Текст книги "О, Путник!"

Автор книги: Александр Арбеков

Мой грубый и довольно банальный юмор явно не получил надлежащей оценки, вернее, получил её сполна. В карете воцарилась недоумённая и скорбная тишина. ГРАФИНЯ грустно смотрела в исчезающее пространство за окном, ПОЭТ задумчиво и благоговейно созерцал её тонкий точёный профиль. Это мне решительно не понравилось.

– А почему всё произошло так, как бы сказать, радикально, каковы были последствия всей этой истории с вашим художником? – неуклюже изображая возмущение, спросил я.

– ПУТНИК, о чём Вы, какие последствия? Художник Ветра не был дворянином… – тихо произнесла ГРАФИНЯ.

– Понятно, понятно… А вы, – дворянин? – вкрадчиво поинтересовался я, обращаясь к ПОЭТУ.

– Увы, нет, Милорд, о, извините, ПУТНИК, – печально ответил он.

– Ну, это дело вполне поправимое! Батенька, были бы заслуги, найдётся и дворянство! – многозначительно произнёс я.

ПОЭТ сначала недоумённо и иронично посмотрел на меня, а потом вдруг напрягся и порозовел. ГРАФИНЯ слегка покачала головой и фыркнула. Я продолжил:

– Ну, это я так, к слову… А вообще, думаю, что рассказанная вами история должна иметь некоторое профилактическое значение для людей, подобных этому бедному художнику.

– Что? – недоумённо приподняла бровки ГРАФИНЯ.

– То, что слышали. Повторять не намерен, – по-прежнему вкрадчиво и весьма жёстко произнёс я.

ПОЭТ и ГРАФИНЯ напряглись. Мужчина довольно сильно побледнел.

– Расслабьтесь, мои дорогие, расслабьтесь. Как известно, – сила в покое, – усмехнулся я. – Кстати, уважаемый ПОЭТ, не соизволите ли осчастливить нас каким-либо из своих произведений?

– Да вы знаете, ПУТНИК, как-то не то настроение, – печально ответил мужчина.

– Ваше настроение определяю я, а не вы, – жёстко молвил я. – Или вы до сих пор это не поняли? Извольте выполнить мою просьбу.

– Хорошо, хорошо, – поспешно произнес ПОЭТ. – Вам прочитать что-либо из раннего, или позднего, о любви или о настроении?

– А что, это разные вещи? – удивился я.

– Да, Вы правы Милорд, – это почти одно и тоже. Какая любовь без настроения, какое настроение без любви…

– В принципе, любовь – это всего лишь один из видов очень хорошего и по-разному длящегося настроения, – засмеялся я. – А если серьёзно, то с точки зрения науки, любовь – это всего-навсего обычная психическая болезнь. Она чаще всего излечима, но бывают очень тяжёлые случаи, чрезвычайно тяжёлые. Вы не представляете, насколько тяжёлые!

ГРАФИНЯ мягко прервала нашу дискуссию.

– Господа, а вам не кажется, что пришло время сделать привал?

– Да нет, не кажется, – по прежнему жёстко ответил я, а потом снова обратился к ПОЭТУ. – Извольте, сударь, прочтите что-нибудь!

– Конечно, конечно. Как Вам будет угодно. Ну вот, из раннего… Юношеские стихи. Искренние, романтические. Может быть несколько наивные, но в них что-то есть…

Поэт уселся поудобнее и, чуть растягивая слова, как полагается в таких случаях, продекламировал:

 
В водопаде твоих волос
Утону я на тысячу лет.
Я, как нищий, раздет и бос,
В твою честь приношу обет.
 
 
Замок мой одинок и пуст,
Где-то тихо ржавеет меч,
Старый кубок не помнит уст,
И не слышно дыханья свеч.
 
 
Ум и сердце, – какой разлад!
На распутье глухом стою,
Улыбаюсь всему не в лад,
Хмель-росу на рассвете пью.
 
 
Я поэзию мало чтил,
Трубадурам грозил мечом,
А теперь стал Парнас мне мил
И на муки я обречён.
 
 
Я ловлю твой озёрный взгляд,
Задыхаюсь в семи ветрах,
А когда соловьи не спят,
Вместе с ними пою в садах…
 

После произнесения последней строки в карете повисла лёгкая, почти невесомая, благостная и прозрачная тишина.

– Ну что же, неплохо, очень даже неплохо. Более того, не побоюсь этого слова, – замечательно! – одобрительно произнёс я и слегка хлопнул ПОЭТА по плечу, отчего он впечатался в боковую стенку кареты. – Честно говоря, мне понравилось. Конечно, стихи явно юношеские, наивные, романтические, что-то заимствованно, но не плохо, однако. Очаровательно, искренне. Главное, – есть ритм. Это немаловажно. Ритм необходим везде: и в битве, и при сборе урожая, и при ковке металла и, конечно же, в любви. Хороший старт для истинной поэзии. Мне понравилось. Говорю это искренне и от всей души.

– Великолепно, великолепно! – сначала восторженно захлопала в ладошки ГРАФИНЯ, а потом поспешно помогла ПОЭТУ восстановить его прежнее положение.

– Поменьше экстаза, милая, поменьше экстаза, он мешает размышлять, а значит, и трезво оценивать! – я снова ловко пересел на лошадь, отвязал её от ручки кареты, приподнялся в седле и громко крикнул:

– Привал, всем привал!

ПОЭТ и ГРАФИНЯ внутри кареты вскочили, причём оба одновременно ударились головами о её невысокий потолок. Я засмеялся, пришпорил своего лихого жеребца и направился к БАРОНУ, чья монументальная фигура на огромном, мощном коне возвышалась над всеми остальными воинами, как тяжёлая глыба камня над россыпью щебня.

 
Налетел и прошёл.
И дождь, и редкие капли
Аромата полны.
От цветка к другому цветку
Меняется тропка в горах.
 

Привал был сделан в месте, похожем на рай. Я, ГРАФИНЯ, БАРОН, ПОЭТ, несколько дворян и придворных дам расположились на небольшой поляне, поросшей густой, шелковистой, но невысокой травой. Остальные наши спутники находились неподалёку. Десяток воинов несли караул в некотором отдалении от карет и повозок.

Прямо перед нами возвышались величественные горы, которые, закутанные и опутанные лёгкой дымкой, несмотря на кажущуюся бесконечность степи, сурово и строго ограничивали её сущность. Уже явственно ощущалось их невесомое и прохладное дыхание. В мире царили покой, красота и безмятежность. Осеннее солнце томно, устало и тяжело согревало землю. Тёплый воздух был ненавязчиво разбавлен лёгкой и приятной свежестью, струившейся с пока далёких, но магически манящих к себе и желанных снежных вершин.

Я вдруг подумал о том, что всё слишком хорошо, покойно, как-то пасторально. Мне почему-то стало тревожно. Я крепче сжал ПОСОХ, он в ответ нагрелся, слегка завибрировал, задрожал. Неожиданно прямо за спинами моих спутников, видимо, почувствовав моё настроение, возник ЗВЕРЬ. Он на мгновенье выскочил из какой-то непонятной, слитой с травой дымки, а затем сразу же в ней и исчез. Ну что же, всё хорошо, порадуемся жизни, пока эту радость, как и полагается в любом порядочном сценарии, написанном бытием, никто не омрачил.

А радоваться было чему. Стол являл собой апофеоз походного чревоугодия: жареное, хорошо пропечённое и в меру поперчённое, мясо; белоснежная варённая картошка; крупно нарезанные овощи; несколько красных и белых соусов; кувшины с прохладными красными и белыми винами; разнообразные фрукты на десерт.

Все ели с аппетитом, произнося тосты за здоровье, за благополучие, за дружбу и любовь. Вечные, как этот мир, темы. Как, однако, прекрасно постоянство! Я, разомлев от съеденного и выпитого, полулежал на траве, опёршись на руку, смотрел то в бездонное небо, то на горы, то на ГРАФИНЮ. Между нею и ПОЭТОМ происходила лёгкая непринуждённая беседа, девушка явно кокетничала, мужчина явно стремился понравиться, обаятельно улыбался, сыпал комплиментами.

– Милая ГРАФИНЯ, я слышал о несчастии, постигшем вас, это очень прискорбно. Самая красивая женщина на трёх Островах, покровительница искусств, автор «Трактата о Душе», Мастер Кинжала, Наездница Горных Жеребцов! Ваша жизнь во славе всегда будоражила меня, я даже начал писать балладу, посвящённую вам, но, увы, не закончил её, оказавшись в таком бедственном и плачевном положении, – голос ПОЭТА скорбно задрожал.

– О, что вы, у вас всё впереди, сударь, крепитесь. А не изволите – ли вы прочитать нам что-нибудь из вашей, я уверена, несравненной баллады? Ну, хотя бы маленький отрывок! – проворковала ГРАФИНЯ.

У меня вдруг в очередной раз испортилось настроение. Я довольно грубо прервал беседу, порхающую лёгкой и беззаботной птичкой.

– Милейший! – громко и резко спросил я, обращаясь к ПОЭТУ. – Мы забыли поинтересоваться у вас, каким образом некоторое время назад вы оказались в такой необычной, пикантной ситуации?! Ну, я имею в виду – ваше нахождение на дереве в подвешенном состоянии?!

ПОЭТ побледнел, затем покраснел, слегка отодвинулся от ГРАФИНИ.

– О, Милорд, Вы же понимаете, что поэты страдают в основном либо от любви, либо от зависти, либо от ненависти.

– Ну, вообще-то, от этого страдают все, но редко кто оказывается подвешенным к дереву вверх ногами. И какое же из чувств, перечисленных вами, преобладало в данном случае?

– И то, и другое, и третье… Позвольте мне не углубляться в подробности, Милорд, воспоминания о них гнетут и тревожат мою душу больше, чем тысячи самых изощрённых пыток.

– Да вас, видимо, никогда по-настоящему и не пытали, милейший, тем более изощрённо! Так значит, всё-таки дело в женщине? – легко догадался я. – И кто же она такая!? Красива ли, любима ли вами, какого сословия и состояния? Ну-ка, расскажите нам вашу историю. Ну, выдумайте же что-нибудь, наконец, для присутствующих здесь дам. Я думаю, что фантазии вам не занимать, вития вы наш!

– Сир! – нахмурилась ГРАФИНЯ.

– Ваше Сиятельство!? – криво усмехнулся я, прозрачно и строго глядя девушке в глаза. – Вам никто не давал слова!

– Если реальная и печальная история происходит на самом деле, то её невозможно заменить банальной или оригинальной выдумкой. Увы, Милорд, увы… – ПОЭТ грустно посмотрел сначала на меня, а потом томно на ГРАФИНЮ.

Девушка ответила ему таким же взглядом, рассеянно обозрела тихое голубое небо и загрустила.

– Ладно, ладно… А, вообще, печаль, как мне кажется, подобна даме, которая никак не может разрешиться от бремени. Это состояние может длиться разное время, но в любом случае не несёт в себе ничего позитивного, кроме явного негатива. Лёгкого негатива, – поправился я и вздохнул. – Бог с ней, с вашей грустной историей! Забыли…

– Извините, но Вы не правы, ПУТНИК. Печаль, на первый взгляд, не лучшее из чувств, да, это так. Но она всегда несёт внутри себя позитив! Достигнув определенного предела, печаль переходит в радость, потому что не может длиться вечно. Ведь эта наша дама всё равно родит, если, конечно, не рассматривать самый худший сценарий. В случае успешных родов возникает радость. Одно состояние души всегда переходит в другое. Именно в этих переходах, в непредсказуемой смене обстоятельств, в бесконечной борьбе противоположностей и заключается суть бытия! – вмешалась в разговор ГРАФИНЯ.

– О, как хорошо сказано! – захлопал в ладоши ПОЭТ.

– Может быть и хорошо, но довольно банально, – буркнул я. – Всё это уже давным-давно сказано, а потом, повторенное сравнительно недавно, кем-то дополнено, немного обновлено и с умным видом пересказано. Борьба противоположностей, переход количества в качество и так далее… Называйте это диалектикой или как-то по-другому. Философствуйте, изгаляйтесь, сколько хотите! Словоблудие правит миром, подчас оно намного сильнее здравого ума, искренних чувств и многого чего другого, настоящего.

Я отпил вино из бокала, задумчиво посмотрел на величественные горы.

– Новые свежие мысли и оригинальные идеи рождаются крайне редко, – усмехнулся я. – Всё остальное мусолится, из века в век повторяется на разный манер, не более того. Представьте, кстати, эту поляну сотню лет назад. Привал, обед, отдых. Как вы думаете, о чём тогда разговаривали люди? Всё о том же, о чём и мы сейчас, ну, только, конечно, с разными вариациями. И каждый раз человек думает, что вносит какой-то новый вклад в познание и осознание мира, а на самом деле всего-навсего буксует на одном и том же месте, не более того. Топчется, бедолага, топчется, а с места сдвинуться никак не может.

– Извините, ПУТНИК, не соглашусь с Вами. Вы настроены сегодня уж слишком пессимистично, – сказал ПОЭТ. – Чем всё-таки чаще всего заканчивается пробуксовка и топтание на одном месте? Конечно же, – дальнейшим движением! А что такое движение? Это познание, которое не остановить! Только в движении в голову приходит что-то путное и новое. Не так ли, Милорд!? Как говорится, – под лежачий камень и вода не течёт!

– Может быть, вы и правы, – устало произнёс я. – Что-то я действительно чрезмерно разбрюзжался. Ладно, чёрт с ними, с диалектикой и познанием. А вот как вы полагаете, какие темы в разговоре во все времена интересуют людей больше всего, ну, скажем, три-четыре, ну, максимум пять-шесть основных тем?

Мои спутники задумались.

– Господа, о чём здесь думать! Всё очень просто! Любовь, Смерть, Власть, Преступления, Здоровье и Деньги! Назовите ещё что-либо хоть более-менее существенное. Всё остальное производно от данных тем и вертится вокруг этих ипостасей. Как вы считаете, ГРАФИНЯ?

ПОЭТ исподлобья и задумчиво посмотрел на меня, ГРАФИНЯ отрешённо созерцала небо, все остальные присутствующие лица никак не выражали своих чувств, эмоций и мнений, почтительно молчали.

– А как же другие темы!? История, путешествия, дети, мужья, любовники, интриги, таинственные явления, сплетни, мода, война, погода, природа, искусство, литература, наука, пища, в конце концов! И очень многое, многое другое? – наконец раздражённо спросила ГРАФИНЯ.

– Повторяю, всё это не главное и производно от шести основных тем, названных мною, и вращается, так или иначе, вокруг них, не более того! Вот, например, упомянутая вами тема войны. Каков её основной лейтмотив? Ну-ка, ну-ка!

– Конечно же, Милорд, главенствуют линии жизни и смерти. Прежде всего, – смерти. Именно она волнует всех нас в первую очередь, – вмешался в наш разговор ПОЭТ. – Вот мы сидим здесь, радуемся жизни, а в подсознании всегда думаем о смерти. И, конечно, такие мысли приходят в голову прежде всего на войне.

– Вот то-то и оно! – засмеялся я.

– Бедные мои родители! – неожиданно горестно произнесла ГРАФИНЯ.

Девушка вдруг безутешно и навзрыд заплакала. Все помрачнели, настроение резко упало. Я слегка обнял ГРАФИНЮ, нежно провёл ладонью по её мокрым щекам.

– Ничего, ничего, милая… Скоро всё будет расставлено по своим местам, все получат по заслугам. Не плачьте, слезами горю не поможешь.

Некоторое время мы сидели молча. Я по-прежнему обнимал девушку, впитывал всем своим существом волнующие запахи её кожи и волос, с радостью и тревогой ощущал рождение внутри меня новых, невероятных, необъяснимых и сладостных чувств. Боже, как хорошо!

ГРАФИНЯ осторожно отстранилась от меня, смахнула с глаз последние слёзинки, мягко и странно улыбнулась.

– А не соизволите ли произнести тост, ПУТНИК? – сказала она ещё немного дрожащим, но искусственно весёлым голосом. – Я не сомневаюсь, что у Вас есть какой-то особенный тост.

– Конечно, милая, конечно. У меня есть очень краткий, но гениальный тост, против которого никто из присутствующих здесь не сможете выставить ничего более достойного. Пари на этот счёт я заключал неоднократно, все мне проигрывали. Кто хочет рискнуть и заключить со мною пари, господа? А!? Ну-ка, ну-ка! Смелее, смелее!

– Я готов заключить с Вами пари! – решительно заявил ПОЭТ. – Поверьте, – у меня имеется в запасе парочка великолепных тостов.

– Ах, милейший! Козырный туз может быть только один, пары он не терпит и находится в моём рукаве.

Я резко встал, поднял бокал. Вино рубиново и ярко заискрилось под солнцем, которое достигло зенита. Все вскочили, почтительно притихли. Где-то в глубинах моего подсознания возникла и засияла, заполняя всё вокруг, удивительная по красоте и глубине фраза:

– ЗА НЕВЫНОСИМУЮ ЛЁГКОСТЬ БЫТИЯ! – громко произнёс я, обратив пылающий взор к небу, и решительно осушил бокал.

Затем я лихо разбил его о стоящую рядом повозку. Все с удовольствием последовали моему примеру.

– Что же, ПУТНИК, очень неплохо, очень неплохо, даже можно сказать, что великолепно! Вы задали мне интересную задачу, в смысле произнесения более красивого и содержательного тоста, я над нею подумаю. В данный момент, признаюсь, ответить достойно мне Вам, к сожалению, не чем. Досадно, досадно, я проиграл, – нахмурился ПОЭТ. – Но позвольте, а на что же мы спорили!?

– Как на что? На интерес, на удовольствие от проигрыша соперника, не более того. Этого вполне достаточно. Ничего более достойного, чем мой тост, вы не произнесёте никогда, сударь, как не старайтесь, это я вам гарантирую. Неоднократно проверено на практике. Но, попытка, как известно, не пытка. Так что дерзайте, талантливый вы наш!

Некоторое время все молчали. Тишину не нарушало ничего, кроме пения птиц и лёгкого, пьянящего, как вино, запаха трав, но потом я вдруг почувствовал какую-то непонятную вибрацию земли и воздуха. БАРОН чуть попозже, но тоже, видимо, это почувствовал, сразу же насторожился, непроизвольно схватился за рукоять меча. Все остальные вслед за нами также напряглись, стали оглядываться и прислушиваться.

– Кажется, наша трапеза подошла к концу, – мрачно произнёс БАРОН, а затем рявкнул. – Внимание, все к оружию, занять свои места!

Дворяне и солдаты, а так же слуги на удивление быстро вооружились, рассредоточились по периметру нашего лагеря, скрылись за повозками и каретами, приготовили луки и арбалеты.

БАРОН, не торопясь, вышел на обочину дороги, сложил руки на могучей груди. Я подошёл к нему, сжал двумя руками ПОСОХ, который мелко завибрировал, стал тёплым и, как всегда, слегка сгустил пространство вокруг себя. БАРОН с интересом посмотрел на ПОСОХ, потом тихо произнёс:

– Ваше Величество, Вы бы ушли в укрытие от греха подальше.

– Зачем? – удивился я. – Ведь я могуч и бессмертен!

– Могучи-то Вы могучи, бессмертны-то Вы бессмертны, но, бережённого, как известно, Бог бережёт. Видите ли, слухи о вашем бессмертии, – это всего лишь слухи, никто их вообще-то не проверял.

– Вот тебе на! Такие чрезвычайно интересные сведения поступают в самый последний и явно неподходящий момент! – деланно возмутился я, крепче сжимая ПОСОХ. – Ничего, сударь, прорвёмся, всех одолеем, всех победим. Вы забыли, что с нами – могучий и ужасный АНТР?!

– Боже мой! Совсем забыл, Сир! Именно эта карта в нашей странной колоде – главная! Меня она очень сильно обнадёживает и утешает. Джокер есть джокер, как не крути, – БАРОН заметно повеселел и расслабился.

Вибрация земли нарастала, уже явственно слышались характерные для движущегося войска звуки: громкое и возбуждённое ржание лошадей, скрип повозок, лязг доспехов, зычные отрывистые команды. Наконец с запада показался арьергард армии.

Он представлял собою десяток всадников в лёгких блестящих доспехах, далее следовал знаменосец со стягом: на голубом фоне – красный дракон. По бокам от него ехали два тяжело вооружённых рыцаря, за ними ещё несколько рыцарей со штандартами, а потом – всадник на огромном вороном коне, в длинном алом плаще с чёрным капюшоном. Далее следовали не менее пяти-семи сотен конных рыцарей в тяжёлых доспехах, колона пеших воинов с копьями и луками, человек восемьсот – девятьсот, а может быть и тысяча, за ними – обоз. Шум, гам, пыль, звон металла о метал, крики, ржание лошадей…

Нас заметили, войско остановилось, пыль рассеялась под усилившимся ветром. К нам неторопливо приблизилось несколько конников в сияющих доспехах, за ними подъехал всадник под капюшоном. Я зачем-то накинул на голову свой капюшон, вышел вперед, прокашлялся.

– Приветствую вас, сударь. С кем имею честь? – скрипуче произнёс предводитель, приблизившись ко мне на расстояние нескольких шагов.

Надо было что-то ответить. Я слегка растерялся, напрягся и несколько занервничал, но меня быстро выручил БАРОН.

– Перед вами свита Графини Первой Провинции Первого Острова. Я её вассал, – Первый Горный Барон. А рядом со мною – Епископ Провинции. Кто вы, господа?

Всадник некоторое время молчал. Лицо его было скрыто капюшоном, огромный мощный конь стоял неподвижно, окружавшие его рыцари смотрели на нас угрюмо и настороженно.

– Я слышал о вашей крайне печальной истории, БАРОН. И вообще, много наслышан и о вас, и о ГРАФИНЕ. И мне даже было бы жалко вас и ГРАФИНЮ, но, к сожалению, должного участия к вам обоим я проявить не могу по одной простой причине: я нахожусь в состоянии войны с её дядей – Графом Третьей Провинции Второго Острова. Увы, увы… Война есть война. Она диктует свои законы, которые довольно суровы. Я вынужден вас всех пленить и взять в заложники. Очень удачная встреча, какой подарок судьбы! Мне кажется, что теперь дела наши пойдут намного успешнее. Надеюсь, что ваша, так называемая свита, не собирается оказывать нам сопротивления? – весело рассмеялся всадник.

БАРОН напрягся, слегка расставил ноги и взялся за рукоять меча. Видимо, настал мой черёд. Я выдвинулся вперёд, из-под капюшона глухо и требовательно спросил:

– Вы так и не представились, сударь. Это невежливо и нехорошо.

Во-первых, называйте меня Вашим Высочеством. Во-вторых, я не обязан вам представляться, так как нахожусь не на светском приёме, а на войне, и вы мои пленники. В данной ситуации определяющим фактором является сила, а она на моей стороне. Но, так уж и быть, – всадник покровительственно и вальяжно рассмеялся. – Я – Герцог Второй Провинции этого райского Острова. Он станет ещё более райским после того, как я расправлюсь с дядей уважаемой ГРАФИНИ. Кстати, слышал, что она необыкновенная красавица. Где же она, – гурия, нимфа, ангел во плоти? Я хочу удостовериться, что слухи о ней соответствуют действительности. Я, знаете ли, очень тонкий ценитель женской красоты. Знаток, гурман… ГРАФИНЯ украсит уже имеющийся у меня великолепный цветник.

Рыцари за спиной ГЕРЦОГА дружно загоготали. БАРОН аккуратно и бесшумно вынул меч из ножен. Всего на несколько пальцев. При определённом умении можно было без труда зарубить ГЕРЦОГА, но за ним – целая армия! Что делать с нею, как быть!?

Ну, что же, однако, недолго длилось моё странное «ИНКОГНИТО!». Жаль, очень жаль. Сколько нового и ценного мне ещё предстояло познать, находясь в этом весьма выгодном и скромном положении, но, видимо, – не судьба. Пришло время для лёгкой и ненавязчивой разминки. Для начала я решил попытаться мирным путём сгладить и выправить ситуацию в нашу пользу.

– Ваше Высочество! – я сделал шаг вперёд, слегка опираясь на ПОСОХ.

Свита ГЕРЦОГА насторожилась, сам он, повернув голову ко мне, благосклонно и неторопливо произнес:

– Слушаю вас, Ваше Преосвященство.

– Ваше Высочество! Полагаю, что вы несколько неправильно трактуете сложившуюся ситуацию. Мы не являемся вашими врагами, не находимся с вами в состоянии войны. Мы – подданные другого Короля, живем в другом государстве. Мы – мирные странники, не желающие никому вреда. Здесь оказались случайно, по воле судьбы. Как вам известно, существует Кодекс Путешественника, а над ним стоит ещё и более важный документ. Как вы знаете, имеются Законы и Подзаконные Акты. Согласно параграфу четвёртому статьи третьей части седьмой Основного Закона, вы не имеете права захватывать нас в плен. Давайте спокойно разъедемся.

О неведомой мне части третьей Основного Закона я упомянул наобум, вспомнив ГРАФИНЮ. Я не очень боялся ошибиться, так как ГЕРЦОГ явно не производил впечатления человека, изучающего по ночам юриспруденцию со свечкой на столе. Очевидно, он изучал в это время нечто совсем иное, понятно, что, у кого и где.

ГЕРЦОГ некоторое время пребывал в мрачном и задумчивом молчании, потом раздражённо произнёс:

– В чём-то вы, конечно, правы, Закон есть Закон, но он в данном случае всего лишь некое абстрактное понятие, которое, по моему мнению, я могу интерпретировать в соответствии со сложившейся ситуацией в данном месте и в данный момент. Война есть война! Увы, господа, право диктует сильнейший!

– Ваша точка зрения не оригинальна и мне понятна, но всё-таки Закон не является некоей абстракцией, он всегда достаточно конкретен. Его, конечно, можно толковать, но, только не выходя из его основных рамок, иначе он лишается смысла. Или Закон, или беззаконие! Другого, слава Богу, нам не дано, Ваше Высочество.

– Послушайте, Епископ! – уже не с раздражением, а со злобой в голосе произнёс ГЕРЦОГ. – Оставьте тягу к дискуссиям при себе. Поупражняйтесь в логике и в красноречии в каком-то другом месте, например, во время диспута в храме, а мне уж позвольте диктовать здесь и сейчас свои правила и законы!

– Ох, уж эти чёртовы феодалы, – пробормотал я себе под нос.

– Что вы сказали? О чём это вы там бормочите? – насторожился ГЕРЦОГ.

– Да так, ничего особенного. Я всего лишь молюсь, – усмехнулся я, а потом возвысил голос, окончательно входя в роль. – Вы не правы! Послушайте меня, неразумный сын мой! Именем Господа Бога нашего призываю вас внять голосу разума, проявить понимание и милосердие! Законы человеческие и Божьи едины! Кара за их нарушение грядёт и на земле и на небесах!

– Ха, ха, ха! – рассмеялся ГЕРЦОГ. – Бог высоко и далеко, а я рядом с вами! Связываться с такими святошами, как вы, не в моих правилах, но в отношении вас, если много будете говорить, могу сделать исключение. Ладно, я сегодня добрый, так и быть, отпущу вас с … Богом!

– Не богохульствуй, сын мой! Отец наш небесный везде и всегда рядом с нами! Он всё слышит и видит и воздаст каждому по делам и словам его! – уже без труда исполняя свою неожиданную роль, возмущённо и вполне искренне завопил я.

– Так, этот юродивый мне надоел! – ГЕРЦОГ нервно повернулся к своей свите. – Уберите его с глаз моих долой! Пусть катится куда подальше ко всем чертям! Всех остальных взять, пленить, под замок посадить. ГРАФИНЮ ко мне в карету!

Ну что же, на войне, как на войне… Пора сбросить скопившееся внутри меня странное и опасное напряжение. Пора, однако, ох, как пора…

– Знаешь что, засранец! – громко произнёс я, откидывая капюшон. – Иди-ка ты куда подальше со своим долбанным войском. Мне наплевать на тебя лично, на твой титул и на твоё воинство. Уж поверь, я имею право с тобою так разговаривать и свои возможности я тебе сейчас продемонстрирую. А что касается ГРАФИНИ, то смею уверить тебя, что она действительно прекрасна, обворожительна и, как ни странно, умна, но красота её отнюдь не предназначена для таких идиотов, подонков и уродов, как ты. Истинную красоту по настоящему могут оценить только люди благородные и чистые в своих помыслах и желаниях. Сейчас я медленно досчитаю до двадцати одного и вся твоя братия должна исчезнуть из моего поля зрения. Понял, вояка паршивый!

Моя речь произвела удивительное впечатление на всех присутствующих. За своей спиной я услышал потрясённые вздохи, охи, возгласы, затем смех. БАРОН побагровел и с большим удивлением воззрился на меня. У членов свиты ГЕРЦОГА сначала отвисли челюсти, а затем они все дружно зашумели, задвигались и схватились за мечи. Сам ГЕРЦОГ неожиданно для всех громко, весело и скрипуче рассмеялся.

– Ваше Преосвященство, ну вы и даёте! Вот это слог, вот это напор, вот это истинная смелость и неожиданное бесстрашие! Учитесь господа, – эти качества нынче так редки, особенно в такой мирной ситуации, а не на поле брани. Именно они определяет судьбу! Браво, браво! Пожалуй, даже после вашего заявления я не откажусь от мысли сохранить вам не только жизнь, но и свободу. Ещё раз – браво, браво! Езжайте, куда хотите, Епископ, но один. У меня есть правило, – священников не трогать. Я его нарушать не намерен, хотя, признаюсь, в отношении именно вас руки у меня чешутся очень и очень сильно. Вернее не езжайте, а идите. Человек вы, видимо, крепкий и выносливый, когда-нибудь и куда-нибудь дойдёте. Всех ваших так называемых воинов, я беру в плен. Мне лишние люди не помешают. За дворян возьму выкуп. БАРОНА придётся убить, служить он мне не будет. Это личность известная всем и очень опасная. Оставлять такого монстра в живых крайне непредусмотрительно. Будет мстить до конца своих или моих дней. ГРАФИНЮ я у вас, конечно же, заберу. Повторяю, она будет самым нежным и прекрасным цветком в моём всем известном цветнике!

Рыцари ГЕРЦОГА расслабились и снова заржали. Видимо, их господин был ещё тем шалуном!

– Господи, Боже мой! Милейший, ну что за поведение?! Где вы, однако, воспитывались!? – возмущённо произнёс я. – Я, возможно, и простил бы вам этот грубый тон, и вашу невежливость, и попробовал бы с вами всё-таки договориться, но вы сделали одну очень большую и непростительную ошибку.

– Какую же? – угрюмо поинтересовался ГЕРЦОГ.

– Вы слишком непочтительно и фривольно отозвались о ГРАФИНЕ. А это чревато самыми непредсказуемыми и печальными последствиями. Вы мне надоели. Придётся вас примерно наказать. Заранее приношу извинения за возможные жертвы.

– Что!? – захохотал ГЕРЦОГ. – Ну, вы даёте, святой отец! Уморили меня, однако!

Я, не торопясь, выдвинулся ещё на два шага вперёд. Рыцари немедленно сомкнулись дугой передо мною, прикрывая ГЕРЦОГА, и выхватили мечи из ножен. БАРОН, в свою очередь, молниеносно обнажил свой огромный меч, разрезал им воздух на две части и с лёгкостью трости закрутил клинок над собою по окружности, рассекая пространство на множество мельчайших частей и рождая весьма ощутимый ветер. Все присутствующие при этом действе притихли, весьма почтительно и уважительно посмотрели на славного воина.

– Да, мне бы сотню таких лихих парней и я бы завоевал весь мир, – печально произнёс ГЕРЦОГ.

– Я тебе не парень, а Первый Горный Барон Первой Провинции Первого Острова, старый хрен! Я – великий и непобедимый Мастер Меча, истребитель пиратов, гроза Южного Архипелага! Вызываю тебя на бой! Надеюсь, хотя бы капля мужества и частица чести в тебе остались!? – пророкотал БАРОН, вонзив меч в землю, которая при этом весьма заметно и ощутимо вздрогнула и заколебалась.

При виде такой картины у меня аж холодные мурашки пробежали по коже, у всех остальных, очевидно, – тоже.

– Ну что вы, БАРОН, я же не самоубийца. Да и мне ли связываться с каким-то провинциальным идиотом! Взять их! – вконец потеряв учтивость, завизжал ГЕРЦОГ.

– Это ты зря! В этом, кретин, твоя трагическая и глупая ошибка! – я печально улыбнулся и рявкнул. – ЗВЕРЬ!

Пёс материализовался мгновенно и совершенно неожиданно для всех. Перед войском ГЕРЦОГА возникло огромное чёрное чудовище. Пасть его была широко раскрыта. Между ужасными, длинными и белоснежными клыками свисал ярко красный язык, по которому густым потоком текла мутная и тягучая слюна. Жгуты мышц перекатывались под искрящейся и дымящейся шерстью. Глаза, налитые кровью, потеряли свою обычную, такую привычную для меня безмятежную жёлтую сущность, и злобно, со страшной гипнотизирующей силой воззрились на ГЕРЦОГА.

Он сначала побледнел, потом побагровел, затем окаменел, а после всех этих метаморфоз с трудом пришёл в себя и безнадёжно и изумлённо воскликнул:

– АНТР?! Не может быть!!!

– АНТР!!! – раздался общий панический вопль.

Пёс вытянулся в струну, поднял голову к небу, протяжно и страшно завыл, сгущая и концентрируя вокруг себя воздух, который после этого мелко, зловеще и часто завибрировал: