Текст книги "Версты"

Автор книги: Борис Пастернак

Соавторы: Сергей Есенин,Марина Цветаева,Исаак Бабель,Алексей Ремизов,Дмитрий Святополк-Мирский (Мирский),Николай Трубецкой,Сергей Эфрон,Лев Шестов,Илья Сельвинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 71 страниц)

в лицо, глотнул глоток и ему совсем легко, смотрит: палуба, на палубе священник – молодой в сутане – море благословляет. И волны подобрались, рябят и тихо кругом. II все сужается, близится – священник совсем близко, совсем над ним, благословляет

Урс открыл глаза —

И странно: или все еще сон? этот самый священник – видел спину, как священник выходит пз комнаты. В соседней комнате темно, дети заснули. Урс погасил электричество, разделся и лег по-человечески.

А когда на утро он проснулся, пошарил на столе папиросы – пет ни одной! – свертывает пз окурочного табаку, языком муслит —■ что такое? – глазам не верит: на столе – чек: Вапкегз Тгиз1 Сотрапу.

Детей не было дома. Урс сварил себе кофе и без пальто – тепло, весна! – вышел.

В 81. 5и1р1се звонили к обедне.

И так он почувствовал всеми корешками – а ведь и он хочет жить на белом свете – и как хорошо в Божьем мире – и этот звон я тепло и люди!

Когда получишь деньги, рассказывать особенно нечего: сейчас же заплатили за квартиру, накупили шляпок, кофточек, у одной не было ботинок, у другой чулки продряны – все нужно, а Урс себе бумаги купил сразу, чтобы не бегать за несколькими листками, п конвертов всяких размеров. И долги порассовали – все ведь беднота, самя из последнего, отдавать надо.

Но кто же это мог положить чек? Кто мог войти ночью, а главное узнать, что вот так нужно тебе сейчас священник? —И вспомнился сон. – Где он видел это лицо: наклонился, благословляет?

И как осенило: да это «младший» священник —

Урс первый назвал это имя громко – Николай.

II с тех пор имя Николай стало самым громким в Патарах. Только о нем п говорплп. А тут и еще: «пропал!» – служил обедню, вышел из церкви и пропал. II куда скрылся? Неизвестно.

ИЗ КНИГИ «НИКОЛАИ ЧУДОТВОРЕЦ»

К СТЕНКЕ

Нн возрост архиепископа – не такпе ж лета седьмой десяток! – ни тюрьма и опасность – в гонения не мало высидел, а уж принял горя, на глазах самых близких расстреливали! горько и малодушие! – нет, заботы: человек-то, вон его как!

Все назывались хрпстпанами, не быть христианином опасно, строились церкви, справлялись праздники – постоянно процесспп, крестный ход, всюду образа, иконы, кресты, и всегда толпы, не протянешься или задавят, а попробуй-ка не пойди, попадешь на заметку.

II откуда эта черная злоба – человеческая, ненавпст, подсиживание? – братский крест, а как последние враги!

В соседней Фригии взбунтовались из-за какого-то продналога. Из центра послан был карательный отряд под начальством трех командиров. Имена их известны: Непотиан, Урзос и Герпплпон – отчаянный народ! Метил отряд во Фригию безо всякой задержки, а поднялась буря и высадились в Ликии. Ликийцы перепугались, а те думают, приехалп – и пошла потасовка. Начальники справиться не могут. Порт Мирскпй – Андриакп, сейчас же послали в Миры. А там – дряньцо народ! – перетрусили и к архиепископу: ему ехать. (Шкура-то своя больно близко!) Приехал архиепископ: в чем дело? А такое творится – и не подступись. Архиепископ вышел к народу:

– Не случись бури, не видали бив глаза эти несчастные банды!

И благословил их.

А отряду велел птти в казармы: там их напоят и накормят, а успокоится море, ни мпнуты не задержат, поедут туда, куда их послали.

– Ликия не Фригия, Фригия подальше! И благословил их.

И когда на улицах началась обычная жизнь, открыли магазины, архиеппскоп пошел к начальникам. Очень были все довольны.

Но просили архиепископа перебыть день и переночевать: мало лн что может выйти!

А на утро, даст Бог, п в путь пойдем!

Архиепископ остался.

Вечером за чаем любопытно послушать – молодежь порассказать горазда: Константинополь, Константин и какие новые порядки и столичная жизнь. А на воле море погуляло-побесилось и успокоилось – и это хорошо; и в городе тпшпна, огоньки зажгли – п того лучше. А намучплпсь-то как за день! Пораньше б спать лечь.

А вот и опять: приехали пз Мир, просят – падо переговорить с архиепископом по важному делу. Непутевое дело вышло в Мирах:

по проискам начальника схватили трех ни в чем неповинных (зуб имел!), обвинили в тягчайшем преступлении – «против государства», суд в спешном порядке, и вынесли приговор: к высшей мере наказания – и каждую минуту приговор может быть приведен в исполнение. Рассказывала сестра одного пз осужденных, плакала, просила за брата – «не виновен и те его товарищи нп в чем не виноваты!» Она обращалась к самому начальнику – Евстафий! – ее турнулп и пригрозили самое засадить. Одно спасение – слово архиепископа.

– Но надо сейчас же, сию мпнуту!

– Да кого ж это?

Имена известны: Крессан, Диоскорид и Ликоклес – честные, прямые люди, и не вихляй какой, ни шкурник, и нет этой гадости человеческой – «выслужиться», лакейства!

Архпепископ поднялся, чтобы немедленно ехать. II с ним командиры отряда: любопытно!

И как раз во-время поспели – еще минута и уж было б поздно.

На тюремном дворе перед белой стеной в одних сорочках стояли осужденные, сливаясь со стеной, и только лица черные от фонарей, да ноги, как жерди – архиепископ появился внезапно в дверях двора п с нпм вооруженные командиры – палач нацеливался —

ИЗ КНИГИ «НИКОЛАЙ ЧУДОТВОРЕЦ»

«п только чю я нацелил—солдат рассказывал, исг ший обязанности палача,—вдруг меня как кольнет в пах, вздрогнула рука, я отвел глаза п вижу, в дверях архпеппскоп и рукой жалостно так, до смерти не забуду!» Да и никому не забыть: архиепископ остановил казнь! Перепуганный Евстафий (начальник) – не столько архиепископа, сколько этих молодцов: «дойдет до центра, вытурят да еще под суд!» – признался, что зря все наделал, «сшибся»! – п просил прощение.

Осужденных освободили.

Не покидавшие архиепископа командиры – Непотиан, Урзос и Герпилион: огромное впечатление – «вот что может сделать один человек!» – распростились с архиепископом и назад в Андрпаки, а архиепископ остался в Мирах.

«Архпеппскоп мпрлпкппский Николай!» – записал себе в записную книжку который-то: будет о чем порассказать!

Непотиан, Урзос и Герпилион – начальники карательного отряда благополучно добрались с отрядом во Фригию, бунт усмирили и все, что требовалсь по продналогу, даже с лишком (с перепугу обсчитывались, а кто и задобрить), победителями вернулись в Константинополь.

Ответственное зто дело – Фригия, а за то и награда.

И не думали, взлетели!

II жить бы тихо-смирно – деньги, почет, слава. Ведь повезет же людям! Но не дай Бог этого счастья! Тебе счастье – другому зависть. Без этого невозможно.

А позавидовал сам префект – правая рука царя: и у самого некуда девать, и чего, кажется, человеку надо, так нате ж – и зачем и почему? – успокоиться не может. Этот префект – имя известно: Авлалий – необыкновенное честолюбие, похвалить при нем никого нельзя, морду надует, бя-бя – (должно быть, во все времена все народы на всех языках, важничая, блякалп!) обиделся!

Если человек человека извести захочет, найдет себе. А если еще власть, и ждать не заставит.

Так этот Авлалий с этими. (Это вам не Фригия – Константинополь!)

А. РЕМИЗОВ

Зацапали. В тюрьму. И обвиняют: за участие в организации – против царя. А на самом деле: организации-то никакой, все подстроено, да и в мыслях не было против царя. Да кто ж твои мысли проверит: а может и было? Такие дела скоро решаются. А конец – к стенке. И никто не заступится: еще и тебя приплетут!

Вот и сидят – и на уме ничего нет – все лазейки испробованы – ничего не поможет. Последняя ночь. Завтра: «пожалуйте бриться!»

И вспомнили они всю свою жизнь – много было всяких авантюр! – буря, Мпрскпй пор г, бунт, Миры и вдруг отчетливо: тюремный двор и у белой стены в одних сорочках – черные от фонарей лица и ноги, как жерди, архиепископ поднял руку – и палач задрожал —■ и потом, какие это лица! – не черные – белые, как стена – «они не виноваты!» – они тоже невпноваты

II последним словом – в памяти своей – последним голосом, безнадежно ко всякой людской защите, взмолились они —

Милостивый наш Никола, где бы ты ни был, явись к нам!

II па сердце тепло – вера – успокоилось и заснули.

Была глубокая ночь. Давно все спали. Только в ресторанах еще безобразничали да угрюмо, бессонные, дальние поезда шли, да пароходы внимательно колесили море.

Спал и царь.

II в ту мпнуту, когда несчастные заключевникп из последних архиепископу мирликийскому, видит царь сон:

рескрывается дверь в спальню , входит старик и в раскрытой двери свет, как морское дно, колеблющийся, зеленоватый п в свете старик приблизился к кровати. «Освободи Ыепотиана, Урзоса и Герпилиона, – сказал старик, – они невиновны!»

Царь оторопел было, но старик стоял очень спокойно – «Кале ты смел войти сюда?»

Ничего не ответил, спокойно, и только по улыбке прошло: «дурак ты, дурак!» «Кто ты такой?:

ИЗ КНИГИ «НИКОЛАИ ЧУДОТВОРЕЦ»

«Я архиепископ мирлпкийский Николай! – и

нахмурился, – говорю тебе, освободи невинных или самому не сдобровать!»

Царь хотел крикнуть: «вон!» – да рот не разлипается и свет заливает глаза.

Утром пришел Авлалий: принес бумаги для подписи – и эту, приговор – помилования не может быть.

–Вот: Непотиан, Урзос и Герпилион, по делу о покушении странный сон мне сегодня снился! Эти господа чего-то мудруют! Только что я заснул, вижу, отворяется дверь и входит старик и прямо с угрозой: «освободи Непотиана, Урзоса и Герпилиона или сам погибнешь!» Я говорю: «послушайте, кто ты такой?» – «Я архиепископ мирликийский Николай!» И я проснулся.

Царь – как холодом обдало:

– II мне тоже, – сказал он пугливо, – снился – Миры ли-кийские...

– Около Родоса в Малой Азии, теперь это все Анатолия.

– А интересно бы проверить, какой такой способ: насылать один и тот же сон одновременно двум разным лицам?

II царь велел привести к себе осужденных. И когда их привели из тюрьмы, первый вопрос: пусть откроют секрет, как наводить сон —■

– Один и тот же одновременно двум разным лицам?

– Мы не умеем.

– Но ведь вы же это сделали!

Пользуясь случаем говорить с царем – а ведь их обвиняли в организации покушения на царя! – стали они рассказывать о себе, о своей службе. Но царь их не слушал: ему на счет сна интересно!

И они это поняли: их с кем-то перепутали, в первый раз слышат, им и снов никогда не снилось, и дело их пропащее; вот и последнее – лично говорить с царем – ни к чему. И не видя себе никакого спасения, как тогда в раздумье в последнюю ночь, вырвалось у них из самого сердца, последнее:

Милостивый наш Никола, где бы ты ни был, явись к нам!

А их уж хотели уводить назад в тюрьму.

– Кто такое этот Николай? – остановил царь.

– Николай архиепископ мпрлпкийскпй!

II опять – как холодом обдало, нет еще жутче.

– Когда мы были во Фригии по продналогу – – и осужденные рассказали, как в Мирах архиепископ освободил от казни трех невинно осужденных, – мы это своими собственными глазами видели.

Царь поднялся.

– Вы свободны, —■ сказал царь, – не я вас помиловал, Николай архиепископ мпрлпкийскпй! Идите и поблагодарите его.

И взял со стола у себя евангелие – работа московских добро-писцев, и два серебряных подсвечника со свечами (ростовской резьбы):

– Передайте ему от меня, и скажите: говорит царь: «я – исполнил !»

А Непотпан, Урзос и Герпилион, ухватя царские дары – теперь они на свободе! – от счастья как обалдели: топочутся в дверях, а выпихнуться не могут —

– Покажите нам выход!

ИЗ МШП1 «НИКОЛАИ ЧУДОТВОРЕЦ»

БЕСПРИЗОРНЫЕ

В жаркое лето, какое бывает только здесь, улицы вечерами пустеют – все раз'ехались, кто на море, кто в горы, но, конечно, еще больше просто прячутся после знойного дня в какой-нибудь запыленный, продушенный автомобилем сад, илп у ворот толчется. Развлечения всегда беднее и музыка что полегче. После заката особенно тяжелый воздух, точно везде одна пекарня и липкие руки.

Архпеппскоп, незадолго до своей смерти, приехал побывать в родной город.

Вечером – такой вот после зноя! – шел он по набережной к !>Ыге Бате. У моста – перед ним – неизвестно куда двое детей и как они шли и глядели, видно было, бродячие н дом их – хорошо еще лето – под мостом.

Архиепископ доганал их: это были совсем маленькие, брат и сестра, ничего толком не понимают. Из расспросов выяснилось: ни отца, ни матери —«отца вообще у них никогда не было», а мать померла.

– Кто же ваша мама?

– Ьа сгососШе, – ответили оба.

И это «крокодил» совсем сурьезно, не в смех, а чего-то путали: или это прозвище матери?

– Ьа сгососШе!

Дичились, но понемногу привыкли: болтали на перебой и о себе и о соседях словами улицы, где когда-то жпли, непонятными в соседнем квартале.

Так дошли до ]Мо1ге Бате, не отставая.

Архиепископ вошел в собор и твердо по каменным плитам к каменной статуе Богоматери —■ и дети за ним —■ —

В соборе никого не было, только МогеНо йа Вгезсаа, художник из Ломбардии – иностранцам-туристам, им и зной ни по чем, всякое лето едут, не здешние! – художник зашел в собор взглянуть.

« и я вижу, – рассказывал Моретто, – одной рукой взял

он за плечо детей, а другой так – как омофор – к Богородице, и глаза его были полны мольбы, скорбной – куда они денутся? кто

защитит? ведь жизнь такая суровая, беспризорно! прожил он жизнь

– сколько было! – и теперь возвращает омофор Богородице

II я видел, как Богородица протянула руку: показывала ли она Младенцу на этих вдруг засмпревшпх брата п сестру или пм: «никогда я вас не оставлю!» II крупные слезы задрожали в мудрых и скорбных глазах архиепископа г

113 КНИГИ «НИКОЛАЙ ЧУДОТВОРЕЦ»

ВНЕ ЗАКОНА

Знаменитый храм Артемиды в Мирах был с благоеловения архиепископа еще при его жизни реквизирован под Пятницу Параскеву. Священная роща срублена, жрецы разогнаны.

Какие-то странные – зеленые появились в «Охране памятников старины и искусства». Лопочущими голосами просилп они взять на учет храм, как драгоценный памятник искусства, и не велеть ничего трогать.

«С рощей дело упущено, но хоть внутри – не трогать!»

Вид у них был жалкий – очень странный, а речь, точно ни на каком языке не говорили.

Зам-заведующий ничего не имел против – « памятник исторический» ■– но заведующий, с ним не очень поговоришь.

«Ваша религия опиум для народа!».– уперся и никаких.

Так и пошли.

Я видел в окно – побежали! затравленные.

Откровенно говоря: столкнуться ночью на пустыре с таким – ей Богу, бросится кусаться.

Из Яффы шел пароход в Ликию – ото все были паломники от святой земли в Миры к Николаю-чудотворцу. На Кипре села какая-го – я очень хорошо помню: высокая, очень худая и страшно бедно одета, а видно, не из бедных, точно – дунь только, пыль слетит и загорится богатый наряд; все было настоящее, только от носки и непривычной работы истерлось и зашмыргалось. Я и раньше встречал таких: ото из вдруг обнищавшей знати и богатых, когда старшая дочь идет стоять на рынок. Не поднимая глаз, прошла она на палубу и села у трубы, бережно держа в руке бутылку.

Помню еще капитан, обходя, спросил:

«Чего везете?»

Должно быть, он думал, что какое-нибудь особенное вино.

«Масло святителю Николаю!» – сказала она сухими губами и в первый раз посмотрела.

А. РЕМИЗОВ

И я увидел, она совсем еще молодая – да, это верно, как старшая дочь.

Верно на сердце у нее большая обпда, и вот почему это масло, в этом масле в лампадке все сожжется – прпмет Угодник! – тогда и заплачет, такие не плачут, и голос будет другой – с этой обидой сгоришь!»

И я все следил за ней.

Я ехал весь путь от самой Яффы и все было хорошо – погода хорошая, ветерок продувает – и никаких ссор всю дорогу, не спорили, не задирали, мирный народ – и осталось-то всего ничего, на утро и приехали! да вдруг как загудит. Ветер! а море вцепилось зубами, ну, никуда.

Все, сколько нас было, все мы на палубу, кричим, вопим: «или неугодно?» – «и неужто Угодник допустит?» – «ведь к нему же едем на его могилу!» И та тут же с нами, стиснула зубы, бутылку свою прячет, бледная такая – зелень!

Покричали-покричали, а легче не стало, так и швыряет – стали мы на колени, скрестили руки и ждем – конец.

Да ка-ак грохнет – все небо упало – и все мы, кто как стоял, так и ткнулся. И сколько прошло, не скажу, только очень тихо стало

– а открыли глаза – и свет, белый такой свет, лодка плывет, а в лодке старичок и лодку волной, как кони катят, прямо к пароходу.

И слышим голос – после грома-то человечий голос так прямо в душу:

«Чего это вы, горемыки, бушуете?»

«Милостивый Никола, – отвечаем, – не мы бушуем, море нас топит.»

Он к капитану:

«Послушай-ка, – говорит, – у тебя там пассажирка масло везет, конфискуй ты у нее бутылку – бутылку! (повторил) а ее не тронь, слышишь!»

Капитан: кто? где?

А я ему тихонько: вон-эта, говорю у! что море и глаз не

подымет, а и через жжет, не подступись! Ну, капитан, ему чего, этот

– рукой под платок ей – и бутылка в руках.

И с бутылкой к лодке. «Нате, дедушка, эта самая?»

Взял старик бутылку, подавил пальцем пробку, покрепче чтоб, перекрестплся – волна катит – да по волне ее бац

Все так и присели – огнище!!! море горит! все море! и скачет! по зелепи красные кони! песьп языки лижут – и сини и черны! – глазам ужасно. И пошел такой удушливый запах.

А когда рассеялось – и нет ничего: ни старика, ни лодки. Бросились искать: «кто вез бутылку?» – «кто вез бутылку?» А я понимаю – куда уж! – найдешь!

Воображаете: что б это было! – маслица такого в лампадку? – да не только Миры, полмира разнесло бы в куски.

Алексей Ремизов

11. 4. 26 Париж

РОСИЯ

1 ЦАРСКАЯ ЖАЛОВАЛЬНАЯ ГРАМОТА

1669 г.

«Русь» Слова о полку Игореве – от русской земли, но какая преисподняя и никаких-то корешков с ивановской «Русией» – с русским Домостроем и Стоглавом – с Русией, завершившейся «Росней» (с одним «с») Аввакума, протопопа всея Роснн; а за Росней идет

«Россия» (о двух «с») Лесков, Розанов, а там поперла вся за-

зеленелая «Рос-с-е1я».

«Русь» – археология ((Китеж?), «Роспя» – современно.

«Росию» высказал Аввакум, грамоты п писцовые выписи: Аввакум —■ проговоря на «о» (нижегородец да и протопоп!) с московским защелком (аллитерацией) медведчика-гудца (родной брат Даниила Заточника); грамоты – выпевая знаменным догматиком с окриком по «Уложенью»; выппси – деловым кудрявым «столбцом».

В 1654 г. нарушен «вечный мир» (1634 г.) с Польшей, Росия пошла воевать :

за Божьей помощью —

молитвою, надежды христианские, Пресвятые Богородицы —

взяв, непобедимое оружие, святый и животворящий крест Господен —

царь своею государскою особой – с царевичи: грузинским, касимовским, сибирскими – с боярами, воеводами и ратными людьми.

В 1667 г. война кончилась (Андрусовское перемирие, заключенное Афанасием Лаврентьевичем Ордин-Нащокиньш с товарищи) – вернулись с победой:

милостью всесильного Бога —

заступлением, надежды христианские, Пресвятые Богородицы —

молитвами московских^ чудотворцевъ: Петра, Алексея, Ионы п Филиппа —

а царя и детей его государских счастьем. Тут уж не сказ, а величание, за которым следует окрик по Уло-женью:

« а в той вотчине он, Макарей Чириков, дети его

и внучата и правнучата, по нашему царскому жалованью, вольны и продать и заложить и в приданые дать, а в монастыри тое вотчины по душе не отдать!» Макарий Григорьевич Чириков, участник в войне с Польшею, получил в Луцком уезде (отсюда «лучении») в вотчину поместье – 170 четвертей (85 дес.) – царь пожаловал «по своему царскому милосердному осмотрениго» за его службу к «нам, великому государю царю и великому князю Алексею Михаиловичу, всея великие и малые и белые России самодержцу, и к нашим государским благородным чадом, и ко всему Московскому Государству», в роды «неподвижно».

Грамота с красной царской печатью, справленная дьяком Андрюшкой Соколовым, напечатана с пробелами – записаны рукой: кому и чего с ссылкой на Отказные Книги Кирилла Скрыплицина (1640 г.) и Федора Очкасова (1653 г.)

В напечатанном тексте поставлены ударения: читаешь, как слушаешь– московское: «лучен-и-на», «всчал-а-сь» (началась), «после Пол-я-новскаго докончания», «прот-и-венство», «Смоленеск», «по-и-малп», (взяли), «детем», «внучатом», «вольн-ы», «в прид-а-ные», «не продан-а», «не заложен-а».

(1669 г. – в царствовании Алексея Михайловича (1645-1676); 1634 г. —Поляновскнй мир – Михаил Феодорович (1613-1645).

Бонпею Милостью, мы велишй Государь Царь, и велитй Князь АлексШ ДИхаиловичь, всея велитя, и малыя, и б-Ьлыя Россш Самодержецъ, по своему Царскому милосердому осмотрешю, пожаловали лученина Макарья Григорьевича Чирикова, за его к намъ великому Государю Царю, и великому Князю Алекст Михайловичи), всея велитя, и малыя, и б-Ьлыя Россш Самодержцу, и к на-

А. РЕМИЗОВ

шымъ Государскнмъ благороднымъ чадомъ: Благовърно-му Царевичю и великому Князю, Алексш Алекешвнчю, и благов-врному Царевичю п великому Князю, беодору Алекешвнчю, н благов-врному Царевичю и великому Князю, Симеону Алекешвнчю, и благов-врному Царевичю и великому Князю 1оанну Алекешвпчю, и ко всему Московскому'Государству многую службу, которая всчалась въ прошломъ во 162-мъ (1654) году, посл-Б Поляновскаго докончашя (1634-1654), что было во многихъ разрушитель-ныхъ писмахъ, ввчному миру противенство учинено. II за т-Ь досадительства, за Бож1ею помощда, и надежды хри-саанстя пресвятыя Богородицы молитвою, взявъ непобедимое оруж1е, святый и животворящш Крестъ Господень, мы велигай Государь Царь, и велишй Князь Алексш Михаиловичь, всея велитя, и малыя, и б-влыя Россш самодержецъ, своею Государскою особою, съ Царевичи, которые служать намъ великому Государю в москов-скомъ Государств-Б, з грузиискимъ, и с каспмовскимъ, и съ сибирскими, и з бояры нашими и воеводы, и со многими ратными людми, на Полское и Литовское королевство ходили, и Смоленескъ, и Вилну, и Бресть, п иные мнопе городы, в Литв-Ь, и на Б-блон – россш поймали: и коруны полск1Я, и княжества лптовскаго в далныхъ м'Ьстахъ в походёхъ великое о дол-вше учинилось. II в прошломъ во 175-мъ (1667) году, Генваря в 20 день, Милостт того вееилнаго Бога, и заступлетемъ надежды хрисйанетя пресвятыя Богородицы, и силою честнаго и животворя-щаго Креста Господня, и молитвами московскихъ чюдо-творцовъ, Петра, и Алекма, и 1оны, и Филиппа, а нашпмъ великого Государя Царя, и великого Князя Алекаа АКханловпча, всея великая и малыя и бълыя Россш самодержца, и дЬтей нашихъ Государскпхъ, благов-врнаго Царевича, и великого Князя Алекйа Алексшвича, и благов-врнаго Царевича, и великого Князя веодора Алексшвича, и благовърпаго Царевича, и велнкаго Князя Симеона Алексшвича, и благов-врнаго Царевича, и великого Князя 1оанна Алексшвича, счат1емъ, будучи на с(ъ)ъздбхъ велнше и полиомощные послы, боляринъ нашъ и намъхтникъ шацкой Аоапасш Лаврент1евпчъ Ордшгь-Нащокпнъ с товарыщи, съ полскими и литовскими послы и комисары договоръ учинили на перемир1е на тринатцать лътъ и на шесть мЬсяцовъ. А в т-Ь перемирные лъта, за Бож1ею помощш, намъ великому Государю, нашему Царскому величеству, с братомъ иашнмъ с велнкпмъ Государемъ, съ его Королевскнмъ величест-вомъ, искать вечного миру: и в надежду' того во всякой помочи Государственной противъ бусурманъ союзъ учи-пили. А завоеваного за нами великнмъ Государемъ, княжество смоленское, и украина по Днепръ. А уступили в сторону Королевского величества, по Двин'Ь рт.къ все городы до Лиеляптъ, и договорную запись на чемъ вт>ру учинили, к намъ великому Государю к Москв-Ь привезли. II мы великш Государь Царь, и велнкш Князь АлексШ Михаиловичь, всея велявдя и малыя и б-влыя Россш самодержецъ, за т-Ь службы которые с начала в нашемъ великого Государя в Царственномъ, с благодарешемъ всесилнаго Бога, в поход-в были, и во все л-вта тое войны с полки в розных походахъ, многое одол-вте над противными славно по всему св-вту показали, пожаловали ево Макарья Чирикова, похваляя его службу, промыслы, и

храбрость, в роды в роды, с пом-встнаго его окладу со 850 четвертей, со 100 четвертей по 20 четвертей, и того 170 четвертей из его —

помгъсья – в вотчину: в Луцком утзде в Я,'ижсцкой волости селцо Наумовское, над озером над Жижцом пустош Кононове, Посниково томе, на ртчке на Еодоснице пустот, что была деревня Мостевская в Глиницахъ; Алекстевская и Шванево томе, над озером над Глишщем I над Жисцом деревня, что был починок Василково в зартъчъе на устье В.чсячи реки над озером над Жисцом над Пваною лукою, Пякалово тож, да ис тое ж деревни выставок – словеть Моюъйково пустошь, Ереминъ починок, Красная Гостеви тож, на ртчке на В1сяче деревня Матвгоевская, Бородино тож, на ртчке на Кодосшще деревня, что была пустой/ Подколодье, надъ озером над Жисцом над Ивановою лукою деревня Гузново на ртчке на Кодоснице, да ис тое ж деревни выставок на отхожей землт тое ж деревни над озером над Едрецом и возле Лохтевы, что нынт зовут Панкратовым, над ртчкою над Едрицею деревня, что была пустош 1вановская в зартчье, над озером над Жисцом пустош Переволока, над озером над Жисцом на Нарове па лукт пустош Шилова, Шиловское тож:, а нынт словет Шухново, на озере на Жисце на острову на Серебренике деревня Ортемьевская, Спарино тож;, над озером над Жисцомъ надъ 1вановою лукою пустош, что была деревня Юдино, Максимове, Звешня и Лысохино томе, на ртчк: на Коденице пустош Кудшовская, Теренино тож, на ртчкт на Кодоснице пустошь Олябьево, пустошь Ануфрево, Синяково тож:, над ртчкою над Лупкою; да в Торопецком утьзде в Казаринской волости двт-трети деревни Колю-ховой, Каковское тож, на суходоле двт-трети пустоши в Олфимовекой полупустоши Фофановской, Лопатине томе, над Торопою рекою и над Городком озером полупустоиш Фалгосвской; а в томъ ево Луцком помтсье в селце Наумов-ском з деревнями I с пустошми по дачам I по Отказным Книгам отказу лученина Кирила Скрыплииына 148-го (1640) да отказу лученина Федора Очкасова 161-го (1653) году написано – «пашни паханые и перелогом и лтеом поросло добрые и середние земли и худые сто пятьдесят шесть четвертей с осминою»; а в Торопецком ево помтсье по даче и по Отказнымъ Книгамъ отказу лученина Федора Очкасова 152-го (1644) году написано – -ташни паханые и перелогом / лтеомъ поросло середние земли четырнадцать четей с оемшою и с полъ-полтретником»: обоево <; Луцком и в Торопецкомъ ево помтсье – пашни сто семдесят одна четверть с пол-полтретникомъ в поле, а в дву потому ж, со встми угодъи; и за вотчиною дачею в том ево Макарьеве помтсье Чирикова в пустоши Онофреевой, Синяково тоже, осталось одна четверть с полъ-полътретникпмъ, и тою перехожею землею владптъ ему жь, Макарыо, в помтсье. II на ту вотчину велЬли есмя дать сш нашу Царскую жаловалнуто грамоту, за нашею Царскою красною печатью. II по нашему великого Государя Царя, и великого Князя Алекаа ЛПхаиловича, всея велишя и малыя н б-влыя Россш самодержца, Царскому жалованью, – та вотчина ему , Макарыо Чирикову. и его д-втемъ, и вну-чатомъ, и правнучатомъ в роды нхъ неподвижно: чтоб наше Царское жалованье, и их великое дородство, и храбрая служба, за вт>ру и за пап, великого Государя, и за свое отечество, посл-Ьдипмъ родомъ было на память, и

ИСТОРИЯ моей голубятни

М. Горькому.

