Текст книги "Версты"

Автор книги: Борис Пастернак

Соавторы: Сергей Есенин,Марина Цветаева,Исаак Бабель,Алексей Ремизов,Дмитрий Святополк-Мирский (Мирский),Николай Трубецкой,Сергей Эфрон,Лев Шестов,Илья Сельвинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 71 страниц)

This book made available by the Internet Archive.

ВЕРСТЫ не ставят себе задачей об'единение всего, что есть лучшего и самого живого в современной русской литературе. Такая задача была бы не под силу журналу, издающемуся заграницей. Задача наша – указывать на это лучшее, направлять на него читательское внимание, и подобное задание легче осуществимо со стороны, чем в России. Здесь мы в условиях более благоприятных и не только потому, что мы свободней, но и потому, что издали мы лучше видим целое, и деревья не заслоняют от нас леса. Понять это целое не с точки зрения практической борьбы, а с точки зрения национально-исторической предначер-танности ■ – такова главная наша задача.

В настоящее время – русское больше самой России; оно есть особое и наиболее острое выражение современности. Намереваясь подходить ко всему современному, ВЕРСТЫ будут отзываться не только на явления русской культуры, но и на иностранную литературу и жизнь.

Что же касается попытки найти естественное сочетание наиболее живых и нужных тяготений русской современности, то, об'единяя в одном издании русскую поэзию, беллетристику, литературную критику, библиографию и литературные материалы со статьями, посвященными вопросам философии, искусства, языкознания, русского краеведения и востоковедения, мы – как нам кажется – устанавливаем один из возможных обобщающих подходов к нынешней России и к русскому.

ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Посмертные

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

Какая ночь! Я не могу.

Не спится мне. Такая лунность.

Еще как будто берегу

В душе утраченную юность.

Подруга охладевших лет, Не называй игру любовью, Пусть лучше этот лунный свет, Ко мне струится к изголовью.

Пусть искаженные черты

Он обрисовывает смело,

Ведь разлюбить не сможешь ты,

Как полюбить ты не сумела.

Любить лишь можно только рас. Вот оттого ты мне чужая, Что липы тщетно манят пас, В сугробы ноги погружая.

Ведь знаю я, н знаешь ты,

Что в этот отсвет лунный, синий,

На этих липах не цветы,

На этих липах снег да иней.

Что отлюбили мы давно, Ты не меня, а я другую, II нам обоим все-равно Играть в любовь не дорогую.

Но все ж ласкай и обнимай, В лукавой страсти поцелуя, Пусть сердцу вечно снится май II та, что навсегда люблю я.

Не гляди на меня с упреком,

Я презренья к тебе не таю,

Но люблю я твой взор с поволокой,

II лукавую кротость твою.

Да, ты кажешься мне распростертой, И , пожалуй, увидеть я рад, Как лиса, притворившись мертвой, Ловит воронов и воронят.

Ну, и что же лови, я не струшу, Только как бы твой пыл не погас? На мою охладевшую душу Натыкались такие не раз.

Не тебя я люблю, дорогая, Ты лишь отзвук, лишь только тень, Мне в лине твоем снится другая, У которой глаза голубень.

ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИИ

Пусть она » не выглядит кроткой, II, пожалуй, на вид холодна. Но она величавой походкой Всколыхнула мне душу до дна.

Вот такую едва ль отуманишь II не хочешь пойти, да пойдешь, Ну, а ты даже в сердце не вранншь Напоенную ласкою ложь,

Но и все же, тебя презирая, Я смущенно откроюсь на век, Если б не было ада и рая, Их бы выдумал сам человек.

Ты меня не любишь, не жалеешь, Разве я немного не красив? Не смотря в лицо, от страсти млеешь, Мне на плечи руки опустив.

Молодая, с чувственным оскалом, Я с тобой не нежен и не груб, Расскажи мне, скольких ты ласкала? Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?

Знаю я, они прошли, как тени, Не коснувшись твоего огня, Многим ты садилась на колени, А теперь сидишь вот у меня.

Пусть твои полузакрыты очи, II ты думаешь о ком-нибудь другом, Я ведь сам люблю тебя не очень, Утопая в дальнем, дорогом.

Этот пыл не называй судьбою, Легкодумна вспыльчивая связь, Как случайно встретился с тобою, Улыбнусь, спокойно разойдясь.

II, когда с другим по переулку Ты пройдешь, болтая про любовь, Может быть я выйду на прогулку, II с тобою встретимся мы вновь

Отвернув к другому ближе плечи,

II немного наклонившись вниз,

Ты мне скажешь тихо «добрый вечер!

Я отвечу «добрый вечер, пшз».

