Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Николай Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 67 страниц)

между нами такая дружба, как прежде, потому что как только я посмотрю на свой

хвост, потерянный за твоего сына, тотчас и возвращается fto мне досада; с другой

стороны, и ты, как только вспомнишь, что лишился сына, тотчас закипит в тебе

отцовское негодование, так что ты готов размозжить мне голову. Поэтому достаточно

будет дружбы между нами, если ты будешь жить в своем доме как тебе угодно, а я в

своей норе, и будем помогать друг другу». То же самое, господин посол, случилось

между поляками и русскими. Выло время, когда в этом огромном здании Речи-

Посполитой мы вместе наслаждались счастьем, радовались общим успехом нашим:

козаки отклоняли от королевства грозящие опасности и сами принимали на себя удары

варваров. Жители Польши, сохраняя Козаков в свободе, не досадовали на то: если и

они хлебали из того молока, которое находили в углах, куда не достигали называющие

себя единственно сынами древнего отечества. Тогда Королевство Польское процветало

и сияло счастием в глазах всех народов; все народы ему завидовали; никто не брал

добычи с Польского Королевства, но куда только польские войска шли совокупно с

козацкими силами, везде торжествовали, везде воспевали победные песни. Но

впоследствии называющие себя детьми королевства, начали нарушать свободу русских

и начали бить их по голове, а русские, когда сделалось им больно, начали кусаться;

тогда случилось, что и русских большая часть отсечена, и сынов королевства не мало

пропало. С тех пор, как только придут этим народам на память бедствия, нанесенные

друг другу, тотчас возникает досада, и хотя начнут мириться, но от малейшей причины

не доводится дело до конца. Мудрейший из смертных не может сделать того, чтоб

меясду нами установился твердый и продолжительный мир, как только так: пусть

Королевство Польское откажется от всего, чт5 принадлежало к княжествам земли

русской, пусть уступит козакам в управление целую Русь до Владимира, и Львов, и

Ярославль, и Перемышль, с уговором, чтоб мы, сидя себе в Руси своей, как в норах,

603

отклоняли врагов от Королевства Польского; но я знаю: еслиб в делом королевстве

осталось только сто панов, и тогда-б онн не согласились на это. А козаки, пока будут

иметь оружие, также не отстанут от этнх условий. Поэтому прощайте, кумъ».

Помолчав, Любовицкий вынул из кармана пакет п сказал:

«Пан гетман! её величество, королева, надеясь, что я застану вашу вельможность в

вашей резиденции, написала письмо к госпоже супруге вашей вельможности. Не знаю,

здесь ли в лагере её вельможность, и полагаю, что никому вернее не могу отдать

письма наияснейшей королевы, как вашей вельможностн».

Он подал письмо и вместе с ним драгоценный камень, который королева Мария

посылала в дар козачке. Хмельницкий прочитал, прослезился и, подняв к небу глаза,

сказал:

«Боже всемогущий! что значу я пред лицом Твоим? – червь презренный, и вот

какое значение даровала мне милость Твоя, что к моей Анне наияснейшая королева

польская пишет письма и удостоивает ее просить о заступлении предо мною! Твое это

дело; не мне принадлежит оно, но силе Твоей и божественной благодати, за которую да

будет имя Твое благословенно вовеки!»

Он обратился к Любовицкому и сказал:

«Я не могу исполнить того, чего просит её величество чрез письмо и чрез вас:

нельзя нарушить тесного союза, который мы заключили с москалями и шведами. Из

тех провинций, которые следуют по договору козакам, я могу уступить их величествам

воеводства: люблинское, бельзское, волынское и русское, а ярославское удержу за

собою. Хотел здесь остаться на зиму, но из уважения к наияснейшему королю выхожу

из этой земли. Если угодно его величеству, пусть возвратится из Силезии и начнет

переговоры с шведами и москвитянами; дальнейшее предоставим времени. Козаки

останутся верными союзниками Речи-Посполитой, если Речь-Посполитая чрез

коммиссаров своих торжественно признает русский народ свободным, как десять лет

назад признал испанский король голландцев. А теперь прошу обедать» *).

Надежда, что Речь-Носполитая принуждена будет признать самостоятельность

Украины, побудила еще более Хмельницкого оставить Львов и показать склонность к

примирению с поляками. Он пожелал видеться с комендантом Гродзицким, который

некогда в Кодаке был взят в плен козацкнм гетманом и отпущен. Гродзицкий явился к

своему победителю без заложников, доверяя слову гетмана, и разговаривал о делах.

