Текст книги "Версты"

Автор книги: Борис Пастернак

Соавторы: Сергей Есенин,Марина Цветаева,Исаак Бабель,Алексей Ремизов,Дмитрий Святополк-Мирский (Мирский),Николай Трубецкой,Сергей Эфрон,Лев Шестов,Илья Сельвинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 71 страниц)

Не только со стороны русских интеллигентов, по и со стороны многих евреев можно ожидать довольно сильного возражения по существу. Именно.; наши противники будут отрицать существование, или, по крайней мере. жизненность, своеобразие и ценность самобытной еврейской культуры. —

РОССИЯ И ЕВРЕИ

То, что кажется ею, скажут нам, не что иное, как искусственный продукт ряда случайных, в конце концов, условий: средневекового гетто, черты оседлости, религиозной вражды к евреям и их вызываемого напором извне стремления сохранить себя через свой обрядовой закон. Ведь у евреев нет, скажут нам, общего им всем живого языка, а попытка снова сделать живым древне-еврейский, во первых, встречает сопротивление в самой же'еврейской среде и, во вторых, обречена, как искусственная и романтическая, на неудачу. Евреи всегда ассимилировались и всегда легко усваивали язык окружаю-цего мира (испанский, французский, немецкий, русский и т. д.) для того, тгобы сохранить свой лишь в качестве священного. Судьба еврейства в пол-его ассимилации, в полном растворении его окружающими культурами. Этот процесс протекает болезненно, что и сказывается частью в отрицательных сторонах ассимилирующегося еврейства, и медлительно, может быть – $а последнее время он замедлился еще более (сионизм), но исход его ясен и неизбежен. Перенесенное в сферу проблематики религиозной, подобное возражение принимает, примерно, следующий вид. – Не может и не должно 5ыть никакой «еврейской церкви», ибо смысл еврейской истории с религиозной точки зрения как раз в том и заключается, что еврей должен «оставить Ища своего и мать», отречься от своего народа, от себя, как еврея, и, умерев как еврей, ожить, как христианин. Еврейский народ обречеп на рассеяние и ябель: в этом его судьба. Распяв Иисуса Христа, он распял своего собствен-юго Мессию, себя самого предал на распятие. Он должен взойти на Голгофу и умереть, как природное, натуральное тело Мессии, чтобы воскреснуть гже не еврейским народом, не народом. Поэтому и ныне еврейский народ не народ и не культура, а – призрак.

Если так, то и разрешение еврейской проблемы лежит на иных путях. Зно заключается в облегчении процесса ассимилации. Конечно, такое облег-ение предполагает решительный отказ от всяких насильственных мер, толь-ад задерживающих «обращение», но оно вместе с тем исключает ориентацию на религиозно-культурное еврейство. Его надо предоставить собственной его участи («естественной смерти»), не мешая ему, но ему никак и не содействуя, ибо зачем содействовать заведомо безнадежному? С другой стороны, воздействие на ассимилирующееся еврейство оказывается невозможным иначе,

в порядке саморазвития данной (в частности – русской) культуры I ее самозамыкания от еврейства. Это – путь пассивного и недейственного мкидания. Правда, в России (разумея не Россию коммунистическую, а грядущую, евразийскую Россию) в отличие от Европы, для которой такая гассивная установка характерна, еврейству противостоит не секуларпзован-ная и тем обеспложенная культура, а Православная Русская Церковь. В ?осспи еврейская проблема остается религиозною даже и с рассматриваемой

Л. П. КАРСАВИН

точки зрения. Иначе говор», и в этой постановке еврейская проблема может быть разрешена только Роосиею, хотя бы интернациональное католичество и казалось евреям на первый взгляд более привлекательным, чем иальное Православие. Тем не менее и здесь приходится тогда отнестись ассимилирующемуся еврейству, как к неустранимому и неизбежному испытанию. Его еущеетвоьапие и даже его рост – тяжелый крест, который над! терпеливо нести и тяжесть которого можно лшпь несколько облегчить тем, что ему будет ясно противопоставлен призыв религиозных евреев в лоно-русского Православия.

