Текст книги "О, Путник!"
Автор книги: Александр Арбеков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 92 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. «БЕРЕГА»
Немногие среди людей достигают противоположного берега. Остальные же люди только суетятся на здешнем берегу.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Что же вешняя дымка,
Неужели медлит с приходом?
Горных речек я слышу
Голоса: едва пробиваясь,
Сочатся они между скал.
Я задумчиво стоял перед стеллажами с книгами в библиотеке замка БАРОНА. Книг было много. Они покоились на полках аккуратными и стройными рядами. Запах пыли почти не ощущался, следовательно, за состоянием библиотеки кто-то тщательно и ежедневно следил.
Ах, БАРОН, БАРОН!? Где же ты, чем занимаешься, как сложилась твоя судьба за эти последние полтора месяца после того, как я покинул Второй Остров? Жив ли ты вообще? Как бы я хотел сейчас увидеть тебя рядом с собою, внимательно посмотреть тебе в глаза, задать пару-тройку вопросов. Кто ты такой, БАРОН? Кто есть я? Случайно ли ты оказался на моём пути? Что нас связывает в этом мире, а скорее всего разъединяет?
– Сир, я нашла книгу какого-то Франка! – раздался возбуждённый голос ГРАФИНИ откуда-то из под потолка. – Боже, как он точно, ёмко, умно и проникновенно пишет! Кто он такой?
– Как его зовут? Ну, каковы его инициалы? – раздражённо и невесело отозвался я. – Их столько было, этих Франков…
– Франк С. Л., Сир!
– Кажется, – это какой-то религиозный русский философ. Ну и что же он такого умного и проникновенного написал?
– Сир, а что такое – «русский философ»? Кто это такой? – спросил ПОЭТ из другого конца зала.
– Это обычный философ, но не совсем в своём уме. Примерно так, – усмехнувшись, ответил я. – ГРАФИНЯ, и, всё-таки, что же вас заинтересовало в творчестве этого Франка С. Л.?!
– Он пишет о некоем Гёте. А кто такой Гёте, Сир?!
– Великий немецкий поэт, философ, учёный. А он здесь причём? – недоумённо спросил я.
– Сир, а что такое «немецкий поэт»? Кто это такой!? Что он написал!? – снова раздался вопрошающий голос ПОЭТА.
– Немецкий поэт – это почти то же, что и русский поэт, но излагает свои мысли он намного тяжелее, суше, заумнее и нуднее, понятно?! – крикнул я, начиная нервничать. – Если вы прочтёте главный труд Гёте «Фауста» внимательно, вдумчиво и до конца, делая соответствующие пометки на краях страниц, то можете смело считать себя очень терпеливым и вдумчивым человеком, а так же истинным интеллектуалом и героем. А вообще, Гёте был очень противоречивой натурой. В разные периоды своей долгой жизни он был то глубоким романтиком и меланхоликом, то бунтарём и скептиком, то гулякой, бабником, выдумщиком, придворным устроителем балов, маскарадов и пикников. Одно время он занимал пост государственного министра, долгие годы провёл, изучая различные науки. Потом, наконец, утихомирился, оставил в прошлом эмоциональность и бунтарство, его идеалом стали сдержанность, самоконтроль, уравновешенность и гармония. Я думаю, что этот удел рано или поздно уготован многим из нас.
Я подошёл к ГРАФИНЕ, которая бесстрашно сидела на самом верху библиотечной лестницы, беззаботно болтая над зияющей внизу пустотой своей прелестной, маленькой и босой ножкой.
– Можно, я поцелую ваши соблазнительные пальчики на ногах, моя прелесть? И пяточку? А потом всё остальное?
– Нет, нельзя! – строго ответила ГРАФИНЯ.
– Почему же?
– Не то место, Сир! И не то время, и не то настроение!
– Ладно… Ну, так что же вы там вычитали, сударыня? – попытался я заглянуть ей под платье.