В детстве я очень хотел плеть голубятню. Во всю жизнь у леня не было желанпя сильнее. Мне было девять лет, когда отец посулил дать денег на покупку тесу и трех пар голубей. Тогда шел тысяча девятьсот четвертый год. Я готовился к экзаменам в приготовительный класс Николаевской гпмназин. Родные моп жили в городе Николаеве, Херсонской губернии. Этой губернии больше нет, наш город отошел к Одесскому району.

Мне было всего девять лет, и я боялся экзаменов. Теперь, после двух десятилетий, очень трудно сказать, как ужасно я их боялся. По обоим предметам – по русскому и по арифметике – мне пельзя было получить меньше пяти. Процентная норма была трудна в нашей гимназии, всего пять процентов. Из сорока мальчиков только два еврея могли поступить в приготовительный класс. Учителя спрашивали этих мальчиков хитро; никого больше не спрашивалп так замысловато, как нас. Поэтому отец, обещая купить голубей, требовал двух пятерок с крестами. Он совсем истерзал меня, я впал в нескончаемый странный сон наяву, в длпнный детский сон отчаяния, и пошел на экзамен в этом сне п все же выдержал лучше других.

Я был способен к наукам. Учителя, хоть они и хитрили, не могли отнять у меня ума и жадной памяти. Я был способен к наукам и получил две пятерки. Но потом все изменилось. Харитон Эфрусси, торговец хлебом, экспортировавший пшеницу в Марсель, дал за своего сына взятку в пятьсот рублей, мне поставили пять с минусом вместо пяти и в гимназию на мое место приняли маленького Эфрусси. Отец мой очень убивался тогда. С шести лет он обучал меня всем наукам, каким только можно было. Случай с минусом привел его к отчаянию. Он хотел побить Эфрусси или подговорить двух грузчиков, чтобы онп побили Эфрусси, но мать отговорпла его от дурных мыслей, и я стал готовиться к другому экзамену, в будущем году, в первый класс. У меня за спиной родные подбили учителя, чтобы он в один год прошел со мною курс приготовительного и первого классов сразу,

ИСТОРИЯ моей голубятни

и так как мы во всем отчаивались, то я выучил паизусть три книги. Эти киигп были: грамматика Смирновского, задачник Евтушевского и учебник начальной русской истории Пуцыковича. По этим книгам дети не учатся больше, но я выучил их наизусть, от строки до строки, и в следующем году на экзамене из русского языка получил у учителя Караваева недосягаемые пять с крестом. Небольшой наш город долго шептался о необыкновенной моей удаче, и отец был так жалко горд ею, что мне непереносимо становилось думать о суетливой, переменчивой его жизни и о том, что он поддается так бессильно всем переменам и только радуется на них или слабеет.

Учитель Караваев был по мне лучше отца. Караваев был румяный негодующий человек из московских студентов. Ему едва ли исполнилось тридцать лет. На мужественных его щеках цвел румянец, как у крестьянских ребят, не работающих тяжелой работы, не противная бородавка сидела у него на щеке, из нее рос пучок пепельных кошачьих волос. Кроме Караваева, на экзамене был еще помощник попечителя Пятницкий, считавшийся важным лпцом в гимназии п во всей губернии. Помощник попечителя спросил меня о Петре Первом, я испытал тогда чувство забвения, чувство близости конца и бездны, сухой бездны, выложенной восторгом и отчаянием.

О Петре Великом я знал наизусть из книжки Пуцыковича и стихи Пушкина. Я павзрыд сказал эти стихи, цветистые человечьи лпца покатились вдруг в мои глаза и перемешались там, как карты из новой колоды. Они тасовались на дне моих глаз, и в эти мгновения, дрожа, выпрямляясь, торопясь, я кричал Пушкинские строфы изо всех сил. Я кричал их долго, никто не прерывал безумного моего визга, захлебыванья, бормотанья. Сквозь багровую слепоту, сквозь неистовую свободу, овладевшую мною, я видел только старое, склоненное лицо Пятницкого с посеребренной бородой. Он не прерывал меня и только сказал Караваеву, ликовавшему за меня и за Пушкина: