Текст книги "Мертвый мир - Живые люди (СИ)"
Автор книги: Полина Гилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 85 страниц)
–Может, но сейчас у нас есть и другие заботы. Нам придется немного подождать.
========== 0.1.Дом у железной дороги давно пуст ==========
Светлый домик, сделанный по последнему слову строительства, чьи окна и небольшой балкон выходят к железной дороге, где ходят поезда, наполненные отчаявшимися людьми, людьми без цели, занятыми, сломленными, всегда был немного печальным – его прямоугольные окна были похожи на грустные глаза, которые светились только вечером и ночью, если мать не спала… Не спала она теперь часто. Дом этот, у рельсов, был светлым, что внутри, что снаружи – темных цветов мы теперь не переносили.
Я часто следил за проносящимися вагонами, ловил лица незнакомцев, которые после тут же забывал, думал об их мыслях, хотел узнать хоть что-то. Пускай незнакомцы были всегда разными, а, может, я просто не узнавал их на следующий день, но у этих пролетающих мимо людей, скорее всего, не замечающих меня вообще, были свои истории: печальные, веселые, трогательные, да какие угодно! У каждого был свой рассказ, будто неповторимая книга жизни. У меня такая тоже имелась. Вот только обычно у каждого была одна история, одна книга, которая продолжалась, состояла из множества глав, у меня же их было две: первая сгорела, другая недавно начала заполняться.
Немного позже я тоже начал ездить на тех поездах, за которыми раньше лишь наблюдал, не зная, что это приносит мне удовлетворение – мысли о чужих мечтах и жизни очень интересные, отвлекающие. Я начал ездить на них, чтобы добраться в университет, куда через какое-то время поступил.
Почему ездил – не знаю; почему поступал – не имею понятия; почему продолжаю что-то делать –загадка; из-за чего верю во что-то светлое – не понятно. Мне было непонятно всё это, я словно заблудился в четырех стенах собственной комнаты, которая порой казалась мне зеркальным лабиринтом, где куча твоих двойников окружает, путает; в таких местах твой злейший враг – ты сам.
Документы в университет я подавал нехотя, без желания или нежелания – я просто делал, не задумываясь о причине своих поступков, я чувствовал безразличие. Кто-то трясся в коридоре перед аудиторией, ожидая результатов, кто-то дрожал и волновался на экзаменах. Я же не чувствовал ничего, даже на школьных контрольных волнения присутствовало куда больше. Получив уведомление о зачислении, я впервые задумался обо всем этом, отбирая у матери очередную бутылку.
Сейчас я понимаю, что, скорее всего, белый халат был важнейшей причиной того, что я выбрал профессию врача – темные цвета я не любил, а красный и его оттенки ненавидел. Хотя, наверное, была и другая причина выбора такой дороги в будущее: отец как-то сказал, что докторов уважают, что он тоже уважает их.
Теперь, сидя в поездах каждое утро, еще до того, как рассветет, я чувствовал себя так, будто оказался с другой стороны клетки – это было совершенно иное ощущение. Я остался тем же наблюдателем, только теперь я смотрел на проносящиеся мимо дороги, дома, водоемы, леса. Дома у рельсов были разными, там жили люди – с теми же книгами об их жизнях. Все, казалось, осталось прежним, только мое место поменялось.
В наш дом у железной дороги, близко к станции, мы заселились какой-то сырой осенью, когда старое жилье сгорело дотла, оставляя после себя лишь пепел. Языки пламени жадно проглатывали доски, лопали окна, облизывали металлические раковины на кухне. Они резвились, медленно поглощая всё, не думая о чужих чувствах – красный огонь голодал долгое время. В тот день он объелся.
***
За окном было обычное утро, более серое, чем всегда. Такое же холодное, промозглое и осеннее. Этот день был абсолютно в любую осень, слишком пасмурный, но не дождливый – тогда тучи не собирались в небе.