II нпчто души не потревожит, И ничто ее не бросит в дрожь, Кто любил, уж– тот любить не может, Кто сгорел, того не подои.'жешь.

.Может поздно, может слишком рано, II о чем не думал много лет, Походить я стал на Дон-Жуана, Как заправский ветреный поэт.

Что случилось? Что со мною сталось? Каждый день я у других колен; Каждый день к себе теряю жалость, Не смиряясь с горечью измен.

Я всегда хотел, чтоб сердце меньше Г.плось в чувствах нежных и простых, Что ж ищу в очах я этих женщин Легкодумных, лживых и пустых?

ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Удержи меня, мое презренье, Я всегда отмечен был тобой, На душе холодное кипенье II сирени шелест голубой.

На душе лимонный

свет заката,

И

все то же слышно сквозь туман:

– За свободу в чувствах есть расплата, Принимай же вызов, Дон-Жуан.

И, спокойно вызов принимая, Вижу я, что мне одно и то ж – Чтнть мятель за синий цветень мая, Звать любовью чувственную дрожь.

Так случилось, так со мною сталось, И с того у многих я колен, Чтобы вечно счастье улыбалось, Не смиряясь с горечью измен.

«Новый Мира»

1926

Москва

кн. 2.

ПОЭМА ГОРЫ

«0|сЬ *ипдеп сНе Кес1е? ЫеЬзгсг! «Не 5сИе?-депйеп гЫеп «г!с Тгипкепе ипй пеЬтеп 2 СГПС

ПОСВЯЩЕНИЕ

Вздрогнешь – и горы с плеч!

II душа – горе.

Дай мне о гбре спеть:

О моей горе!

Красной ни днесь нн впредь Не заткну дыры. Дай мне о гбре спеть На верху горы.

Та гора была как грудь Рекрута, снарядом сваленного. Та гора хотела губ Девственных, обряда свадебного

Требовала та гора. – Океан в ушную раковину Вдруг ворвавшимся ура! – Та гора тала и ратовала.

ПОЭМА ГОРЫ

Та гора была как гром! Зря с титанами заигрываем! (Той горы последний дом Помнишь – на исходе пригорода?)

Та гора была – миры! Бог за мир взимает дорого!

Горе началось с горы

Та гора была над городом.

Не Парнас, не Синай, Просто голый казарменный Холм. – Равняйся! Стреляй! Отчего же глазам моим (Раз октябрь, а не май) Та гора была – рай?

Как на ладони поданный Рай – не берись, коль жгуч! Гора бросалась под ноги Колдобинами круч.

Как бы титана лапами Кустарников и хвои Гора хватала за полы, Приказывала: стой!

О, далеко не азбучный Рай – сквознякам сквозняк! Гора валила навзничь нас, Притягивала: ляг!

М. ЦВЕТАЕВА

Оторопев под натиском, – Как? Не понять и днесь! – Гора, как сводня – святости, Указывала: здесь...

Персефоны зерно гранатовое, Как забыть тебя в стужах зим? Помню губы двойною раковиной Приоткрывшиеся моим.

Персефона, зерном загубленная! Губ упорствующий багрец, II ресницы твои – зазубринами, II звезды золотой зубец.

Пе обман – страсть, и не вымысел! II не лжет – только не дли! О когда бы в сей мир явились мы Простолюдинами любви!

О когда б, здраво и по просту: Просто – холм, просто – бугор... Говорят, тягою к пропасти Измеряют уровень гор.

В ворохах вереска бурого, В островах страждущих хвои... (Высота бреда – над уровнем Жизни)

– На же меня! Твой...

Но семьи тихие милости, Но птенцов лепет – увы! Оттого что в сей мир явились мы – Небожителями любви!

позли ГОРЫ

VI

Гора горевала (а горы глиной Горькой горюют в часы разлук), Гора горевала о голубиной Нежности наших безвестных утр.

Гора горевала о нашей дружбе: Губ непреложнейшее родство! Гора говорила, что коемужды Сбудется – по слезам его.

Еще горевала гора, что табор – Жизнь, что весь век по сердцам базарь! Еще горевала гора: хотя бы С дитятком – отпустил Агарь!

Еще говорила, что это демон Крутит, что замысла нет в игре. Гора говорила. Мы были немы. Предоставляли судить горе.

VII

Гора горевала, что только грустью Станет – что ныне и кровь и зной. Гора говорила, что не отпустит Нас, не допустит тебя с другой!

Гора горевала, что только дымом Станет, чтб ныне и Мир, и Рим. Гора говорила, что быть с другими Нам (не завидую тем другим!)

Гора горевала о страшном грузе Клятвы, которую поздно клясть. Гора говорила, что стар тот узел Гордиев: долг и страсть.

М. ЦВЕТАЕВА

Гора горевала о нашем горе: Завтра! Не сразу! Когда над лбом Уж не тетеп1о, а просто – море! Завтра, когда поймем.

Звук, но как будто бы кто то просто Ну... плачет вблизи? Гора горевала о том, что врозь нам Вниз, по такой грязи —

В жизнь, про которую знаем всё мы: Сброд – рынок – барак. Еще говорила, что все поэмы Гор – пишутся – так.

VIII

Та гора была как горб Атласа, титана стонущего. Той горою будет горд Город, где с утра и до ночи мы

Жизнь свою – как карту бьем! Страстные, не быть упорствуем. Наравне с медвежьим рвом II двенадцатью апостолами

Чтите мой угрюмый грот. (Грот – была, и волны впрыгивали!) Той игры последний ход Помнишь – на исходе пригорода?

Та гора была – миры! Боги мстят своим подобиям!

Горе началось с горы.

Та гора на мне – надгробием.

ПОЭМА ГОРЫ

Минут годы. И вот означенный Камень, плоским смененный, снят. Нашу гору застроят дачами, Палисадниками стеснят.

Говорят, на таких окраинах Воздух чище и легче жить. И пойдут лоскуты выкраивать, Перекладинами рябить,

Перевалы мои выструнивать,

Все овраги мои – вверх дном!

Ибо надо ведь хоть кому-нибудь

Дома в счастье, и счастья – в дом!

Счастья – в доме! Любви без вымыслов! Без вытя-гивания жил! Надо женщиной быть – и вынести! (Было-было, когда ходил

Счастье – в доме!). Любви, не скрашенной

Ни разлукою, ни ножом.

На развалинах счастья нашего

Город встанет: мужей и жен.

И на том же блаженном воздухе – Пока можешь еще – греши! – Будут лавочники на отдыхе Пережевывать барыши,

Этажи и ходы надумывать, Чтобы каждая нитка – в дом! Ибо надо в-Ьдь хоть кому-нибудь Крыши с аистовым гнездом!

М. ЦВЕТАЕВА

Но под тяжестью тех фундаментов Не забудет гора ■– игры. Есть безпутные, нет – безпамятных: Горы времени – у горы!

По упорствующим расселинам Дачник, поздно хватись, поймет: Не пригорок, поросший семьями, – Кратер, пущенный в оборот!

Виноградниками Везувия Не сковать! Великана – льном Не связать! Одного безумия Уст – достаточно чтобы львом

Виноградники за-ворочалнсь, Лаву ненависти струя. Будут девками ваши дочери II поэтами – сыновья!

Дочь, ребенка расти внебрачнаго! Сын, цыганкам себя страви! Да не будет вам места злачного Телеса, на моей крови!

Твёрже камня краеугольного, Клятвой смертника на одре: Да не будет вам счастья дольнего, Муравьи, на моей горе!

В час неведомый, в срок негаданный Опознаете всей семьей Непомерную и громадную Гору заповеди седьмой.

ПОЭМА ГОРЫ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Есть пробелы в памяти – бельма На глазах: семь покрывал. Я не помню тебя отдельно. Вместо черт – белый провал.

Без примет. Белым пробелом – Весь. (Душа, в ранах сплошных, Рана —■ сплошь). Частности мелом Отмечать – дело портних.

Небосвод – цельным основан. Океан – скопище брызг?! Без примет. Верно особый – Весь. Любовь – связь, а не сиек.

Вороной, русой ли масти – Пусть сосед скажет: он зряч. Разве страсть – делит на части? Часовщик я, или врач?

Ты как круг, полный и цельный: Цельный вихрь, полный столбняк. Я не вижу тебя отдельно От любви. Равенства знак.

(В ворохах сонного пуха: Водопад, пены холмы – Новизной, странной для слуха, Вм-Ьсто: я – тронное: мы...)

Но зато, в нищей и тесной Жизни: «жизнь как она есть» – Я не вижу тебя совместно Ни с одной:

–■ памяти месть!

Прага, январь 1921

Ларина Цветаева

«ПОТЕМКИН»

Из книги «1905 год»

Приедается все. Лишь тебе не дано примелькаться. Дни проходят и годы проходят и тысячи, тысячи лет. В белой рьяности волн, прячась в белую пряность акаций, Может ты-то их, море, и сводишь и сводишь на-нет. Ты на куче сетей. Ты курлычешь, как ключ, балагуря. II, как прядь за ушком, чуть щекочет лазурь за кормой. Ты в гостях у детей. Но какою неслыханной бурей Озираешься ты, когда даль тебя кличет домой!

