Текст книги "Мертвый мир - Живые люди (СИ)"
Автор книги: Полина Гилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 59 (всего у книги 85 страниц)
–Почему, Блэр? Почему ты упорствуешь? Продолжаешь сражаться? – словно прося помощи, прося показать причину, смысл этих побегов и сражений, прошептала подруга.
–Потому что я так хочу. – больше мне нечего было сказать. Совсем ничего, это было единственной причиной. Ни люди вокруг, ни какие-то заботы, только желание, заставляло меня идти вперед.
–Блэр? – тихий и испуганный голос донесся до моего слуха, преодолевая шум капель ливня, оставляющего после себя глубокие лужи на бетонном покрытии. Я резко обернулась назад, встречаясь взглядом с Джином, чьи темные волосы намокли и теперь спадали на лоб, чуть залезая в глаза. – С кем ты… с кем ты говоришь?
–Что? – я искренне удивилась, видя эти расширенные и напуганные глаза друга. Он смотрел на меня, на местность вокруг, и спрашивал это, будто ища ответа и действительно желая его найти. – О чем ты?
– Блэр… – словно сложив два плюс два в уме, Джин мгновенно поник, опуская голову вниз. Его темные глаза были скрыты, а я лишь читала по губам ужасные слова. – Ты ведь думаешь, что Кловер здесь, верно?
–Что, прости? – ком застрял в горле. – Джин, не пугай меня.
–Эйбрамсон умерла месяц назад, и никогда не приходила на эту станцию, Блэр. – друг поднял голову, вновь смотря мне в глаза, позволяя увидеть его слезы.– Она мертва, Кловер умерла.
Я смогла лишь глубоко вдохнуть, когда мгновенно перенеслась к самым воротам станции, оказываясь в прошлом. Словно мир рушился вокруг, Кловер исчезала из воспоминаний: ее не было там, когда я обнимала Джина и Марко, не было в Холвудс, в лесу я тоже была одна. Кловер никогда не встречалась мне вновь, после расставания. Она умерла.
–Ты будешь следующей, – печально улыбаясь, словно извиняясь за вранье, мертвая подруга опустила голову вниз, закрывая глаза. Слыша ее голос, стараясь вновь начать дышать, я посмотрела в ту сторону, где она только что стояла. Но она растворилась вместе с дождем. Теперь на том месте была лишь лужа, на поверхности которой быстрые капли оставляли пузырьки и круги.
А в руке у меня осталась намокшая бумажка, с размытыми буквами. Теперь, кажется, я все поняла, читая прощальное послание, оставленное Кловер – эти же слова она, ее призрак, созданный воображением, сказал мне в мой день рождения тихой ночью. Теперь я поняла, почему те пожелания, звучали как прощание. Я все поняла…
И слезы остановить я не в силах.
Комментарий к 6.4.Девяносто два дня весны – Разбитое сердце
Привет, простите, если убила вас вместе со своими персонажами)
Пока.
========== 6.5.Девяносто два дня весны – Что нам осталось ==========
А существует ли у человека список? Нет, не тот список дел, которые он не успел сделать за отведенный ему срок. Не тот список плохих вещей, что диктовала ему мать, когда он еще лежал в кровати. И даже не тот кусочек пожелтевшей бумаги, где детским почерком начиркана давно забытая, даже глупая мечта: получить огромного робота с глазами-лазерами или подобрать на улице голодного щенка.
Существует ли у людей список давно исчезнувших из жизни знакомых?
Да, скорее всего, такая вещь есть у каждого, просто не все об этом думают. У меня этот «список» был и не списком вовсе – это была маленькая коробочка в моей голове,– словно ящик Пандоры-где хранились воспоминания о каждом дорогом, когда-то живущем рядом со мной, человеке. Пусть эта коробочка казалась крохотной, маленькой, внутри она была бездонной – вмещала в себя кучу образов, слов, улыбок и слез. Мертвецы были всегда со мной, не оставляли.