Изложенную сейчас точку зрения считаю принципиально возможной. Она даст другое решение проблемы, согласующееся с традицией. И мне представляется даже, что только дальнейшее развитие может дать о к о н ч а-т е л ь п ы е аргументы в пользу этого решения или в пользу решения торое «ше яее правильным и обоснованным.Укажу лпшь на одно.

– Наше решение исключает пассивное воздержание, но требует активности, действенной любви к еврейскому народу,как таковому, а ис только ко есяко-му еврею, как индивидууму-. А там, где действенная любовь, там наверное и правда. Ибо дерево всегда по плодам познается.

Развиваемая нами точка зрения встретит, конечно, упреки в утопизме, Но мы уже давно привыкли к нападкам и непониманию со стороны наивных и даже научно отсталых идеологов единой общечеловеческой культуры псе* куларизации. В том мы п видим свою заслугу, что решаем еврейский вопрос по существу и на почве религиозной. Что же касается обвинений в утопизм^ так мы ответим на это вопросами. – Ведет ли нага «утопизм» к каким будь абстрактным или конкретно неосуществимым мерам? Не оказывается ли он, наоборот, очень реальным и практичным в своих выводах? Исходя истпн Православия, мы нигде не искажаем действительности и не подчиняв! ее никаким отвлеченным схемам. Не легко, конечно, па деле преодолеть копленные веками недоразумения и предрассудки. Но можно и должно на стойчиво стремиться к их преодолению. Наш путь верен. Его иитуитпвно наметил и показал его конкретное значение Лесков в своем замечательном рассказе о митрополите Филарете (Владычный Суд). – Еврей, чтобы осво^ бодить своего единственного сына от рекрутчины, нанял на последние деньги заместителя ему, другого еврея. А тот, забрав плату, заявил о своем нии креститься, чем аннулировался весь договор. По закону помочь старивя еврею было невозможно. Но владыка Филарет решил дело быстро и прося признав обманщика «недостойным св. крещения». И что же? Через некоторое 1 время крестился сам старик-еврей.

Л. II. Карсавин

>ое |-

ОТВЕТ Л. П. КАРСАВИНУ

Дорогой Лев Платонович,

с благодарностью принимаю Ваше предложение откликнуться на мысли, высказанные Вами в статье «Россия п евреи»,и прошу Вас передать редакции «Верст» мою живейшую признательность за оказываемое мне гостеприимство. Читая рукопись Вашей статьи, я невольно возвращался мысленно к тем беседам, которые мпе пришлось неоднократно вести с Вами на ту же тему от лица к ищу, и возникавшие у меня сомнения и возражения естественно облекались в форму личного к Вам обращения. Эту форму мне хотелось бы сохранить и в моем предаваемом гласности ответе: к поднятому •Вами вопросу, Вы знаете, я могу подходить только с противоположного его конца, а в таких случаях встреча возможна лишь тогда, когда люди, не оглядываясь в сторону, смотрят друг другу прямо в глаза.

Вопрос об отношении России к еврейству Вы ставите – и в этом, думается, самая большая заслуга Вашей статьи, – как вопрос религиозный, я бы сказал, как вопрос веротерпимости. Мне, как еврею, такая постановка вопроса кажется не только наиболее плодотворной, но и наиболее естественной. Так называемая «национальная нетерпимость» по отношению к евреям, я по моему глубокому убеждению,в последнем счете есть лишь измельчавшая, ■выродившаяся, загнанная внутрь форма нетерпимости религиозной; вот почему и преодоление ее возможно лишь на почве напряженно действенной терпимости к иной, чужой вере при полном осознании ее иноприродпости и ее неистребимой самобытности. Такой чуждой по существу своему верой является для Вас вера еврейского народа, и именно поэтому Вы стараетесь, дсак русский и христианин, найти на путях любовного всепонимания наилучший, религиозно-оправданный способ устроения евреев в России. Посильное содействие еврейской самобытности для чаемого соединения с Израи-

ШТЕЙН БЕРГ

лем в лож– православной и вселенской церквей – вот то последнее и завер шающее решение, которое подсказывает Вам все Ваши решения частичные 1 даже злободневные.

