тех пор, как покинул его, женившись на Мариам, и сразу же направился в комнату отца. Он долго молчаливо смотрел на него, затем в замешательстве удалился в гостиную. Там он застал Амину, и оба пожали друг другу руки после долгой разлуки. Он был глубоко тронут, держа её руку в своей, и глаза его наполнились слезами.

Отец оставался в постели, поначалу не разговаривая и не двигаясь. Когда ему сделали кровопускание, жизнь постепенно стала возвращаться к нему. Он смог произносить по одному слову или даже коротенькой фразе, которыми выражал свои пожелания. Но в то же время он чувствовал боль, и испускал стоны и вздохи. Когда же боль утихла, ему начал надоедать принудительный постельный режим, лишивший его благословенной возможности двигаться и привести себя в порядок. Его приговорили есть, пить и делать то, что вызывало у него отвращение, и всё в одном месте: в кровати. Сон его был прерывистым, зато раздражение постоянным. Но первым, о чём он спросил, было то, как его привезли домой, пока он находился без сознания. Амина ответила, что его привезли в экипаже его друзья Мухаммад Иффат, Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар, и осторожно отнесли его в кровать, а затем привели врача, несмотря на то, что было уже очень поздно. Потом он внимательно спросил, были ли у него посетители, и жена сказала, что их поток не прекращается, однако врач запретил им встречу с ним на некоторое время. Он слабым голосом повторял: «Всё находится в руках Божьих и в начале, и в конце», и «Попросим у Аллаха хорошего исхода». Но по правде говоря, он не отчаивался и не чувствовал приближение конца. Его уверенность в жизни, которую он любил, несмотря на боль и страх, не ослабевала. Вместе с потоком сознания к нему вернулась и надежда. Он не давал никому последних наставлений, не прощался и не поверял никому свои тайны, касающиеся работы и имущества; напротив, он пригласил к себе Джамиля Аль-Хамзави и поручил ему некоторые коммерческие дела, о которых тот ничего не знал. Также он послал Камаля к местному портному в Хан Джафар забрать готовую одежду, которую он заказывал, и заплатить за неё. Смерть он упомянул разве что в тех нескольких фразах, что он повторял, за которыми словно скрывалась жестокость самой судьбы.

К концу первой недели врач заявил, что больной благополучно пережил критический этап, и что теперь ему необходимо лишь некоторое терпение, чтобы к нему полностью вернулось здоровье и восстановились силы. Врач повторил то, что уже говорил раньше, когда в первый раз предупреждал о высоком давлении, и больной пообещал ему быть послушным. Себе же он дал искреннее обещание отказаться от распущенного поведения после того, как на себе познал вредные последствия, убедившие его в серьёзности ситуации, когда уже не до шуток. Он утешал себя, говоря: «Здоровый образ жизни с некоторыми ограничениями, в любом случае, лучше, чем болезнь».

Так кризис благополучно миновал, и семья смогла перевести дыхание. Сердца всех были исполнены благодарности. В конце второй недели Ахмаду Абд Аль-Джаваду было позволено встречаться с посетителями, и это был счастливый день. Семья его была первой, кто праздновал его. На встречу с ним пришли дети со своими вторыми половинками, и впервые с тех пор, как он был прикован к постели, они смогли поговорить с ним. Отец переводил глаза с одного на другого: Ясина, Хадиджу, Аишу, Ибрахима Шауката, Халиля Шауката, и со своей привычной любезностью, не покинувшей его и в такой момент, спросил их о детях: Ридване, Абдул Муниме, Ахмаде, Наиме, Усмане и Мухаммаде. Они сказали ему, что дети не пришли ради его же покоя, и пожелали ему долгих лет и крепкого здоровья. Затем они рассказали о том, как огорчились из-за его болезни, и как потом обрадовались его выздоровлению. Хадиджа говорила дрожащим голосом, а Аиша даже оставила на его руке, когда целовала её, слезинку, которой не требовалось никаких комментариев. Ясин же мягким тоном сказал, что и сам он заболел, когда заболел отец, и поправился, когда Аллах даровал ему исцеление. Бледное лицо отца оживилось от радости, и он долго беседовал с ними о непреложном приговоре, милости и доброте Аллаха, о том, что верующий обязан терпеливо глядеть в лицо своей судьбе, полагаясь на одного только Господа.