–Эй, мама сказала просыпаться, опоздаешь, – голос, доносящийся из стороны, был надоедливым, будто муха жужжала над ухом, хотелось ее прихлопнуть или прогнать куда-нибудь, отмахиваясь рукой. Но сил не было даже для того, чтобы предпринять подобную попытку, я лишь закутался в одеяло.– Давай, а то нам обоим влетит.
–Ладно, я сейчас встану, – слыша приближение ленивых и неустойчивых шагов, я пробубнил себе под нос, отлично понимая, что лгал сейчас без зазрения совести. Я устал, хотел спать, глаза слипались, хотя во всем этом состоянии была не столько вина моего организма, сколько моей собственной безответственности. Половину ночи я просидел в телефоне, заводя никому ненужные беседы с друзьями, что так же не могли уснуть.
Отец, которого, вероятно, мать послала будить меня, вытаскивая мужчину из постели, ушел из моей комнаты, где сонно опирался о дверной косяк, видимо, получив удовлетворительный ответ. Я почти расслабился, думая, что проспать первый урок – не смертный грех, когда папа, по пути обратно в постель, понял, что мои слова были лишь уловкой, способом отсрочить подъем, проспать занятия. Отец возвращался обратно в мою комнату, я слышал его шаркающие по полу ленивые шаги.
Я завидовал ему сейчас – у него-то выходной после ночной смены, а я обречен вылезать из кровати на этот осенний холод, что проникал в комнату через открытое окно. Мурашки пробегали по коже, стоило ветру на улице стать чуть сильнее.
–Так, приятель, я знаю подобные отговорки, давай, поднимайся, – заподозрив мою невинную ложь, немного просыпаясь этим утром, всё еще мечтая вернуться в постель, отец подошел близко к моему ложу, часто заваленному кучей вещей и ненужными коробками с каким-то хламом, который я берегу, даже не зная зачем. Теплое и такое уютное одеяло с меня безжалостно стянули, тут же широко зевая, не утруждаясь прикрыть рот ладонью, заражая этой странной «болезнью».
–Черт, – я протянул, а, может, и простонал от разочарования в этом утре. Пальцы отчаянно старались нащупать краешек одеяла, но отец был хитрым, поэтому, предугадав мои попытки, оттащил его куда подальше.
–Тебя никто не заставлял сидеть всю ночь в телефоне. – отец только лениво пожал плечами, говоря, что в моей глупости никто не виноват. Если бы он не хотел сейчас спать, то обязательно как-нибудь подтрунил бы надо мной.
–Я встал, всё, ладно?– стараясь избежать разговоров о моей ночной активности, про что матери знать было необязательно, я резко поднялся в кровати, уже почти чувствуя бодрость. Отец лишь усмехнулся, будто зная, что я признаю его выигрыш в этом раунде, разворачиваясь и теперь уж точно направляясь в свою комнату, засыпая на ходу.
За завтраком главы семьи, как называют себя абсолютно все отцы, не было, он спал и видел, наверное, уже третий по счету сон. На кухне пахло приятным запахом еды, от чего желудок довольно заурчал, говоря о своем нетерпении.
–Привет, мам, – я чмокнул низкую женщину, которую давно обогнал в росте, в лоб, получая легкую улыбку в ответ. Светлый миленький передник с небольшим кармашком тут же отправился на небольшой крючок у раковины, а мама поспешила положить в тарелку яичницу и бекон, немного суетясь, поглядывая на часы.
–Ты будешь чай? – женщина с темным от рождения волосом, который даже не седел из-за каких-то предков, обладающих густой шевелюрой, остановилась совсем рядом со мной, вновь желая угодить всему. –Может, сэндвич?
–Мам, всё в порядке, я уже опаздываю, – с ней я всегда говорил спокойно, вечно улыбаясь уголками губ, потому что иначе нельзя было. Люди правы, когда говорят, что родители бывают разные и некоторые заслуживают гореть в аду, но моя семья не входила в число «грешных». Да, были проблемы, обиды, но мама никогда не повышала голос, она была слишком ранимой и тихой, ей было легче просто улыбнуться, проглатывая обиду, чем обидеть кого-то в ответ. Она была святым человеком.
–Хотя бы чаю выпей, нельзя выйти из дома, не выпив жидкости, – тон стал чуть требовательным и уверенным, а кружка с горячим чаем тут же оказалась перед носом. – До автобуса еще около двадцати минут, не торопись.
Это мой последний год в старшей школе со старыми одноклассники, с которыми нас связывает столько разного, что состаришься, пытаясь вспомнить все, что было. Я, наверное, за школьные годы был и плохим парнем, и бунтарем, и хорошистом, и несуществующим одноклассником, которого называли странным. Но теперь я, наконец, стал самим собой, не прячась за какими-то образами и масками: отзывчивый с друзьями, не зацикливающийся над чем-то, довольно просто относящийся ко многим вещам.
Выходя из дома, слыша привычные напутствия от матери, я шагал по тротуару, чуть втягивая шею от осеннего прохладного утра. Это последний год, да, но я совершенно не определился со своим будущим. Знаете, это очень давит на тебя, когда все чего-то требуют, но ты не в состоянии что-то ответить, решить, потому что запутался. Ничего не понимаешь, тебе все кажется до ужаса сложным и непонятным, ужасное чувство. Но, несмотря на это, будто никогда не оказываясь в подобной ситуации, все продолжают засыпать тебя вопросами, с такой уверенностью что ты ответишь, что тебе невольно становится неловко: «Куда ты собираешься поступать?»
Я бы хотел ответить: «Идите к черту», «Катитесь со своими вопросами куда подальше», «Оставьте меня в покое и отвалите», но в реальности только пожимал плечами, многозначительно смотря в сторону – в такие моменты я старался не позволять мыслям атаковать голову.
***
–Эй, Джеймс! – голос Дэвида, вечно ищущего приключения и задирающего в прошлом старшеклассников, а теперь малышню, окликнул меня со спины, заставляя обернуться. – Чё, как? Если хочешь повеселиться, то внимательно смотри за этой дверью, приятель.
Дэв расплылся в улыбки, почти обнимая меня за плечи. Парень был немного ниже моего роста, но более широким и крепким, он наблюдал за дверью девичьего туалета, словно отсчитывая в голове секунды до взрыва бомбы.
–Что ты опять задумал? – я не успел задать вопроса, как из туалета донесся такой визг, будто кого-то подвесили вниз головой, опуская все ниже в террариум с бесчисленными пауками.
–Быстрей, деру! – Дэвид схватил меня за руку, пытаясь оттащить в сторону, но я остался стоять на месте, позволяя приятелям удрать без меня, сбрасывая с себя возможные подозрения.
Из туалета вылетели девчонки нашего класса, в коротких юбках, которыми красовались друг перед другом. Они продолжали визжать, почти подпрыгивая на месте, словно курица с отрубленной головой, которая еще какое-то время после этого дергается, пока нервные окончания не умирают.
Я почти не удивился, узнавая, что Дэвид и парни нашего класса подсунули в туалет змею, внешне схожую с ядовитой. Тут уже собралось куда народу, желающего узнать, что же случилось, а напуганные девушки теперь чувствовали себя звездами на каком-то интервью – представительницы слабого пола любят внимание, они готовы жить ради этого. Можешь не дарить ей цветы, но главное уделяй ей больше внимания: внимание –залог успеха.
***
–Итак, ты что-то видел? – строгий голос директора, который, будто подозревая меня в чем-то, прожигал в моей голове дыру одним лишь взглядом. Думаю, стекла очков в тонкой оправе спасали меня от неизбежной смерти.
–Нет, сэр, я был занят своими делами. – мужчина в сером костюме с лысиной на макушке, которая редко позволяла вести себя адекватно, стоило увидеть ее, всегда подозревал в чем-то меня или кого-то другого из нашей небольшой компании, вечно устраивающей погром. Из всех выпускных классов наш был самым резвым, что не нравилось администрации учебного заведения небольшого городка.
–Если я узнаю, что ты мне врал, Габлер… – почти угрожая, сощурив глаза, директор наклонился ближе к моему лицу, бросаясь предупреждениями. Тут же у двери женского туалета снова закричали и послышались напуганные вздохи. – Господи, да уберите ее уже, это же безобидное существо, оно не кусается!
Уборщик в нашей школе, который смело мог похвастаться вечно блестящими полами, быстро закивал на слова директора, доверяя ему; основным предметом, который преподавал мужчина в сером костюме, была биология – он разбирался в змеях. Его жена тоже была змеей, в каком-то смысле.
–Мне незачем врать, – убедительно смотря в глаза директору, поспешил я заверить, когда тот вновь вернулся ко мне, обреченно махая рукой на уборщика и несчастную змею, которая перепугалась не меньше визжащих девушек. Может, она испугалась еще больше.
Смерив меня презрительно-недоверчивым взглядом, директор резко развернулся, принимаясь разгонять толпу школьников по своим классам, говоря, что скоро начнется урок.
***
За окном кабинета сейчас было более живо и интересно, чем в аудитории, хотя людей снаружи почти не было, только дворник уныло и одиноко загребал листья, собирая их в одну кучу у почти голого дерева возле самых ворот школьной территории. Облетевшие ветки были и совсем близко ко мне, так, что если бы я открыл окно и протянул руку, то совершенно точно бы дотянулся.
Я утыкался в окно, от скуки замечая всё, что только можно было заметить. Казалось, если все так и продолжится, то я смогу увидеть ветер, ну или ложно почувствовать его в изолированном кабинете, где монотонный и совсем неинтересный голос учителя порой перебивает мысли.
Что еще в этом кабинете можно делать, чем занять себя? Я уже изучил стены и потолок вдоль и поперек: мел, что осыпался с доски, медленно тикающая стрелка опаздывающих часов над дверью, заставленные разными фигурами полки застекленных шкафов – все это смешивалось с запахом подросткового пота, сальными головами, воняющими гелями для волос и кашлем. А на улице все было иначе: свежо, немного серо и прохладно, погода определенно манила меня, что я готов был встать с места, просто выходя или выпрыгивая через окно из класса. Хотелось просто сбежать.
–Габлер, что такое многогранник? – я встрепенулся от неожиданности, стоило собственным мыслям утихнуть, как учитель, воспользовавшись этим, ворвался в мой мозг, словно ураган. Преподаватель смотрел на меня, как и весь класс, чего-то ожидая.
–Простите, повторите вопрос? – я чувствовал себя неловко и неуверенно, уже жалея, что отвлекался от урока, хотя это случалось не в первый раз. Ненавижу это чувство неуверенности, хочется быть совсем другим – беззаботным, стойким, сильным, отвечающим за свои поступки. Сейчас я действительно чувствую себя пацаном, но хочу быть мужчиной.
–Что такое многогранник, – разочаровываясь и злясь, совершенно не радуясь тому, что ученик находит вид за окном более занимательным, чем формулы и определения, повторяет учитель, продолжая ждать моего ответа. -Это прошлый год, вы ведь учились в прошлом году?
–Многогранник -это геометрическое тело… – я смотрел на девушку, что сидела за партой передо мной. Она была отличницей, любимицей и немного стервой, если дело касалось списываний, но иногда все же подсказывала. По ее лицу, впрочем, можно было понять, правильный ли твой ответ или нет. Сейчас она не морщилась, оборачиваясь ко мне, значит я на правильном пути.
–А дальше? – будто не считая меня теперь «мертвым» для геометрии с ее плоскостями и высотами, путающимися с медианами и биссектрисами, терпеливо спрашивал математик. Вот только кроме этих слов: «…это геометрическое тело», я больше ничего не мог сказать, не помнил.
–Геометрическое тело со сторонами и вершинами? – опять этим неуверенным голосом, боясь каждого неверного слова, я почти скривился в лице, всем видом показывая незнание материала, проходимого в прошлом году. Думаю, тогда я тоже смотрел в окно, думая, что все это мне не пригодится.
–Вы спрашиваете или отвечаете? – явно замечая, а теперь и указывая на мои сомнения, звучащие в голосе, продолжает смотреть прямо в глаза математик со светлыми полосками седины, начинающимися у висков.
–Отвечаю. – ну хоть что-то я смог точно ответить, тут же понимая, что полный ноль в геометрии и алгебре. Даже знание формул и теорем не помогало мне вылезти из пучин отчаяния на контрольной или неожиданной самостоятельной работе. В такие моменты начинался конкурс «Придумай способ списать и не завалить весь учебный год, давай!»
–Садитесь, – смирившись, бросил учитель, выдыхая, вновь возвращаясь к доске. Он будто понял, что горбатого лишь могила исправит, смирившись с данным фактом. Не смотря в мою сторону, математик продолжил. -Лучше смотрите на доску, чем в окно. Уверен, возьми я у вас тетрадь, там будет лишь сегодняшняя дата.
Я ничего не ответил, опускаясь на свое место, понимая, что преподавателя бы не обрадовала моя тетрадь – там не было не то, что сегодняшней даты, там не было дат за всю неделю, как домашних заданий и того материала, что разбирали в классе. Я молчал, следя за спиной учителя, а окно продолжало манить, я будто слышал его голос. Но лишние проблемы мне не были нужны, я старался не отвлекаться на погоду, что-то чиркая теперь ручкой, наконец, записывая первую за всю неделю дату.
***
–У меня небольшой тест, результаты которого будут к последнему уроку. Тех, к кому у меня будут вопросы, я позову в свой кабинет, -светловолосая женщина, достаточно молодая, стояла перед классом, держа в руках небольшие бланки, предназначенные для учеников.
Сейчас был урок биологии, который, к счастью, не вел недоверчивый директор, но вместо предмета и предметника перед нами стоял педагог по работе с молодежью, чьей задачей было провождение различных опросов среди учащихся, чтобы выявить какие-то проблемы. Она занимала, можно сказать, должность психолога.
Женщина со светлым волосом, про которую девочки в нашем классе говорят, будто ее рождали по частям, потому что лицо непропорционально, принялась раздавать бланки тестов с вопросами, ловко двигаясь между рядами.
Стоило мне взглянуть на белый лист с текстом, как что-то внутри взвыло. Здесь были вопросы, которые всегда вызывают у меня затруднения.
Психолог объяснил что-то еще, говоря, как отвечать на вопросы, но я уже не слушал, думал о том, что ненавижу подобные вопросы: «Думали ли вы, кем хотите стать в будущем?», «Что привлекает вас больше: точные науки или языки?», «Вы выбрали будущую профессию?». Из всех вопросов я мог ответить только на один: «Эти вопросы вызывают у вас затруднение?»
«Да, черт возьми! Затруднения и жгучую ненависть за то, что даже школа лезет в мою жизнь!» – в голове кричал внутренний голос, хотелось разорвать этот лист с тестом, тяжело дыша, успокаиваясь, но я просто сидел.
Время давно пошло, его уже засекли, каждые пять минут оповещая об оставшемся сроке, а я просто сидели перечитывал вопросы, будто надеясь найти ответ в своей голове. Окно снова переманило меня на свою сторону, заставляя просто оставить попытки что-то написать в этом бланке. Погода ничуть не изменилась, а дождь все не собирался.
–Извините, а если не уверен в ответе? – Дэвид решил немного поиздеваться над светловолосой женщиной, что терпеливо ждала, пока мы все заполним, решая начать игру с бессмысленными вопросами, на которые нет однозначных ответов.
–Подумай и выбери то, что тебе ближе, – спокойно, будто повторяя все это множество раз, ответил психолог, в какой-то мере даже не обращая внимания на парня.
–Если бы я знал, то не спрашивал бы вас, – будто оказавшись на распутье, действительно не зная, что ответить, немного грубо перебил женщину Дэвид. Казалось, все же, одноклассник со всей серьезностью отнесся к этому тесту, как и все остальные. Становилось не по себе, понимая, что все хоть что-то знают о своем будущем, я, казалось, не знал ничего о себе самом.
–В чем проблема? – выдыхая, веря в слова Дэвида, психолог подошёл к парте парня, извиняясь перед кем-то, чью сумку немного задела ногой. -Биология или история? –задумавшись на несколько секунд, будто ища в своей голове какую-то информацию, отсортированную по полочкам, женщина тут же вернулась в класс из мира своих воспоминаний. – Просто закрой глаза и подумай, представь: ты стоишь на поляне. Что ты замечаешь первым: какая здесь растительность, почва или же какая история этой небольшой полянки посреди леса. Проходили здесь сражения, а может, кто-то просто отдыхал, оставив после себя мусор?
–Думаю, история… – после долгого размышления, будто действительно переносясь на поляну, которую создало воображение совсем недавно, ответил Дэвид, все еще что-то обдумывая.– Спасибо.
–Не за что, – вновь возвращаясь на свой пост у доски, чтобы видеть всех учеников, психолог посмотрел на наручные часы, сверяя их с настенными.
Птицы запоздало улетали там, за окном, на улице, а я хотел улететь с ними от всех этих тестов, разговоров, вопросов. Улететь в свое гнездо, что объединяло мою семью. Я хотел домой, чтобы почувствовать что-то согревающее, увидеть что-то родное, а не эти лица и смех за спиной. Я не уверен в себе, мне всегда кажется, что смеются надо мной, это, знаете, угнетает: видеть скрытый смысл там, где его нет.
–Время вышло. – что ж, я ничего не написал, кроме имени и класса, да одного несчастного вопроса о вызванных затруднениях.
***
–Почему ты ничего не написал? – в кабинете психолога, который был обставлен будто по всем правилам общения с психически ненормальными, было тихо и немного прохладно из-за открытых окон. Светловолосая женщина, сидевшая напротив меня, объясняла все это тем, что свежий воздух отлично влияет на организм.
–Потому что не знаю, чего хочу. – я отвечал честно и быстро, так как давно знал о своих проблемах. Иногда мне казалось, что я боялся собственного будущего и жизни. Я бы мог солгать женщине передо мной, сказать, что так получилось, и у меня болела рука в то время, но мне действительно захотелось получить помощь, хотя бы чью-то.
–Можешь мне рассказать, это останется между нами. – психолог следила за жестами моих рук, за глазами и позой, которую я иногда менял, даже не замечая этого. Женщина реагировала на все, будто сразу подбирая в своей голове какой-то диагноз или видя проблему.
–Что рассказать? – я сначала хотел было уйти, но страх будущего снова заставил меня остаться. -Я запутался, ничего не понимаю. Все крутится слишком быстро, все чего-то требуют от меня, говорят, что я должен делать, как себя вести.
–Твои родители на тебя давят? – что-то помечая на бумаге черной ручкой, не давая мне и шанса увидеть эти записки, спрашивает женщина, чем вызывает сначала мой ступор, а после некоторую злость.
–Нет, -я отрицательно мотаю головой, думая, почему все сразу стараются обвинить в чем-то твоих родителей, будто только и ждут, чтобы кого-нибудь проучить. Неужели людям так нравится вредить другим, находить чужие недостатки. -Родители нормально ко мне относятся.
–Они безразличны? – настаивая на своем, будто и не слыша меня, продолжает женщина, смотря в глаза, а я чувствую лишь гнев, который утверждает, что я должен постоять за своих близких, родных, что они-единственное, что у меня есть.
–Нет же! Прекратите. – я поддался этому небольшому гневу, смешанному с обидой, возмущаясь и чуть повышая голос.
–Ты сказал, что запутался, – будто возвращаясь на несколько шагов назад в нашем разговоре, тем же спокойным голосом вновь спрашивает психолог. Я, кажется, понял, почему все говорят, что такие люди, как эта женщина, всем кажутся умными и очень необычными. Они задают вопросы, не отвечают на них. А когда задаешь вопросы, всегда выглядишь умнее, то есть, на этих сеансах лечения, ты выставляешь себя глупцом, к тому же, несчастным глупцом, неспособным разобраться в своих проблемах.
–Можно мне уйти? – словно осознав саму истину, перевернувшую мир с ног на голову, я спрашиваю женщину, даже не смотря в ее сторону. Глупцом мне быть не хочется.
–Мы только начали, – вовсе не ожидая, что я встану и уйду, попытался продолжить беседу психолог, но я уже был около двери, мечтая вырваться на свободу из этого кабинета, где от порядка и дотошной точности кружилась голова.
–Я пойду, извините.
***
–Я не знаю, кем хочу быть. Что мне с этим делать? – доверяя своему отцу намного больше чем каким-то школьным психологом, убеждающим тебя в том, что твоя индивидуальность –это проблема, с которой следует бороться, я сейчас сидел с ним за столом на кухне в полумраке вечера при тусклом свете небольших круглых лампочек под потолком.
–Будущее – сложная штука, ты должен сам что-то решить. Потому что слушать чьи-то советы глупая затея. Никто не знает тебя лучше, чем ты сам, хотя, ты можешь думать иначе. – я пил чай, отец-холодное пиво из холодильника, что шипело, когда его открывали.
–В том и проблема, что я себя не знаю, – я почти пожал плечами, опуская голову. Я бы выпил сейчас пива, а не гребанный чай, голова гудела, хотелось закурить или сделать хоть что-то со всем этим гудением. – Этот разговор похож на девчачий.
–Вот что, парень, – поднимаясь из-за стола, отец подошел к холодильнику, будто прочитав мои мысли. – Пока не разберешься в себе. Никто не поможет. Я могу дать тебе кучу советов, которые для тебя будут дерьмовыми. Мы – родня, но люди разные, думаем иначе, видим вещи по-другому, живем по-разному. Все эти убеждения, что советы стариков хороши, остаются лишь убеждениями. Да, иногда они верны, но тебе нужно переделать каждый их совет под себя, я тебя уверяю.
Протягивая банку пива, одобрительно кивая, отец смотрел мне в глаза:
–Будем считать, что это газировка, а слова – не совет, ладно?
Мы сидели, смотрели телек, щелкая каналы и смеясь над безумными мамочками, что тряслись за своих детей, словно наседки. Отец что-то рассказывал про своих коллег, которых я отлично представлял по частым историям, будто сам был знаком с ними лично, а потом мы сидели какое-то время в тишине. Мне стало так легко.
–Может, будешь врачом? – возвращаясь к моей проблеме, будто все это время думал только об этом, невзначай предложил отец. – Я когда-то тоже хотел резать, а уж потом лечить людей, учил биологию и химию, все эти артерии, вены, гормоны – всю эту фигню, но в последний момент сдался.
–Если не получилось у тебя, почему получиться у меня? – почти игнорируя и принимая за шутку слова отца, поинтересовался я, чувствуя, что пиво тоже алкоголь, отличный способ сделать с усталостью хоть что-то. В какой-то момент кажется, что твое тело превращается в жидкость, становится вялым. Как и сознание.
–Потому что ты мой сын, и ты лучше меня. Дети всегда сильнее своих родителей, умнее их. Но, парень, не думай теперь, что можешь делать, что хочешь.
–Я запомню.
***
Дом посреди улицы полыхал огнем. Все звуки, огни, голоса тонули в этом пламене. Только чувства огонь не мог поглотить – ты был неподвластен пламени на таком расстоянии, ты был недоступен для него, словно вода.
Сначала я опешил, не понимал, думал, что это не мой дом, идя по соседней улице, даже спрашивал себя: «Кто же горит?» А потом я испугался. Испугался тем животным страхом, описать который не удавалось даже самым лучшим писателям. Это был такой страх, что порой мелькает на мгновение, заставляя тебя умереть на секунду, а после его место занимает что-то похожее на ужас, но сердце быстро и сильно бьется именно из-за того мгновения. Одного лишь мгновения настоящего страха.
Я смотрел на дым, горящие части дома, вылетающие от жара осколки окон, медленно разрушающиеся перегородки, стены. Я смотрел, не думая ни о чем, а потом…
«…Дети лучше своих родителей…» – я подорвался с места, наконец понимая, что вещью, о которой я забыл, был собственный отец. Все забыли.
–Где мой отец? – я почти схватил какого-то мужчину в форме пожарного, что руководил остальными. Я вцепился в его одежду, почти тряся от чувств, что нахлынули, будто цунами.
–В доме кто-то был? – человек почти отшатнулся, тут же подавая команду людям двинуться в дом. Но его действия не вызвали облегчения или прилива надежды. На негнущихся ногах, которые будто превратились в палки, я отошел чуть назад, чувствуя теперь дрожь.
–Вы не проверили? – внутри все замерло, сжалось, а испуганный вид пожарного только убивал какие-то куски внутри меня. Я уже знал, что тот разговор с отцом был последним, я уже чувствовал, потому что в один момент пропало нечто важное, очень важное.
Пожарник что-то командовал, водой пытались заливать полыхающий, будто новогодняя елка, дом, но огонь становился лишь сильнее, словно его тушили бензином, подпитывая. Когда люди с противогазами попытались проникнуть в полыхающие остатки жилого здания, пламя разозлилось, больно обжигая их тела, словно желая содрать костюм, а после и кожу, оставляя лишь угли.
Когда все закончилось, когда рядом была мать, которая беззвучно плакала, – ее плечи даже не дрожали, она держалась -поддерживая и обнимая меня, прижимая к себе, прибыла и полиция, и медики. Они пытались чем-то помочь нам, но нам помощь не нужна. По крайней мере, не такая, и не сейчас. Помощь была нужна нашему дорогому человеку, когда он заживо сгорал в собственном доме.
В тот раз я отчетливо почувствовал, что стал одиноким, что мы с материю стали единственными родственниками, единственным смыслом существования друг для друга. Мы смотрели на пепел, угли, потухающие искры огня, а языки пламени теперь стали ненавистными. Мы проклинали Прометея за его находку, за его открытие для людей, за его заботу. Вот чем закончилась эта история: смертью.
В тот момент я не думал о том, что мы не единственные, кто пострадали от огня. Что есть множество таких же людей, несчастных и одиноких, от которых оторвали часть чего-то важного, закапывая после в землю. Не хотел я думать об этом, не мог.
–Теперь мы одни, – прижимая мою голову к своей груди, поглаживая по голове, цепляясь за мою жизнь как за спасительную соломинку, дрожащим и каким-то другим голосом, произнесла мама. В тот вечер мы изменились навсегда: из неуверенного пацана я, наконец, превратился в мужчину, а мама… она тоже изменилась.
***
Причиной возгорания обозначили утечку пропана, даже несмотря на то, что отец бы никогда не допустил подобного. Но полиции легче все замять, придумать какую-нибудь небылицу и вернуться к себе домой, к семье. Мама тогда наверняка чувствовала жгучую обиду и ненависть – в тот раз она впервые сорвалась, высказывая свое мнение служителям закона, повышая тон и поддаваясь истерике и страданиям.
Казалось, тогда внутри нее бушевали все эмоции, что она всегда проглатывала. Будто они накапливались, накапливались, а после неожиданно вырвались, как срывается с цепи собака. Моя мама изменилась.
Похороны прошли быстро, спокойно и печально, так всегда бывает. Кладбище ужасное место, там все такое, как внутри у тех, кто потерял кого-то. Потерявшие что-то люди отличаются от остальных, они видят мир иначе, слышат совершенно другое, думают о том, о чем раньше и не знали.
Именно в день похорон шел дождь, который я теперь ненавидел так же, как и все цвета красного: если бы он шел в тот день, то, мог бы спасти моего отца. Сама природа предала человека, что вышел из земли.
