Текст книги "Мертвый мир - Живые люди (СИ)"
Автор книги: Полина Гилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 60 (всего у книги 85 страниц)
–Замолчи уже. Замолчи. – Дарлин дрожала, не поднимая глаз. Ее ладони сжались в кулаки, а вся она поддалась дрожи. Но дрожь была не от страха, а от раздражения. Медленно поднимая глаза, она была почти способна заставить Вэл заткнуться. –Все, что ты делаешь – это неуважение ко всем, чьи трупы лежал на земле. Обугленные, изуродованные, разорванные зубами. Холвудс теперь стал кладбищем, и тебе нужно просто замолчать… Потому что мертвым нужна лишь тишина.
–Мертвым уже ничего не нужно. – неожиданно, заставляя всех отвлечься от разгребания обломков, прозвучал крик где-то за разрушенным зданием, где раньше, кажется, сжигали мусор и трупы. Крик этот был истеричным. Почти отчаянным.
***
Здесь все было таким же, кроме одного: мертвыми телами на асфальте, очищенном от досок и другого мусора, тронутого огнем, было выложено приветствие: «Hi». В голове прозвучал чей-то голос. Будто мое безумие, скрывающееся в темноте, знало о том, кто был здесь, кто все это сделал. Не было ни дрожи, ни ненависти, просто пустота. Словно это приветствие лишало всего, всех чувств и эмоций.
Все было ясно в тот момент, все подтвердилось, когда мы вошли в полуразрушенный первый этаж супермаркета. Здесь были сгоревшие продукты, вещи, только оружейная была опустошена. Люди, что напали на Холвудс не взяли ни еды, ни бензина – они просто развлекались таким способом. Преследовали только одну цель: развеять скуку.
Все это – забавы ради. Больше я не могу ничего сказать. Какие животные истерзают людей так сильно. Какие мрази изрезали, изранили тела живых ради веселья. Кому наскучило прятаться, что за тварь способна на такое. Что за монстр…
Мне страшно.
***
–Люди, что пришли сюда, обменяли одеяла на еду? – чиркая что-то на обложке журнала со смуглыми девушками в купальники, что не вызывали никакого интереса, поинтересовался Марко, подпирая голову рукой. – Если мы так будем делать, то разве у нас что-то останется?
–Ну, нужно помогать людям, – чуть вытягивая шею, пытаясь разобраться в детских каракулях, промямлила Кловер, в какой-то степени понимая мальчишку, интересующегося в последнее время всем, что происходит вокруг.
–Не будь такой жадиной, Марко, -неожиданно опускаясь на невысокий стул у деревянного стола с характерным звуком, улыбаясь, будто обвинил паренька Раймонд, пытаясь повторить действия Эйбрамсон, стремясь разобраться в рисунке мальчика. – Каждому нужна помощь, представь, если бы ты оказался на их месте.
–Я бы постарался не оказываться, – буркнул ребенок, обижаясь только по одной причине, что не давала ему покоя с самого утра, когда никто не сказал и слова. Парень был зол на все и вся вокруг, насупившись, стараясь не кричать даже на собственного брата. Все забыли о его дне рождения, никто и не вспомнил. Марко пытался убедить себя, что взрослые заняты, но детская обида засела внутри, заставляя негодовать и злиться, надувая щеки. Но Марко еще не знал, что все помнят, что никто не забыл, а старший брат старается сделать сюрприз. Марко еще не знал, что этот вечер станет для него самый запоминающимся и светлым моментом в жизни. Сегодня он будет смеяться, принимать поздравления от незнакомцев, что обменяли одеяла на еду, есть самые вкусные консервы. Этим вечером он поймет, что если его однажды спросят о самом счастливом дне, то он, не задумываясь, ответит, даже назовет дату.
Одним зимним вечером, после того, как брат устанет от долгих скитаний и изнуряющей работы на холоде, отчего сразу же заснет, что-то промычав на вопрос ребенка, Марко будет слушать истории Кловер, которая укроет Джина, лежащего где-то на старом диване, и чмокнет мальчишку, которому теперь исполнилось восемь, в лоб, улыбаясь самой искренней улыбкой.
–Откуда этот рассказ? – зевая, укутываясь в одеяло, чувствуя, что сон все подступает, спросил ребенок, смотря на темноволосую девушку, уставившуюся куда-то в окно большого особняка, на который они набрели в конце осени, стоило первому снегу покрыть землю. Это все произошло уже после того как склады у Атланты рухнули, подвергаясь атаке.
–Ну, это школьная программа, – пожимая плечами, отрываясь от метели за окном, словно оправдалась Эйбрамсон, неловко улыбаясь. Этот особняк, служивший загородным домом для отдыха какому-то богачу, был лучшим, что удалось найти после падения старого дома. Такие вещи крепко заседают в головах людей, навсегда оставаясь с ними, заставляют сравнивать одни вещи с другими, будто решая, что лучше. Но особо выбирать теперь не приходиться: нашел место для ночлега – радуйся.
–Мне нравится, – чувствуя, что веки слипаются, а мысли улетучиваются, засыпая, прошептал ребенок, даже не пытаясь бороться с той невидимой силой, что звала его куда-то далеко, обещая показать красочные места, где не будет Упырей.
–Ох, сказал бы ты мне это раньше, я бы точно посмеялась. Мне не нравилось читать, – честно признаваясь, вспоминая, как искала способа списать, улизнуть от теста по очередному произведению классика, горько усмехнулась Кловер, понимая, что ее слова остались неуслышанными. Марко уже провалился в сон, уподобляясь старшему брату, сопящему где-то на диване.
***
В тот раз, когда осознание всего произошедшего пришло, когда боль стала невыносимой, Дарлин была готова поддаться мимолетному желанию. Оно было схоже с неожиданным порывом сильного ветра, который тут же исчезал, но после его ухода что-то обязательно менялось, ничего не оставалось прежним. Если бы в тот раз, в темном лесу, наедине с собой, в руках Дарлин оказался пистолет, она бы поддалась этому влечению, она бы выстрелила.
Но пистолета у нее не было. Был лишь нож. Но, честно признаться, она была готова и его воткнуть себе в голову, даже несмотря на то, какая бы это была боль. Но физическая боль не идет в сравнение с тем, что бушевало внутри Джоунс. Ее вселенское кладбище перестраивалось, расширялось, заполняя все сознание. Дарлин становилась человеком, обреченным нести в себе только еще больше боли и воспоминания об остальных. Мы все были такими.
Она правда хотела умереть, правда думала, что так будет проще, правда забыла о данном своему безумию обещании. Единственным выходом для нее было самопожертвование, она нашла в нем спасение. Если бы не Нейл, которого она нашла раненным в том же лесу, такого же одинокого и истерзанного, Джоунс бы проткнула голову лезвием. Она бы это сделала, но мужчина, который нуждался в ее помощи, именно в ее, потому что рядом не были ни одной души, стал причиной жизни. Они спасли друг друга в ту ночь. Их теперь связывало это.
Потом, держа в руках пистолет Нейла, отправляясь за помощью, Дарлин поняла, что жалела, если бы нажала на курок. Хотя мертвые не могут жалеть. Она была даже рада, что не поддалась этому чувству, желанию стать единой со смерть, не впала в то состояние, когда мозг отключается, а чувства диктуют правила.
Мы сжигали трупы друзей, знакомых. Это была груда тел, состоящая и из наших душ. Вместе с костями, кожей, лохмотьями сгорали и наши сознания, какая-то их часть.
Я стояла дальше от этого пламени, что пугало своей силой. Я словно пряталась от мертвых взглядов, когда ко мне подошла Дарлин. Я смотрела на нее долго, она не отрывала взгляда. А после, борясь с собственными чувствами, опустилась рядом со мной на разрушенные части супермаркета.
Я вновь вспомнила о том дне, когда видела Джоунс среди брошенных вещей. Тогда я назвала е королевой ненужных предметов, сейчас она стала королевой призрака любви. Она была одержима болью, одержима слезами и единственной фразой: «Джеймс тоже любил тебя».
–Он боялся огня, ненавидел его. В прошлом его дом сгорел вместе с отцом. Он остался с матерью, каждый день встречая поезда и несчастных людей, в которых пытался найти хоть какое-то утешение. Он не любил пламени, и он не должен в нем же исчезнуть.
На слова Дарлин я лишь кивнула. Я забыла и о том, что Джеймс остерегался меня из-за одного лишь цвета волос, и о том, что он погиб. Мне казалось, что вот-вот кто-то выйдет из-за разрушенного угла супермаркета, что кто-нибудь скажет, что это постановка, что все – иллюзия. Но ничего подобного не происходило: трупы лежали на земле, сгорали в огне, слезы скатывались по щекам, души страдали где-то внутри, желая покинуть смертное тело.
–Роб, -я не смела обратиться к Крайтону, что стоял совсем близко, обремененный своими мыслями, к Биллу, которого тревожил ужасный и дикий враг, только к скале. –Мы можем забрать Джеймса? –мужчина хотел было что-то ответить, но заметил в стороне Дарлин, что просила одним лишь печальным взглядом. – Его отец погиб в огне, эта ненависть преследовала его повсюду. Пожалуйста.
Джеймс будет похоронен в земле, уйдет туда, откуда все мы вышли. Позади виднелся иссякающий столб дыма, а впереди – дорога назад, в единственный уцелевший дом. Все думают о разном, но в этот момент, голова каждого была занята лишь людьми, нет, монстрами, что сделали все это. Ими двигала лишь жажда крови, смерти, жесткость и скука. Они не взяли ничего – все спалили.
И мне стало так страшно, как никогда в жизни. Это было не одно из мои «страшно», которые способны описать люди. Это «страшно» я описать не в силах. Словно дрожь, подобно хищнику, подкрадывается прямо к сердцу. Словно что-то липкое, животное, одноглазое и мерзкое пробирается к душе. Словно руки этого невидимого монстра уже нависают над сердцем, собираясь сдавить его. Уродливые, кривые пальцы этого Страха уже подрагивают у самого важного органа, что перестает гонять кровь по организму. Словно все самые страшные и ужасные чувства смешиваются воедино. И теперь, когда я говорю «мне страшно», я действительно боюсь.
–Мне страшно, Билл.
Страх смешивался с ненавистью. Говорят, нельзя желать мести, но я скажу, что можно. Месть объединила сердца всех. Потому что такое гадство, такая дикость, жуткая, кровавая…. Нет, я не верю, что это были люди. Скорее, дикари. Дети, старики – всё сгорело. Всё…
–Я знаю, Блэр, я знаю. Кем бы они ни были, им пиздец. Это я могу обещать.
***
Кровь. Что это? Что-то красное и жидкое, что течет внутри каждого человека: ребенка, взрослого, дедушки или бабушки. Даже в собаке или кошке есть эта кровь. Мама всегда говорила, что если не промыть рану на коленке, разодранной об асфальт, то будет заражение этой же крови. Сейчас происходит то же самое, кровь заражается болезнью, если Упырь кусает тебя?
Мама говорила, что кровь – это то, без чего мы не сможем жить, без чего клетки в организме( это мы сами) погибнут. Мама, да и старший брат всегда говорили, что без крови мы умрем. Они сильно удивлялись таким моим вопросам, но мне было интересно: что это красное сочится из ранки. Но они всегда уверенно отвечали на мои расспросы: без крови невозможно жить.
Но они ошибались, Джин и мама ошибались, потому что то, без чего нельзя жить – друг без друга. Я видел эту красную кровь, без которой организм погибает, когда мама кричала, умоляя оставить ее в покое. Видел кровь, когда брат протыкал голову мертвеца – брызги летели во все стороны. Видел красные капли и струйки, когда Тэд ударил, ломая нос, плохого парня, очень плохого. Тот человек хотел, чтобы кровь пошла у Тэда, поэтому я не виню Крайтона – он не хотел чувствовать боль.
Но все-таки мама и Джин ошибались, веря в то, что жить без крови нельзя. Нельзя жить без жизни, без воздуха, воды и еды. Если ты не ешь и не пьешь, то умираешь. Если не дышишь, то задыхаешься. Если теряешь жизнь, то… А можно потерять жизнь и понять это?
Что идет за смертью? То есть, что там, в той темноте? Я думаю, когда люди умирают, они видят только черноту, потому что закрывают глаза, будто засыпают. Когда умерла бабушка, мама сказала, что она заснула, но я отчаянно не понимал, почему бабушку кладут в деревянную коробку, после закрывая крышкой, будто она была вампиром. Не понимал и того, почему все плачут, а кроватку бабушки, без окошек и дверей, опускают в глубокую яму. Я начал кричать, когда яму стали засыпать землей, плакать из-за того, что бабушке не дают проснуться, но меня не слушали и продолжали утирать слезы белыми платками.
Тогда Джин сказал мне, что бабушка вовсе не спит – бабушка ушла куда-то далеко. Я спросил: «Куда?», но брат только пожал плечами, опуская голову, продолжая держать меня за плечо. Я до сих пор не знаю, не понимаю, куда же ушла бабушка, а за ней и дедушка. После туда отправился и рыжий пес, вечно спящий в последнее время в гостиной.
И теперь я постоянно думаю, куда уходят те, кто закрывает глаза. Они не засыпают, не дремлют, не мечтают побыть в темноте – они просто куда-то уходят, будто собираются найти другой мир, где им жить будет лучше. Разве они так не придают нас, думая только о себе?
Но Джин говорит, что бабушка, мама, папа, рыжий пес – все они не предали, может, только чуть-чуть, потому что оставили нас одних. Он говорит, что их путешествие закончилось, как только началось, говорит, что, закрыв глаза, все они уже пришли туда, куда должны били. И я понял, что они умерли.
***
Темноволосая девочка с аккуратными хвостиками, она стояла посреди большого зала, где было много детей, где была огромная елка, украшенная множеством шаров, игрушек. Здесь были и ее друзья, но сейчас она была одинока, потому что каждый ребенок, ее ровесник, в этом зале насмехался над ней, говорил неприятные вещи. Ее обижали эти слова. Детский утренник был испорчен, а все из-за чего? Из-за того, что она решила не так, как остальные?
Сейчас кроха Кловер Эйбрамсон чувствовала себя такой же, какой она видела Блэр. Рыжая девочка всегда была отшельником, одиночкой, вечно ходящей по углам, думающей о таких вещах, значения которых Кловер и не понимает. Эйбрамсон чувствовала себя так гадко, хотя всегда смеялась с остальными над Блэр. Но стоило ей стать хоть немного похожей на Джералд, хоть немного отличиться от остальных, как все оскалились против нее – Кловер не нравилась эта сторона, полная оскорблений и детской ненависти. Дети бывают жестоки.
Светловолосый мальчик в костюме принца, коим он совершенно не являлся, больно стукнул Кловер, попутно разрывая ее любимые бусы. Круглые бусинки тут же рассыпались, будто горох. Эти бусы Кловер подарил папа, который так редко приезжал домой. Ей хотелось закричать, оскорбить других, ударить в ответ, но что она могла сделать против такой толпы. Ей приходилось держаться и не плакать. Кловер только сжала кулаки, да губы вытянулись в дрожащую полоску.
–Плакса, смотрите! Она собирается заплакать! – указывая в ее сторону пальцем, кричал светловолосый мальчишка, заговорщицки улыбаясь. Его голос подзывал всех, дети окружали Кловер. Он привлекал внимание, радуясь тому, что кто-то обижен, кто-то озлоблен и раздавлен. Мальчик был похож на шута, что зазывал на представление. Дети порой более жестоки, чем взрослые.
–Я… не плачу… – затыкая свою обиду, проговорила Кловер, пряча глаза за темной челкой. Но ее голос говорил об обратном, она начала всхлипывать, смотря на бусины под ногами.
Она стояла одна, была одинока, хотя вокруг были люди. Она стояла в окружении улыбок-оскалов, и ей было так обидно и больно. Казалось, все внимание обращено на нее саму. Кловер любила чужое внимание, когда ее хвалят, но не такое внимание, когда ты – ничтожество в глазах других, объект для насмешек. И все это потому, что ты отличился.
Дети, да и все люди не любят тех, кто выделяется, кто отличается, кто другой. Они всеми силами стараются загнать его в свою скорлупу, запечатать в коробке, только бы его индивидуальность не вырвалась наружу.
Везде были злые улыбки, повсюду звучали обидные насмешки.
Она оказалась среди детей, с которыми была знакома. Но все лишь смеялись над ее горем. Рядом были дети, с которыми Кловер играла и дружила, но теперь они стали против нее.
–Плакса! – все тыкали пальцами в ее сторону, подхватывая голос мальчика, начиная хором выкрикивать это обзывание. Голоса смешивались, сливались, перебивали друг друга, набатом звуча в голове. Словно тревожный колокол обиды звенел в сознании крохи Кловер.
–Я не плакса! – девочка уже ревела, готовая убежать. Все эти голоса, лица – все это заставляло ее быть ничтожной, убогой, обиженной. Но неожиданно на мальчика, что всех поддерживал, набросилась Блэр, заставляя детей закричать из-за начавшейся драки. Девочка била мальчика, и это было неправильно. Совсем неправильно, потому что девочки – слабые, их должны защищать, но рыжая девчонка защищала сама себя.
Блэр не попадала под стереотипы, под ложные правила, созданные в этом мире, поэтому ее не понимали, отталкивали от себя, обходили стороной. Но были и те, кто вечно цеплял ее, винил в каких-то вещах, язвил. Но самое рыжей это ничуть не мешало, она научилась абстрагироваться. И в тот момент, когда Блэр била мальчишку своими девичьими кулачками, Кловер стало так стыдно за то, что она когда-то сама смеялась над ней, что она заплакала еще сильнее, еще громче, не отрывая взгляда от Джералд. Это было словно искуплением всех тех оскорбление, произнесенных когда-то в ее адрес.
Она обзывала ее, делала то, что сейчас делали с ней. Почему же эта девчонка вступилась за нее, почему помогла. Только потом Кловер поняла, что это была жалость, а не благородство. В детстве Блэр еще умела сострадать и сочувствовать.
Именно в тот праздничный вечер, когда все дети на этом праздники «скалили зубы» в их сторону, Кловер начала уважать рыжую девочку. Сама она не могла постоять за себя так, как это делала она, Кловер казалась всем сильной, но такой не была. Блэр же пропускала ненужные вещи мимо ушей, вовсе не реагируя, а для Эйбрамсон чужое мнение было важным. Именно в тот день Кловер нашла в Блэр подобие идеала: эгоист, который мог помочь подруге.
«Знаешь, в чем отличие между настоящим эгоистом и новичком в этом деле? Я могу что-то сделать для других, жертвуя своими идеалами, устоявшейся моралью собственного мира и пониманием окружающего, а новичок никогда не сумеет этого сделать. Вот вся истина», – Блэр скажет это Кловер через много лет дружбы, когда они уже успеют множество раз проклясть тот праздничный вечер, когда руки рыжей болели от ударов светловолосого мальчика, когда решили поддерживать друг друга. Блэр откроет эту истину, поделится ею, а Кловер унесет ее в могилу вместе с собой. Этот секрет она никому не успеет рассказать, когда начнется апокалипсис, и мертвецы восстанут.
***
–Марко, я подарила это тебе… оставь его, – тяжело дыша, чувствуя, как всё внутри холодеет, как мысли путаются, а язык не слушает своего хозяина, борясь со всем этим, почти хрипит Кловер.– Пусть будет как напоминание, не забывай обо мне… Мне так страшно… Джин, мне страшно, очень…
–Я…Боже, Кловер. Я… – парень был бледнее самой луны, что попадала через окно в это забытое Богом и счастьем место. Его губы дрожали, глаза мельтешили. Джин хотел лишь проснуться от этого кошмара. Все внутри вопило от боли, вопило от разочарования. Он ведь думал, был уверен, что Кловер не может вот так вот умереть. Что такое обязательно должно обойти их всех стороной.
–Все будет хорошо, – помрачнев, позволяя себе хоть какие-то эмоции, Тэд Крайтон опустился рядом с девушкой. И это было важно для нее, важно, чтобы кто-то проявил заботу, чтобы кто-то солгал, что все будет хорошо. Ей нужны были эти слова утешения. – Все будет хорошо.
Тэд держал дрожащую, запачканную кровью руку Кловер, заглядывая в ее темные глаза. Вся жизнь медленно, но верно уходила из нее: не было былого блеска, былой надежды. Только благодарность. Он смотрел прямо в ее глаза, словно позволяя Кловер найти в его зрачках и тяжелую печаль, и подтверждение сказанному. Помедлив, он прижал дрожащее тело девушки, что сейчас казалась беззащитным ребенком к себе, словно пытаясь огреть от того холода, что сковывал все.
–Я боюсь умирать,– вспоминая то, что говорила когда-то давно Блэр о смерти, Эйбрамсон задрожала еще сильнее. Она не знала, почему в этот момент думала не о матери или отце, не о родных, а о подруге, которая больше не встретит ее. Почему-то она думала об ее словах. От этого становилось еще страшнее. – Это больно?
–Нет, больно будет нам, а ты ничего не почувствуешь. Просто уснешь, и все. Никаких мертвецов, побегов, боли и слез. Все это останется нам. Для тебя все станет лучше. Ты веришь мне? – Кловер кивнула, плача, чувствуя жгучую боль, и все сильнее сжимая руку Тэда. Она переставала чувствовать конечности и хотела поскорее выбраться из этого пропитанного ядом воздуха, вдыхать который становилось все труднее.
–Верю …– ее губы переставали шевелиться, каждое движение давалось все тяжелее, а слезы продолжали скатываться по щекам. Еле заметная улыбка и взгляд, устремленный в скрипучий потолок. Жаль, что она не видит, как прекрасны звезды этой зимней ночью. Ночью, когда она умирает. – Верю…
Марко прижался к Джину, сжимая в руках золотой медальон, запачканный ее кровью. Он заставлял себя и смотрел на умирающую Кловер, на умирающую подругу, на умирающую часть себя. Он знал, что им придется сделать, знал, что так теперь нужно делать всегда, но ему было страшно. Страшно и больно. Он тоже чувствовал тот страх Кловер, тоже теперь боялся смерти. Захотелось попросить Блэр о другом: чтобы она защитила, чтобы не убила, а спасла от смерти. Но Блэр здесь не было. Возможно, ее не было теперь вообще нигде.
–Если вы… – борясь с подступающим холодом смерти, переставая шевелиться и плакать, прошептала Кловер. – Если она жива, скажите, что я была счастливой. И… что она не плохой человек… не для меня. Я не проклинаю тот день…когда она защитила меня…не проклинаю…
Неожиданно Кловер вспомнила, что никогда не просила прощение за то, что в детстве вечно смеялась над Блэр, не понимая той, ей захотелось извиниться, но пришло время.
Тэд кивнул, давая бессмертное обещание, а после прогремел выстрел, стоило Кловер уснуть.
========== 0.2.Я создал свою религию, свою молитву. Я – образ на иконах ==========
Мне нужно было вырастить детей, я работала и работала, не давая самой себе передышек.
Каждый день не тянулся, а пролетал. Хотя, наверное, мне сложно судить о том, как проходили часы и дни собственной жизни, потому что я просто не замечала ничего вокруг.
В то время в голове у меня, да и перед глазами вечно проносились, словно кто-то проматывал неинтересный момент фильма, два сына, рабочее место, расплывающиеся незнакомые лица, настенные часы и надгробный камень. В то время для меня мало что существовало.
Не знаю даже, зачем рассказываю все это вам, да и не уверена, кто вообще прочтет это, но каждому порой хочется быть услышанным. История моей жизни начинается солнечным днем среди подруг. Мы познакомились не случайно…
Это был один из тех светлых дней, когда все вокруг кажется ярким и солнечным, будто светится изнутри: природа, скамейки в парке, окна зданий. Все это сочетается с теплым воздухом, который заставляет твое тело почти расплываться и становиться вялым и словно ватным. Но, несмотря на это, ты полна энергий: что-то необычно живое сидит внутри, пронизывая порой кончики пальцев.
Такая погода была чудесной и почти любимой для меня. Тот теплый воздух проникал в легкие, обжигая, заставляя почти задыхаться, но тебе хотелось еще и еще. Ты будто зависел от этих вдохов. Воздух – наркотик для всех, но именно этот, теплый и какой-то слишком заметный, наркотик для тех, кто был в вечном поиске и одиночестве. Такие люди порой и не замечают, что они вечно куда-то спешат, бегут, стараясь перегнать время. Такие люди одиноки, поэтому пытаются успеть пожить.
На асфальте, нагретом весенним солнцем, которое еще не приносило летней духоты, были видны размазанные и полустертые следы мела, которым в прошлую пятницу ученики младших классов соседней с университетом школы развлекались, разрисовывая землю. Под деревом с его раскидистой кроной, скрывающей от солнечных лучей, что норовили ослепить, пряталась стайка девушек, шепчущихся о новой помаде или парнях. Среди них была и я, такая же сплетница, любящая обсудить то, что меня не касалось. Думаю, подобное присуще мне до сих пор.
Тогда, во время моей молодости, мода была совершенно иной. Не было зауженных джинсов, коротких юбок, из-под которых, наклонившись, показываешь то, что должно быть скрыто, по крайней мере, от незнакомцев. Тогда все было иначе: аккуратные носочки, легкие юбочки в горошек, да блузы с манжетами.
Но была, конечно, и другая часть мира, жизни, закрытая и незнакомая для меня. Кожаные жилеты, такие же штаны, яркий и броский макияж, алкоголь, да вечная ночная жизнь.
Для меня это была другая сторона монеты, незнакомая и покрытая таинственностью. В моей голове было лишь желание получить образование и работу, поэтому подобное мало интересовало меня, даже отталкивало.
Все мое детство я жила в крохотной комнатушке с двумя братьями и сестрами. Наша спальня, она же гостиная и место для игр, была настолько мала, что узкие кровати-на которых ты мог спать только «солдатиком» – стояли, прижимаясь друг к другу. У одной из кроватей, упираясь в потолок, был небольшой шкаф, чьи нижние шуфлятки открыть было невозможно из-за того, что их перекрывала боковая часть постели. Для нас всегда было загадкой, что же в них лежит, но, почему-то, мы даже не пытались этого узнать.
Деревушка была такой же крохотной, как мой дом, где вечно присутствовало намного больше людей, чем могло поместиться. Зато лес, окружавший неизвестное миру местечко, казался гигантской территорией, настолько огромной, что ни конца, ни края ты не видел. Этот лес еще и кормил нас, как и соседнее поле, появившееся когда-то на месте срубленных предками деревьев.
Когда отец, стоило нам чуть подрасти, начал возить нас в соседнюю деревню –более развитую-к деду, вы даже не представляете, что мы испытывали, видя горевшую лампочку. Электричество было для нас сродни волшебству, значения которого мы не знали, но лишь догадывались. У дедушки была лампочка – которая светилась! – на длинном проводе. Он мог перемещать ее по такой же небольшой комнатке, заваливаясь на печи, грея свои старые кости, скрипящие зимой от морозов.
Именно из-за того, что стремилась вырваться из нищеты, что всегда казалась мне нормальной вещью, я не обращала внимание на людей, обтянутых кожей. Но я понимала, что они более свободны, чем я. Порой я ловила себя на мысли, что все это намного привлекательнее. Но после вспоминала, каково было жить там, в этом крохотном мирке, не зная ни о телевизорах, ни о свете. Будто запертые в темнице. И тогда я вновь усердно училась, стараясь перепрыгнуть саму себя.
Байкеров и любителей рок-н-ролла было намного больше тех, к кому относилась я. Эти парни в банданах, казавшиеся тебе совершенно другими, не такими, как все, пытались заинтересовать тебя, но ты делала вид недотроги, холодной и серьезной, зацикленной лишь на книгах, да конспектах. Я жила среди анатомии, гормонов, имен известных ученых в сфере медицины. И мне это нравилось! Жутко, не правда ли? Если бы мне пришлось выбирать профессию теперь, я бы никогда не стала медиком, хотя моя работа и нравилась мне. Но это ловушка.
Резать тела неприятно, не каждый сможет вообще взять в руки скальпель. Самое ужасное, когда перед тобой лежит человек, и ты понимаешь, что все это – не твое, не для тебе. Что ты не можешь пошевелиться, потому что страх сковал тело, будто ты стал мертвецом. Когда перед тобой лежит человек, а от тебя зависит его судьба, ты осознаешь только со скальпелем в руках, что это не труп из морга, что здесь одно неправильное движение, и живое станет мертвым. У нас было пару таких случаев, некоторые просто выбегали из операционной.
В тот раз мы, кажется, стояли под тенью дерева, обсуждая что-то подобное. Вроде, это была девушка с худыми-худыми руками. От нее никто особо много не ожидал, напротив, спорили, когда она сдастся. Ну, она и сдалась. Просто с диким страхом и осознанием всего ужаса и своей слабости выбежала за двери операционной, пугая родственников того, кого должны была оперировать. Да, мы любили перемывать кости людям, это было важной составляющей всего того времени. Думаю, сейчас бы ничего не изменилось.
Я встретила его в тот же день, под тем же деревом, обсуждая все ту же девушку с худыми руками. Я, признаюсь, никогда не была моделью, но и не уродство отталкивало от меня людей. Я просто игнорировала мужское внимание, уверяя себя в том, что мои приоритеты совершенно иные, но в тот раз что-то будто толкнуло меня сказать это: «Он будет моим». Стоило мне увидеть того парня, молодого, красавца, с темным волосом и такими светлейшими и умнейшими глазами, как я поняла, что вот такой человек мне был нужен. Я вечно куда-то спешила, даже говоря, я торопилась успеть, будто мой поезд отходит, а он, он был спокоен, взвешивал все, что только можно было взвесить. Это спокойствие и умиротворение поглотили меня, но я все же не смогла стать такой же, как он. Он был идеальным, был светлым, был когда-то моим. Я сказала, что именно мне быть с ним, и все случилось именно так.
Понимаешь, такое чувство гордости за саму себя, такое чувство собственного достоинства переполняли меня, что я была готова задрать нос. Он был прекрасным. Очень красивым и необычным. Это был тот раз, когда внутренний мир идентичен внешнему – чудо из чудес.
Все говорили, что мы скоро разойдемся, что мы слишком разные, что развиваемся по-разному, но именно это и стало причиной того, что мы были и супругами в будущем, и лучшими друзьями, и любовниками. Мы не притворялись разными людьми, мы не страдали психическими расстройствами. Просто друг с другом мы были настоящими, не скрывались за ложью и притворством.
У нас родилось два сына, а после мой друг, мой муж, мой любовник покинул этот мир, оставляя меня лишь с детьми. Того времени я никогда не смогу описать во всех мрачных красках, какие только существуют, которые смешиваются друг с другом, потому что это была такая боль… Такая неописуемая и настоящая, что позволяла мне опровергнуть все слова известного психолога о том, что любви не существует, что от любви страдать не могут. Мое сердце не страдало, страдала душа, которая осталась привязана к нему, к моему другу, мужу, моему любовнику.
Я осталась с детьми, которых нужно было вырастить. А перед глазами мелькали его образы, часы, которые никогда не останавливались, да место на кладбище. Тогда, кажется, я и перестала куда-то спешить, понимая, что бежать некуда, что дома ждут лишь проблемы.
***
Я был младенцем, чего не помню, когда попал в церковный приют. Это для меня было так обидно и до боли грустно, что хотелось плакать. Но я не мог, потому что мало чего знал о жизни, о людях, о ситуациях, которые побудили моих родителей оставить меня одного. Я представления не имею, что произошло, что происходит, что будет происходить. Церковь воспитывала нас не так, как родители воспитывали своих детей. Это я понял только после, когда уже освободился от Божьего взора и его заповедей.