Они покинули комнату отца и перешли в комнату Камаля, освобождая гостиную для прохода других визитёров, ожидающих аудиенции. Тут-то Ясин и подошёл к Амине, сжал её руку и сказал:

– Я не говорил вам о том, что у меня на душе в течение двух прошедших недель, ибо болезнь папы лишила меня разума, чтобы думать о чём-то другом. Но сейчас, когда Аллах послал ему исцеление и благополучие, я бы хотел попросить прощения за своё возвращение в этот дом без вашего разрешения. По правде говоря, вы приняли меня с той же лаской, что и в те счастливые давно минувшие дни. Однако теперь я должен представить вам мои извинения…

Лицо Амины порозовело, и она в волнении сказала:

– Что прошло, то прошло, Ясин. Это твой дом, и ты встретишь в нём радушный приём, когда пожелаешь…

Ясин же проявил твёрдость:

– Я не люблю ворошить прошлое, но клянусь головой отца и жизнью моего сына Ридвана, что сердце моё никогда не питало злобу ни к одному из обитателей этого дома; я всех вас любил и люблю так же, как и себя. Вероятно, шайтан ввёл меня в заблуждение. Человек подвергается и не такому. Однако сердце моё никогда не было порочным…

Амина положила руку на его широкое плечо и искренне сказала:

– Ты всегда был одним из моих детей. Не отрицаю, что один раз я разозлилась на тебя, но мой гнев прошёл, и слава Богу. Осталась лишь былая любовь к тебе. Это твой дом, Ясин. Добро пожаловать…

Ясин, благодарный ей, присел, а когда Амина ушла, сказал, обращаясь ко всем присутствующим:

– До чего прекрасна эта женщина. Поистине, Аллах не простит тех, кто причинит ей вред. Да проклянёт Аллах шайтана, что впутал меня однажды в такое дело, которое задело её чувства…

Хадиджа, многозначительно поглядев на него, сказала:

– Не проходит и года, как шайтан впутывает в тебя в какую-нибудь неприятность. Ты словно игрушка в его руках…

Он взглянул на неё, и глаза его словно молили о пощаде от её острого язычка. Зато Аиша заступилась за него:

– Это уже всё давно прошло и закончилось…

Хадиджа саркастически спросила:

– А почему ты не привёл с собой мадам, чтобы она развлекала нас в этот благословенный день?

Ясин с деланной гордостью ответил:

– Моя жена больше не развлекает людей на свадьбах. Она теперь дама во всех смыслах этого слова…

Уже серьёзным тоном, без следа сарказма, Хадиджа произнесла:

– Как жаль, Ясин. Пусть Господь наш дарует тебе покаяние и выведет тебя на прямой путь…

Словно извиняясь за откровенность своей жены, Ибрахим Шаукат сказал:

– Извините, господин Ясин, но что я-то могу поделать. Она же ваша сестра!

Ясин улыбнулся:

– Бог вам в помощь, господин Ибрахим!

Тут Аиша сказала, глубоко вздыхая:

– Теперь, когда Господь помог папе, скажу вам откровенно, что я никогда не забуду, пока жива, то, как он выглядел в первый день, когда я увидела его. Да не пошлёт Господь болезней никому…

Хадиджа искренне и воодушевлённо заметила в ответ:

– Без него эта жизнь не стоит и обрезка ногтя…

Ясин в волнении сказал:

– Он наше прибежище в любой беде. Он человек, как никто другой среди всех людей!

«А я?..», спросил себя Камаль. «Помнишь ли ты, как стоял в углу комнаты, окружённый со всех сторон отчаянием?.. И как разрывалось твоё сердце, когда ты видел как обессилила мать? Мы знакомы с понятием смерти, но если тень её покажется издалека, то земля завертится у нас под ногами. Но вместе с тем болезненные удары непрерывно будут следовать друг за другом, сколько бы близких людей мы не потеряли. Ты тоже умрёшь, оставив после себя надежды. Но жизнь так желанна, даже если ты испытываешь любовные муки».

Тут со стороны улицы послышался громкий звонок колокольчика прибывшего экипажа. Аиша бросилась к окну и выглянула сквозь створки наружу, затем горделиво обернулась и сказала:

– Важные гости прибыли!

В дом следовали один за другим многочисленные посетители. То были друзья, которые наполняли жизнь отца семейства: государственные служащие, адвокаты, сановники, торговцы. Лишь немногие из них не бывали в этом доме раньше. Другие же приходили сюда только как гости, которых Ахмад Абд Аль-Джавад приглашал на банкеты, устраиваемые им в особых случаях. Помимо тех и других некоторые лица часто можно было заметить в квартале ювелиров и на Новой дороге. Все они были его друзьями, но не относились к тому же классу, что и Мухаммад Иффат и его товарищи. Они оставались в доме недолго, соблюдая правила посещения больного. Но дети хозяина дома находили в этом повод для гордости всеми этими гостями, их экипажами и лошадьми с превосходными сёдлами и уздечками. Аиша, всё ещё продолжавшая наблюдать за ними, сказала:

– Ну вот и прибыли его любимые друзья.

До них донеслись голоса Мухаммада Иффата, Али Абдуррахима и Ибрахима Аль-Фара, которые смеялись и громко воздавали хвалу Господу. Ясин сказал:

– В мире не осталось таких друзей, как эти.

В ответ на его слова Ибрахим и Халиль Шаукат произнесли «Амин», а Камаль с грустью, которую никто не заметил, произнёс: