Текст книги "О, Путник!"

Автор книги: Александр Арбеков

– Вы совершенно правы, Сир, – согласился ГРАФ. – А кто возглавит в наше отсутствие резервные войска? У меня имеется несколько достойных кандидатур, ну, например, брат моей жены.

– Ну, нет! – усмехнулся я. – Обойдёмся без кумовства. Для того, чтобы не вносить смуту в наши пока ещё стройные ряды, считаю целесообразным назначить командиром резервной армии, сосредоточенной в каком-то одном месте, а лучше в двух-трёх местах, кого-либо со стороны, ну, например, БАРОНА. Пусть он пока совмещает две должности. Человек он опытный, рассудительный.

Мои судьбоносные для будущей Империи размышления внезапно прервала запыхавшаяся и раскрасневшаяся ГРАФИНЯ.

– Сир! Не хотите ли пригласить даму на танец?! Ах, какой замечательный бал, как давно я не веселилась!

Ну до чего же хороша, – моя милая и юная бестия! Глазки цвета изумруда сияют. Волосы растрёпаны, щёчки пылают, грудь в глубоком декольте волнительно вздымается в такт учащённому дыханию! Ах, какие тонкие и длинные пальчики! Ах, какая нежная шейка! Ах, какая упругая и соблазнительная попка! Прелесть, просто прелесть!

– Милая, я бы с большим удовольствием! Но, к великому сожалению, я не танцую! Увы… Ну, не совсем чтобы не танцую, но танцам Первого и Второго Островов не обучен. Моё Королевство несколько отличается от ваших. Другая, знаете ли, культура. Чуть попозже вы со мною, надеюсь, позанимаетесь. А пока веселитесь, веселитесь, милая! Вон сколько вокруг галантных кавалеров! Кстати, как там себя чувствуют наши уважаемые ГЕРЦОГ и МАРКИЗ?

ГРАФИНЯ усмехнулась, сверкнула глазками, фыркнула, надула губки, залпом выпила бокал вина и покинула нас.

– ГРАФ, какая, однако, у вас очаровательная племянница. Просто прелесть! – весело произнёс я.

Мой собеседник вдруг погрустнел, опустил голову.

– Ах, Сир! Я так горюю по своему брату и его семье. Какое несчастье!

– Да, сочувствуя вам. Ничего, придёт время, и мы разберёмся со всеми нашими недругами!

Между тем, пир медленно, как догорающая свеча, угасал. Постепенно зал пустел. Придворные непременно подходили ко мне и откланивались. Вскоре все разошлись по гостевым комнатам. За столом остались сидеть только я и ГРАФ. Его жена покинула нас в полночь, сославшись на мигрень.

Спать не хотелось. Мы меланхолично созерцали пламя свечей и думали каждый о своём. Гвардейцы, рассредоточенные по залу, стояли молча, грозно и не шевелясь. Ближайшие ко мне воины лишь слегка вздрогнули, когда рядом со мною из тусклой пустоты вдруг материализовался ЗВЕРЬ.

Он выпучил свои огромные янтарные глаза и уставился ими на свечи так внимательно и задумчиво, словно пытался разгадать какую-то особую, изначально скрытую в них, тайну. Огонь завораживал всех нас троих, и вскоре моя голова стала абсолютно пустотой. Не хотелось ни о чём думать. Так вот сидеть бы до бесконечности, растворяться в пламени, а потом в нём и растаять…

Вдруг к моему плечу, а потом и к щеке, прикоснулись лёгкие прохладные пальцы. ГРАФИНЯ…

Она присела рядом со мною, опустила свою ладошку мне на руку. Пёс лениво и незлобно заурчал, скосил на нас глаза. Мы рассмеялись.

– Сир, а посмотрите, кого я к вам привела, – весело молвила девушка.

Из полумрака выступил слегка пошатывающийся ПОЭТ.

– О, сударь, – прошу к нашему столу, – оживился я. – Как движется работа над Поэмой?

– Всё идёт своим чередом, Сир. Я работаю не только над Поэмой, но и начал составлять Летопись. В её отдельную главу, или приложение к ней, будут включены все Ваши наиболее умные и судьбоносные мысли, которые, я надеюсь, станут афоризмами и разойдутся в народе.

– А как вы назовёте эту самую главу, или приложение?

– О, Сир, я ещё не придумал название. Увы, увы… Нужно что-то оригинальное, необычное, звучное! Понимаете?

– Понимаю! Конечно же понимаю! Будьте проще, и народ к нам потянется! – рассмеялся я. – Рекомендую назвать указанное приложение Имперским Цитатником!

– Хм! Неплохо. Совсем неплохо! Как скажите, Сир.

– А эпиграфом к Цитатнику будет следующее выражение: «Чем абстрактнее истина, которую ты хочешь преподать, тем сильнее ты должен обольстить ею ещё и чувства».

Наступила гробовая, почтительная и слегка восторженная тишина. Я безжалостно разорвал её хрупкую, но упругую плоть и снова обратился к ПОЭТУ:

– А не прочитаете ли вы нам что-нибудь такое особенное, хорошее, для души. Самое ваше любимое? Ну-ка, – удивите нас!

– Конечно, Государь. Есть у меня одно стихотворение. Не хочу показаться нескромным, но многие считают его гениальным, – взволнованно произнёс ПОЭТ.

– Ха, ха, ха! Скромность при наличии гениальности выглядит так же смешно, как чепчик на рыцаре. Дружище! Талант не терпит стеснения и сомнения! Хотя, с другой стороны, любой талантливый человек всегда сомневается в своём таланте. Это аксиома…

– О, Сир! Позвольте мне немедленно записать Ваши мысли, в первую очередь, конечно же, эпиграф. Он требует глубокого осмысления. А потом Вы услышите моё, как я считаю, очень и очень достойное стихотворение.

– Валяйте, сударь. Спешить нам пока особенно некуда…

Я, не торопясь, налил в кубки вино, чокнулся со всеми, выпил. Да, для завершения такого чудесного вечера неплохо было бы принять стопочку Звизгуна и закусить его квашенной капусткой или солёными грибочками. Вино, конечно, бывает неплохим, но, всё равно, – вся эта слабая кислятина только портит желудок и вызывает изжогу!

– Позвольте начать? – спросил ПОЭТ.

– Ну, конечно же, мы ждём с нетерпением, – захлопала в ладошки ГРАФИНЯ.

Я одобрительно кивнул головой. ПОЭТ встал, нахмурил чело и, плавно жестикулируя, с выражением, продекламировал:

 
Моя женщина спит,
То ли дремлет, кто знает?
Серый контур окна тишиною отлит,
И свеча на столе, не спеша, догорает.
 
 
Эти дни нелюбви, эти дни безразличья
Были в жизни её слишком долго, – теперь
Невозможно уже обойтись без потерь,
Сохраняя лицо, соблюдая приличья.
 
 
Моя женщина спит,
Растворившись в сомненьях,
Надо мною она невесомо парит,
Опускаясь в постель тихой ласковой тенью.
 
 
Моей женщины сны
Опадают, как листья,
Предвещает декабрь наступленье весны,
А пока пишет дни белой стылою кистью…
 
 
Моя женщина спит,
То ли плачет, – кто знает.
Эту тайну её только ночь сохранит.
На дворе тишина, за окном рассветает…
 

Воцарившееся печальное молчание прервал ветер, появившийся неизвестно откуда. Пламя свечей затрепетало под его порывом, хлопнула створка открытого окна, повеяло прохладой.

– Превосходно, великолепно! – закричала ГРАФИНЯ. – Ну же, Сир, как Вам этот шедевр!?

– Шедевр есть шедевр… Неплохо, очень неплохо, – задумчиво пробормотал я и пристально посмотрел на ПОЭТА. – Завидую я вам, искренне завидую. Талант, любовь и здоровье – это три вещи, которые не купишь ни за какие деньги! Увы, или к счастью? Кто его знает…

ПОЭТ как-то странно и горько усмехнулся, задумчиво и иронично посмотрел на меня, потом лихорадочно зашуршал бумагой и заскрипел пером. Все мы рассмеялись. Я встал, посмотрел в чёрное окно, с наслаждением вдохнул полной грудью струящийся из него свежий воздух. Он был насыщен тёплыми запахами степи и холодным дыханием гор. Этот удивительный коктейль кружил голову, завораживал и пьянил. Ах, как хорошо, как покойно…

– Сударь, – меланхолично произнёс я, обращаясь к ПОЭТУ. – Перед тем, как пожелать друг другу спокойной ночи, предлагаю отразить в Цитатнике одну историю, или ситуацию, не знаю, как её правильно назвать. Она почему-то пришла мне сейчас в голову. Хоть и случилась она на самом деле, но назовём её притчей. Она касается любого творчества.

– Внимательно Вас слушаю, Сир!

– Так вот… Как-то однажды один талантливый, но ещё не признанный художник, – звали его Гоген, показал свою картину другому талантливому и уже признанному художнику. Его фамилия была – Мане. Тот сказал, что работа Гогена очень хороша. «О! – возразил Гоген. – Я всего-навсего любитель!». Мане ему ответил: «Ну, нет! Любители – это те, кто пишут плохие картины».

ПОЭТ задумчиво и несколько растерянно посмотрел на меня.

– Хотите спросить, к чему я это сказал? Да ни к чему, просто так! Ловите умные мысли, пока они рождаются в моей голове. Это тот случай, когда из ничего, из пустоты, из мрака моего бедного сознания вдруг появляются жемчужины. Цитатник нуждается в постоянном пополнении! Запомните это главное требование, обращённое к вам! Спасибо за доставленное удовольствие. Спокойной ночи, Летописец вы наш, – мягко произнёс я. – Стихотворение мне очень понравилось и даже вызвало в мутных глубинах моего ущербного сознания какое-то странное волнение и пробудило определённые ассоциации, пока не понятные мне.

– Спокойной ночи, господа, – ПОЭТ потоптался в нерешительности, потом поспешно собрал бумаги и ретировался.

– ГРАФ, – тихо произнёс я, сделав знак часовым отойти. – Хочу поставить вас в известность о том, что между мною и вашей племянницей существуют определённые и очень близкие отношения и, более того, мы любим друг друга. В силу ряда известных вам обстоятельств мы пока не можем быть вместе официально, но скоро, я надеюсь, мы примем соответствующее решение.

– О, Сир, какая приятная и радостная новость, – оживился ГРАФ.

Лицо его порозовело, глаза заблестели. Он, как человек рассудительный и практичный, сразу же, очевидно, стал обдумывать все плюсы такой заманчивой перспективы. Породниться с самим Императором!

– О, для меня это тоже новость, – весело проворковала ГРАФИНЯ, нежно сжав мою руку. – Ну, я имею в виду известие о скором принятии соответствующего решения. Сир! А когда оно всё-таки будет принято, ну хотя бы, примерно!?

– После окончания войны. Начнём с покорения Первого и Второго Островов, затем разберёмся с Третьим, займёмся Океаном, оценим и проанализируем ситуацию в целом, ну а потом можно будет расслабиться, порадоваться окончательной Победе и сыграть свадьбу, – честно, сурово и довольно конкретно, но несколько неопределенно и расплывчато ответил я.

ГРАФИНЯ надула свои чудесные губки, потом с негодованием фыркнула, сморщила лобик. Мы с ГРАФОМ засмеялись.

– Моя дорогая племянница, строительство Империи не терпит суеты и лишнего расслабления. Ничего, ничего! Истинность чувств познается в борьбе со временем, трудностями и препятствиями, – назидательно произнёс ГРАФ.

– Какие мудрые слова, надо обязательно передать их ПОЭТУ, – сказал я. – Не волнуйся, милая. Думаю, что всё свершится даже раньше, чем мы это предполагаем. Терпение! Побольше терпения… И вообще, хватит строить из себя придворную дурочку. Эти надутые губки, сморщенный лобик, наивный взгляд… Уж, я-то тебя уже хорошо изучил. Дама ты умная, практичная и достаточно жёсткая, в случае необходимости. Как там говорят о тебе? «Автор «Трактата о Душе», наездница Горных Жеребцов, мастер кинжала, покровительница искусств». Кстати, что они собою представляют, – эти Горные Жеребцы? Трудно ли их объезжать?

– Один из них передо мною, – фыркнула посуровевшая ГРАФИНЯ. – При должном умении и желании объездить можно каждого. С Вашего позволения, Сир, я пойду спать!

ГРАФ захохотал, я несколько мгновений обдумывал слова девушки, а потом тоже затрясся в громком и безудержном смехе, который эхом отдавался в пустом зале. Мы с ГРАФОМ ещё некоторое время посидели в полном молчании, допивая вино из массивных серебряных с позолотой бокалов, потом вежливо поклонились друг другу и разошлись по спальням.

В эту ночь ГРАФИНЯ ко мне не пришла. Я долго не мог заснуть, смотрел в узкие окна, наполненные бледным лунным светом, и думал о будущих великих свершениях, а возможно, и о неудачах и поражениях. Пёс лежал около кровати, тихо посапывал и, вероятно, видел свои собачьи сны. А может быть и не сны, и вовсе не собачьи.

Я растворялся в магическом и неверном свете луны, размышлял о всём и ни о чём. Мысли мои сначала были стройны, подчинялись порядку и логике, а потом стали переплетаться, окунаться в косматый хаос, вечный спутник дремоты, – этого тонкого душевного состояния, сравнимого с сумерками. Грань света и тьмы, пламени и холода, сознания и отсутствия такового…. Медленное и плавное погружение в тёмную пучину небытия… Безнадёжная попытка зацепиться за что-то перед падением в пропасть… «Сон разума рождает чудовищ». К чему это я, о чём, зачем, откуда это?

Уснул я, наконец, только перед самым рассветом, с трудом и, применяя огромные усилия, отодрав от тяжёлого полу-сознания тревожные, тягучие и скользкие мысли-пиявки. В этот раз, как ни странно, я не видел никаких снов, а может быть, просто не помнил их, проснувшись на следующий день очень поздно.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ. (Третья беседа с Богом)

Мы с Богом сидели на пике высочайшей в мире горы под названием Джомолунгма, а иначе – Эвереста, и задумчиво созерцали величественные вершины, покрытые снегом и льдом, тяжело высившиеся перед нами и вокруг нас, и бесконечно простирающиеся за пределы обозримого пространства. Воздух был прозрачным, кристально-чистым, свежим, но не холодным, а именно свежим! Дышалось легко и свободно, Голова моя слегка кружилась, но не очень, а именно слегка…

Я вдруг неожиданно вспомнил детство, – какой-то один из бесконечных, полузабытых, ясных, морозных зимних дней. Ах, да, – это была суббота! Именно в этот день мы всей семьёй ходили в баню и мать меняла мне постельное бельё. Белоснежные, накрахмаленные простыня, наволочка и пододеяльник пахли идеальной, стерильной, волнующей и успокаивающей свежестью. После утренней стирки бельё сначала ненадолго вывешивалось на улицу, на мороз, а затем заносилось в дом, прохладно и хрупко хрустело под пальцами. Некоторое время оно было чуть-чуть влажными, но при сушке на верёвке в коридоре, уже ближе к вечеру, окончательно теряло влагу под воздействием безжалостного раскалённого утюга и ложилось в постель в своём идеальном, хрустящем, накрахмаленном, окончательном и абсолютно завершённом виде.

Оно чисто и слегка жёстко сжимало меня в своих объятиях, и я, распаренный и утомлённый баней, отдавался им без малейшего сопротивления. О, Боже! Как крепок, глубок и сладок был тогда мой сон! И так от субботы до субботы, от субботы до субботы… Почему мы счастливы не всегда!? А лишь иногда!? Как слаб и непрочен мой сон сейчас! Увы, увы… Собственно, вся наша жизнь протекает именно так. Суббота – самый прекрасный день недели. Пятница – это всего лишь долгожданное ожидание субботы, предчувствие грядущего расслабления, кайфа от ничегонеделания или делания того, что нам интересно и по душе. Воскресенье – это воспоминание о субботе. Безмятежность с утра, но беспокойство к вечеру. Начало очередного разочарования, предчувствие гадостного понедельника. Всё-таки суббота – это главный день нашей жизни!

БОГ вежливо кашлянул, прервав мои благостные мысли.

– Ну, как тебе Тибет, Непал? Как Гималаи? И вообще…

– Великолепно! – с искренним восторгом воскликнул я. – Давно мечтал побывать в этих краях. – Какая мощь, какая красота, какая сила! Вот где вплотную можно приблизиться к вечности!

– Да, я тоже каждый раз восхищаюсь величием этих гор, – вздохнул ОН. – Сначала, когда они только образовывались, зрелище было тоже очень впечатляющим, но знаешь, мне, всё-таки, больше по душе не огонь, а холод! Именно холод! Лёд и снег привлекают меня значительно сильнее, чем жар и пламя. Почему так сложилось, не знаю!

– Теперь я понимаю, из-за чего во Вселенной больше пустоты, вакуума, холода, безжизненных ледяных планет и астероидов, чем пылающих звёзд, – усмехнулся я.

– Да, уж, – ухмыльнулся неопределённо ОН.

– Кстати, о вакууме, – поморщился я. – Почему, находясь на высоте восемь тысяч метров над уровнем моря, на вершине самой высокой горы на Земле, я чувствую себя так комфортно? Дышится легко, температура воздуха градусов пять – семь по Цельсию. Ни ветерка, ни единого облачка!? Красота, лепота!

– Восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров, десять сантиметров, – задумчиво произнёс ОН, лёжа в просторном шезлонге и подставив лицо яркому полуденному солнцу. – Как бы не обгореть.

– Что, что? – сразу не понял я.

– Именно такова точная высота Эвереста, – лениво ответил мне мой собеседник.

– Очень ценные сведения, – саркастически ухмыльнулся я. – Какая разница, – сотней метров меньше, сотней метров больше…

– Не скажи, не скажи! – от негодования БОГ аж подпрыгнул в шезлонге. – Все и всё в этом мире всем и всему дышат в спину! Потерял сотню или несколько метров, минуту или долю секунды, и вот уже ты не первый, а второй или третий! Это единое правило для всего сущего!

– Ладно, ладно, согласен, успокойся! – буркнул я и упал в свой шезлонг. – Так что насчёт недостатка воздуха и температуры за бортом?

– Ты совершенно правильно выразился по поводу «температуры за бортом», – ухмыльнулся ОН. – Ты сейчас находишься именно внутри борта, понял?

– Ах, – вот как? Интересно, интересно, – озадаченно произнёс я, и на некоторое время замолчал, подставив лицо слегка обжигающему солнцу.

– Что будешь пить? – через некоторое время спросил ОН у меня.

– Как будто ты не знаешь, – проворчал я. – В моём возрасте привычки не меняют! Водка, она и в Африке – водка!

В воздухе промелькнула лёгкая искра, раздался ещё более лёгкий хлопок, и перед нами возник грубо-сколоченный деревянный стол, на котором стояли: большой тонкостенный хрустальный и слегка запотевший графин с прозрачной жидкостью, два гранённых двухсотграммовых стакана из обычного, чуть мутноватого стекла, большая, грубо слепленная из глины, миска с солёными огурцами, капустой и помидорами, пара изящных тарелок из тонкого голубого фарфора. Рядом с ними лежали, покрытые искусной резьбой, серебряные ножи и вилки. Сбоку стояли большой деревянный кувшин, наполненный какой-то тёмной жидкостью и две корявые кружки, выдолбленные из цельного дерева.

Я некоторое время с удивлением созерцал это странное эклектичное зрелище, потом с недоумением спросил у собеседника:

– Это что за вакханалия? Зачем и к чему такое переплетение стилей? В чём смысл!?

– Эх, батенька, – усмехнулся ОН. – Вы себе и не представляете, что такое настоящая вакханалия! А то, что стол так сервирован, то в этом нет какого-то особого смысла или бессмыслицы. Просто мне так захотелось… Знаешь, на фоне этих величественных гор, при виде этой всепоглощающей идеальной гармони, мне захотелось создать именно здесь и сейчас небольшой островок дисгармонии.

– Значит, смысл в твоём поступке всё-таки присутствует? – усмехнулся я.

– Да, ты прав, – засмеялся ОН и, не торопясь, разлил жидкость из графина по стаканам.

– Что это? – поинтересовался я, заранее накалывая на вилку маленький огурчик, весь покрытый остренькими пупырышками.

– Конечно же водочка! – удивился Бог моему глупому вопросу. – Она, родная! Хорошо очищенная, приготовленная из спирта марки «Люкс» и талой горной воды, целый час пролежавшая во льду, вон там, – на соседнем леднике!

– Превосходно! – с энтузиазмом воскликнул я, внимательно обозрев искомый ледник. – Каков будет тост?

– За то, чтобы в любой гармонии всегда присутствовали лёгкий диссонанс и дисбаланс! Без этого никак нельзя!

– За диссонанс!

– За дисбаланс!

Мы с удовольствием выпили, с не меньшим удовольствием закусили, полюбовались горами и небом. Я попробовал жидкость из деревянного кувшина. Квас! Великолепный домашний квас! Какая вкуснятина!

– Как РОМАН? – спросил ОН, наливая по второй.

– Движется… Потихоньку, полегоньку, – вяло отозвался я. – Куда спешить…

– Ну, о том, стоит или не стоит спешить, в этом мире могу достоверно рассуждать только я, – нахмурился ОН.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился я.

– Да пока ничего, – усмехнулся мой собеседник. – Пиши, пиши. Не торопись, но и не запускай творческий процесс. Время ещё есть…

– И сколько мне его осталось?

– Пиши, дружище! Живи и радуйся жизни.

– Ну и славно, ну и хорошо, – расслабился я. – А ты знаешь, что Гёте писал «Фауста» двадцать четыре года! А Булгаков «Мастера и Маргариту» пятнадцать лет?!

– Ну, нашёл, с кем себя сравнивать! – расхохотался он. – А вообще, есть и другие примеры. Бальзак прожил всего пятьдесят лет, но его «Человеческая комедия» состоит из девяноста романов и рассказов! Вот где пример плодотворности, трудолюбия и целеустремлённости! Учись, юнга!

– Знаем мы причину этого трудолюбия, – пробурчал я. – Пить столько кофе и беспрерывно курить!

– О, как легко ты объяснил плодотворность этого гения! – рассмеялся БОГ.

– А, вообще-то, я не понимаю, как можно было столько всего написать за такую короткую жизнь! Бальзак пьянствовал, гулял, играл в азартные игры, транжирил деньги, делал долги и бегал от кредиторов, да ещё и успевал ухлёстывать за бабами не первой свежести!

– Да. Что было, то было. Слаб человек. Увы… – вздохнул БОГ и поднял свой доверху наполненный стакан. – Кстати, как говорил Оноре де наш Бальзак: «Быть повсюду дома могут только короли, девки и воры»!

Я рассмеялся, задумался, а потом спросил:

– К чему ты это?

– А к тому, что этот толстобрюхий писака-идиот забыл упомянуть ещё одну личность в этом почётном списке, – с деланным возмущением усмехнулся ОН.

Сначала я недоумённо посмотрел на собеседника, потом до меня дошло, и я расхохотался:

– За тебя, ВЕЗДЕСУЩИЙ, который везде, как дома!

– Спасибо, мой юный друг! – весело улыбнулся ОН в ответ. – Куда тебя доставить? Домой или к какой-нибудь шаловливой куртизанке?

– Домой. Какие могут быть куртизанки после такой вечной красоты!? – поморщившись, сказал я, потом опрокинул стакан с водкой в рот, закусил квашеной капустой, поднялся с шезлонга и, повинуясь какому-то непонятному порыву, во всю мощь своих лёгких заорал. – Аллилуйя вечности, аллилуйя!!!

– Аллилуйя!!! – присоединился Бог ко мне. – Аллилуйя!!!

Я не успел услышать эха. Через миг горы растаяли, как чудесный и волшебный, а значит, абсолютно нереальный сон.

Интересно, вызвали ли наши безумные вопли движение снежных лавин? Кто его знает…