Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Николай Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 67 страниц)

царскому пресветлому величеству, так как и я один раз присягнул и до смерти остался

верен присяге. Если же ты будешь поступать противно этому, то всякое зло, которое

произойдет от тебя, да отвратится от других и обратится на твою голову!»

Толпа с радостными восклицаниями провозгласила Юрия гетманом.

«Дай Бог,– кричали козаки,—и при новом молодом нашем гетмане жить, как яшли

мы нри старом: хлеб-соль его вкушать, города турецкие разорять, славы рыцарские

добывать!»

Чиновники прикрывали его знаменами и шапками, по козацкому обычаю; играли на

трубах, били в литавры, палили из пушек и ружей в знак торжественного избрания

нового гетмана вольными голосамп ‘).

Назначив сына гетманом, Богдан до смерти оставил за собою власть. Силы его

ослабевали с каждым днем. Московские послы явились в Украине тогда, когда гетман

едва мог вставать с постели.

Подъезжая к Чигирину июня 3-го, эти посланники были встречены за десять верст

от города миргородским полковником Грицьком Лесницким. Он объяснил, что разнесся

слух, что хан наступает с войском на Украину и Хмельницкий поручал ему не

допускать татар. «Ныне к нам дошли слухи,– сказал Лесвицкий,—что его царское

величество, не знаю за какие вины, положил на нас гнев свой и хочет послать на нас

своих ратных людей воевать нас: мы оставим и жен и детей наших без всякого

опасения! пусть проливает кровь нашу меч царский; мы без всякого сопротивления

подложим под него главы; во всем будем воля его царского величества!»

«Это вам кто-то наговорил воровски на ссору,– отвечал ему Бутурлин,– великий

государь держит вас в своей милости и жалованьи, а вам следует ему, великому

государю, служить и воровским смутным речам не верить».

За пять верст от Чнгирина встретили послов сын гетмана Юрий, писарь Выговский

и войсковой асаул Ковалевский. Сын извинялся за отца, что он сам по болезни не мог

встретить гостей. 4-го июня приехал к послам Ковалевский и привел две богато

оседлаппые лошади. «Добродий наш пан гет-

') Истор. о през. бр.—.Иетоп. повеств. о Мал. Росс., 216—217.—ИИарод. дума

624

ман,—сказал он,—велел вал ехать к себе». Онн въехали на двор до крыльца и были

встречены в сенях Выговскил. «Не майте за зле,– сказал писарь, – гетман лежит

болен и не мог встретить вас никакими мерами».

Они застали гетмана на постели. После взаимных спросов о здоровьи, послы

роздали по росписи царское жалованье гетману, писарю и полковникам и, получивши

от них благодарность, сказали:

«Наказано нам с тобмо, гетманом, говорить о государских делах, а тебе тех

государских дел от нас выслушать».

«Мне невозможно слушать теперь государских дел,– сказал гетман,– скорбь меня

постигла великая; сами видите: пусть войсковой писарь Иван Выговекий выслушает

великия дела его царского величества».

«Мы, – отвечал Бутурлин, – присланы по указу великого государя к тебе гетману,

и наказано нам говорить с тобою, а не с писаремъ».

«Я никак не могу в моей болезни говорить и ответ давать о государских делах, —

сказал гетман;—да чтобы вы и мне говорили, то не будет утаено от писаря».

Бутурлин отвечал: «Не пригоже тебе, Богдан, отговариваться никакими замыслами;

надобно слушать указ и повеление великого государя без всякого прекословия».

«Указа и повеления государя слушать я повинен, да за скорбию говорить мне нельзя

о государских делах. Вот как Бог даст от болезни станет легче—я дам тогда знать».

Он приказал писарю просить гостей сесть за стол обедать.

Послы сказали:

«По милости царского величества приготовлены у нас обеды на господе; мы будем

есть у себя».

Гетман сказал им:

«Все посланные по милости царского величества в моем доме едали и за

многолетнее государево здоровье чаши пивали. Учините и вы также, чтоб мне не

сомнительно было при моей скорби. А если не сделаете так, то мне будет видеться, как

бы от его царского величества ко мне немилость». Послы согласились. Столы накрыли

близ постели гетмана. С гостьми села жена Хмельницкого, дочь его Катерина

Выговская, писарь и асаул.

В половине обеда гетман привстал, приказал себя поддерживать, велел подать

серебряный кубок с венгерским и проговорил желание здравия царю, царице, царевичу,

царевнам, милостивому заступнику и ходатаю Никону, назвавши его архиепископом,

всему освященному собору, боярам, думным людям, христолюбивому воинству и всем

православным христианам. Он изъявил желание, чтобы Господь Бог покорил под ноги

великого государя не только иноверцев, еретиков, но и самого поганина, бусурмана,

туркского салтана.

В изнеможении он упал на постель и уже более в этот день не подымался.

На другой день посланники царские потребовали через писаря, чтоб гетман их

выслушал. Напрасно писарь говорил, что гетман, по крайней болезни, никак не может

слушать и отвечать. Послы твердили, что они присланы от своего государя наскоро.

Писарь ходил два раза к гетману и приносил одинъ

625

и тот же ответ, что гетман не может слушать н отвечать, но пригласит их, как только

ему легче станет.

Тогда московские послы принялись выпытывать писаря, восхваляли его службу и

верность и спрашивали: зачем Хмельницкий сносится со шведами, Ракочи и

господарями, и о чем ссылаются?

Писарь глянул на образ Спасителя, перекрестился и уверял, что ни в гетмане, ни в

войске запорожском нет шатости, но как стали говорить будто царь отдает Украину

Польше, а поляки стали подсылать к турецкому султану, крымскому хану, венгерскому

королю и шведскому, чтоб они вместе с ними разоряли Козаков, так гетман посылал к

соседним государям, чтоб им быть с войском запорожским в братской дружбе.– «Это

все,– говорил писарь,—делалось не для чего иного, только на славу и честь и хвалу

великого государя. А полковник Антон ходил с войском на поляков не для того, чтоб

Ракочи быть на польском престоле, а для того, чтоб общие неприятели поляки не

воевали подданных его царского величества».

«Великое подивление нам, – сказали послы, – что у гетмана ссылки и соединение

и доброхотение с царскими неприятелями и без воли и повеленья царского чинится

неприятелям его царского величества вспоможенье».

Потом послы объяснились о том же с писарем и сыном Хмельницкого вместе, и

говорили им речь по наказу. Вспоминая прежния страдания православной веры, послы

сказали: «а как Корона Польская вкупе с Великим Княжеством Литовским будут в

подданстве у царского величества, тогда вера благочестивая будет множиться, и то

будет на хвалу всемилостивому Богу, а вам на вечную и непосмертную славу». Здесь-то

и заключалась разница взглядов, какие имели на тогдашния обстоятельства в Москве и

в Украине. В Москве думали, что обеспечение православной веры и независимость

русского народа может быть достигнута мирными способами; в Украине находили в

тех же способах величайшее препятствие общей цели.

Между прочим, послы, излагая, по обычаю, предыдущую историю сношений,

сказали, что Самойло Богданович и Тетеря, бывши послами от войска запорожского в

Москве, по присоединении Малой России, договорились, чтобы московские воеводы

были в городах: Чернигове, Переяславле и Нежине.

9-го июня москвичей позвали к Хмельницкому. Бутурлин говорил ему так:

«Обещались вы в святой Божьей церкви по непорочной Христовой евангельской

заповеди перед святым евангелием служить и быть в подданстве у великого государя во

всей его воле и послушаньи, добра хотеть и искать лучшего, а по нынешнему вашем|

начинанию ваше обещание и доброхотение и искание лучшего переносится от царского

величества на Ракоцу. Ныне мы слышим, что ты с войском запорожским соединился с

неприятелем его царского величества, свейским Карлом-Густавом, и, за вспоможеньем

войска запорожского, он взял много городов и присовокупил к свейскому королевству.

Ты велел, гетман, полковнику Антону Жданову чинить вспоможенье свейскому

королю. Это ты чинишь, забывши страх Божий и присягу свою. Вам следует великому

государю служить и промышлять, чтоб Господь Бог по милости своей учинил и

прославил нашего государя на Польской Короне и Великом Княжестве Литовском и

присовокупил эти государства к Мосисов-

40

Н. КОСТОМАРОВ, КНИГА IV.

626

скоиу Государству, а с такими еретиками, как кальвины, соединение – от Бога

отчуждение».

Вспыльчивый гетман не стал вилять и увертываться подобно своему писарю. Слова

московского посла рассердили его. Он с жаром отвечал:

«Я не буду никогда отлучен от шведского короля. У нас давняя дружба, приязнь и

згода – уже больше шести лет, как еще мы не были в подданстве у царского

величества. Шведы люди правдивые, они сдерживают еловое свое; а царское

величество учинил надо мною и над всем войском запорожским свое немилосердие:

помирился с поляками, хотел нас отдать в руки полякам. И теперь слух до нас доходит,

что царское величество изволил послать из Вильны на вспоможение ляхам двадцать

тысяч войска против нас и шведского короля и Ракочи. А мы как еще и в подданстве не

были у царского величества, так ему служили и добра хотели, крымского хана

уговаривали, девять лет не допускали его разорять украинные города царские, а уж бы

они снеслись с ляхами на разорение Московского Государства. Все это я делал служа

царскому величеству. И ныне мы не отступаем от высокой руки его, как верные

подданные, и пойдем на войну на неприятелей царских, на бусурманов, хоть бы в

нынешней скорби мне в дороге и смерть случилась; для того повезем с собою и гроб. А

вот, что вы говорите, будто я приказывал Самойле и Тетере, чтоб царские воеводы были

в Чернигове, Нежине и Переяславле и собирали царские доходы, так этого не было,с

боярином Бутурлиным мы договаривались, чтоб были воеводы только в Киеве, чтобы

все окрестные государи ведали наше подданство, что в стародавней столице великих

князей российских есть воевода царского величества. Доходы у нас небольшие: чтб

присылается, то расходится на послов и посланников разных государств и на

войсковые потребы. Я никогда не был разорителем христианской веры, бусурманы-

татары меня слушали, бились и кровь проливали за церкви Божии и православную

веру. Великому государю, царскому величеству во всем воля: он монарх великий;

только то мне диво, що ему бояре доброю ничего не порадять; Короною Польскою еще

не овладели, мира в совершение еще не привели, а уж с другим панствомъ—со

шведами войну начали! Шведский король сильно укрепился со всеми там

курфирстами, графами и вольными князьями, что ему помогали на цезаря римского

воевать, и шестнадцать земель с ним в соединении. Да кабы я не соединился со

шведами приязнию и друзкбою, то поляки сошлись бы со всеми теми, с кем, у нас

теперь згода: со шведами, с Ракочи, с волохами, с мультанами, с крымскими татарами,

и пас, подданных царского величества, побили бы и пожгли и пусто учинили. Царские

войска на вспомозкенье к нам скоро бы не подоспели, и мы-б уси марно зткули; не

радостно же было бы Российскому государству!»

На это отвечал ему Бутурлин:

«Гетмане, говорить тебе такия непристойные речи стыдно. Бога надобно помнить и

присягу свою, как обещался великому государю служить и прямить и всякого добра

хотеть; надобно памятовать милость царскую и от неприятелей оборону, и искать ему,

государю, всего лучшего. А ныне, за вспоможеньем войска запороэкского но твоему

повелеиию, свейский король и венгерский Ракоца побрали многие города Коруны

Польской и неизреченное богатство пошарпали и

627

присовокупили к государствам своим. Вы же помогаете неприятелю царского

величества, разоряете и грабите Коруну Польскую, на которую обрали нашего

государя, вы проливаете кровь христианскую, церквам Божиим и нашим православным

христианам чинится великое разорение и осквернение, чего и слышати страшно.

Влюдитесь, чтоб вам за такия неправды не навести на себя праведного гнева Божия.

Как великий государь наш изволил наступить на неприятелей ваших на польских и

литовских людей и как поляки победою и одолением царского величества учинились

бессильны, так под час их упадка много у вас друзей стало на разоренье, грабеж и

шарпанину. А когда эти же неприятели ваши были вам сильны и страшны, тогда никто

вам не помогал: только наш великий государь. Как вам от неприятелей было тесно, так

ты, гетман, пословнее говорил с посланными царского величества, а ныне говоришь в

большими пыхами, неведомо по какой мере. Помнишь, как я приходил к тебе с

ратными людьми на помощь и оборону от неприятелей ваших поляков и крымцев? Ты

был тогда добре низок и к нам держал большую любовь. Платье держать надобно

разноличное, а слово неотменное. Свейского короля Карла-Густава пред великим

государем многие неправды и нарушение вечного докончания тебе самому ведомы: не

то что великому государю, помазаннику Божию, невозможно было терпеть, ты, простой

человек, не утерпел бы, еслиб тебе кто-нибудь такую досаду учинил. Служба твоя у

великого государя никогда забвенна не будет. И теперь великий государь держит тебя в

своей милости и чести и вперед будь надежен на царскую милость, только

непристойные и высокие меры отложи. У его царского величества и в мысли того не

было, чтоб вас от своей руки отлучать и отдавать в подданство польскому королю. А

что будто царь хотел из Вильны послать на вас двадцать тысяч рати, так это говорили

тебе на ссору: не верь этому».

«Я верный слуга царского величества и никогда не буду отлучен от его высокой

руки; памятна мне оборона, какую мы видели на Дрыжиполе, и мы за то готовы не

щадить голов своих против неприятелей царских, только теперь дайте покой; обо всем

подумавши, в иное время ответ вам учиним, а я в тяжкой болезни страдаю еще больше

от этой трудности, належащей на меня: говорить не могу». Он велел накрыть стол.

«Поясалуйте, – сказал он московским послам, – по-приятельски есть у меня в доме,

чем Бог послалъ».

Тогда вошли жена его и дочь, потчивали гостей и сели за стол; кроме прежних лиц,

обедали на этот раз Юрий и зять Хмельницкого, Данило Выговский.

В этом объяснении москвичей с украинским гетманом выказалось наглядно

различие юга и севера Руси. Разделенные в продолжение многих веков половины

русского мира не могли, при одинаковых целях и стремлениях, скоро сойтись и понять

друг друга. А главное, Москва не могла понять, что можно быть истинно русским и

вместе свободным человеком, верным подданным государя и говорить прямо правду.

На другой день Выговский приехал к послам и сказал:

«Пан гетман велел вам сказати добры день и спросить о вашем здоровье: а если

вчерашнего дня вам выгоды не было, не майте того за

40*

628

зле; гетман очень болен, только порадовался тому, что вы у него в дому хлеб ели;

пробачъте ему, что он в тяжкой своей болезни запальчиво с вами говорил; он вскорби

своей теперь на всех сердится, такой у него нрав, и нас всех бранит: за что-нибудь

малое так рассердится, что и подойти к нему нельзя».

Посланники опять стали выпытывать писаря и, лаская его, говорили:

«Писарь Иван Выговский! помни к себе милость и жалованье государя нашего,

служи, работай ему истинным сердцем и правою душою без всякой хитрости и обмана,

а служба твоя не будет забвенна у царского величества».

Писарь воспользовался этим и, наговоривши красноречивых уверений в своей

верности, сказал: «Я гетмана и полковников укрепляю и от шатости отвожу, а на знак

своей истинной службы и верного подданства, я теперь женился на дочери Богдана

Статкевича, благочестивой христианской веры: есть у него маетности в Орше, так

пусть бы государь пожаловал-велел эти маетности отдать жене моей и мне, а я ему

верный слуга до кончины живота, как начал служить и работать, так и навек буду. Есть

государева милость и жалованье к иной шляхте, что государю и не служивала».

«Наш милосердый государь,—отвечали послы,—всех жалует по своему

рассмотрению и по их заслуге».

Они опять стали требовать, чтобы гетман их выслушал, есть у них другие дела.

Еще не получили они ответа от гетмана, как вдруг узнают, что приехал к гетману

шведский посол и затем посол от Ракочи.. Хотелось знать им, зачем приехали они и о

чем толковали, выпытывали гетманских челядников, подкупали двумя парами соболей

подписков гетманской канцелярии, но ничего положительного не узнали; стали

допрашивать писаря, но Выговский уверял их, что ни о чем больше не толковали,

кроме только о любви и приязни с войском запорожским. 13-го июня московских

послов пригласили опять к гетману.

Гетман говорил им по-малороссийскн, и в таком виде, с ошибками в языке передали

речь его московские посланники.

Сперва он просил, чтоб царь не верил тем, которые оговаривают его и Козаков.

«А что мы прибрали себе в товарищи шведа и Ракочи, – сказал потом

Хмельницкий, – так это мы сделали ради страха, оттого что ляхи задавали нам

великия фантазии: уверяли нас под клятвою, что его царское величество нас

возвращает ляхам! Да еще и того ради мы так поступали, чтоб ляхи не соединились со

шведами и Ракочи на наше разорение. Мы никогда не желали и не желаем, чтоб они

обладали Польскою Короною. Пусть его царское величество изволит помириться со

шведом. Мы чаем, что швед будет согласен на мирный договор. А если не так, то в то

время мы иной способ учиним со шведом. Теперь же следует привести к концу начатое

дело с ляхами: наступить на них с двух сторон,—войско его царского величества с

одной, а шведского короля войско с другой, и бить ляхов, чтоб их до конца искоренить,

и не дать им соединиться с посторонними государствами. Мы достаточно знаем: хоть

они на словах и выбирали

629

нашего государя на Польское Королевство, да на деле этого никогда не будет. Пни

это задумали по лукавому умыслу—для своего успокоения, чтобы, пока жив их король

Ян Казимир, усилиться и соединиться с посторонними государствами, а потом

воспротивиться. Есть свидетельство, обличающее их лукавство, письма их к турецкому

цезарю, которые я отправил к великому государю с посланцем своим Федором

Коробкою».

Трудно было москвичам возразить на эту правду. Окольничий припомнил,, как во

время похода 1655 вместе с боярином Бутурлиным, Хмельницкий не велел брать

приступом Гусятина и Львова. «Тогда,—заметил он,—ты говорил, еслиб поддались

государю, не то, что поляки, хоть бы бусурманы или жиды, не надобно их теснить, а

держать их в милости и береженьи, да еще приводил в пример шведского короля, как

он, наступая на коронные города, не брал городов приступом, не жег сел и деревень, не

убивал и не брал в плен людей, и не оскорблял тех, которые ему добровольно

поддавались. А теперь? Поляки сами пожелали быть под государевою рукою, да от

вашего гонения и тесноты придется им поддаться шведскому королю или Ракочи. Вот и

черкасы полка Ивана Нечая чинят разоренье шляхте, которая присягала государю иа

вечное подданство».

«Я не для того, – отвечал Хмельницкий,–не велел брать города приступом, чтоб

ляхов оберегать, а для того, что в этих городах было много православных христиан.

Думалось так, чтоб сделать главное дело: разбивши кварцяное войско и гетманов, идти

далее в Польшу добывать те города, в которых ляхи живут, и приводить их в

подданство великому государю; да не захотели тогда слушаться нашего замысла —

пошли за шарпаниною и гонялись за корыстью. Со Львова, чтб я взял, то все роздано

бедным ратным людям; сами мы ничем не покорыстовались. Да я хоть бы с ума сошел,

так не велел бы убивать из пушек единоверных православных христианъ».

Относительно Нечая Хмельницкий объяснил, что он не знает об этом, пошлет

сделать сыск и прикажет казнить виновных.

Тогда разговор обратился к другим делам меньшей важности. Между прочим,

посланники требовали, чтобы в городе Киеве были отведены дворовые места для

поселения великорусским стрельцам. Малоруссам это было не по-нутру; им вовсе не

хотелось, чтоб москали, с которыми они сильно разнились в нравах, селились в их

земле.

«Трудно поселить,—сказал Хмельницкий,—на чужих землях. Это значит право

поломать».

Писарь, потакая гетману, сказал:

«Если отнять стародавния места, которые даны от прежних великих князей русских

и польских королей к церквам, или собственные дома и земли Козаков и мещан, – от

этого может быть лютая беда. Как бы не навести нам того же, как ляхи у гетмана

отняли стародавнюю маетность его Суботово, да и до сих пор за эту кривду кровь

льется!»

«Надивиться не можем,—сказали послы,—вы не только своим челядникам строите

покои, но и псам конуры, и лошадям конюшни, и скотине стойла, а царского величества

ратные люди, будучи на услуге царского величества, не имеют где главы подклонить.

Как это вы Бога не боитесь и стыда

630

у вас нет! А тебе, писарь, п тебе, асаул, не годится приставлять к Гетмановым

словам и говорить так шумно. Это обычай негодных людей*.

Гетман, чтобы прекратить такой разговор, сказал:

«Я в Киеве давно не был; подумаем как сделать и извещу вас через писаря и

асаула».

На другой день Выговский извинился перед послами и говорил:

«Не держите на меня досады за то, что я вчерашний день говорил: зто я делал но

гетманову приказу; мимо его приказания иначе мне нельзя было говорить. Всех пуще в

том деле помеха Ковалевский асаул; он перед гетманом о том со мною спор чинит. Ему

какой-нибудь подарок дать, чтоб он в том деле помехи никакой не делалъ».

Послы успели кое-что выпытать через подписков гетманской канцелярии и

некоторых лиц и на основании полученных сведений ДОНОСИЛИ царю, что у гетмана с

Ракочи договор на том, чтобы все русские города по реку Вислу, где жили русские люди

и были благочестивые церкви, присоединить к городам войска запорожского,

остающагося под властью царского величества. Ракочи хочет быть на Польском

королевстве, но гетман этого не хочет; гетман хочет, чтобы ни Ракочи, ни шведский

король не именовались польскими королями, чтобы Короны Польской не было вовсе,

так как будто она никогда не бывала, а города коронные поделить между собою за

промысел военный, где кому сручнее. Ракочи не согласен, а шведский король во всем

полагается на волю гетмана.

Гетман, сохраняя верность царю, должен был послать приказание козакам оставить

Ракочи, а других Козаков отправить на помощь Польши. Но прибегая к последней мере,

он через писаря просил дозволения послать к шведскому королю с тем, чтобы

помирить его с государем и заставить его уступить русскому государю, а потом

обратить союзное оружие на уничтожение Польши. Ему не суждено было узнать ответ

московского правительства на эту просьбу 1).

В июне в Чигирин явился снова Веньйовский с смоленским каштеляном

Людовиком Евладневским. В инструкции Веньйовскому предоставлялась полная власть

заключить договор с Хмельницким и составить акт, с приложением с обеих сторон

печатей. Король обещал за себя и за все чины Речи-Посиолитой принять и хранить

свято и ненарушимо все, что будет постановлено с Веньйовским. От Хмельницкого

требовалось отказаться от гибельного для Польши договора с Ракочи и шведами, и

послать на помощь полякам десять тысяч войска на первый раз 2). Украинский

летописец говорит, что король прислал гетману письмо такого содержания: «Я знаю,

благородный гетман, твой ум и надеюсь, что ты уже удовольствован мщением за

обиды, которые сделаны русскому народу. Простри же великодушно руку примирения

и подай помощь падающей Польше, которая была и твоим отечеством. Ты главная

причина бедствия Польши: теперь, быть может, шведы и венгры раздерут ее! Я не

прибегаю к суетным средствам, не приглашаю наемного войска из итальянцев,

французов, немцев: я обращаюсь к тебе,

') Акты Ю. и 3. Р., III; стр. 564—599.

Ч Памяти, киевск. коми., III, 3, 153—160.

631

к войску козацкому, ко всему мужественному русскому народу. От вас началось

Польше разорение, пусть же от вас последует и спасение!» ').

Хмельницкий заплакал, прочитав эти воззвания, призывал имя Бога во свидетели,

что не желает кровопролития, прославлял имя Яна Казимира и обещал действовать для

спасения Польши.

«Для чего же, – заметили посланники, – не дождавшись коммиссаров, заключен

союз с Ракочи? для чего Антон Жданович и Зеленский разоряют теперь с врагами

Королевство Польское?»

«Хмельницкий,—по замечанию польского историка,—хотя уже приближался к

смерти, однако не оставил своей привычки хитрить».

«Союз с Ракочи?– говорил он с видом удивления:—старым врагом Козаков?

убийцею моего сына? – никогда! Козаки, помогающие Ракочи, действуют самовольно;

они достойны казни: я отзову их немедленно, если только преступная совесть

сохраняет еще какое-нибудь уважение к власти. Но что делать: власть гетмана

ограничена; я не могу поступать вопреки народной раде 2).

Тогда коммиссары определили границы Украины таким образом:

От устья Днестра, вверх по Днестру, до границ Покутья, оттуда на север до

вершины реки Горыни (река Горынь служила границею до самого впадения её в

Припеть), оттуда граница шла к Старому Выхову. Неизвестно, эта граница шла прямо

ли сухопутьем от устья Горыни, или по течению Припети до впадения её в Днепр, а

потом вверх по Днепру. Следует принять второе предположение, потому что, во-

первых, это были бы естественные границы, а во-вторых, потому что королю не для

чего было отдавать козакам значительную полосу Литвы, где не было Козаков, и

которая, притом, не была населена народом южнорусским и, следовательно, не могла

быть предметом требований Хмельницкого. От Старого Быхова граница шла через

Днепр, вдоль реки Сожи до вершины её, или до Рославля, оттуда опа спускалась вниз

до Черного моря, но неизвестно по какому именно направлению и чтб служило для

обозначения её; вероятно, так как здесь граница украинская прилегала к Москве, то

принималась та граница, которая прелсде отделяла земли Польского королевства от

земель Московского царства. С юга Украина граничила Черным морем от Днепра до

Днестра. Так изображает ее украинский летописец 3). Польские историки не

упоминают об этом и очень понятно почему: некоторые могли не знать этого, а

Коховский, который один говорит о посольстве в это время, не сказал о границе, хотя

бы и знал, по привычке умалять и скрывать то, что служило к бесчестью его отечества,

тем более, что писал уже после смерти Яна Казимира: он бы тем уменьшил право

Польши на эти земли, которые впоследствии опять сделались её достоянием. Но

границы между Польшею и Украиною действительно в это время были установлены;

это доказывают современные акты 4). В сказании

Ч Истор. о през. бр.

2)

Annal. Polon. Clim., II, 217—218.

3) Истор. о през. бр.—Эта летопись говорит, что границы эти были обозначены со

стороны Польши не Беньйовским, но Мястковским и Киселем.

4)

Памяти, киевск. комм., III, 3-, 168, 171, 178.

632

украинского летописца остаются неясности, в особенности относительно линии по

протяжению от Днестра до вершины И'орыни. Эти границы были неясны и для тех,

которые их обозначали, потому что по смерти Хмельницкого поляки роптали на

Козаков за то, что они овладели страною между Случью и Горынью, утверждая, что эти

западные границы Украины по договору должны оканчиваться Случыо; козаки же,

напротив, ссылаясь на тот же договор, уверяли, что эта граница ихъ—Горынь и в то же

время захватили страну и по другую сторону Горыни г). Между тем, обозначая границу

Украины Горыныо, Хмельницкий имел притязание на Минск, лежавший за пределами

Украины. Перед прибытием Беньйовского, жители пинского повета через своего

поветового маршала поддались добровольно Хмельницкому; гетман послал туда для

принятия владения козацкого чиновника Грушу 2) и даровал пинскому повету

жалованную грамату. В ней он предоставлял свободное отправление римско-

католического богослужения и гражданские права католиков, обещал никого не

принуждать к принятию греческой веры, не уменьшать и не отнимать церковных

имений, если только они были захвачены у православных церквей, но не позволял

существовать унии и всем чужим сектам. Он утверждал наследственные ленные

пожалованные королями имения за владельцами, если они дадут присягу в верности,

но предоставлял все королевские имения для доходов в пользу свою, постановлял, что

вперед такия имения не будут отдаваться в пользу обывателям; тем же, которые

владели уже ими пожизненно, позволял пользоваться только до смерти, а потом они

должны быть отобраны правительством. Вообще Хмельницкий утверждал привилегии,

льготы и суды шляхетского сословия, как они были при польских королях, но

предоставлял себе право изменять и сокращать судопроизводство, чтоб избавить

шляхту от судебных издержек. Некоторые гражданские долншости в повете были

выборные, но гетман должен был утверждать их; остальные давались по назначению

гетмана, с представления местного начальства. Полковники назначались полною

властью гетмана и определяли полновластно низших чиновъs).

Беньйовский протестовал против присоединения Пинска. Хмельницкий ссылался

на желание пинских обывателей добровольно ему поддавшихся. Договор с Польшею

был подписан, но—предварительный; окончательное утверждение его и разрешение

вопроса относительно Пинска и других статей оставлены до генерального трактата,

который должен составиться на сейме. Мир, заключенный между Польшею и

Украиною, поляки назвали только перемирием; Беньйовский заключил его с

Хмельницким как уполномоченный от Польши; но король обещал за себя и за все чины

Речи-Посполитой не противиться тому, что постановлено будет Беньйовским. Это

давало договору вид твердого, незыблемого постановления.

Вместе с польскими коммиссарами были у Хмельницкого послы от крымского хана

4). Гетман примирился с Махмет-Гиреем; оба народа возобновили прежний союз, и

Хмельницкий уступил крымскому хану всю полосу земли отъ

1)

Памяти, киевск. коми., 3, Ш, 190—191.

2)

Ibid., 190, 192, 194.

3)

Ibid., 145, 152.

*) Истор. о през. бр.—Annal. Polon. Clim., II, 217.—Истор. Мал. Росс., П, 13.

633

Днепровского Лимана до Миуса. Татарам предоставлено было кочевать на этой

степи и водить стада без всякого препятствия со стороны Козаков. Татары же обязались

предоставлять свободный путь в Черное море украинским купцам. Договоры с

поляками и крымцами были утверждены на всеобщей раде 1).

Среди угощений и пиршеств, Веньйовский заговорил о царе.

«Что мешает вам,—говорил он, – сбросить покровительство московское? Царь

никогда не будет польским королем в Польше! Соединимся с нами, старыми

соотечественниками, как равные с равными, вольные с вольными, неразрывным

дружеским союзомъ».

«Я одною ногою стою в могиле, – сказал Хмельницкий, – на закате дней не

прогневаю небо нарушением обета царю московскому. Раз поклялся ему в верности и

сохраню ее до последней минуты. Притом же какую пользу могу принесть королю я,

дряхлый старик? Если вот этот сын мой Юрий будет гетманом, тогда никто не

помешает ему услужить королю и заслужить военными подвигами и преданностью