Об этих частичных и на злобу дня откликающихся решениях разреши мне сказать после. Отмечу сейчас лишь то, что и в них я усматриваю все то I же Ваше основное стремление руководиться всецело началом веротерпимости. Чем иным об'яснить последовательно проводимое Вами разграничение-между ядром и шелухой – 811 уеша уегЬо – Израиля? Разделяющий меч или, как говорили еще недавно, хирургический нож анализа есть в Ваших руках лишь средство спасти, обезопасить ядро, хотя бы и ценою отказа ог'( «корки». (Так и в отношениях частных мы иногда резко осуждаем отдельные/ поступки, чтобы с тем большею силою утвердить неразрывное существо человека). Однако, в том как Вы оперируете логическим орудием дистинкции, сказывается, думается мне, некий недочет в самом определении конечной' цели русско-еврейских отношений, некая схематичность Вашего изначального синтеза. Начну поэтому с того, чем Вы кончаете.

Правильно ли поступил тот священнослужитель, который в рассказе Лескова окрестил старика еврея? Думаю, что нет. Старик, попытавшийся-сохранить своему сыну свободу путем покупки свободы другого человека,, был, мие кажется, еще менее «достоин» крещения, нежели зло подшутивший над его отовскими чувствами обманщик. Да и ко Христу ли он обратился? Вернее, что всего лишь – к христианам. Вы, впрочем, и сами против таких партикулярных решений еврейского вопроса, и во всяком случае – против*» того, чтобы обращающиеся ко Христу евреи, отвращались от еврейства.. Да и как бы иначе? Ведь, следуя апостолу Павлу, и Вы всецело уповаете на, неминуемое спасение «всего» Израиля; это упование есть движущая сила # всей Вашей деятельной, практической веротерпимости: в этой точке для Вас' смыкается весь круг связанных с еврейством исторических и эсхатологиче?. ских вопросов. Но именно этот пункт и является, как Вы знаете, основным пунктом нашего с Вами расхождения. Как мог бы я говорить о частностях, не сказав пичего о главном?

(.'кашу прямо: я не только не верю в обращение Израиля, но считаю, что и верующий в это обращение христианин обнаруживает тем самым лишь I некоторую неполноту собственной веры в Бога. Простите, Лев Платонович, что выражаю мою мысль столь резко. Но я, действительно, не могу иначе помыслить обращение Израиля ко Христу, как отпадение от Отца, как измену Ему – как же может христианин пожелать такой измены, такого вер лочетва? I !лыхали ли Вы когда-нибудь, чтобы не поколебавшийся и непокол в своей вере еврей перешел в христианство? (Я говорю о «нашем вре 'ни, т. е. о том, которое и с христианской точки зрения лежит «между

ОТВЕТ Л. П. КАРСАВИН?

пришествиями). Для того, чтобы обратиться ко Христу, еврей, следователь-должен прежде всего потерять веру в Бога; для того, чтобы весь Израиль спасся, весь Израиль должен погибнуть. Остается, как будто, еще одна только последняя возможность: «Христос», к которому обратится Израиль, будет еврейством узнан, как тот чаемый им от века «Помазанник», чье имя по еврейски Мессия. Но разве в те времена второго для Вас, единственного для нас Пришествия, еше будет место для разных вер, для многих церквей т для «еврейского вопроса»? Поистине: «Не будут больше поучать друг друга: познайте Господа, ибо все будут знать Меня, от мала до велика», говорит Господь, «ибо прощу им грех их и прегрешений их не буду поминать больше» (Иер. 31, 33).

Как же быть христианину, осознавшему, что для евреев путь к купели ведет неизбежно через смертный грех, как быть ему, если он в то же время одушевлен «многотерпящей» любовью к Израилю и стремлением во что бы то ни стало ужиться и устроиться с ним здесь и сейчас, и при том непременно на почве религии? Такой христианин с внутренней необходимостью придет к утверждению, что сама еврейская религия повинна в парадоксальности его цоложения,что в ней самой кроется порок противоречивости:напряженнейшее стремление к истинному Богу живых и вместе с тем – абсолютное отрицание. Это тот взгляд на сущность еврейства, который Вы, Лев Платонович, защищаете, взгляд, который я считаю совершенно ошибочным.

Диалектику христианской и Вашей личной веротерпимости по отношению к еврейству Вы превращаете во внутреннюю диалектику еврейского Богооткровения. Я понимаю всю трудность Вашего положения, и должен ли я повторять, что глубоко чту каждый из моттзов, приводящих Вас в это положение?Но факт остается: еврею легче относиться любовно к христианину, чем христианину к еврею. (Откуда не следует, что это всегда так бывает). Еврейство знает за христианством только эмпирические грехи и заблуждения. Христиане же вынужденны – народ, обрученный Богу и одержимый Богом, винить в Богоубийстве и Богоотступничестве. Уже одно отрицание Богочеловечества, думаете Вы, неизбежно влечет за собой «дуализм», т. е. извержение Бога из мира, разрыв между человеком и его Творцом; для еврейка – говорите Вы – «недопустима та благодатная, но страшная близость человека к Богу, которую исповедует Православие, как основу знания, |Жизни и бытия», и вслед за бесконечной цепью римско-католических миссионеров Вы прибавляете, что «для еврейской души стали непонятными ее же Псалмы и ее же Пророки»... Нет, Лев Платонович, простите, тут Вы на ложном пути. Ваша «любовь к врагу» заходит слишком далеко: Вы покушаетесь отобрать у еврейства заодно Ёога и Библию. Второе так-же невозможно как и первое. В главе о лжепророках Израиля Иеремия говорит: «Разве Я

А. 3. ШТЕ1ШБЕРГ

Бог лишь вблизи, говорит Господь, а вдали не Бог? Разве может человев укрыться так, чтобы Я его не увидел, говорить Господь: ведь небо и земля преисполнены Мною, говорит Господь» (Иер. 23, 23-24). Об'ясните же на*$ Лев Платонович, если и впрямь наши Пророки нам уже непонятны больше, о какой тут близости идет речь и о какой полноте? Мы, евреи, всегда думали: о благодатной и о страшной, о той, которая есть «основа знания, жизни и бытия». Нет, дорогой Лев Платонович, мы не атеисты, не безбожники, и Библию многие наши школьники и теперь еще знают наизусть и свято берегут в своем сердце. Если христианство может мириться с еврейством толы»' на основе таких экспроприации, – давайте лучше по старинке...

Я взволновался. Это и плохо, и хорошо. Плохо, потому что это ме] связному изложению мыслей, а у меня еще многое на душе, что хотелось бы Вам высказать со всей отчетливостью. Но это и хорошо, потому что моя реакцпя на Ваши слова слишком естественна, и было бы печально, если бы мы все сплошь стали равнодушны к нашим святыням. К тому же я пишу, хотя и непосредственно к Вам, но слова мои, как и Ваши, будут услышаны многими читающими по русски христианами и евреями, и надо, чтобы мы В1 ' научились, наконец, принимать в серьез ни одни только разговоры об т семитизме» и о «равноправии», но' о самой сущности еврейства и православия. Возражая Вам с такой горячностью, я, впрочем, ни на минуту не забы–ваю, что Ваше отношение к еврейству нисколько не исчерпывается приведенными в Вашей статье фразами. Я хочу лишь подчеркнуть, что еврейский вопрос, как вопрос религиозный, чреват великими трудностями п опасностями и что нам надо потратить еще не мало усилий, чтоб найден был обнгай-язык.

Только этими внутренними трудностями, присущими самой проблеме христианской веротерпимости по отношению к еврейству, я могу об'яснить то обстоятельство, что прп Вашем , с моей точки зрения, несомненно предвзятом и недостаточно обоснованном взгляде на еврейство, как на религию, Вы можете так высоко ценить еврейство, как культуру. Ведь культура еврейская сплошь религиозна и, значит, целиком проникнтута тем, «пламенным порывом своей веры», тем «дуализмом», который по Вашим словам делает ее «самым сильным и страшным врагом христианства». – И тем не менее Вы хотите сохранить еврейский народ и, следовательно, его культуру, как особую «православную еврейскую церковь»? Это мне непонятно. А с другой стороны, чем могла бы отличаться эта еврейская церковь в России от русской православной церкви, если бы все русские евреи стали православными? Не языком ли богослужения? – Очевидно тем, что православный русский еврей все же остался бы тем исконным и неизменным в культуре своей евреем, тем «богоборцем», каким сделал его избравший п отметивший его

ОТВЕТ Л. п.

ветхий деньми Бог. Так, Ваша вера приводит Вас, насколько мне кажется, сразу к*двум исключающим одна другую возможностям. Или Вы будете оспаривать, что еврейская культура и еврейская религия – тожество? Это Вам Ьшобы тем труднее, что Вы и в отпавших от «ядра» евреях видите проявление, хотя и в искаженном виде, все той же религиозной стихии еврейства. Но на этом пункте я хотел бы остановиться подробнее.

Я уже вскользь упомянул, что в Вашем анализе мне видна изнанка Вашего синтеза. Теперь я могу пояснить, что я хотел этим выразить. Истинная веротерпимость, как п терпимость вообще, думается мне, покоится на абсолютном утверждении п приятии бытия инородной для меня субстанции, а потому и ее акциденций, поскольку в них действенно само субстанциальное ядро. Вашим приятием ядра еврейской культуры и сердцевины еврейского народа Вы сами даете прекрасный пример такой всеоб'емлющей и, я бы сказал , чисто русской свободы мироощущения; по Ваше отвержение еврейской религии заставляет Вас, как бы задним числом, уничтожить все положительные результаты предшествующего анализа: само ядро оказывается вредоносным, и вдруг уясняется, почему и скорлупа еврейского народа для Вас тем более отбросы, чем больше в ней проступает ее былая сращенность с ядром. Так, ядро должно неизбежно последовать туда же, куда выбрасывается шелуха. Другими словами, во всем Вашем отношении к еврейству – некая неустранимая двойственность, проистекающая, насколько я могу догадываться, из Вашего убеждения в неустранимости антипудапстического настроения в христианстве. Иначе Вы бы и в «периферии» еврейства не могли видеть насквозь отрицательное явление современной культуры. По отношению к отдельным «ассимилированным» евреям, Вы, правда, готовы идти па уступки, но Вы беспощадны к еврейской ассимиляции в целом. Если бы Вы были верующим и национально настроенным евреем, а не православным, это было бы гораздо понятнее. Каждый пз нас мог бы,, кажется, составить обстоятельнейший обвинительный акт против наших отщепепцев, тем более, что и сами обвинители, по всей вероятности, попали бы при этом на скамью подсудимых. Но я бы, например, не мог не отметить попутно и целого ряда отчасти уравновешивающих вину обстоятельств. Все, в чем я узпал бы действие подлинно религиозного духа еврейства, я счел бы нужным привести в защиту тех, которые этот дух-на словах отвергают, а делами свидетельствуют. Вы же поступаете как раз наоборот. Европеизированное еврейство, чтобы остановиться только на одной подробности, явно прпчастно к развитию современного рабочего движения: говорит ли это против него? Думаю, наоборот: не против, а в его пользу, потому что мечта о справедливомъ устроении общественной жизни есть исконная идея культуры, и если отпавший от еврейского ядра еврей действц-

а. з. штеГшберг

тельно всецело одушевлен идеен служения трудовому народу, он не так уже плох, а иногда даже и очень хорош. Вообще, еврейская ассимиляция и ее отношение к твердому, неразлагающемуся ядру еврейства плохо укладывается в аналогию: ядро – скорлупа. Я бы предпочел говорить в этой связи о радиоактивной субстанции еврейства, об излучаемой им энергии, о его вечном разложении, как неот'емлемой стороне его неразложимой сущности. Еврейская ассимиляция так же стара, как и национально организованное бытие еврейства. Разрешите Вам напомнить, что апостол Павел для нас, причисляющих себя как-никак к ядру, есть типичный представитель ассимилированного еврейства. Мы привыкли думать, что все крупные явления еврейской истории не могут быть окончательно лишепы смысла; значит и ассимиляция для чего то нужна. В этом же плане, плане вселенской судьбы, рисуется нам и тот изгиб нашего исторического пути, который привел нас в Россию.

Я сравнительно долго говорил о моих неизбежных с Вами разногласиях, Лев Платонович; позвольте же мне теперь, хотя бы вкратце, высказаться и по тем пунктам, в которых я с Вами совершенно согласен.

Да, русское еврейство представляет собою некое органическое единство, хотя и принадлежит одновременно к двум разным об'емлтощим его целым: к всенародной общине израильской и к России. У русских евреев есть зада-I чи по отношению к всемирному еврейству и есть задачи по отношению к России. Исторические судьбы складываются, однако, насколько нам доступно судить об этом, так благоприятно, что двойственность наших задач не породит для нас, русских евреев, никаких внутренних конфликтов, потому что, служа России, мы сумеем служить тем самым и нашему еврейскому призванию. Наше призвание указано нам нашими Пророками, и путь, указанный России ее провидцами и вождями, ведет в том же направлении» Россия держит курс на немеркнущий свет с Востока: Нам по пути.

Не будем спорить о том, русские ли русские евреи или евреи. Я думаю, Лев Платонович, что тот друг Ваш еврей, который возражал против того, чтобы его называли русским, возражал не «по деликатности» вовсе, но и не «по национальной гордости», а исключительно потому, что желал быть правдивым. Мы в России и среди русских, конечно же, не русские, но вне России и даже среди заграничных -евреев, мы ощущаем, как много в нас русского, насколько свободны мы от всяких общественных предрассудков, от прикованности к материальным благам мира сего, насколько ближе к истинным и<> точникам религиозной жизни, к последним глубинам человеческого сердца – и благодарны за все это судьбе, приведшей нас в Россию и давшей нам возможность узнать и полюбить русский народ. Ведь мы, поистине, единственные азиаты в Европе, но наши европейские братья боятся признаться

ОТВЕТ Л. П. КАРСАВИНУ

в этом своим заносчивым полуостровитянам, – а между тем, как легко нам быть самим собою в России!

Отсюда вовсе не следует, что нам в России вообще легко. Я не говорю о нынешнем тяжелом миге и даже не о прошлых веках: я говорю о будущем. Надо, чтобы русские, те, о которыхъ нет сомнения, русские ли они или не русские, прониклись сознанием, что еврейство не «враг», а союзник. Это для очень многих трудно, весьма трудно. Вы, Лев Платонович, знаете это не хуже меня. Недаром Вы в Вашей статье обращаетесь как-бы в полоборота к тем, для которых мы в организме России заноза. Вот почему, я и позволяю себе смотреть на Вашу статью, как на первый шаг по долгому и тернистому пути.

Искренно преданный Вам

А. 3. Штеннберг

Берлин 1927

ДОСТОЕВСКИЙ И ЕВРЕЙСТВО

Большинству читателей и почитателей Достоевского вопрос об отногая шш великого п -метну и к историческим с и,Г),1м еврейское

народа представляется до чрезвычайности простым. Разве не ясно с перво^ же взгляда, что в лице Достоевского мы имеем дело с одним из тшшчн представителен того преисполненного вражды к еврейству течения, к кото рому сначала на Западе, а затем и в России прочно привилось псевдонаучно^ по отнюдь не ;ш; а 1,зваиие антисемитизм ? Можно ли действ!

оть сколько вибудь сомневатьсяв том. что Достоевский, по просту говоря, всю жизнь неизменно оставался непоколебимым.в своей предвзятости «жидоедом»? – Таково именно общее мнение – у пас и заграницей, среди не-евреев, как и среди евреев, взгляд, нашедший свое выражение уже и в литературе. Достоевский, Федор Михаилович, – так начинает свою статью о пем в «Еврейской Энциклопедии» вдумчивый критик и тонкий знаток Достоевского, А. Г. Горнфельд – один из значительнейших выразителей русского антисемитизма». «Ни серьезных доказательств – продолжает он несколькими строками ниже – пи своеобразных идей в его обличениях не замечается; это – банальный антисемитизм». Нечего и говорить, что и «банальный антисемитизм» Достоевского, если бы определение Горнфельда было бы хоть отдаленно правдоподобно.должен был бы представляться огромной загадкой, достойной обстоятельного исследования. Разве заурядное * незаурядном менее своеобразно п таинственно, чем все из ряда вон выходящее? Или Достоевский не был тем насквозь «своеобычным», как он сам тогда выражался, гением, печать которого должна лежать на всех его проявлениях, без исключения? Не указывала ли бы «сама «банальность» отношения Достоевского к еврейству на некую непреодолимую особенность в судьбах еврейского парода, на нечто роковое в его знаменательнейшнх исторических встречах и столкновениях? – Достаточно поставить эти вопросы, чтобы сопоставление: «Достоевский и еврейство» выступило во всей своей фило-

софский, я бы сказал, метафизической значительности. Подведением До* стоевского под одно пз ублюдочных (уже по самой своей этимологии) понятий современного политического языка дело во всяком случае не исчерпывается. Как бы Достоевский ни относился к еврейству, его отношение не может не быть отношением ему одному присущим, некой характерной чертой в его особенном и неповторимом духовном облике. Так оно и должно быть прежде всего постигнуто. Лишь после того, как эта работа будет сделана (настоящий очерк чуть ли не первая попытка в этом направлении),можно будет подойти в встрече Достоевского с еврейством с той или иной, все равно положительной или отрицательной оценкой. Такая оценка предполагала бы, однако, – в это следует особенно подчеркнуть – решение более об'емлющего вопроса: О последнем смысле исторического сосуществования русского и еврейского народа, вопроса, для которого в свою очередь не безразлично, как относится ■иижйству Достоевский.

Господствующее представление о Достоевском, как о стороннике столь распространнениого во второй половине XIX века антисемитизма поверхностно. Сделать это очевидным – ближайшая задача настоящего очерка. Однако, поверхностное впечатление все-же—впечатление от поверхности, и,,следовательно, в самых творепиях Достоевского, в их внешнем обличий есть нечто, что такое впечатление вызывает и подсказывает. Разберемся же в тех моментах, которые дают основание причислять Достоевского с такой убежденностью к разряду жпдоненавпстников: заблуждение большинства почти всегда односторонняя проекция пстипы: лишь уяснив ограниченную их правомер-яость, мы сумеем их вполне преодолеть.

Первое и, быть может, решающее основание для причисления Достоевского к заклятым ненавистникам еврейского народа кроется в его словаре. Словарь писателя, использовапный им словесный материал очерчивает его поприще не менее отчетливо, нежели самые, заметные и неизгладимые следы его деятельности. Ведь слово его не только орудие откровения мысли и воли, но часто также вестник сокровеннейших дум, недосказанных и недовыражен-ных чувств. Чтобы ни говорил и ни доказывал Достоевский по поводу своего отношения к еврейству (ср. ниже, V) из словаря его никак не вычеркнуть односложное, но слишком выразительное слово «жид». К моменту вступления Достоевского в русскую литературу в ней, как и в русском языке вообще, уже боролись за преобладание «жид» и «еврей». Слова эти перестали быть ■ронвдами: у Пушкина и у Лермонтова вполне определилась та глубокая