Допотопный простор свирепеет от пены и сипнет, Расторопный прибой сатанеет от прорвы работ, Все расходится врозь и по-своему воет и гибнет, II, свинея от тины, по сваям по-своему бьет. Пресноту парусов оттесняет назад одинакость Помешавшихся красок, и близится ливня стена, II все ниже спускается небо и падает накось, II летит кувырком и касается чайками дна. Гальванической мглой взбаламученных туч неуклюже, Вперевалку, ползком, пробираются в гавань суда, Синеногие молньн лягушками прыгают в лужу. Голенастые снасти швыряет туда и сюда.

Все сбиралось всхрапнуть, и карабкались крабы, и к центру Тяжелевшего солнца клонились головки репья, II мурлыкало море, в версте с половиной от Тендра, Слзрый кряж броненосца оранжевым крапом рябя. Солнце село. II вдруг электричеством вспыхнул

«Потемкин».

Пз камбуза на спардек нахлынуло полчище мух. Мясо было с душком... II на море упали потемки. Свет брюжжал до зари, и забрежжившим утром потух.

С мятежа в экипажах повеяло волен над флотом, Смутно мысль зародилась, смутнее молва разнеслась: Плоть от плоти рабочих, матросы им будут оплотом. Знак к восстанью эскадре в учении даст «Ростислав».

Глыбы утренней зыби скользнули, как ртутные бритвы, Но подножью громады, и, глядя на них с высоты, Стал дышать броненосец, а ожил. Пропели молитву. Стали скатывать палубу. Вынесли в море щиты.

А на деке роптали. Приблизившись к тухнувшей стерве, И увидя, как кучится слизь, извиваясь от корч, Доктор бряк наобум: – Порчи нет никакой, это черви. Смыть, и только, – и – кокам: – Да перцу поболее в борщ. За обедом к котлу не садились, и кушали молча Хлеб да воду, как вдруг раздалось: – Все на ют! По

местам! На две вахты! – II в кителе некто, чернея от желчи, Гаркнул: – Смирно! – С буксирного кнехта грозя

семистам.

– Недовольство?! Кто кушать, – в камбуз. Кто не хочет, —

на рею. Выходи! – Вахты замерли, ахнув. II вдруг, сообща, Все пустились в смятенья от кнехта бегом к батарее.

– Стой! Довольно! – Вскричал озверевший апостол

борща.

Часть бегущих отстала. Он стал поперек. – Снова шашни?!-Он скомандовал: – Боцман, брезент! Караул, оцепить! – Остальные, забившись толпой в батарейную башню, Ждали в ужасе казни, имевшей вот-вот наступить. Шибко бились сердца. II одно, не стерпевшее боли, Взвыло: – Братцы! Да что ж это! – II, волоса шевеля,

– Бей их, братцы, мерзавцев! За ружья! Да здравствует

воля! – Лязгом ружей н ног откатилось к ластам корабля.

II восстанье взвилось, шелестя, до высот кабестанов, И раздулось, и там кистенем описало дугу.

Б. ПАСТЕРНАК

– Что нам изапуски бегать! Да стой же, мерзавец!

Достану! – Трах-тах-тах... Вынос кисти но цели и залп па бегу.

Трах-тах-тах... II запрыгали пули по палубам, с палуб, Трах-тах-тах... По воде, по пловцам. – Он еще на борту?! – ЗалйИ в волу и в воздух. – Ага! Ты звереешь от жалоб?! – Залпы, залпы, и за ноги за борт и марш в Порт-Артур.

А в машинном возились, не зная еще хорошенько, Как– на шканцах дела, когда, тенью проплыв по котлам, По машинной решетке гигантом прошел Матюшепко, II, нагнувшись над адом, вскричал: – Степа! Наша

взяла! – Машинист поднялся. Обнялись. – Попытаем без нянек. Будь покоен! – Под стражей. А прочим по пуле и вплавь. Я зачем к тебе, Степа, – каков у нас младший механик? – Есть один. – Ну и ладно. Ты мне его наверх отправь. – День прошел. На заре, облачась в дымовую завесу, Крикнул в рупор матросам матрос: – Выбирай якоря! – Голос в облаке смолк. Броненосец пошел на Одессу По суровому кряжу, оранжевым крапом горя. Новый Мир Кн. II. Москва. 1926 г. Б. Пастернак

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА.

«Борщъ кушать было невозможно, всл-Ьдств1е чего команда осталась безъ приварочнаго об-вда и кушала только хльбъ ст. водою».

Изь д-вла Л; 3769 – 1905 г. Д-та Полицш 7-го делопроизводства о бунт-в матросовъ на броненосцв «Князь Потемкннъ Таврпческш». Показаше матроса Кузьмы Перелыгина.