– Вот, послушайте, Сир! – девушка положила на колени книгу, подпёрла кулачком щёку и прочитала. «Гёте, прозванный «баловнем судьбы», проживший исключительно долгую, счастливую и плодотворную жизнь, обладатель редчайшего дара – умения сочетать творческую энергию, безмерное трудолюбие и могучую самообуздывающую силу воли с жаждой и способностью испытать все жизненные наслаждения, упиться всеми радостями жизни, – этот избранник человечества под конец своей жизни признавался, что за 80 лет жизни он изведал лишь несколько дней полного счастья и удовлетворения; и он испытал на себе неизбежную трагику человеческой жизни, он поведал, что сущность жизни узнаёт лишь тот, кто в слезах ест свой хлеб и в тоске и кручине проводит бессонные мучительные ночи и что судьба утешает нас лишь одним неустанным припевом: «Терпи лишения»… Если такова жизненная мудрость счастливца человечества, то какой итог должны подвести все остальные менее удачливые и одарённые люди, со всей их немощностью, со всей тяжестью их жизненной участи, со всеми внутри раздирающими их противоречиями и затуманивающими их пути духовными слабостями? Все мы – рабы слепой судьбы, слепых её сил вне нас и в нас. А раб, как мы уже знаем и как это ясно само собой, не может иметь осмысленной жизни…».
В библиотеке было очень тихо и покойно. В плотно закрытые, мозаичные, узкие двойные окна не проникало ни единого звука. Слегка и сладко пахло слежавшейся бумагой и чуть терпкой пылью, которую никогда нельзя до конца истребить, потому что пыль – это вечная субстанция, это воспоминание о живом, воплощённое в мёртвом.
ПОЭТ напряжённо молчал где-то в отдалённом углу. ГРАФИНЯ по-прежнему качала ножкой над пустотой и задумчиво смотрела на меня.
– Да, очень близко к Буддизму, – пробормотал я и вдруг осознал, что голова моя всё больше и больше наполняется всё новыми и новыми знаниями.
Они, конечно же, до поры до времени таились в каком-то её самом укромном, тёмном и потаённом уголке, но мне вдруг на мгновение показалось, что в действительности знания существуют вне меня, и я получаю их по прихоти и велению кого-то, кто распоряжается ими во внешнем мире!
ГРАФИНЯ продолжала пристально рассматривать меня с высоты.
– Кто ты ПУТНИК? Кто ты есть? – почти пропела она, усмехнулась, захлопнула книгу, положила её на место.
– Если бы я знал, кто я есть, то уже давно всё было бы по-другому. Я не слонялся бы слепо и бессмысленно по этим чёртовым Островам, не суетился бы и не мучился, не делал бы глупостей, не совершал бы ошибок, – печально произнёс я. – Но даже без этого главного знания, – осознания самого себя, я готов в любую секунду плюнуть на всё, бросить всё и уйти чёрт знает куда, потому что я очень устал от суеты и маеты. Но есть, к счастью, или, к сожалению, одна существенная причина, которая не позволяет мне сделать это, – я усмехнулся и посмотрел на ГРАФИНЮ.
– И что это за причина, Сир? – раздался насмешливый голос ПОЭТА.
– В последнее время в нашем кругу стало модно задавать риторические вопросы. Каков вопрос, таков и ответ. А ответ мой – молчание. Догадайтесь сами.
– И всё-таки? – спросила ГРАФИНЯ. – Я сейчас далека от риторики.
– Что в этом мире может держать в узде мужчину более, чем честолюбие и любовь к женщине? Последнее чаще всего перевешивает первое.
Я подошёл к нижней полке, взял с неё книгу, прочитал вслух название:
– «Марина Цветаева. Сборник стихов». Прекрасная русская поэтесса! На какой странице открыть мне эту книгу, сударь!? – крикнул я в пространство, обращаясь к невидимому ПОЭТУ.
– Пусть будет двадцать первая!
– Почему именно так!?
– Семёрка – просто число Бога, три семёрки – число сильного Бога! – весело ответил ПОЭТ.
– «Императору – столицы, барабанщику – снега», – лениво прочитал я и поражённо осёкся.
– Великолепно, Сир! То, что надо, в самую точку! А ещё!?
Я полистал книгу и прочитал:
– «Все женщины ведут в туманы».
Наступила задумчивая, глубокая и томная тишина. Тонкие лучики солнца из окна наискось пронзали плотный, ленивый, иллюзорный сумрак библиотеки, словно плавающей в каком-то другом измерении.
– «Все женщины ведут в туманы». Боже мой, как хорошо сказано, – чуть хрипловатым и тягучим голосом, от которого я схожу с ума, сказала ГРАФИНЯ.
– Да, великолепная метафора, – сухо произнёс ПОЭТ.
– Кто такая эта женщина, ну, Цветаева? – спросила ГРАФИНЯ.
– Женщина, как женщина, – глухо ответил я. – Талантливая поэтесса, «одинокая духом», сука и стерва, демон и ангел, мечтательница и романтик, отринувшая от себя реальную действительность и не совладавшая с нею. Не совсем нормальная, как и любая из неординарных созданий, дура и умница одновременно. Кстати, жизнь её закончилась довольно трагично и печально.
– И как же? – спросила ГРАФИНЯ.
– Цветаева покончила жизнь самоубийством.
– Сир, а разве можно быть дураком и умным одновременно? – раздался сухой и резкий голос ПОЭТА.
– Я не сказал – «дурак и умный»! – также сухо ответил я. – Вы невнимательны, сударь!
– Простите, Сир.
– Да что здесь прощать или не прощать! Суть не в этом! Я сказал, что Цветаева была «дурой и умницей одновременно»! Теперь понятно?
– Ваше Величество, а нельзя ли раскрыть данную мысль более полно и глубоко? – донёсся с высоты насмешливый голос ГРАФИНИ.
– Извольте… Мужчина априори не может быть глупцом и умником одновременно. Это исключено… Женщина же может.
– Почему, Сир?
– Потому что в женщине очень много эмоций, которые, причудливо переплетаясь, всё время кипят, мечутся туда и обратно, рождают хаос в мозгу. Иногда всё приходит в норму, рациональное и логичное обретают равновесие с иррациональным и нелогичным. Тогда женщина мыслит здраво и, при наличии определённых способностей, заложенных в ней природой, может проявить недюжинный ум. Но большую часть своей духовной жизни женщины всё-таки проживают в тёмных областях, где царствует иррациональность и отсутствует логика.
– Довольно спорные рассуждения, Сир! – донеслось с высоты. – А почему у мужчины это происходит не так?
– А потому, сударыня, что умный мужчина, даже полностью задавленный бременем эмоций, всё равно остаётся умным! Умная женщина в этой ситуации становится дурой, а неглупая женщина превращается в полную дуру!!!
В зале снова воцарилась вязкая и недоумённая тишина.
– А вообще, я считаю Цветаеву прекрасной поэтессой, несмотря ни на что. Не только русской, кстати. Любой талант принадлежит всему человечеству.
– Снова «русская»? – спросила ГРАФИНЯ.
– Да, снова и опять, – напряжённо ответил я. – Ты знаешь, мне кажется, что я тоже русский. Всё чаще и чаще я вижу перед собою необъятные заснеженные просторы России. Почему именно России? Не знаю, но чувствую это всей своей сущностью. Меня тянет к ней страстно и неудержимо.
– Кто ты, ПУТНИК, где ты жил, как попал ты в этот мир? – снова задумчиво почти пропела ГРАФИНЯ, покачивая своей прелестной ножкой.
– Чёрт его знает, где и как! – я снова полистал книгу, вздрогнул, когда передо мною внезапно появился ПОЭТ, неожиданно возникший из ниоткуда. – Вот послушайте! «Не стыдись страна Россия, ангелы – всегда босые». Как чудесно сказано! А?!
– Мне больше не стоит заходить в эту библиотеку, Сир, – печально произнёс ПОЭТ. – Шекспир, Гёте, Бернс, Пушкин, Гейне, Байрон, Лермонтов, Китс, Бодлер, Тагор, Хайям… Им нет числа. Сколько гениев. Как всё это печально и смешно… Правильно Вы сказали про наши Острова. Бродим мы по ним, возимся, извините, в дерьме, как куры, что-то в нём выискиваем, надеясь отыскать какие-то драгоценные крупицы из того, что было случайно проглочено кем-то или чем-то большим и могучим за огромным пиршественным столом. А настоящая жизнь проходит где-то мимо нас, существует помимо нас. И всё в ней уже давно познано и осознано. Всё написано и переписано. Всё сказано и пересказано. И нечего изобретать велосипед. Не знаю, что это такое, – «велосипед», но смысл понятен и без осознания данного предмета.
– ГРАФИНЯ, мой Летописец всегда был склонен к хандре и даже к депрессиям. Я его тонкую натуру понимаю и всю оседающую в ней муть ему прощаю, но многие его сентенции носят уж слишком пессимистический и спорный характер, и с ними я согласиться не могу, – ухмыльнулся я.
ПОЭТ мрачно поморщился, подошёл к полке, взял какую-то книгу, стал неторопливо её листать. Я сел на стул, вальяжно закинул ногу за ногу и продолжил:
– По поводу Островов он прав и не прав. Допустим, стоим мы на провинциальной маленькой станции, освещаемой одиноким слабым фонарём. Восторженно созерцаем проносящиеся мимо сияющие, горящие огнями поезда, и нам кажется, что вот сейчас один из них вдруг случайно остановится, сядем мы в него, лихо понесёмся куда-то вперёд, приобщимся к большой, загадочной и полной всяческих возможностей жизни, и всё изменится! Да ничего подобного! Обман это, иллюзия полная… Жизнь везде одна и та же: что в большом шумном городе, что в маленькой тихой деревне. Если внутри тебя нет гармонии и понимания простоты и суетности бытия, то нигде ты не найдёшь удовлетворения и покоя. Нигде! Привыкнешь через пару недель к этому самому большому городу, и будет он вызывать у тебя такое же отвращение, которое ощущал ты в своей бедной деревеньке. Везде и всегда – всё одно и то же!
Я прошёлся вдоль полок, задумчиво провёл рукой по корешкам книг.
– А какого мнения придерживаетесь вы, сударыня, по поводу наших прекрасных, волшебных, удивительных Островов!? – я весело и исподлобья посмотрел на ГРАФИНЮ.
– Сир, я полностью с Вами согласна. Было бы счастье и гармония, а где оно: в хижине, во дворце, в лесной чащобе или в бесконечной степи, на берегу моря или в пустыне, – какая разница! Я не думаю, что в этом самом, упомянутом ПОЭТОМ, большом мире люди более счастливы или несчастливы, чем мы с Вами сейчас на Первом Острове. Любой мир, даже самый большой, необычный и разнообразный, – всего лишь ОСТРОВ в безбрежном Океане Вечности, не более того. Все Острова на этом свете отличаются друг от друга только размерами. Вот и вся суть!
– Хорошо сказано, сударыня, – усмехнулся я. – «Любой мир – всего лишь ОСТРОВ в Океане Вечности». Ну-ка, Летописец вы наш, внесите эту фразу от лица ГРАФИНИ в Цитатник! Как замечательно и поэтично сказано, однако!
Девушка весело и звонко рассмеялась.
– Спасибо, Сир, Вы очень добры ко мне! А скажите мне, что такое «поезд»? Ну, тот, который «проносится мимо, сияя и горя огнями?».
– Как вам объяснить… Это такая большая самодвижущаяся повозка, вернее, карета, вернее, несколько карет, соединённых вместе, которые проносятся и сияют. Понятно? Нет? Ну и Бог с ними, с поездами. На этом я предлагаю закончить нашу затянувшуюся интеллектуальную экскурсию в данную библиотеку. Пора возвращаться к обыденной жизни. Прочь из этого эфемерного мира фантазий, иллюзий и словоблудия, запечатанного в хрупкие и мёртвые страницы! Хочу на воздух! Хочу реальности, хочу простора, хочу неба! Хочу Звизгуна, в конце концов!
– Сир, позвольте напоследок прочитать Вам одно стихотворение, – сказала ГРАФИНЯ, грациозно и легко спускаясь с лестницы.
– Только одно, милая, только одно, – устало произнёс я.
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
– Тютчев… Гениально, проникновенно, отточено. Произнесено раз и навсегда, лучше не скажешь, – пробормотал я, а потом посмотрел на ПОЭТА и глухо произнёс. – Знаете, я вас всё-таки в чём-то понимаю и вам сочувствую. Действительно, вроде бы всё до вас уже сказано, написано и переписано тысячу раз. Но не беда, не грустите. Процесс творчества бесконечен, беспрерывен, а если он и прерывается, то через некоторое время успешно возобновляется. Мы же уже эту тему неоднократно обсуждали. Чёрт с вами, возьмём для примера вашего любимого Сократа. Как-то и где-то выдал он свой очередной афоризм, произнёс нечто гениальное. Прошло десять-двадцать или сто-двести лет и кто-то, где-то, ничего не зная о Сократе, или забыв о нём, находясь на другом конце земли, особо не напрягаясь, произнёс то же самое, ну, может быть в несколько иной форме, интерпретации. И то, что он сказал, стало великим откровением для массы его современников. Понимаете мою мысль?
– Конечно, Сир, – ГРАФИНЯ подошла ко мне и погладила по щеке. – А ещё через сто-двести лет кто-то другой где-то скажет то же самое, но несколько иначе. И так до бесконечности по кругу.
– По расширяющемуся до бесконечности кругу, – усмехнулся я.
– По расширяющемуся? – ГРАФИНЯ ещё раз коснулась моей щеки.
– Существует такой очень наглядный и простой пример, – я, не торопясь, снова прошёлся вдоль полок. – Представим процесс познания следующим образом. Есть некий круг, в котором постепенно накапливаются знания. За его границей находится огромная тёмная зона непознанного. По мере проникновения в эту зону, захвата из неё новых знаний, то есть, – осуществления процесса познания, площадь внутри круга всё больше и больше расширяется. А что происходит с площадью вне круга?
– Она сужается, – задумчиво пробормотала ГРАФИНЯ.
– Да, нет, сударыня! – раздался голос ПОЭТА. – Я думаю, что зона непознанного также всё увеличивается и увеличивается.
– Но, извините! – фыркнула девушка. – Когда-нибудь круг до такой степени расширит свои границы, что упрётся во что-то и познание прекратится. Это как степной или лесной пожар. Они молниеносно пожирают всё, способное гореть, вокруг себя, разрастаются и разлетаются под сильным ветром, но, в конце концов, их обязательно остановят или пустыня, или река, или море, или горные ледники. Всё в этом мире конечно.
– А вот здесь вы, милая, ошибаетесь, – сказал я. – Круг познания нельзя сравнивать с банальным пожаром и ограничивающими его природными факторами. Этот круг, в отличие от реального пожара, всего лишь абстракция, существующая в наших головах. Он создан нашим воображением для наглядности, не более того! Сознание, мысль, разум – это нематериальные, духовные, неосязаемые явления, до сих пор мало изученные. Но они всё же являются конкретным результатом работы человеческого мозга. Он вполне материален, осязаем. Принципы его функционирования, его строение гораздо более понятны и объяснимы. Мозг можно пощупать, разрезать, подвергнуть различным анализам и исследованиям. Другое дело – мысль, душа, сознание. Короче, процесс познания осуществляется на границе физического и метафизического миров. Оно безгранично, вечно, бесконечно и будет существовать и расширяться до тех пор, пока человек или человечество живы. Ладно… Закончим обсуждать данную тему. Что-то я устал от необыкновенного умственного напряжения! – усмехнулся я и наугад взял с полки массивную книгу в чёрном с позолотой переплёте, открыл её и прочитал:
– «Гёте. Собрание сочинений».
– Сир, Вам не кажется, что здесь попахивает мистикой? – удивлённо спросил ПОЭТ. – Как это Вы совершенно случайно наткнулись на того самого Гёте? Не может быть такого совпадения!
– Вся наша жизнь – это череда случайностей, одетых в мистические наряды, – задумчиво произнёс я, листая книгу.
– Сир, прочитайте нам что-нибудь из Гёте, – попросила ГРАФИНЯ.
– Жаль, что в этой книге почему-то нет «Фауста», – удивлённо сказал я. – Да не беда. Вот, послушайте. «Жизнь человека подобна стратегии. Мы начинаем в ней разбираться, только когда поход окончен». Каково, а! Как точно сказано! А вот ещё. «Когда боги являются людям, последние их обычно не узнают».
ГРАФИНЯ и ПОЭТ дружно засмеялись.
– И ещё. «Человек познаёт сам себя только в той мере, в какой он познаёт мир», – я захлопнул книгу, поставил её на место. – Всё, господа! Считаю необходимым подвести черту. А вообще, я лично считаю познание бесконечным, а вот Вселенную – всё-таки конечной, и никто не убедит меня в обратном, чёрт побери! Всё, на этом дискуссия закончена! Собственно, дискуссии, как таковой-то и не было. Чего это я вдруг так разгорячился и разошёлся!?
– Сир, разрешите прочитать Вам ещё кое-что, ну, уделите нам несколько минут внимания, прошу, – умоляюще посмотрел на меня ПОЭТ. – Когда мы ещё здесь побываем!? Завтра ведь в поход!
– Валяйте…Действительно, такая библиотека, возможно, единственная в своём роде на этих Островах. Может быть, мы её больше никогда и не увидим. Кто знает, кто знает…
– Сир, автора зовут Конфуций. «Беседы и суждения». Вам это имя знакомо? – ПОЭТ как-то загадочно и странно посмотрел на меня.
– Конфуций Кун-цзы. Великий китайский философ. Его учение фактически стало основой специфически-китайского образа жизни, оно очень много значит для китайской цивилизации.
– Сир, – уже традиционный вопрос в таких случаях, – сказала ГРАФИНЯ. – А кто такие «китайцы»?
– Почти те же, что и японцы, но не совсем. Китайцев намного больше. Живут эти народы неподалёку друг от друга.
– Благодарю Вас за крайне исчерпывающий и вполне понятный ответ, – засмеялась девушка.
– Так что там говорил Конфуций? – повернулся я к ПОЭТУ. – Кстати, его книга «Беседы и суждения» очень похожа на наш «Имперский цитатник», не находите?
– Сир, может быть наоборот?
– Что наоборот?
– «Имперский цитатник» напоминает «Беседы и суждения», Сир, – усмехнулся ПОЭТ.
– Да, вы правы, – засмеялся я. – Возьмите эту книгу, ну и ещё что-нибудь подобное с собой. Пригодится… Небольшой плагиат нам не помешает. Обещаю вам, что в «Имперском цитатнике» мысли Конфуция не всегда будут преподноситься, как мои. Пятьдесят на пятьдесят. Так что вы хотели прочитать?
– Послушайте, Сир. «Единственная настоящая ошибка – не исправлять своих прошлых ошибок». Вот ещё. «Человек расширяет Путь, а не Путь человека». И ещё. «Совершенно мудрого человека я не видел. Увидеть благородного мужа – этого достаточно. Доброго человека я не видел. Увидеть обладающего постоянством – этого достаточно».
– Прекрасно сказано, – сказал я. – По поводу исправления прошлых ошибок я с Конфуцием полностью согласен. А что касается Пути, то здесь бы я с ним с удовольствием и аргументировано поспорил. Насчёт того, кто кого расширяет и в какой степени, можно дискутировать очень долго. Мне кажется, что и Человек расширяет Путь, и тот расширяет Человека. Впрочем, может быть я и не прав, не так понял мудреца… Но хватит болтовни. Готовьтесь к отъезду, господа. Второй Остров нас ждёт не дождётся. Как же мне хочется увидеть БАРОНА и задать ему всего лишь один и очень простой, но в то же время сложный вопрос! Вы не представляете, как хочется!
– Сир, и каков же этот вопрос? – спросила ГРАФИНЯ.
– Я посмотрю БАРОНУ в глаза и спрошу у него следующее, – глухо ответил я. – «Кто вы такой?». И не более того!
– А если наш друг ответит Вам, что он – Первый Горный Барон Первой Провинции Первого Острова, подданный Императора Трёх Островов, начальник Императорской Личной Гвардии и Тайной Службы Его Величества, Первый Мастер Меча на двух Островах? – насмешливо произнесла ГРАФИНЯ.
– Если он мне так ответит, то я сразу же лично отделю его буйную голову от бренного тела, и никакое мастерство владения мечом во время этой процедуры ему не поможет, – злобно процедил я сквозь зубы.
В библиотеке снова воцарилась тишина. На этот раз она была неприятной, мрачной и тяжёлой.
– Сир, я ещё немного побуду здесь, – печально произнёс ПОЭТ. – Собраться в дорогу я всегда успею. Что там собираться!? А вот такую библиотеку, как Вы правильно сказали, я могу уже больше никогда и не увидеть.
– Ради Бога… Поваляйтесь вдоволь на этом чудесном и необъятном сеновале знаний, встряхните мозги, – усмехнулся я. – А насчёт того, что я говорил… Мало ли что я подчас плету. Выше голову, больше оптимизма! Вернёмся мы ещё в эти прелестные места, не сомневайтесь! Почитаем и Гёте, и Флобера, и Аристотеля, и Пушкина, и Кафку, и Шекспира, и Хайяма, и многих иже с ними, я вам это обещаю! Прорвёмся, всё преодолеем!
Мы с ГРАФИНЕЙ вышли из библиотеки, в молчании прошествовали по коридорам мимо салютующих нам Гвардейцев, поднялись на центральную башню замка, одновременно и полной грудью вдохнули свежий, насыщенный запахом осенних деревьев и трав, воздух. Возвращение к чудесной, ясной и абсолютно понятной и приятной реальности из фантазийной полутьмы библиотеки было подобно всплытию теряющего воздух ныряльщика из загадочных и сказочных, но тяжёлых вод океана на обыденную и привычную, но спасительную поверхность.
Погода по-прежнему была великолепной. Небо потеряло свою утреннюю, прозрачно-голубую лёгкость и неожиданно обрело какую-то необычную глубину, окрасилось в тёмно-синий цвет. Поросшие густой растительностью горы пестрели яркими цветами и их оттенками, среди которых всё-таки преобладал зелёный, принадлежащий в основном соснам, елям и можжевельникам.
– Как хорошо, дорогой! – воскликнула ГРАФИНЯ, тесно прижавшись ко мне всем телом.
– Ах, ты моя лебёдушка ненаглядная, как же я тебя люблю, моя птичка райская, – весело ответил я и поцеловал девушку в губы, потом в шейку и в прелестное маленькое ушко.
ГРАФИНЯ счастливо засмеялась, слегка оттолкнула меня от себя и грациозно закружилась в каком-то лёгком и воздушном танце. Я расслаблено и томно наблюдал за нею, облокотившись спиной на основание бойницы и опершись руками на ПОСОХ. Как хорошо, ах как хорошо!
Мне в голову в очередной раз пришла предательская, но вполне понятная и естественная в данной ситуации мысль: «А может быть плюнуть на все эти завоевания, походы, тяжёлые раздумья, интриги? Не пора ли остановиться, успокоиться?». Но неумолимая, мудрая и холодная старуха-судьба, верная своему долгу в любой ситуации, следуя, как всегда, логике и здравому смыслу, безжалостно отмела эту мысль в сторону. «Назвался груздем, – полезай в кузов, милок!» – насмешливо прокаркала она и строго погрозила мне корявым и жёстким пальцем. Я вздохнул и в очередной раз ей подчинился.
Между тем ГРАФИНЯ закончила свой чудесный танец. Я весело захлопал в ладони и крикнул:
– Браво, брависсимо!
Девушка изящно поклонилась мне, счастливо засмеялась. Я сделал лёгкое движение ей на встречу и тут вдруг неожиданно, но мгновенно, уловил опасность, грозящую мне сзади! Я максимально ускорился, молниеносно развернулся на месте и увидел быстро приближающуюся ко мне стрелу. Она была довольно длинной, следовательно, выпущенной из лука мастеров Первой Горы. Полёт стрелы был направлен мне в грудь. Я стал отклоняться, рассчитывая легко пропустить её мимо себя, но краем глаза увидел на лини выстрела ГРАФИНЮ.
Девушка стояла неподвижно, недоумённо глядя на меня. Стрела должна была её поразить, в этом у меня не было никаких сомнений! Я моментально взмок, на краткий миг мною овладела паника, но я молниеносно погасил её, ещё больше ускорился и перехватил левой рукой почти потерявшую свою скорость стрелу в тот момент, когда она тяжело, медленно, разочарованно, но всё равно хищно заканчивала пролетать мимо моего лица.
Сквозь перчатку я почувствовал сильное тепло, ещё раз развернулся на месте, вышел из состояния ускорения и брезгливо бросил стрелу на каменный пол, как убитую, но всё равно вызывающую отвращение ядовитую змею. Потом я подхватил ГРАФИНЮ за талию и быстро шагнул с нею под защиту крепостной стены, хотя чувство опасности из моего подсознания уже исчезло и пока не желало возвращаться вновь.
Я осторожно посмотрел в амбразуру, досадливо крякнул. Горы, буйно поросшие растительностью, могли скрыть в ней целую сотню лучников. Чёрт возьми, да что же это такое происходит!? Кем являются эти загадочные, неизвестно откуда появляющиеся стрелки!? Почему они так настойчивы!? Кто ими руководит!? Вроде бы враг на этом Острове разбит, кругом воцарились мир, благодать и тишина. Ничего не понимаю!
Я не сомневался, что все пять покушений на меня: два первых – около замка ГРАФА, третье – на море во время появления трёх Ускоренных, четвёртое – во время сражения с пиратами на суше, и пятое – здесь, сейчас, являются звеньями одной цепи, спланированы одним и тем же лицом. Но зачем, с какой целью? Ведь этому таинственному организатору должно быть хорошо известно, что стрельба по мне ни к какому ощутимому результату не приводит. А вдруг ему это неизвестно? Почему не допустить данный вариант? И вообще, два покушения в принципе закончились успехом. Мне были причинены достаточно тяжёлые ранения, два раза я даже терял сознание и был на некоторое время лишён возможности продолжать сражаться и сопротивляться.
Самое досадное состоит в том, что я до сих пор в полной мере и до конца не осознал, какие силы мне противостоят. Ну, РЕГЕНТ и пираты, – с ними всё понятно. Ну, МАГИСТР и какой-то КООРДИНАТОР… С этими особой ясности нет, но думаю, что скоро я с ними разберусь. Знания об их сущности затаились где-то в глубинах моей памяти, но я их, голубчиков, скоро вытащу на свет Божий. Этого, кстати, очень боится МАГИСТР. Что-то подсказывает мне, что когда-то я был каким-то образом связан с той организацией, интересы которой представляет МАГИСТР.
Да, существует ещё кто-то, тот, кто пускает в меня с неба молнии или энергетические пучки, волны, разряды, – какая разница, как их называть! Суть от этого не меняется. Какие-то шары… Что за Шары?! Здесь ситуация конечно намного сложнее, и возрождённая память навряд ли мне поможет. Ведь даже сам МАГИСТР, существо как бы высшего порядка, признался, что не знает, откуда эти ребята взялись и кто они такие!
Так или иначе, встаёт вполне закономерный вопрос: «А какого чёрта я им всем сдался!?». Брожу по этим долбанным Островам со ЗВЕРЕМ и ПОСОХОМ, никого особо не трогаю. Ну, вернее, кое-кого трогаю, но это происходит, так сказать, на микро уровне. Какое дело орлу, парящему в небе, до муравья, снующего между травинок на земле!? А может быть я вовсе и не муравей, а, допустим, какой-нибудь суслик, сурок или заяц? Весьма лакомая добыча. А вдруг я – тигр или лев!?
Кстати, присутствует во всём этом раскладе и легендарный Медведь, который свалился мне на голову из той огромной чёрной воронки с неба. Чьим порождением он является? Чёрт его знает! Скорее всего – МАГИСТРА и КООРДИНАТОРА. Их стиль… Ускоренный Медведь ассоциируется у меня в голове больше с этими деятелями, чем с ребятами, мечущими молнии. Вот, собственно, и все, кто мне противостоят. Возможно, есть кто-то ещё, до сих пор в полной мере себя не проявивший, могущественный, тайный. Организатор, кукловод, режиссёр…
Кто же эти стрелки? Судя по всему, мне противостоят люди с Островов, местные, так сказать. Никаких молний, никаких появлений и исчезновений в кругах света, никаких признаков способности к ускорению. Арбалеты, луки, стрелы, – вот собственно и всё! Да нет, отнюдь не всё. Конспирация, бесстрашие, мастерство, хладнокровие… Много это или мало? Очень ценные качества в условиях средневековья. А вообще, какая разница, проявляются ли эти свойства во время средневековья, в битвах первой и второй мировых войн или при освоении космоса!? Они ценны всегда, во все времена и в любом месте, чёрт возьми! Стоп, стоп!!! Первая и вторая мировые войны… Я вспомнил всё то, что о них знаю! Превосходно! Но как много ещё в моей бедной голове всяких вопросов! Да, как всегда – вопросы, вопросы, вопросы… Когда же я начну получать на них хоть какие-то более-менее исчерпывающие ответы!? Ну, кое-какие я уже, собственно, получил!
Я досадливо скрипнул зубами, улыбнулся притихшей и находящейся в полной неподвижности ГРАФИНЕ, поцеловал её в плечо, посадил на скамейку, стоящую около стены, подошёл к стреле, задумчиво посмотрел на неё. Пора собираться в поход. Второй Остров ждёт. Как пройдут плавание и высадка на него, какова там ситуация, хватит ли нам сил для победы? А потом ведь во весь свой исполинский рост встанет другая неприятная проблема – Третий Остров! Бог мой, я не имею никакого желания не только его завоёвывать, но не хочу даже о нём вспоминать и думать! Тьфу, тьфу, тьфу… А, вообще, существует ли он всё-таки на самом деле? Кто его знает, кто его знает…