И часто, когда эта коробка приоткрывалась, словно тот же ящик Пандоры, что сеял хаос, нес несчастья, куча вопросов поселялось в моей голове. Я думала о причинах, о мотивах, о том, как бы все было, если бы что-то роковое не случилось, если бы я чего-то не сделала. И когда крышка этой «шкатулки мертвых» приподнималась, лица всех, всех, появлялись перед глазами, заставляя кричать от отчаяния. Но я не имела права показывать свою боль окружающим, я находила спасение, сохраняла свой разум, медленно сходя с ума, погружаясь в безумие.
Смерть Криса Осборна значила для меня многое, показывала мне, то, что не все люди хороши. Парень верил и надеялся, но именно источник его убеждений в итоги и нажал на спусковой крючок. Я мечтала найти это животное, отыскать среди тысячи трупов, и, смотря в глаза, рассказать, что на его руках не одно убийство светловолосого парня. Сказать, что в тот раз он забрал сразу несколько жизней, уничтожая какую-то часть меня.
По мере того, как мертвецы в шкатулке мертвых селились все чаще, я чувствовала, что разум уступает безумию, что очередной кусок моей сущности отправляется в этот же крохотный ящик с приоткрытой крышкой.
Смерть Майкла и безумие Лили показывали мне, что любовь бывает настоящей, что она действительно может побуждать к ужасным поступкам, достойным лишь диких созданий. Когда кто-то умирает, тебе кажется, что ты тоже должен…
Смерть моей матери… Да, я знаю это, чувствую. Смерть моей матери лишь говорила о том, что каждого в этом мире затронула печаль, скорбь. Абсолютно каждого, без исключений. Ее слова, надежды, возложенные на меня, напутствия, каждый раз звучали в голове, когда я знала, что запуталась, когда меня мучала совесть. Когда безумия становилось так много, что бороться с ним я почти не могла, ее голос был в моей голове.
Все умирают, все кого-то теряют, и смерть Рейчел Таско показывала мне, как сиротеют дети. Мой отец просто ушел, сбежал от семейной жизни, находя ее в другом месте, Тони же лишился родителя. Мать умерла, а он это видел, пускай полностью и не осознавал. Родители не должны видеть, как умирают их дети, но и дети не должны видеть смерти родителей. Однако теперь все так и бывает.
Гибель Самира и Ванды, когда открывалась шкатулка мертвых, напоминали, заставляли убедиться в том, что этот мир старается уничтожить счастливых людей в первую очередь. Крохотная девочка, старающаяся запечатлеть все в свой объектив, видела красоту во всем, что происходило вокруг, она была словно святой, пришедшей в этот мир, чтобы помочь. Но мир смеялся, изрыгая гнилые трупы из своего утроба – святые были не нужны ему, он жаждал лишь страданий и боли. Добро и искренность, которыми вечно бесил его Самир, этот мир старался поглотить так же быстро, чтобы не осталась даже следа. Все светлое вызывало гнев у земли.
Кловер Эйбрамсон… Мой мир долго был нетронутым человеческими эмоциями в детстве. Я не подпускала к себе мальчиков и девочек, которые казались мне до крайности глупыми. Кловер была первым, кто показал мне, что кроме серого, черного и белого цветов, существует радуга и разные оттенки. Она разукрасила мой мир, даже не боясь, что ее цветная палитра иссякнет. И вот, это случилось. За месяц до прихода на станцию, словно по воле злого рока, Эйбрамсон умерла, а яркие краски ручьями пустились по земле, тут же уничтожаемые миром. Ее смерть показывала мне, насколько я слаба. Она показывала, что даже у меня могут быть настоящие друзья, и что я буду страдать и скучать, безумно скучать, если их не станет. Так все и было, когда в шкатулке мертвых поселилась Кловер Эйбрамсон.
Я долго думала, как же выглядит этот ящик с воспоминаниями о знакомых, родных, друзьях внутри. И однажды поняла: это огромное земляное поле, которому нет конца и края, и все оно будто усыпано могилами, и на каждой могильной плите, на каждом кресте, есть фотография и слова. В моей голове есть кладбище огромных размеров, скрытое в шкатулке, спрятанной в темноте безумного разума. Это кладбище доступно лишь мне, и никому кроме меня.
«Вещи случаются: плохие и хорошие. Случаются абсолютно со всеми, каждому уготована судьба. В итоге хорошее и плохое уравновешивает друг друга, позволяя нам понимать, что все будет в порядке» – я ненавидела, когда кто-то пытался утешить тебя. Ненавидела, потому что люди говорили банальные вещи, совершенно не помогающие. Я понимала, что все сказанное действительно правдиво, но эти утешения раздражали меня своей глупостью и повторностью. Дарлин теперь это тоже раздражало, разжигало гнев в груди, который она отчаянно прятала, не позволяя себе стать животным, помешанным на мести – пример Лили был для нее уроком.
После смерти Джеймса, говорящей мне лишь о том, что я способна чувствовать сожаление и жалость, Дарлин Джоунс стала ненавидеть утешения. Ей хотелось их слышать, но теперь она, как и я, понимала, что никто не сможет пережить в полной мере того, что пережила она. Кажется, она теперь переживала смерть того мужчины раз за разом, умирая и возрождаясь каждую ночь и каждое утро.
«Все наладится…» – Билл попытался сделать хоть что-то, но, несмотря на свое уважение к этому старому человеку, на его мудрость и правоту, не смотря на то, что старик совершенно точно когда-то страдал, Дарлин лишь посмотрела на него таким пустым взглядом, не выражающим совершенно ничего, что в тот момент я увидела в ее глазах такое же кладбище, скрывающееся и в моей голове. У Джоунс тоже было место для мертвых.
Только кладбище Дарлин было другим, отличным от моего: это было множество планет, парящих в мертвой вселенной, наедине с тишиной. И на каждой из этих планет сидел знакомый человек, занимаясь тем, что любил больше всего. Были на этих планетах и люди, что отчаянно тянулись к другим шарообразным мирам, где обитали те, кто был дорог им при жизни. На этом вселенском кладбище, где звезды то мерцали, то погибали, была еще одна планета, пустая и пока незаселенная. Ее Дарлин приготовила для себя. Планета эта, мрачная, рядом с которой не существовала ни одной звезды, была ближе всего к той, где поселился Джеймс Габлер. Джоунс отчаянно мечтала оказаться там, на темном шаре земли, чтобы дотянуться до него, сказать, что знает о его чувствах. Но Дарлин не могла, потому что если она поселиться на той планете, все кладбище исчезнет, все мертвые люди забудутся. А еще живые будут страдать – а она знает, каково это, страдать, и она не может позволить себе, чтобы кто-то чувствовал отчаяние из-за нее. Это убьет ее во второй раз даже на том свете.
А еще у меня был список живых. Список, который я отчаянно прятала в самых, самых темных углах своего сознания. Я никак не могла позволить миру узнать, чьи имена покоятся где-то там. Я просто не могла вычеркивать имена друзей из этого списка. Но делать это приходилось всегда – каждый день этот список, именно список в моем сознании, стремительно редел, а буквы перечеркивались кровавой линией, замазывая все. Этот список всегда был похож на черновик, на который что-то пролили, над которым долго плакали.
Кажется, мир для меня давно разделился на внутренний, о котором знала лишь я, и на настоящий, что был общим со всеми живыми. Только вещи каждый видел по-своему.
Я сидела у кладбища под голым деревом, давно заболевшим какой-то гадкой и поганой болезнью, не позволяющей зеленым листьям появиться на ветвях. Это скукоженное, со скрученными, словно от боли ветвями, дерево казалось изгоем, отшельником, непонятым миром – все деревья вокруг были сочными и зелеными, с пышными кронами, а это – уродец с сухими палками, безобразно торчащими во все стороны.
Здесь на станции все перепугались, все вспомнили о том, что внушало мне ужас постоянно. Я, кажется, тоже невольно начала забывать о жутком обличии человека. Дарлин не рассказывала, но я просто знала и то, что она чувствует, и то, как мечтает отомстить. Она, вероятно, и сама не догадывалась о последнем желании, но это было очевидно. Только теперь Джоунс будто не существовало в этом мире, она походила на призрака, а я боялась, что разум вновь воссоздал и дополнил реальность, не желая, чтобы я сошла с ума. Я боялась, что злая шутка повториться, только на месте Кловер окажется Дарлин.
Я сидела у могил, слыша где-то за спиной на станции, как все напряжены, – эта напряженность витала здесь последние семь дней, потому что каждый ждал, пока убийцы, разрушители Холвудс, найдут и нас – мечтая стать ветром. Хотелось притвориться, что тебя ничего не беспокоит, что ничего не имеет значения. Но это было не так.
Где-то за забором шатались мертвецы, которые и не уставали вечно бродить без цели и смысла, а я сидела, смотря на кресты, покосившиеся от времени.
–Как думаешь, они действительно не понимают, что творят? – словно замечая Ходячих через доски крепкого забора, размышляя о том, что может двигать их вперед, тихо спросила я, слыша, как голос смешивается с шелестом высокой травы, чуть притоптанной к земле тяжелыми ботинками Билла или кого-то другого.
–Думаю, нет, не понимают. – на станции начался обед, но некоторые уже закончили трапезу, теперь спеша поскорее разобраться с предстоящими сборами и последующим выездом за ворота. Кажется, кто-то решил устроить свое расследование, желая отыскать убийц, зверски разрушавших все, что было.
–Моя мать умерла или бродит среди мертвецов? – отчаянно игнорируя обрывки слов, приносящиеся ветром, я закрыла глаза, мечтая провалиться в тишину и белизну, существующую где-то в другом измерении, еще недоступном мне.
–Может, да, а может, нет. – плечи дернулись, а особенно громкий звук донесся со стороны ворот. Было как-то обидно, что живые нарушали эту тишину на небольшом кладбище, проявляя такое неуважение. Интересно, они видят нас, слышат ли наши слова и страдания? Или они ушли навсегда?
–Чудно, – отвечая то ли своим мыслям, совершенно не зная правды и ответа, то ли собеседнику, что сидел рядом, чувствуя каждую эмоцию, появляющуюся где-то в груди, я оторвалась от крестов и неба, поворачивая голову. – Я свихнулась вместе с этим миром?
–Нет, это происходило постепенно. А теперь ты начала разговаривать с собой и теми, кого уже не существует в действительности. – это существо, что сидело рядом со мной, было многолико, и каждое знакомое лицо сменяло другое, предшествующее ему, изменяя так же и голос, заставляя меня говорить с мертвецами, порой выбирающимися из шкатулки. – Что ты чувствуешь?
–Разочарование, – словно собственное сознание не удивило меня такой мерзостью, безразлично бросила я многоликой твари, смотрящей на меня мертвыми и пустыми глазами, поднимаясь с земли. – Мне не страшно рядом с тобой, я чувствую отвращение и подобие радости из-за того, что теперь не одна.
***
Мы давно поняли, что маленькая группа более незаметна и практична для вылазок или поездок. Но этот раз не был простой прогулкой – Билл испытывал сомнения, мечась от одного к другому: вернуться ли неизвестные убийцы к супермаркету или они уже обо всем забыли. Если с первым можно было смириться,– да и группа собралась большая, чтобы поквитаться(пускай это и было глупым в нашем положении: идти искать проблемы)– то с последним возникали сложности. Потому что если те, кто уничтожил Холвудс, уже забыли о своих жутких поступках той ночью, то они заслуживают гореть в аду.
Если существует место, более жаркое и мерзкое, то они должны оказаться там. Вот только я, смотря на то, что произошло со знакомыми людьми, беспокоюсь: этот мир теперь более мерзок, чем подземный. Кажется, здесь самое место тварям, вроде того парня, выживающего с дядей и его другом. Само время будто стало мрачным и темным.
Неделя с того дня, как Холвудс пал, прошла, а я не знала, как протекло для меня это время. Я потерялась в бесчисленных минутах, часах, днях, за которые умершие были готовы отдать все,– но у них ничего не осталось-пребывая в каком-то безумном состоянии.
С каждым днем становилось все жарче, вот только внутри у тебя все холодело, потому что ничего не казалось светлым, даже освещаемое солнцем. Было множество причин для беспокойств, грусти и печали, отчаяния и безразличия. Были также и проблемы: сволочи, что разрушили то, что мы создавали с такими усилиями, состояние людей, да и мертвецы продолжали бродить за забором.
За эту неделю мы сделали все, что могли: прочесали окружные леса, не приближаясь к Оттаве, похоронили тех, о ком вспомнят лишь единицы, решили, что найдем убийц. Не знаю, хороша эта затея, плоха ли она, но я борюсь с чувствами, никак не связанными с настоящим.
«Если нам не удастся встретиться вновь, то оставайся той Блэр, которую я знала. Не сходи с ума». Тогда, в свете тусклых ламп – единственных неодушевленных свидетелях нашего разговора-я пообещала уже воссозданной мозгом Кловер, что останусь прежней. Но сейчас убеждалась, что выполнять обещания очень трудно. Особенно обещания такого характера.
–Что с ней? – голос Вэл Бенсон звучал так же, как звучал всегда. Она будто и не заметила, что людей вокруг стало меньше, а проблем, напротив, прибавилось. От такого ее безмятежного состояния, в котором она всегда пребывала, мне захотелось ударить подругу со всей силы. Появлялись тысячи вопросов, касающиеся погибшей Эйбрамсон, но становилось так больно и ужасно от понимания того, что Бенсон не тот человек, с которым можно обсудить такую смерть. А ведь мы втроем были вместе с самого детства.
–Холвудс пал, там был Джеймс. – ответы мои последнее время были неэмоциональны, а сухи и односложны. Говорить не хотелось, потому что, стоило мне открыть рот, как я слышала собственный голос, теперь чаще появляющийся в разговорах с многоликим монстром, напоминающим об умерших. Стоило мне заговорить, как это существо появлялось и злобно смеялось.
–Кто это, Джеймс?– Вэл решила поинтересоваться только теперь, когда Дарлин сидела на переднем сидении, смотря в окно и думая о чем-то своем. Бенсон же не останавливало присутствие той, кого она обсуждает, так было всегда.
–Он нравился ей. –казалось, это причиняет мне такую же боль, какая видна сейчас на лице Джоунс. Я знаю, она слышит все это, знаю, что так лишь больнее. Тогда почему же я говорю все это, почему не могу заткнуться? Словно я мечтаю почувствовать ту же боль, что испытывает Дарлин. Будто я хочу показать, что готова даже на это, на вечное страдание, лишь бы подруга хоть немного забылась, вспомнила хоть что-нибудь хорошее. Но это сложно.
–А она ему? – Бенсон похожа на маленького ребенка, не понимающего половину какой-то детской сказки. Ей, кажется, нравятся такие расспросы. Не знаю, было бы Джоунс легче, не узнай она о чувствах Джеймса. Но она узнала, и это главная ошибка Тайлера.
–А это имеет значение? – я боялась произносить то, что должна была ответить. Здесь был лишь один ответ, который можно дать на этот определенный вопрос.
–Мне просто интересно, – Вэл пожимает плечами, будто вовсе не понимая, как тяжело людям вокруг нее. Иногда я готова стать такой же бездумной, как она, потому что, кажется, так проще жить. В этой глупости и безмятежности. Но сейчас слова давней подруги вызывают в моем взгляде укор, и Бенсон замечает это, тут же стараясь исправиться. –Да, думаю, это имеет смысл. Для Дарлин уж точно.
–Она тоже ему была дорога. Возможно, никто не узнает, как сильно. – собственные пальцы сжали бордовую толстовку, словно ища у этой вещи защиты. Я всегда хотела ощутить себя защищенной, даже до того момента, когда мертвецы воскресли. Всем я казалась сильной, способной бороться с правилами, и я была такой, но мне порой хотелось побыть слабой. Теперь же я понимаю, что слаба и без притворства.
–Понятно. – и этим словом Вэл завершает все, ее детское любопытство удовлетворено. Интерес иссяк, а сочувствия даже не появилось. Бенсон продолжала жить в своем мире, где не было чего-то необычного. Она продолжала игнорировать изменения, обращая внимания лишь на чужие косяки и чью-либо жестокость. Вэл начинала пугать меня, не всегда, но порой дрожь проходила по коже.
Давняя подруга теперь уставилась в окно, забывая, вероятно, о нашем разговоре, а мои мысли быстро перенеслись в другое русло, заставляя еще сильнее теребить край толстовки. Я ненавидела утешения других, ненавидела однотипные фразы и взгляды, будто оценивающие твое душевное состояние. Люди всегда говорили одно и то же, и это делало все лишь хуже. Но тот парень, с темным зонтиком под дождем, был другим.
Я сидела в луже, все внутри дрожало, а струны нервов были готовы вот-вот порваться, позволяя разрыдаться в голос. Любой бы, кому было бы до меня хоть какое-то дело, попытался бы помочь, и сказал бы те же слова, которое всегда звучали в подобных ситуациях. Но парень, благодаря которому я узнала, что такое чувство симпатии, привязанности, даже любви, отличался от всех. Видя мои слезы, мою боль, которой сверкали глаза, стоя под дождем с зонтом, он улыбался: «Твои грустные глаза нравятся мне».
И этого мне хватило. Я не люблю противоречий, но только ими и живу, постоянно.
***
Это место, оно не было похоже на то, которое я видела, которое знала. Оно никак не сходилось с тем домом, в котором жила Дарлин. Это даже домом не назовешь: все здесь изменилось до неузнаваемости, будто прошла не недели, а целое тысячелетие. Забор превратился в валяющиеся кучи досок. Обломки, гильзы, стекло, щепки, кости– все это хрустело под ногами. Ты всеми силами старался сдерживать тошнотворные позывы, замечая обуглившиеся трупы, обглоданные тела.
Сам вход в супермаркет был пожелтевшим, почерневшим, словно покрытое болезненной желчью место, говорящее лишь об отчаянии и пустоте. Это вгоняло тебя в такую депрессию, в такую пучину отчаяния, что ноги немели, заставляя падать вниз. И почерневший от огня асфальт, расколотый, треснувший, заваленный всем тем, что осталось, не становился концом этого «вниз». Верно, коленями ты чувствовал твердость земли, но душа и сознание, кажется, уходили далеко, в самый центр планеты, где, возможно, и крылась загадка всех вселенских тягот и несчастий. Кто-то открыл ящик Пандоры, сея хаос.
Я остановилась у бывшего входа в супермаркет, который теперь был завален кусками бетонных плит, керамическими осколками, трупами. Мы приехали сюда, чтобы забрать тела тех, кто не смог сбежать даже в лес, чтобы забрать оставшиеся припасы, оружие, бензин. Но теперь, смотря на все это, понимали, что лишь потратили время: трупы можно было лишь сжечь до конца, очищая тем самым свои души, а внутрь Холвудс, похоже, не было смысла даже соваться. Впрочем, Билл был взбешен, агрессивен и пассивен одновременно – все это заставило его окунуться с головой в угнетенное состояние. Старик решил, что первый этаж достаточно уцелел, его стоило проверить.
–Прости… – все начали освобождать трупы от тяжести прижимающих их к земле досок, другого мусора. Все были осторожны, потому что здесь непонятно, где Ходячий, а где действительно мертвый – все трупы были обуглившимися. Дарлин, смотря теперь почти всегда куда-то под ноги, случайно столкнулась с Рикки плечом, тут же тихо извиняясь, пряча глаза в тени своих несчастий.
–Смотри куда идешь, – Рикки почти прошипела эти слова, будто Джоунс не просто зацепила ее плечом, а попыталась проткнуть ножом. Сестра Крайтона была раздражена, что-то пряча в своей голове. Не знаю, о чем она страдала, жалела, но в ее глазах это четко прослеживалось. После того случая с Лили, Рикки Крайтон стала другой.
–Эй, она же извинилась! – будто гром, голос Вэл Бенсон неожиданно нарушил более менее тихую обстановку в округе. Подруга, пусть и была глуповата, жестока и несентиментальна, но подобных себе всегда могла различить в толпе. И на этот раз тон Рикки Крайтон ей не понравился. Такому «шестому чувству» Бенсон я издавна решила доверять.
–Тебя никто не спрашивал, отвали. – Рикки бы просто могла проигнорировать слова Вэл, потому что разница в нашем с ней возрасте очевидна, она должна быть более сдержанной, но младшая сестра Тэда отреагировала более чем резко. Это лишь подтверждало настрой Бенсон к ее личности. Что-то, случившееся той ночью на смотровой площадке, заставило Рикки измениться. Она превратилась в озлобленную девушку, вечно следящую за каждым, кто может подчинить себе улыбку или счастье.
–Пошла нахер! – вопреки всем моим ожидания, ломая любую логическую цепочку в моей голове, Вэл набросилась на Рикки, будто предугадывая какие-то ее мысли и последующие действия. Бенсон действовала так резко, что была похожа на сошедшего с ума безумца. Дарлин выпустила из рук какие-то доски, о которые с легкостью можно было загнать занозы, отскакивая в сторону то ли от неожиданности, то ли от ужаса и страха.
А я стояла на месте, не зная, что делать: подруга превратилась во что-то жестокое. Но и Рикки не уступала. Женщина, похожая на своего брата, отвечала с особой грубостью на любое действие Бенсон. Они обе стали похожи на сгусток ненависти не только друг к другу, но и ко всему вокруг. Я не понимала, что происходит, что мне делать, и, только когда Крайтон задел меня плечом, заставляя почти повалиться в сторону, я шелохнулась, тут же оттягивая Вэл назад.
Будь у нее или Рикки в руках нож, кто-нибудь бы пострадал.
–Ты что творишь? – я кричала, поддаваясь неожиданной громкости этого мира. Мне было страшно, я чувствовала страх, потому что боялась подругу, ее действий. Мои руки дрожали, но уверенно держали вырывающуюся Бенсон, что стремилась сломать череп Рикки. Та отвечала взаимностью, брыкаясь, стараясь укусить Тэда, чтобы добиться свободы. – Успокойся!
–Она точно что-то задумала, Блэр! Блять, посмотри на нее! Ты ведь сама сказала, что Дарлин страдает, так какого хрена, эта дура так себя ведет! – резко дергаясь, ногой ударяясь об асфальт, прорычала Бенсон, чуть утихая. Я постоянно будто была ее цепью, удерживающей от глупостей, от жестокости. Но любая цепь может порваться, если зверь на ней станет диким монстром.
–Она не одна здесь страдает! – выплевывая в сторону Дарлин, что отшатнулась, расширяя от ужаса глаза, крикнула Рикки. Девушка была готова оттолкнуть Крайтона назад, ударить его, но какое-то бессилие появилось в ее теле, стоило подобным словам вырваться из глотки.
Дарлин Джоунс была таким человеком, чью крайнюю эмоциональность нельзя было не заметить. Она пропускала всю, любую боль: чужую, свою, через себя. У всех могли быть равные страдания, но Дарлин определенно переживала все это тяжелее, потому что она так воспитана, потому что природа создала ее по подобию тонкой березы, способной сломаться от грозы.
Билл просто мотал головой из стороны в сторону. Это не казалось ему нормальным, но в подобное время, когда вокруг лишь темнота, когда ты видишь то, во что превратился Холвудс, каждый может сорваться. Все понимали, что подобное кончится плохо, если девушки продолжат кричать друг на друга, будто псы на привязи.
–Прекрати! –когда Рикки в очередной раз предприняла попытку вырваться, сопровождая ее рыком, Тэд рявкнул, прикладывая больше сил, причиняя сестре боль. Старший брат, что нес ответственность, старался отрезвить сестру. – Не веди себя, как!..
Но договорить Крайтону не дали, Рикки перебила его, а ее голос срывался на хриплый крик, потому что горло болело от тех чувств, что не позволяли кому-то открыться:
–Как? Как ребенок, Тэд? Как мразь? Тэд Крайтон, посмотри на себя! Ты-мой брат, но мы будто чужие люди! Чего ты добиваешься? Чего желаешь, моей смерти? Ты бросил меня! – каким бы сильным не был мужчина с серо-голубыми глазами, печали Рикки оказались сильнее. Она вырвалась из той хватки, отталкивая, заставляя Тэда отшатнуться. Ее сиплый крик смешивался с резкой жестикуляцией. Казалось, вся боль, что копилась внутри больше десяти лет, вырвалась на свободу. -Ты бросил меня! И сейчас не находишься рядом! Ты будто умер! Так почему же ты дышишь?
Резко оказываясь возле старшего брата, будто ища ответы на свои вопросы, продолжала кричать Рикки. Никто не имел права остановить ее, потому что никто не понимал, что она чувствует. Женщина с темным волосом колотила трясущимися кулаками о грудь брата:
–Тебя не было десять лет, не было тогда, когда мне нужна была твоя помощь! Ты думал лишь о себе! Все десять лет ты был мертв! Так почему мертвец, похожий на моего брата, ходит здесь сейчас? Почему я должна страдать? – она ударила с такой силой, что даже я почувствовала отголосок боли, чуть отступая назад. Но Тэд перехватил ее дрожащую руку.
–Успокойся… – лицо Крайтона было безразличным, голос холодным. Он будто не слышал всего, что говорила младшая сестра, не видел ее слез. Он был похож на мертвеца, по которому она должна страдать, видя его рядом с собой. Эта безразличность убила Рикки, все, что было в ней, исчезло в тот момент. Глаза ее расширились, а слезы потекли быстрее. Крайтон бы мог проявить ту заботу, которую был обязан проявлять. На которую был способен, и которой желал, но чужие слова, звучащие в его голове, не позволяли стать эмоциональным: «Я вернусь тогда, когда не будешь ожидать, обещаю тебе, Тэд». – Прекрати этот цирк.
–Мужчины становятся и причиной страданий женщин, – словно теперь находя изъян в словах матери, кривя лицо и опуская голову, прошептала Рикки, расслабляя руку, что держал Тэд. – Ты мертв для меня, милый брат. Но я не забуду ничего, что ты сделал. А сделал ты многое…
–Прекрати, – выпуская руку, тем же холодным тоном, приказал Тэд. Эмма, что стояла в стороне, зажала рот руками, чувствуя, как что-то внутри нее дрогнуло от этого тона, от этих слов. Женщина давно знала Рикки, она делила с ней все переживания за старшего брата. А сейчас она разделила с ней и полное разочарование девушки. В голове Рикки будто стерлись все эмоции, все чувства к брату.
–Да пошел ты! – срываясь на крик, в который раз, чувствуя, что в горле першит, Рикки со всей силы ударила Тэда в челюсть. В удар этот была вложена вся злость, вся боль девушки, но она теперь застыла от того, что сделала вещь, о которой долго думала. Смотря на брата, чувствуя теперь какую-то вину, забывая о той боли, что он причинил ей, Рикки рванула с места, убегая, будто маленький ребенок.
Не провожая сестру взглядом, мужчина с серо-голубыми глазами, которые сейчас прикрывали тяжелые веки, выплюнул красную слюну. Он лишь выдохнул, уходя куда-то. Старик Билл, что появился на пути Крайтона, хлопнул мужчину по плечу, а тот лишь резко развернулся, одаривая его злым взглядом.
–Ничего, у каждого свои причины, – в голосе Билла было полное понимание всего, так казалось. Но Тэд знал, что настоящие причины его самого никто никогда не поймет. У Крайтона были причины для такого безразличия. Возможно, ему просто надоело страдать.
–Срать я хотел на эти причины, – Тэд почти прорычал это. Но рык его был не то, чтобы злобным или агрессивным, он был просто смиренным и усталым. Все это надоело Тэду. Билл лишь кивнул, уверенный в своих словах. У каждого есть свои причины.
–Дарлин, ты в порядке? – будто ожидая благодарности за свои действия, Бенсон приблизилась к Джоунс. Вэл была даже довольна, но остальные не разделяли ее чувств. Для подруги детства все это было игрой, битвой, в которой она считала себя победителем. Но все было не так. – Она не подойдет к тебе больше.