«Ребята, почему не кушаете борща?» – «Кушай сам:,, а мы будемь кушать воду съ хл-вбомъ».

Изъ «Правды о Потемкинь», написанной мшшо-машнннымъ квартнрмейстеромъ первой статьи броненосца «Князя Потемкина Таврическаго» Аеанастемъ Матюшенко.

Шканцы – средняя часть корабля. Считается самой почетной и даже священной его частью.

Кнехт – железный столбик для зацепки каната.

Скатить палубу значит вымыть ее, закрыв люками входы во все находящиеся помещения.

Батарейная палуба с башнею – бронированная надстройка на средине броненосца со входами в машинные и минные части и в арсенал.

Щит – железное приспособленье, служащее прицелом для оружейной стрельбы на маневрах.

Камбуз – судовая кухня.

Спардек – площадка, которая образуется потолком надстройки, имеющейся в средней части корабля.

Ют – часть кормы до бизань-мачты.

Б. Пастернак

Марина Цветаева

КАЗНЬ СТЕЦЮРЫ

(Новелла)

А было Стецюре 20 годов, Он работал борца. У Труцци. Звался Бовой, весил 6 пудов И не знал ни журбы, ни грусти.-

Но тут революция – наперерез Цирк подумал да рухнул. Арбитр с кассой махнул в Бухарест, Директора взяли «на муху».

Что ж его делать? Пропасть же одну Некуда парню деться, День голоднул, другой голоднул И заделался красногвардейцем.

Канонады снарядов взрывали обрыв. Контузия резала кожу Глотая пули с коня комбриг Щерился вырванной рожен.

Когда ж из под Киева и на Чонгар Он с пехтурою драпал – В оскале ботинка гнила нога И зевала рана по храпу.

И. СЕЛЬВИНСКИЙ

Очнулся, сказал по привычке «ура», Но вокруг лишь степь да небо. Волчьими сотнями выл буран И трупами мерз Днепр.

Тут сховал он берданку, в город ушел Долю шукать у знакомых. И стал, опушив себе ноги душой, Курьером у Губисполкоме.

Нигде не видано эдаких ног – Мозоль да и этот рвенится Шутка ли: мать, сестрята, сынок – Шесть едоков иждивенцев.

Но раз призывает Стентору власть

В кожаной куртке, статный:

– «Товарищ. К сожалению я увольняю вас

В силу сокращения штатов.

В будущем, конечно – вот вам рука Когда станет всего у нас вдоволь – Вы будете сыты, обуты – а пока Увольняются даже вдовы».

Так сказал ему кожаный зав, Достав из портфеля завтрак. Понесло Стецюру тогда на низа Страшным словом «завтра».

Обивал порог – только всюду удар Никак не может он спеться Под самым носом на Бирже Труда Хватали места спецы.

Тогда по Херсонщине гайда Вова Перекрестився, заплакал. – Сотню шашек завербовал И всех посадил на конь.

КАЗНЬ СТЕЦЮРЫ

Соловийская свищь: «Эгей не робей». И под пляской в бок перед бандой Яровой ржой запевал жеребец И чекиста за ноги валандал.

За ним пулеметною саранчей На тачанках шпана орала Сзади в кряках, дыша горячо Село набекрень пылало.

II где не пройдут – комиссаров на «кик», А на шею тугое монисто С плакатом: «Да здравствуют большевики Долой нехай коммунистов».

Ой-же-ж время. Гудел гай, Плавая трупной грязью Стецюра летел и жег буга II полгода с коня не слазил.

Но раз из Москвы в перепрыге пуль В международном экспрессе Прибыл в Отдел комиссар ГПУ II потребовал – репрессий.

Уисполком возразил: «Хорошо – На вас вон бриджи да свитер А тут поневоле попрешь на рожон Ежели в брюхе в1тер».

Предисполком по болезни был снят II уволен в бессрочный отпуск; С озер Бычиха и Вересня Двинулся конный корпус;

В лесу и болоте пять батарей Телефонная звень по плану, В срочном порядке встал на горе Ангар для аэроплана;

И. СЕЛЬВИНСКШ!

II командиры, считая рцы, Зубрили статьи диспозиции... Стрибожий вггер дул ковыль В стэпу кували зегзицы.

На заре, в купэ, через чащу и снега Комиссар операцией гордый, Протирая окисший от газов ногаи, Мчал получать орден.

А ночью в лесу, а уж как пала тень В листве, лисьей, каурой Казнен по семьсят шестой статье Душегубец лютый Стешора.

Сборник литературного центра конструктивистов.

Москва-Ленинград.

КАЗАЧЬЯ ПОХОДИЛИ

КАЗАЧЬЯ ПОХОДНАЯ

Ехали казаки, да ехали казаки, Да ехали, казаиа?ки чубы па губам Ехали казаки ды на башке? па?пахи Ды наб'шке нанахи через Дон да Кубань.

Скулы непобриеты, между-зубамп угли. П'коленям лея? наварачивает – Но. Эх. Конские гриевы ды от крови? па?жухли Ды плыло сало от обстре?ла в язвы и гной.

Дббре, лошадпеха, что вьгшла?ат набега, Опалило поры?хом, смердючье полымё. Тбльк штб там завтрп-ды наш жизь?ка?пейка, Ды не дорубит шашыка-дохалбпнет пулемёт.

Кони, вы коняэги, винтовки мёж ушами; Сивою, кукушко?й перекликались подковы. По степу барханы, ды па бархан ем?шаны Ды на емшап «татарыкп» да спвай ковыль.

1-гайда-гайда-гайда гай даларайда Гайдаяра-гайдадида гай да лара. (Свист) По степу барханы, ды на бархан ем?шаны Ды на емшан «татарыкш> да сивай ко?выль.

Лит. Центр. Констр. Госплан Литературы Москва, изд-во «Кругъ>

И. СЕЛЬВИНСКИЙ

ЦЫГАНСКАЯ

Тропкой, гей, безалаберных коней Вниз пущу на степя с обрыва я —■ Уж ты иопомнишь-повыпомянешь, гей, Ты. Красавка. Рыжая. Гривая.

1 1огляжу холоднылигорячиль Пады ноясом ваши ласки женские. Вы грызитесь, подкидывая пыль, Вы. Жеребцы. Мои. Оболенские.

Ай-дай да, яяда-даяя Эх, нож колыдованный, кони крадены Зацелуешь ты, шалая моя, Черыиые губы конокрадина.

Прыгает к версте полосатая верста Дррр! как тын гарагачут под палочкой! Уж ты моя ль расписная красота Горыбаносая, черная, галочья.

Крупом пляшет коренник, Цок серебром в передок железаный На дбхё индивеет воротник Вихрем все лицо изрезано.

Эгей, сокола, золотые удилаа, Мчитесь вы на с.теия приволяны Может где оброню еще до зла Жгучую боль о ней.

Мена всех

Поэты конструктивисты

ЦЫГАНСКИЙ ВАЛЬС НА ГИТАРЕ

ЦЫГАНСКИЙ вальс на гитаре

Нпочь-чи? Сон'ы. Прох? ладыда. Здесь в аллейеях загалохше?го сад'ы И доносится толико стон'ы? гит-таоры. Тарантина-таратинна 1еп

«Милылый майи – не сердься – Не тебе мое горико?е серды?це В нем Яга наварилыла с перы?цем ядыды Черыну?ю пену любави».

«Милылая-я сычасталив Задыхаясь задушеи'?ной страстью Все твои повторю за тобою?я муу?уки Толи?ко бы с сердыцем бы в лад».

Аха нночь-чи,? сон'ы прох?ладыда Здесь в аллейеях загалохше?го гад'ы – II доносится толико стон? (эс) гиттарарары Таратин?на. Таратинна 1еп.

Илья Ссльвнпекпц

Мена всех

Поэты конструктивисты

Москва 1921

ЧАСТУШКИ

записаны в Рязанской губ. (1923)

1. Ах, подружка моя Вера, Ты скажи мине секрет: Когда с милым расставалась, Сердце билось али нет?

2. У меня коса большая. Ленточка белеется; Почему же не любить 1 фасного армейца?

3. Из горы в гору ходила, От горы ноги болят; Черноусого любила, -Да и то люди корят.

Ах, подружка моя Маня, Чаю не заваривай: У табе милого нет, – Маво не заманивай!

ЧАСТУШКИ

На столе стоит бутылка, А в бутылке – два пера; Ты скажи, подружка Катя, С кем гуляла авчера?

6. Я куплю себе ботинки На резиновом ходу: Чтобы спали, не слыхали, Как я с уль'цы прггхоя.у.

Из колодца вода л'ется, Вода зеленеется; Со мной мплый расстается, Нен'кого надеяться.

8. Из колодца вода льется, Вода – чистый леденец; Я тогда табе поверю, Когда станешь под венец.

Ах, папаша, ты, папаша, Ты ■– не родный мне отец: Купил беленькое платье II поставил под веиец!

10. Я родную свою мать Завсегда буду ругать: За кого хотела заму и;, II то не могла отдать!

Не брани меня, мамаша, Что сметану пролила: Я сама тому не рада, Что симпатыо завела!

12. Я тогда боялася, Когда коса моталася; А теперь моя коса В пучок измоталася.

13. У меня коса по пояс, Ленточка малннова: Пойду ляжу я под поезд За измену милого.

14. Пойду ляжу под машину Под первое колесо; Ты дави меня машина: Все равно – нехорошо!

15. Я по линии ходила,

В травушке запуталась; Я, девчонка молодая, Славушки достукалась.

16. Я под пилочкой сидела, Липочкой душнлася, Любовь нову заводила, Старую решил ася.

ЧАСТУШКИ

Я сидела на возу, На зеленом сене; Какой милый негодяй: Гуляет со всеми!

18. Уж Параша, ты, Параша, Кудрявые волоса! Тебя Ваня за то любит, Что прическа хороша.

10. Что это за лужица,– Голубки купаются! Что это за Лизочка, – Все в нее влюбляются!

20. Рукава, рукава, Рукава на вате! Старых девок не берут, А мы вино ваги!

21. Стой машина, стой вагон, Пошлю милому поклон! Чем поклоны посылать, Сама с'езжу побывать!

22. Не хотела я плясать, Хотела печалиться; Телеграмм вчера пришло, Что война кончается.

С крыши яблочко упало, А я думала – с крыльца; Не пойду за Ваньку замуж, За такого подлеца!

Всему лесу проваляться, А березкам постоять; Всем ребятам пожениться. Моей милке пострадать!

23. Шла по дорожке лесовой, Нашла платочек носовой: Краемочки красеньки, Не маво ли Васеньки?

26. Съ ветки яблочко упало На сарайчик сеновой: Вся любовь моя пропала За платочек носовой.

7. Я свои перчаточки Отдала Васяточьи, А сама надеюся: Пойду плясать, – с

28. Я надену бело платье, Отойду подальше; Говорила я мишку Про измену раньше.

ЧАСТУШКИ

Говорила я отцу: Не работница росту; Я тому работница, С кем гулять охотница!

30. С крыши капала вода, Спросил милый про года: «Сколько, милка, тебе лет? «Перь'венчають али пет?»

31. У меня в кармане роза, Роза непомятая; Я – девчонка молодая, Никем незапятая.

32. У меня в кармане роза, Роза осыпучая; Офицеры меня любят, – Моя неминучая!

33. Ах н кудри мои! Всю головку увили! Чернобровые ребята, До чего вы довели!

34. Шут возьми пашу деревни Шут возьми наших ребят! Они с нами не гуляют, 11с другими не велят.

Как у Вали под окном Стоит кустик, вянет; Как Ванюша не пройдет, Все на Валю глянет.

36. Что же, милый не пришел? Я тебе велела; У меня для тебя Лампочка горела.

37. Уж и девки к нам! И молодки к нам! А старые ведьмы, Пошли вы к обедни!

38. Я стояла в череду, Получать картошку; Рядом баба родила Мальчика Антошку.

Из книги «НИКОЛАИ-ЧУДОТВОРЕЦ.»*)

Вапкегз Тгиз! Сотрапу.

В век (270-341), когда жил на земле Николай-чудотворец, в его молодые годы – еще не скажут про него ни «чудотворец», ни «архиепископ мпрликииский», а у всех на виду «младший» священник Патарской церкви, а главное единственный сын потарскпх богачей – помрут, все наследство ему! – (священники и епископы могли быть только из богатых семей), Патары гремели на весь мир: мировая торговля, банки и самая разнообразная «надстройка» искусств, магии и развлечений (Александрия под боком!) – город «централизованных воль» и бесчисленных рабов этих воль, богатства и нищеты, мечты и отчаяния, а никакого болота и эти пески —? – песком дорожки посыпали в решюп с1с ГатШез да дети, как во всем свете во все времена, в песке играли.

По смерти родителей этот младший священник (имя Николая скоро станет самым громким в Патарах!) широко раздавал наследство. И чем больше, тем большую чувствовал он радость – давать людям средства жить, выручать из беды, поддерживать жизнь – а радость – послушайте меня! – когда от нее радость и у других, как и тайная личная скорбь, глубят душу. А голубиная душа открывает «внутренее зрение»: что обыкновенно проходит незаметно за сутолокой и шумом рядовой жизни – сколько н земле народа! сколько жи-рядовой жизни – сколько на земле народа! сколько жи– но такой так не пройдет

Был в Патарах один человек, не простой – Урс. И было у этого Урса три дочери. Очень их любил отец и никогда с ними не рас-

*) В изд. УМСА РКЕ53Е появится книга Алексея Ремизова «Николай-чудотворец». С любезного согласия издательства печатаются некоторые главы из этой книги.

тавался и все, что делал, делал для них – самому ему ничего уж не надо было, ему, хоть в книжный ящик залезай, вот тебе и дома, нет, хотелось их жизнь украсить – дать радость жизни. Ведь жить на земле – это великое счастье!

Большой город – жизнь жадная, цепкая: подавай без никаких или пропал! Выйдите вы днем, станьте где-нибудь у Орёга и-ш Ма<1е1е1пе, посмотрите кругом – идет народ – какая стена! – это человеческая воля, сосредоточенная в нескольких живейших центрах по боковым улицам, гонит и подгоняет весь этот человеческий заворот: бежать исполнить. Да, жизнь этого дневного часа – жесточайшая: не послушаешь или опоздаешь – пропал!

Сестры, чтобы жить в таком городе, морды куклам раскрашивали: раскрашенных отдавали закасчику Ивану Ивановичу, а этот закасчик нес в большой магазин для продажи. Если бы половину того, за что покупали в магазинах эти раскрашенные морды, перепадало сестрам, жили бы они, не тужа, но какая там половина! – заработка еле хватало на день, а одеться и на квартиру думать нечего. Урс служил в газетах по информации. Весь день в бегах. Надо, чтобы было интересно и схватить на-лету : чего еще не случилось, но что может произойтп. А если не было ничего особенного, надо было выдумывать. II что странно: на этом вся деловая жизнь стоит, без-того заскучалп б и дело б не делалось, а между тем цена этой выдумки – этой «ложной» информации – цена кукольных раскрашенных морд.

И из всех плоше всех ему было, хтому Урсу. Может, другой и нашелся бы, как обернуться в жизни, да и оп ];ак-нн-как всю жизнь карабкался, а вот сорвался —

А отчаяние, это вот что: не посидит человек на месте, одно возьмет, за другое схватится, и все бросает, закинет все дела ничего не интересно!

Поздним вечером лежит Урс на сомье, дети в соседней комнате морды куклам раскрашивают. (Приходил сегодня Иван Иванович, заказ принес – морда у него не бритая, а просто волос не растет, потная – вот уж кто никогда не отчаивается! – дурак не поймет, на что намекал!) И раздумался Урс и так раздумал, что куда ни ткнись, все стена: пропадут! И никуда не пойдешь, не объяснишь словами, что вот пропадаем! Ведь это и есть жизнь – стукотня —

и иначе невозможно; в этом и есть жизнь: одним надо пропасть, чтобы другие поднялись. Мечтать, чтобы иначе было в жизни, сделай милость! – когда защемит, выдирайся из тисков– «вставай проклятьем заклейменный...» – сделай милость! Но жизнь не переделывается: «пропасть или подняться» – во всем и всегда – «борьба», а «не развалясь». И когда есть силы, здоровье – и дело идет с успехом, это даже хорошо, весело: и пусть хлещет, видишь цель, знаешь, а когда достигнешь, и сам хлестонешь, весело! А когда силы не те – и удачи нет – вот руки п опустились и одно останется: пропасть. Ну, если он и пропадет – так п надо, пришел черед! – но им-то? да такое и в голову не придет: пропадать? Он один это чувствует и знает (разве можно забыть?), когда был молод, ничего не боялся, и как хочется жить, как все занимает, п на люди хочется н принарядиться хочется, ведь это такое счастье жить на земле! – и вот: «пожалуйте бриться!»

«кто стар или больной, беднота, отчаяние, все пусть соберутся, я ос-вожу вас!» И отозвались – все горе-горькое, и старость и болезнь и отчаяние, без числа нищих и от бедовой жизни. Он же велел построить огромный барак, расставить столы и всякое угощение. И собрав всех в этот барак, поил и кормил вволю. В расгар он вошел на пир. «Чего еще вам хочется?» – «Тебе знать, сам рассуди!» – «Л хотите я сделаю вас без печали и никто не будет знать никакой нужды?» – «Согласны». Тогда оставил он несчастных, п сам велел: с четырех концов поджечь барак. И загорелось. И все сгорелп, кто был в бараке – все горе-горькое и старость и болезнь и отчаяние и нищих без числа.»

«это будет последний и самый решительный бой!» —

Урс схватился за веревку Вот тебе и твердыня

«Не йе Ргапсе»! для которого океан с московскую Яузу – одни щепцы! И лезет Урс на мачту, единственное спасение, а сверху Иван Иванович (этот всегда успеет!) с мешком – раскрашенные из мешка морды – «неужто не поможет?» – «поможет!» да как саданет сапогом – Урс сорвался, а ветер шварк, захлебнуло волной – каюк! И горчайшее, тинистое, мутно – хоть бы! все равпо! не мучиться так! – зажмурил глаза. II вдруг воздухом