Л. 3. ШТЕЙН БЕРГ

пропасть, которая отделяет «проклятого жида» от «еврея» и его «еврейских мелодий». Достоевский отлично знал, что ему, как русскому писателю, ответственному за судьбы родного языка и родного народа, следует сделать выбор; но вместо этого он до конца жизни, говоря и от собственного имени, непрерывно колебался (ср. Дневп. Писат. 1877, III, гл. II, 1). Чтобы убедиться, до какой тонкости он тут взвешивал все приличные и неприличные возможности, достаточно вспомнить две строчки из рассказа о пребывании отца Карамазова в Одессе: «Познакомился он там сначала, по его собствен-1 ным словам, со многими «жидами», «жидками», «жидитакамп» и «жиденятами», | а кончил тем, что под конец даже не только у жидов, но, и у евреев был принят. Надо думать, что в этот-то период своей жизни он и развил в себе особенное, умение сколачивать и выколачивать деньгу» (Кн. I, гл. IV, срав. также кн. VII, гл.Ш).«По его собственным словам»...—Невольно улыбаешься, когда знаешь, что эта же гамма в разных сочетаниях многократно повторяется и в «собственноручных» письмах Достоевского к жене (ср.напр. письма от 30. VI. 79 г. и 4. VIII. 7;) г.; время работы над «Карамазовыми'). Нет, в дап-1 ном случае Достоевский пишет не со слов Карамазова, а напротив того Кара-1 мазов вторит ему, пользуется словарем самого Достоевского, тем словарем,! в котором он всегда имел под рукой для обозначения представителей «веч-1 ного племени» целый нябор верно действующих словесных штстоументов: I от простого и самого по себе свободного от всякого оттенка недоброжелатель-! ства слова «еврей» вплоть до безпардонного п граничащего с неприличием! «жидшпки». Как тут не воскликнуть – «жидоед»?

[е менее веское основание для причисления Достоевского к* завзятым юдофобам, легко найти в тех чертах, которыми он наделяет от-щ дельных созданных им евреев, незабываемых, как подлинная, полновесная» реальность. Правда, в кругу живых созданий Достоевского еврей лишь ред-Ш" кий гость, но стоит ему попасться тут на глаза – и перед нами человеческое' существо, почти лишенное человеческих черт, некая химера во-вплоти, и ду* шой и телом чуждая миру прочно укорененных в жизни людей. Таков, например, уже Исай Фомич из «Мертвого Дома», «смесь наивности, глупости, хитрости, дерзости, простодушия, робости, хвастливости и пахальства», «уморительный и смешной», полный «беспримерного самодовольства» I «разумеется, в то же время ростовщик» (гл. IX и IV). Автору «Записок» кажется поэтому «очень странным, что каторжники вовсе не смеялись над Исай Фомичем», и об'ясняет он это тем, что «наш жидок», верная копия «Гоголева жидка Янкеля», «служил, очевидно, всем для развлечения и всегдашней па техи». Ведь к конце концов, Исайка был «незлобив, как курица»,и с ним мож он было забавляться, «как забавляются с попугаем, собачкой».

Таков первый попадающийся у Достоевского еврей, последовательное

развитие общего понятия «жид» до более конкретного – «жидка». Что мы тут имеем дело действительно с «эксплифнкацией» некой априорной, т. е. по просту предвзятой формулы, прямо следует из подчеркнутой мимоходом самим Достоевским решающей для него литературной традиции (Гоголь!), но особенно из вводного «разумеется». Следует это также из одного мелкого, во весьма характерного штриха, который для читателя, незнакомого с еврейской обрядностью, остается совершенно незаметным: Достоевский описывает со всеми подробностями, как встречал Исай Фомич в пятницу вечером наступление субботнего дня и рисует при этом своего «героя» в молитвенном облачении с филакгериями на лбу и на руке – вещь совершенно невозможная, противоречащая всем основным правилам еврейского ритуала. Подобного рода ошибка, почти невероятная у Достоевского, может быть об'яс-вена исключительно тем, что глядя на живого еврея, он его как бы и не видел вовсе, вернее видел сквозь некую предвзятую формулу. Недаром в этом описании молитвенных излияний «жидка» мы снова встречаем вводное «конечно»: «Конечно, все это было предписано обрядом молитвы... законом».