Текст книги ""Фантастика 2024-150". Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Дмитрий Султанов,Евгений Шепельский,Евгения Максимова,,Евгений Гарцевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 333 (всего у книги 375 страниц)

Интерлюдия IV (там же, разумеется, там же)

Глава клановых старейшин Трамп Грейхоун жил в скромном доме на краю речного обрыва. Калитка в воротах высокого частокола (ограждение от навязчивого женского внимания) никогда не запиралась. Я толкнул ее и потрепал за складчатую морду лютую боевую псину Катинку Мегарон Джарси (да, мы признаем наших собак полноправными членами клана!). Псина немедленно обнажила клыки, вывалила фиолетовый язык и хлопнулась на спину, подставив для почесывания мохнатое брюхо. Я присел на корточки, оглядывая двор:

– Ну-ну-ну… Вымогательница…

– Тяф! – негромко сказала Катинка, елозя в пыли хвостом и пытаясь лапами поймать мою руку. Замечу, что передней лапой она без труда ломала хребтину волку.

Тут раздалось громогласное:

– У-у-у! Фатик? Ты, шельмец? Я на заднем дворе! Быстро веди сюда обалдуя!

Этим прозвищем дедушка, как вы уже догадались, титуловал моего сводного брата.

Скрипнула калитка. Грозный варвар Шатци Мегарон Джарси робко просунул рыжую голову во двор. Глаза у него были, как у кота, который нашкодил и ждет выволочки.

– Э-э… уже?

– Ага, – сказал я. – Да не трясись, все образуется, поспеет и заколосится. А нет, тогда готовься к порке и пересдаче.

Брат тяжело задышал и вдруг плюхнулся на землю рядом с Катинкой.

– Боюсь, – выдохнул он. – Ой, боюсь, хоть режьте! Не пойду! Не хочу! Лучше… ремнем!

Катинка глухо зарычала: она ощущала страх, как флюгер – ветер.

Я склонился над братом и дернул его за ухо.

– Ремнем, значит? А обо мне ты подумал? Ну ладно я, получу, не впервой. Но дедушка? Дедушку-то пожалей. Он уже старенький, дряхлый и щуплый. Он разволнуется, как обычно, начнет орать, получит удар. Ты этого хочешь?

– Н-нет… Но я боюсь… дедушку! Боюсь… наказания!

Я вытащил из кармана штанов серебряную фляжку.

– Хлебни.

Он отпил и жалостливо протянул:

– Фатик, ты меня не бросишь?

– Не говори глупостей. Вставай, или я откручу тебе ухо, а уж его я брошу так, что и с собаками не отыщешь.

Мы прошли на задний двор мимо дома, причем я толкал Шатци в спину, а он шел на цыпочках.

Дедушка Трамп высился в центре двора на гранитном валуне памятником самому себе. В руке – титанический лабрис из серебристой стали. Он замахивался им на тщедушного субъекта в серенькой блузе навыпуск. Субъект, запрокинув голову с длинными сальными волосами, смотрел на дедушку, локтем опираясь на глыбу белого мрамора. Глыба была уже вчерне отесана, а местами в ней наметились контуры человеческого тела… Даже лицо дедушки проступило зыбким рельефом – я узнал его чугунный подбородок и курносый нос.

Сам Дамбар Хараштийский прибыл в клан Мегарон, чтобы вытесать статую знаменитого варвара Трампа Грейхоуна. Дедушка, равнодушный к лести и славе, внезапно согласился. «Чего не сделаешь к вящей славе и репутации всего клана», – так он сказал. Но я-то знал правду. Какой-то недруг в Хараште наградил его прозвищем «Пустая Башка». Прозвище прижилось, и многие из Харашты, кто приезжал в клан Мегарон по делу, просили встречи с Трампом-сами-знаете-каким, иногда – на свою беду – сокращая до «Трампа Пустоголового». Статуи Дамбара стоили дорого, ставили их в лучших домах Харашты, и дедушка лелеял надежду, что статуя с именной табличкой «Трамп Грейхоун[67] 67
  Второе имя в клане нужно заслужить – обычно это происходило к сорока годам, хотя некоторые, как Годрик Вшивый, могли проваландаться всю жизнь только с позорным прозвищем. – Прим. Фатика.


[Закрыть] Мегарон Джарси, варвар» в доме важного богача хотя бы отчасти поможет исправить ситуацию.

Дабы позировать, он отобрал у меня топор-лабрис, который недавно торжественно мне подарил. Отличный двусторонний топор, свидетель похождений дедушки в молодости. Но мне было не жаль с ним расстаться. Понимаете ли, фамильный топор воспитателя боевых варваров всегда вручают тому, кого клановый глава прочит себе в преемники. Однако я не был уверен, что гожусь для этой роли.

Последний этап обучения Шатци – это было и мое испытание тоже. Трамп Грейхоун прикидывал, смогу ли я сменить его на посту учителя боевых варваров и в конечном итоге стать главой клановых старейшин. Экзамен с троллем он пропустил не потому, что позировал Дамбару: нет, дедушка просто волновался, хоть и не подавал виду.

Волновался за меня.

Он напоминал ожившую скалу: в ширину примерно такой же, как в высоту, а что до объема, то троллья рубаха сидела на нем в обтяжку. Густо колосились седые волосы на голове и груди, и других частях тела тоже. Дедуля всегда носил только набедренную повязку из шкуры барса. В дождливую погоду и холода он прибавлял к ней кожаный плащ, в котором мог преспокойно уснуть на снегу, благо был богато утеплен своей, хм, телесной шерстью. Дома он дрых на тонкой циновке, под голову укладывал чурбак с выемкой, протертой головой за много-много лет.

– Ага, – прогрохотал он. – Явились!

И, спрыгнув с камня, коротким броском вогнал лабрис в бревна частокола.

– Катинка, брысь отсюда, у нас серьезные дела! Дамбар, соблаговолите подождать в доме… Мы быстро!

Ай как хорошо все складывается…

Повязка дедушки была подпоясана Ремнем, Указующим Путь К Просветлению Тяжелой Бронзовой Бляхой. Бляха сверкнула на солнце. Мой сводный брат содрогнулся и слегка побледнел, я помимо воли сжал ягодицы. О, мы помнили этот ремень и эту бляху, как же хорошо мы ее помнили! Даже и не знаю, кто из нас двоих получал больше, но, кажется, все же я – однако и Шатци хватило. Дедушка умел внушать… трепет.

– Как на Арене? – безлично спросил дедушка, знаком велев Шатци сесть на валун.

– Лучше не придумаешь, – сказал я. Ремень с бляхой пробудил во мне скверные предчувствия. Если мой план провалится, больше всего этой бляхой схлопочу все-таки я. – Разделал Верхогляда, как тролль черепаху!

– У-у-у, хорошо!

Даже в свои семьдесят дедушка оставался быстр, как ветер. Он сам принес из дома столик с принадлежностями для экзамена и поставил перед Шатци, приготовил свежие чернила и очинил гусиные перья маленьким ножом. Я демонстративно встал рядом с братцем, но дедушка, тряхнув гривой седых волос, прищурился:

– Фатик, шасть отсюда мелкими брызгами!

На это я и рассчитывал.

– Да не буду я подсказывать, дедушка…

Трамп красноречиво шлепнул по бляхе. Я поймал молящий взгляд могучего варвара Шатци и ответил бодрым кивком.

Первым шел экзамен по письму. Шатци неуверенно окунул гусиное перо в чернильницу, придвинул свиток осветленной хараштийской бумаги и уставился на дедушку стеклянными пуговицами глаз. Перышко в его могучей лапе казалось прозрачным и, если присмотреться, слегка дрожало.

Этого этапа я не боялся. Писать – криво-косо, с ошибками – Шатци умел. А вот читать… Читать для него было мукой.

– У-у-у, пиши! «Вар-ва-ры Джа-рси – не ра-бы»… «Да-же бу-лыж-ник – ору-жи-е!» — Внезапно Трамп ускорился: – «Быть или не быть, не вопрос: быть! Если кто-то из своих скажет: “Не быть!” – дай ему в морду!» Записал? У-у-ух, как медленно… Смени перо! Дальше…

Дальше испуганный Шатци опрокинул чернильницу на землю, чем выторговал себе несколько минут роздыха. Приготовив новые чернила, дедушка со значением положил ладонь на бляху.

– Нарушивший клятву Джарси навсегда покидает клан и объявляется среди других Джарси вне закона. Есть?

Шатци что-то неразличимо хмыкнул.

– Быть человеком – значит быть борцом… Как-как: ор-цом! Записал? Все кланы – союзны и нерушимы, все боевые варвары Джарси на чужбине обязаны помогать друг другу…

Шатци выводил каракули, высунув кончик языка.

Я отвлекся, в уме повторяя фигуры азбуки глухонемых. Я овладел этой премудростью в одной актерской труппе, которой владел тип по имени Отли Меррингер, ставший мне впоследствии другом. Фигуры напоминали пассы, которыми маги вяжут заклятия.

Дедушка резким голосом чеканил строки из «Этического кодекса варваров Джарси», той самой штуки, что много сотен лет назад сделала из диких горных варваров человеков. Хм, а ведь ее тоже распространил какой-то фанатичный миссионер…

– Боишься – не делай, делаешь – не бойся…[68] 68
  Здесь и далее высказывания, приписываемые Чингисхану. – Прим. автора.


[Закрыть] Ась? У-у-у, помедленнее, он записывает, Великая Торба!

Проверять способности к чтению дедушка тоже собирался по Главному кодексу. Эта книга хранилась в закромах у Трампа, я ее читал, выучил на память от и до уже в пятнадцать, хотя полного знания кодекса от варваров Джарси требовали только к двадцати – как раз к тому времени, когда, по представлениям старейшин, человек уже был способен мыслить разумно и более-менее связно. Я выучил даже трещинки на каждой из страниц и каждую страницу мог представить перед глазами.

– Шабаш! – вдруг сказал дедуля. – Гони свои писульки!

Шатци подал, придерживая запястье правой руки левой – так у него тряслись руки. Дедушка просмотрел его каракули мельком, поцокал языком, дважды хлопнул по бляхе и сказал:

– Сойдет.

После чего, забрав со стола письменные принадлежности, ушел в дом за кодексом. Брат побледнел, было видно, как он мучительно соображает, что будет, если наша затея провалится.

– Дыши глубже, – сказал я. – Сосредоточься. Нет никакой книги. Вообще нет. Смотри только на мои руки!

Мы собирались, ни много ни мало, обжулить дедушку. Увы, Трамп Грейхоун был упрям, как скала, и считал, что нет наук, которые не может превзойти семнадцатилетний оболтус, имеющий отменное здоровье, много свободного времени и толкового учителя.

На роль учителя я, во всей видимости, не был годен.

Дедушка вернулся. Кодекс лег на столик перед братом. На коричневой растрескавшейся обложке с бронзовыми зелеными уголками можно было сплясать парный танец.

– Восьмая страница, второй столбец сверху! – потребовал Трамп Грейхоун.

Он встал в ярде от брата, бросив за спину жилистые руки и слегка нагнув торс. Я стал сбоку и чуть-чуть позади него, так, чтобы дедуля не мог засечь боковым зрением мои манипуляции.

Сдержим дыхание… Не раз и не два я видел, как дедушка принимает экзамены… Всегда в одной позе, рядом со столиком, глядя на ученика в упор.

За палисадом глухо шумела, перекатываясь на камнях, река.

Шатци открыл книгу и наклонился над ней, сделав вид, что читает. На самом деле, он глядел на меня исподлобья расширенными глазами. Дедуля стоял слишком близко – он видел только склоненную голову моего брата.

– Восьмая страница, третий столбец с самого начала! – повторил Трамп. Его низкий голос метал громы и молнии.

Я представил восьмую страницу, третий столбец сверху. Мои руки начали плести подсказку.

– Черный кодекс, или Премудрости о том, как варварам Джарси по… поступать не должно, – вполне сносно и быстро «прочел» Шатци.

Так, неплохо, главное, не сбейся.

– Никогда не оставляй в живых того, кто сделал тебе добро, чтобы ни у кого не быть в долгу.

– Еще, – сказал Трамп, скрипнув зубами. Это высказывание будило в нем глухую злобу.

– Высшее наслаждение для человека – победить врага, отобрать у него его богатства, седлать его лошадей, сжимать в объятиях его жен и дочерей.

Дедушка – да и я – передернулись от таких перспектив. Победить врага – дело святое, отобрать богатства – еще туда-сюда (вопрос: на какие средства тогда будут жить жены и дочери врага, и не помрут ли они в таком случае от голода?), но остальное…

– В вине и водке нет ни пользы, ни разума, ни доблестей, и нет также доброго поведения и доброго нрава.

– Годится, – вдруг сказал Трамп. – Ну что, обалдуй, поздравляю! Добро пожаловать в союз боевых варваров Джарси. К вечеру женщины сошьют тебе одежды из шкуры барса, и мы закатим пирушку. Теперь валите отсюда, засранцы. Дамбар!

Короче, мы запросто обжулили дедушку.

Фатик, сказал я себе, выходя за калитку, знаешь что? Ты, черт подери, умница!

И враль тоже неслабый.

Дорога к падению начинается с малой лжи, разве нет?

Хотя я, пожалуй, лгал во благо.

18

Мы ехали по Луковому пути. Чесночный я, по причине, понятной тем, кто внимательно следит за моими похождениями, не выбрал. Луковый путь начинался прямо от границы Авандона, среди предгорий, тянулся меж нескольких запутанных каньонов и каменных россыпей, верный маршрут вдоль которых знали только прожженные контрабандисты. Разумеется, знал их и я. Затерянные мертвые места. Аджог Карибдиз, даже если надуется и лопнет, не сумеет нас найти, слишком много дорог и тропок вьются по Луковому пути.

Вечерело, однако палящий зной не унимался. Я стряхивал капли пота с бровей, одновременно умудряясь страдать от жара, схватившего тело в колючие лапы. Простуда – вещь скверная, чреватая разными осложнениями на сердце и легкие, но я не имел времени отдыхать. Вперед – и только вперед; только я знаю верный путь. Если бы не поддержка Виджи, я бы давно отрубился, но она каким-то образом передала мне часть своих сил, что совершенно истощило ее; она улеглась спать, и сейчас мирно посапывала меж кустов вангрии и бочонков с напитком моджи: маленькая остроухая девушка в серой блузе и таких же штанишках, с трогательно босыми ногами. Иногда я отодвигал полог и любовался ею. Она спала, положив под щеку кулачок, пухлые губы приоткрыты, веки иногда подрагивают, острое ухо нежно розовеет сквозь золотистые локоны. Соня моя…

Магия эльфов-полукровок была весьма действенным средством, у меня на время даже перестали болеть ушибы, однако в голове нет-нет да и возникали прыгучие гномы с боевыми топорами.

Настроение мое было весьма радужным. Да-да, это поэтическое сравнение, и я когда-то писал отвратительные стихи для пьес Отли Меррингера, так что не удивляйтесь. Во-первых, ребенок – да-да, ребенок! Не могу сказать, что я мечтал о собственных детях днями и ночами, но слова Виджи подняли нежданную волну радости в моей груди (и это тоже – поэтическое и не менее избитое сравнение, о да). Во-вторых, несмотря на ряд сегодняшних неудач, груз нам удалось выручить. Ну и в-третьих – забродившая репа для забродившего в репазитории гнома оказалась не только антидотом от напитка моджи, но также и той чудной панацеей, что возвратила Олнику воспоминания, утраченные им, когда маг Талестры решил опробовать на нас пузырь с взрывным газом. Олник вспомнил все, однако период, который он провел сперва в беспамятстве, а потом и в безумии, рисовался перед его мысленным взором весьма смутно.

Мы подобрали ему кое-какую одежонку на таможенном дворе, найдя в ларях с конфискованным товаром несколько роб для зеленых гоблинов. Что же касается гномских (или хотя бы гоблинских) ботинок, то оных не нашлось, и гном удовольствовался парой тесных стукалок хламлингов. За какие прегрешения Карибдиз арестовал партию деревянных башмаков – тайна, навсегда покрытая мраком. Добавлю, что хранилище для арестованных товаров было набито вещами куда более удивительными. Капитан все-таки был отъявленный фанатик закона.

Вдоволь пропетляв среди каменных глыб, я выехал на старую мощеную дорогу, вившуюся меж теснин и утесов. Гнилой тракт, так называлась эта дорога на арго контрабандистов. Скорость пришлось сбросить, объезжая особенно глубокие щербины. Под днищем фургона шелестели бурьяны, проросшие меж стыков дорожных булыжников. Тишина. Ни птицы, ни зверя, ни даже паршивых мушек, и хоть бы чья-то косточка хрустнула под колесами. Тракт петлял, его пересекали другие мощеные дороги, это была целая паутинная сеть, оставленная прежними обитателями этих гор. И только контрабандист с опытом, вроде меня, мог отыскать путь в этой паутине.

Много раз я вставал и оглядывался назад. Туча захватила полнеба, и, как злая судьба, наползала с удивительной неотвратимостью. Через несколько часов она накроет Авандон, однако к тому времени мы будем уже в Талестре. Если все пройдет гладко на Луковом пути, разумеется.

Маммон Колчек надел латные рукавицы и шел замыкающим, в обществе козла с выменем. Горы – не родная стихия для южных троллей, они любят пустыни и степи, поэтому Колчека терзала смутная тревога.

А может, он просто предчувствовал, что фатум простер над ним свои черные крылья (и, да, я снова говорю выспренно)?

С заднего фургона прозвучали крики, донесся смачный звук удара, затем хлопок пощечины и вопль:

– За что, эркешш махандарр?

Раздался деревянный стук хламлингских башмаков, и Олник, поравнявшись с козлами, плюхнулся на место рядом со мной. На щеке его виднелся отпечаток пятерни – Крессинда била с чувством и вложила в удар всю свою немаленькую силу.

Гном какое-то время шмыгал носом, затем искоса глянул на меня и доверительно сообщил:

– Понимаешь, Фатик, она меня не любит! Что мне делать?

От него все еще несло перебродившим реповым соком, вымыться в бане по очевидным причинам он просто не успел.

– Наберись терпения и верь в лучшее.

– Дларма… А точнее? Я ведь не выдержу, у меня сердце разорвется!

– Скорее на тебе штаны треснут.

Олник захныкал.

– Ох, Фатик! Я готов в лепешку теперь расшибиться, лишь бы она… Но она видеть и слышать меня не желает, требует, чтобы я к ней не приближался и сидел постоянно в другом конце фургона! Она твердит, что меня не знает, а если я пытаюсь подойти… Вот! – Он показал на след пятерни. – И вот! – Он показал на распухающее ухо.

– Прекрасные знаки, – сообщил я. – Она к тебе неравнодушна. Если проломит голову – считай, она тебя простила.

– Да как же… Фатик! Да что ты такое говоришь! Она ко мне совершенно равнодушна! Она твердит, что меня не знает! Как будто забыла, что между нами было!

– Наберись терпения, Ол. Ты изводил ее очень долго. Я удивляюсь даже, как она тебя выносила.

– Но я же не специально это делал!

– А это без разницы… Главное – делал. Поэтому терпи.

– Дохлый зяблик… Я боюсь, что она теперь никогда…

– Она терпела тебя, когда ты был совершенно нестерпим.

Бывший напарник заглянул мне в глаза.

– Терпела, да? Ничего не помню…

– Безусловно. А если женщина бесконечно терпит тебя, когда ты совершенно нестерпим, значит, она к тебе неравнодушна. Будь смирен и тих. Она промурыжит тебя, рассчитается с тобой той же монетой – унижением, и, когда решит, что расчет закончен, снова станет мила и приветлива… Впрочем, в твоем случае – строга и строптива, но тебе же это по нутру. Терпи, это обычный способ женской мести.

Олник промолчал, постукивая башмаком о башмак.

– Ноги чешутся в этом ужасе… Как эти… как ты их назвал, хламлинги?.. умудряются их таскать?

– Привыкли. Да и, между нами говоря, скоро они эти башмаки носить не будут, а станут разгуливать босиком, не стыдясь своих ног. Ты дал им такой завет, ты мессия, они должны выполнять.

Гном с болезненной гримасой потер затылок.

– Ох, боги, не хочу вспоминать об этом кошмаре! Ты говорил, я пел им песни и даже… умудрился показать собственный зад?

– Ну, у новоявленных богов свои причуды.

– Ох…

– Не могу до сих пор уразуметь, как ты отыскал путь обратно в харчевню?

Олник звучно почесал в затылке.

– Клянусь подземными богами – не знаю! Наверное, я запомнил путь, когда сбегал от Крессинды.

– Хм. Не исключено. Тогда ты должен помнить все о монстрах, которыми меня пугал.

– Ась?

– Мозгун, лузгавка, свиньяк.

– Не понимаю о чем ты, Фатик.

Гритт! Гном напрочь забыл все свои озарения!

– Ты даже про кракенваген не помнишь? А что такое – драккор? Это ты обещал мне с ними встречу, маленький засранец!

– Ой… Ой, Фатик, не знаю! Звучит так, будто наш тролль с хрустом разгрызает сухари.

Проклятие! Тут помнит, там не помнит, издевается как будто!

Олник завозился на скамейке, стянул стукалку и почесал пятку. Затем надел стукалку и проделал ту же операцию с другой ногой.

– Слушай, Фатик, а я что, правда назвал Крис жирной коровой?

Я передернул плечами и закашлялся.

– Ну, нет, это она загибает. Ты сказал, что она уродливая гномская женщина с толстым задом и физией без меры обрюзгшей.

Гном схватился за голову.

– Эркешш махандарр! Я же ее люблю!

– Наберись терпения, – промолвил я. – Она видит, что ты раскаиваешься, и все простит. Но со временем. Но, конечно, пока тебе под горячую руку лучше не попадаться. Нет, можешь, конечно, ползать на коленях и целовать ей ноги, но уверяю тебя, от такого будет только хуже. Просто наберись терпения и жди. С другой стороны, если она будет слишком распускать руки – ударь ее в лоб. Сплошной мямлей быть тоже не годится – иначе ты потеряешь ее уважение, а это самое страшное, что может быть с мужчиной – потерять уважение женщины.

– Ноги-то у нее красивые, – изрек Олник и впал в глубокую задумчивость.

Мне случилось узреть Крессинду голой, и… Осмелюсь заметить, у нас с Олником были совершенно разные представления о красоте женских ног. Нет, это та часть тела, которая сводит с ума многих мужчин, но, как и женский зад, и женская же грудь – каждый мужчина рисует в уме свой идеал. Мой идеал – во всем! – дремал сейчас в фургоне. У него были тонкие лодыжки, прекрасные ступни, великолепный упругий… Пожалуй, я слишком увлекся, но вы поняли, да?

Утесы становились выше, осыпи – круче. Бурьяны пропали. На этом участке Лукового пути до самого его конца даже трава не росла на склонах гор, поэтому люди и прочие разумные не могли выпасать тут овец и, соответственно, тут не селились. И, конечно, место это сопровождала столь дурная слава, что таможенный дозор из Авандона мог прибыть на Луковый путь только в случае, если бы их сзади подгоняли остриями копий. Но, даже прибыв сюда, они затерялись бы в хитросплетении дорог.

Мертвые земли. Мрачные. Проплешина, пораженная давней магией. Местные обитатели орудовали какими-то особыми чарами, которые их погубили и, частично, отравили горы, если только можно отравить то, что и так мертво.

Впереди показался участок с Царапинами, длинными бороздами поперек дороги шириной от ладони до полуярда. Существа, что их оставили, несомненно, владели магией, так как без труда рассекли базальтовые булыги, будто огненными хлыстами прошлись. Царапины начинались в стороне от дороги, на каменной осыпи (там их уже давным-давно капитально привалило обвалами), пересекали ее и терялись в глубине бокового каньона, который заканчивался пропастью. Царапины (а было их около сотни) там и тут были прикрыты деревянными мостками, чтобы фургоны контрабандистов могли миновать их без поломки колес.

– Драконы, – сказал я. – Видишь? Тут прошли драконы. Маленькие и большие, волочили свои хвосты, животы и когтистые лапы, раскалив свое тело перед смертью. Так говорит предание.

Олник оживился и даже привстал.

– Давно?

– Сотни лет назад. Думаю, это связано с тем, что Атрей умер, и магия начала утекать из нашего мира. Драконы – магические твари, без чар жить не могут. Они прошли тут и бросились в пропасть. Их глаза по преданию превратились в драгоценные камни. Ну а костей сейчас на дне пропасти не найдешь – все давно расхватано, кости драконов весьма ценятся у алхимиков. Цельный скелет, правда, есть в Тавматург-Академии Талестры.

– Большой?

– Ну, размером с кита.

– Хочу его увидеть.

– Боюсь, тебе представится такая возможность.

Я закашлялся, во рту ощущался вкус крови. Это уже, кажется, была не простуда, а кое-что похуже. Это самое похуже сразило меня, откованного из стали варвара. Слишком много всего пришлось мне вынести и разгрести за очень малый срок. И если в двадцать лет я побеждал все хвори играючи и бегал, не зная отдыха, целыми сутками, то после тридцати наметились проблемы. Нынче мне требовался длительный отдых – желательно месяца на три. Но времени не было. Поэтому – сплюнем кровью, сцепим зубы – и вперед, как и полагается безмозглым героям по найму. Почему безмозглым, спросите вы? Потому что герой с мозгами не позволил бы втянуть себя в это приключение.

С другой стороны, я бы не познакомился с Виджи…

Она вздохнула совершенно по-детски и улеглась на спину. Ее грудь обрисовалась под тонкой блузой…

Олник с интересом заглянул в фургон, но я отвесил ему легкий подзатыльник:

– Не пялься куда не след. У тебя есть своя пара. Ночевать на ней можешь.

– Да когда это было…

– Было, было. И снова будет. Наберись терпения и жди.

Грубые мужские шутки, угу.

Слева на взлобке припала к камням разрушенная крепость, сглаженная ветрами и землетрясениями, – место отдыха контрабандистов. Мы как раз на середине Лукового пути. Никого в крепости не было, иначе отдыхающие вывесили бы небольшой, едва заметный на фоне каменных стен оранжевый флажок. Но я решил не останавливаться на отдых. Во-первых – туча. А во-вторых – чуть дальше за крепостью Луковый путь становился весьма ядовит. Дело было в эманациях старой магии, протравившей здесь всё. Последствия магической катастрофы ощущались до сих пор. Тут дохло все живое, медленно, но неотвратимо. Хуже было мелким пташкам, они окочуривались через два-три часа. Животные побольше, например лошади, могли протянуть дня три, человек – неделю. Но за неделю его здоровье оказывалось подточено самыми разными хворями, и, даже вернувшись в нормальный мир, он скоротечно умирал. Пара-тройка часов – это то время, которое можно провести на финальном участке Лукового пути без особого вреда для себя и лошадей, – проверено поколениями контрабандистов и лично мною. Короче говоря, этот отрезок Лукового пути нужно проехать, избегая долгих остановок.

Вскоре вдоль дороги показались припорошенные пылью дольмены – дома из цельных каменных глыб с кровлей в виде поперечной каменюки. Вход в такой дольмен находился на уровне земли и представлял собой вырезанную в камне круглую дыру, в которую не смог бы пролезть даже Олник. Дольмены располагались по обе стороны дороги, как невидимые стражи, они смотрели на наши фургоны, и было их много, более сотни. Вернее – о, я считал их как-то – дольменов было ровно сто пятьдесят два.

– А что это, Фатик? – Гном даже привстал.

– Жилища неведомого подгорного племени.

– То есть как подгорного? Ты хочешь сказать – гномов?

– Нет, говорят, были какие-то существа… до вас. Видишь, какие маленькие входы?

– Ну да, гном-то туда вряд ли пролезет… разве что дитя или совсем тощенький… Даже для коротышек тесно… Постой, то есть, ты хочешь сказать, в этих горах кто-то хозяйничал еще до нас?

– В точку, дорогой друг. Но главные жилища этих существ – внутри гор.

– А… а почему… Они что, исчезли?

– Передохли все до единого. Атрей умер, магия стала вытекать из мира. Существа были связаны с магией, несомненно. Рискну предположить, они умертвили себя так же, как драконы. – С помощью ядовитого магического всплеска, которым все и загадили. Однако этого я вслух не сказал.

Мы подъехали к некрупному озеру, в него с высоты около тридцати ярдов низвергались прозрачные струи водопада, образуя на зеркальной глади небольшую тучу водяной взвеси. Почти прибыли. Малость передохну, жар уж слишком сильно теснит мою грудь.

Я соскочил, махнул заднему фургону остановиться и присел у озерка, от которого шла умиротворяющая прохлада. Вода ледяная, жаль, пить нельзя, вода мертвая, как и все тут. Даже камни у берега не покрыты мхом – ничто живое не может здесь укорениться, а если напиться этой водички – можно обеспечить себя болезнями до конца жизни.

Олник приблизился и спросил боязливо:

– Там что, пещера наверху? Слушай, я чую подгорные запахи! Я чую горную пустоту!

– Да, там пещера, Ол. Нет, воду пить нельзя – это яд! И ноги в озере не мой, Гритт тебя подери! Это яд, кислота, понимаешь? И не ходи в сторону водяного тумана, надышишься, блевать потом будешь.

Вода вытекала из нутра гор, где располагались жилища умершего племени. И если, к примеру, местной дорожной пылью можно было без особого вреда дышать пару часов, что мы, собственно, и делали, – то вода, насытившаяся эманациями древней магии в недрах гор, была смертельно опасна. Дело было в том, что магический всплеск случился внутри гор, в самой сердцевине владений неведомых существ. Аналогично была опасна и пыль в подземных ходах – к счастью, братство Свободного Товарооборота держало двери открытыми, обеспечивая постоянную тягу, и пыли скапливалось немного. Тем не менее у Карибдиза я запасся дерюгой для лошадей и полосками шелковой ткани, чтобы прикрывать наши лица. Конвекция магических эманаций работала лучше всего через живую плоть или дыхание. Кое-что попадет в глаза, но глаза можно промыть.

Бывший напарник с гримасой недовольства напялил правую стукалку.

– Жалк-о-о-о… Слушай, нам что, надо туда, наверх, в пещеру?

– Угу, это единственно верный путь.

– Терпеть не могу темноты… Мне уже хватило сидения в этом, как его, репопозории!

– Потерпишь. Ехать нам не более получаса.

– Ох, там что, такой длинный коридор?

– Порядочный. Мы зажжем лампы, темно не будет. Не бойся, гномья курва там не живет. Там все мертво.

– Ох… – Он уставился на свое отражение в озерке. – Слушай, а тут глубоко…

– Немало.

– И в глубине нет жизни?

– Вода ядовита, как… как уракамбас. Кто тут может жить. Всё сразу дохнет.

– Тогда я брошу туда камень.

О Гритт, уйми ты этого гнома!

– Да делай что хочешь, только смотри, чтобы тебя не забрызгало.

Гном нашел увесистую каменюку и зашвырнул на середину озерка. Вода пошла кругами. Олник зачарованно смотрел на них, потом вдруг испуганно воскликнул:

– Фатик!

Я содрогнулся:

– Да что такое?

– Ты весь красный, как… как не знаю что!

Великая Торба!

– Знаю, у меня сильный жар.

Черно-багровая туча скрыла большую часть неба и грозила вот-вот поглотить закатное солнце. Мурашки ползли по моему затылку, когда я на нее смотрел, а инстинкты призывали бежать, мчаться от тучи как можно дальше.

От спального фургона уже топали к озеру Колчек, Тулвар и Самантий, а возницы затеялись распрягать коней, но я крикнул, чтобы никто не касался воды – она отравная, пить, а тем более мыться – невозможно. Вернее, конечно, возможно, да только ослушника постигнут лютые хвори, включая насморк, геморрой, пять видов лишаев и три – парши.

– Еще один малый переход, – объявил во всеуслышание, – и мы в Талестре. Самантий, поди-ка сюда.

Он подошел, утирая с багровых щек крупные бисерины пота.

– Ох, перед грозой ужасно душно, Фатик!

Я отвел его в сторону и спросил прямо:

– Самантий, ты – шеффен фемгерихта?

Его руки-окорока дрогнули.

– За дурня меня держишь, Фатик? Терпеть не могу этих прохвостов. Но справедливость, – в его голосе прозвучали страстные нотки, – я люблю, так что иногда помогал фемгерихту, если просили, и дело выглядело… справедливым.

– Ты был в овчарне, когда я ломал комедию?

– А? Какая овчарня? Какая комедия? Ничего не понимаю! – Он возмущенно тряхнул брылями щек. – Избавь меня от своих глупых подозрений! Пойду я, нам ехать еще.

Он, очевидно, был шеффеном фемгерихта, но не признался в этом.

Он, очевидно, был третьим в овчарне.

Он, очевидно, был единственным, кто не купился на мой обман.

И он не шел меня освобождать, как сделали это Карл и Фелина, и он бы повесил меня ради торжества справедливости, как он ее понимал. Друг, называется. Впрочем, у меня наивная реакция на дружбу. Примерно так же было с Отли Меррингером, когда я узнал, что он – обыкновеннейший провокатор Ковенанта. Говорят, люди меняются. Думаю, это не так. Просто когда они раскрываются с негативной стороны, оказывается, что они всегда были такими, что мы их просто очень мало знаем. Большинством людей правят страх и эгоизм. А некоторыми – как Самантием – фанатичное принятие определенных идей, которые заменяют им разум и заставляют совершать заранее предопределенные поступки. Человек превращается в раба идеи, не способного мыслить широко и здраво.