Слушая уверения коменданта в преданности Яну Казимиру, Хмельницкий сказал:

«Я сам верный союзник Яна Казимира, и первым доказательством моего

расположения будет отступление от города. Постановляйте, какие хотите условия с

москвитянами, я их оставляю и иду себе в свое русское владение»2). «Я удостоверился

собственными глазами, – писал после того Гродзицкий, —

*) Histor. belli cosac. polon., 239—249,—Histor. ab. exc. Wlad. ИУ, 203—204. 2) Histor.

ab. exc. Wlad. IV, 201.

604

что между козаками и москвитянами нет согласия и ладу; сам Хмельницкий мне

сказал, что не хочет знать Москвы: она очень груба» 1).

8-го ноября козацкое войско пошло в путь. Хмельницкий проехал под самыми

стенами города в виду многочисленных жителей. Над ним несли герб его, абданк,

белый бунчук и два знамени: одно красное, другое белое с изображением Михаила

архангела, поражающего дракона. Тридцать знамен с гербами полков и частей

освобожденной Руси возвышались за ним посреди войска. Гродзицкий и офицеры его

вежливо прощались с гетманом; он приветливо кланялся2). Вслед затем, чрез два дня,

двинулось в путь н войско московское под командою Бутурлина.

Любовицкий, получив ответ от Хмельницкого, услышал, что татары недалеко и

поспешил к ним, но был схвачен козаками. Неизвестно, успел ли он отдать письмо

татарам и задержан ли был он на возвратном пути, или же козаки не допустили его до

хана; во всяком случае, кажется, этим он был обязан своему товарищу Грондскому,

потому что козаки, задержав Любовицкого, отпустили однако Грондского. И’рондский

прибежал к гетманам Потоцкому и Ляндскоронскому, которые собирали рассеянное

войско под Сендомиром, и наговорил, что сам был свидетелем, как посланец Яна

Казимира от имени короля просил Козаков помогать королю уничтожить вольность

Речи-Посполитой, чтоб самому сделаться неограниченным государем. Гетманы и

множество панов, слушая это, перешли к шведам 3). Любовицкого козаки повезли с

собою.

Русские войска пошли раздельно, по всему видно, по причине неудовольствия

между Бутурлиным и гетманом. Татары, находившиеся недалеко, воспользовались

этим; хан послал сильный отряд орды занять пространство, разделявшее союзные

войска, и перерезал сообщение между козаками и москвитянами, а другие татарские

отряды напали на тех и других. Сам хан атаковал Хмельницкого; козаки счастливо

отбили нападение, но москвитяне потеряли много убитых; в числе пленных был сын

Бутурлина. Хан однако не решился отваживаться на дальнейшую упорную борьбу,

потому что не надеялся на скорую помощь от Яна Казимира; он притом думал, что

более окажет услуги союзнику, если преклонит к нему Козаков. Известив

Хмельницкого о пленении сына Бутурлина, он предлагал выпустить его, если

Хмельницкий отпустит Любовицкого. Хмельницкий согласился. Бутурлин был

отпущен к отцу, а Любовицкий поехал к Яну Казимиру и).

Тогда Махмет-Гирей изъявил Хмельницкому желапие повидаться с ним. Взяв двух

мурз заложниками, гетман отправился к хану в ставку его близ Заложив 5). В шатре

Махмет-Гирей сидел на ковре, разостланном на земле; кругом него были придворные.

Хмельницкий приветствовал повелителя Крыма и поднес ему в подарок серебряный

позолоченый конский убор,

Рук. Арх. Иностр. Дел (польская). 2) Kron. miasta Lw., 345, 376.

Plistor. belli cosac. polon., 266.

J) Ibid., 252.

5) Рукоп. польск. Арх. И. Д.

605

осыпанный драгоценными камнями; но хан бросил подарок на землю с видом

пренебрежения и закричал:

«Зачем соединился с москалями? Ты не искал их помощи тогда, когда при нашем

содействии, неблагодарный, сложил с себя ярмо рабства и ниспроверг польские силы,

столь страшные при Сигизмунде III и Владиславе, всем окрестным государствам,

особенно москалям, которые принуждены были избрать царем свопм Владислава!»

Гетман с твердостью выслушал этот крик, потом ИЗЛОЖИЛ хану историю войны и

представлял, что напрасно татары приписывают себе блестящие успехи Козаков и

освобождение Южной Руси.

«Правда,—говорил он,—выпросил я у покойного хана охотных татар; но под

Жовтыми-Водами и Корсуном была только небольшая орда Тугай-бея: не татары, а

козаки разбили польское войско и пленили двух гетманов; под Пилявою было только

четыре тысячи с Карач-мурзою, а я рассеял многочисленное войско и взял

бесчисленную добычу. Все это, конечно, сделали не татары! Под Збаражем хоть и

пришел хан, но с намерением причинить беду христианам, потому что Украина тогда

же потерпела разорение от орды. А если вы и помогли нам, то сколько выгод получили?

Не говорю о добыче польской, о пленниках, за которых вы получили выкуп; вспомните,

что теперь вам свободно моикно плавать по морю и по Днепру, а прежде никто не смел

пуститься на воду, страшась Козаков. Вы прежде хаживали в кожаных тулупах, а теперь

ходите в золототканных одеждах, – все это по милости Козаков. А чем вы заплатили

нам? Времени недостанет исчислять все ваши оскорбления и коварства; но я припомню

тебе их, чтоб ты не считал меня трусом пред тобою. Вспомни, как я под Берестечком

ополчился против трехсот тысяч королевского войска; два дня сражались козаки и

побеждали, бежали враги, умирали на поле знатные полководцы, но на третий день хан,

начальствовавший правым крылом войска в то время, когда наши начали одолевать

неприятеля, вдруг, без всякой причины, постыдно убежал с сражения; когда я хотел

остановить его и, оставя войско свое, молил возвратиться и не быть подобным

боязливой женщине, он задержал меня – и я погубил свое войско и в один день

уничтожил прежния мои победы! Такова-то ваша татарская приязнь! Чрез обман хана

мы должны были допустить ляхов в Украину на погибель нашу. Вспомни, что

сделалось под Жванцем: еслиб козаки были одни, то, конечно, принудили бы

изнемогающих от осады поляков признать русское наше отечество свободным, и тогда

же был бы конец войне, и целы бы остались города, села, люди; но вы, догадавшись,

что если мы помиримся, то уже вам нельзя будет свободно ходить в Польшу в полонить

христиан, как скотов бессловесных, помешали нашему союзу ради своей бусурманской

пользы, послали тайно к ляхам, извещая их, что вы и прежде всегда хотели находиться

с ними в согласии, но только боялись раздражить Козаков, и предлагали отдать нас на

поругание и погибель. И ляхи, обезумленные злобою, будучи в состоянии без вашей

бусурманской приязни присягнуть козакам в сохранении мира и таким образом

избавить себя и королевство от упадка, что было в нашей, а не в татарской воле, ляхи,

не понимая тайно устроенной вами для них западни, обрадовались нашему миру, дали

вам сто тысяч злотых червонцев и позволили разорять города и села

606

и брать людей в неволю! Вы всегда мешали нам примириться, как бы следовало

христианам с христианами, для того, чтоб самим терзать Польшу и Украину».

«Пред покойным предшествеиником нашим, – сказал хан, – не смел бы ты,

Хмельницкий, так разглагольствовать, а теперь кротость наша возбуждает тебя к

дерзости».

«К чему многословие? – отвечал Хмельницкий: – дело и без слов видно.

Предшественник твой, умерший хан, так почитал меня, еще незначительного человека,

что по словесному прошению моему дал мне четыре тысячи человек; а ты не

стыдишься с гневом говорить мне – во всем тебе равному вождю народа».

«Я имею право,—отвечал хан,—гневаться на тебя, потому что ты на нас всегда

клевещешь, будто мы воюем не с войском, а с женами и детьми во время жатвы; будто

мы умышленно погубляем Русь вашу: этого умысла не было у нас; но по вашему

прошению мы решились защищать вас от насилия, как свободный народ, хотя и врагов

нашихъ».

«Покойный хан,– сказал Хмельницкий,—подущал меня идти с ляхами на

единоверных москвитян, и мурза его грозил меня самого погубить; но еще явственнее

видна вражда ваша к украино-русскому народу, когда во время мира вы сожигали наши

жилища, убивали и брали в плен жителей. Конечно, вы о том стараетесь, чтоб

обессилить народы русские, разорить и даже погубить их, чтоб таким образом

возвысить татарское свое племя. Вот и теперь, взяв с поляков деньги, ты враждуешь

против нас и против монарха русскаго».

«Знаешь ли ты, Хмельницкий,—сказал Махмет-Гирей,—как много татар в

Московском царстве? Все они готовы помогать нам; а ты обезумел, не подумал, с кем

разбратался и к кому пристал? пли у тебя войска больше, чем некогда у всех князей

русских, поляков, угров, немцев, когда хан Вату истребил их и сколько веков владели

татары Киевом и всеми русскими землями?»

«Тебя, напротив, омрачила гордыня, – сказал Хмельницкий, – до того, что

думаешь устрашить меня, как малоумиого отрока. Я очень хорошо знаю, что царства:

сибирское, казанское, астраханское, касимовское, рязанское и другие не могут тебе

подать помощи, потому что они уже под властью московского самодержавия, а прочие

татары не пойдут далеко для прихотей ваших. Что хвалитесь Батыем? Ведь война,

словно меч обоюдоострый, обращается на обе стороны; Батый приобрел, Мамай

погубил; за приобретениями всегда следуют потери».

«Хорошо, – сказал хан, – довольно толковать, ступай, скоро узнаешь, что значат

татарские силы».

Хмельницкий ушел и отступил в Украину :).

Когда Хмельницкий стоял под Львовом, отряд соединенного русского войска

подступил к Люблину 15-го октября. Современник простирает его до десяти тысяч.

Другой отряд, по одним известиямъ—до шести, а по другимъ—более десяти тысяч,

двинулся до Вислы, чтоб преградить бегство изъ

1) Истор. о през. бр.

607

Люблина полякам. Город был беззащитен и потому едва козаки ударили на

краковское предместье и жидовский город, как магистрат выставил белое знамя.

Явились к русским послы; один из этих послов был иезуит, и козаки не утерпели, чтоб

не ограбить его до ниточки. Царский воевода потребовал отдачи всего имущества

жидов, католических духовных и шляхты, все орудия, выдачи всех жидов, окуп с

города и присяги на верность царю Алексею Михайловичу. Русские почитали Люблин

старым своим городом и, следовательно, наследием царей московских. Город

согласился безропотно Члены магистрата, от имени всего Люблина, присягнули

служить верою и правдою царю, его супруге и его благородным детям, заплатили

десять тысяч злотых чистыми деньгами, а на пятнадцать тысяч дали шелковых тканей

и металлических изделий, выдали несколько пушек и погнали жидов на убой козакам.

Русские даровали им жизнь, однако ограбили и зажгли так называемый жидовский

город, часть Люблина, исключительно населенную евреями. Пожар продолжался шесть

дней; сами козаки разламывали близкие дома, чтоб не дать огню распространиться за

пределы еврейских жилищ. В католических монастырях происходили кровавые сцены;

в монастыре св. Бригитты, куда убежало множество католических духовных и светских

католиков, произошла страшная резня: монахинь убивали или продавали, как

животных. Очевидец замечает, что между москвитянами господствовали умеренность и

порядок; но козаки старались один другого превзойти в зверстве. «Казалось,—говорит

он,—сами фурии вселились в нихъ». Неизвестно, чтб сталось с имуществом дворян, но

кажется, что воевода отказался от конфискации его, потому что, описывая подробно

события этих дней, современник не говорит, чтоб их лишили имущества; грабили

только тех, которые попались в руки своевольному козачеству. Воевода, установил в

Люблине новый магистрат из выборных членов, включив в число их двух русских и

двух диссидентов и взял частицу животворящего креста, которою славился город. 27-го

октября соединенное русское войско отошло от Люблина. Очевидец замечает, что тогда

происходили неудовольствия между царским воеводою и предводителем Козаков,

Данилом Выговским.

Люблинцы не имели столько твердого духа, как жители Львова. Не сдержав присяги

Яну Казимиру, они не сдержали ее и Алексею Михайловичу. Сначала шведы овладели

городом, – Люблин признал власть Карла-Густава; чрез несколько времени потом

поляки выгнали шведовъ—и Люблин присягнул Яну Казимиру, прежнему своему

государю 1). -

Между тем с Турцией) отношения, повидимому, опять становились

благоприятными для Хмельницкого. От сентября 1655 года сохранилась султанская

грамата к гетману Богдану Хмельницкому, несколько поясняющая эти отношения. Она

гласит так: «Послы ваши Роман и Яков принесли нам от вас поклон и отдали грамату, в

которой вы сообщаете, что Махмет-Гнрей, хан крымский, соединился с ляхами, да

кроме того с венграми и с разными людьми земли нашей и воевал против вас, нарушив

свою присягу, и вы, видя вокруг себя врагов, принуждены были позвать к себе Москву

на помощь. Тем не менее, однако, вы прибегаете к нам и просите, чтоб мы

В Relat. von der Verstorung der Stadt Lublin.

608

вас под руку нашу и под оборону приняли, сообразно давним писаниям вашим. Мы

вас яко верных и доброжелательных слуг наших берем под нашу оборону и обещаем

помогать вам против каждого вашего неприятеля. Прежде визирь мой не отворял ко

мне дверей послам вашим, но теперь, уразумевши подлинно из вашей граматы,

послали мы во все земли наши, дабы все о том знали и никакой причины к несогласию

вашей милости не давая, жили с вами в дружелюбии и рук против вас не поднимали.

По всем моим землям я приказал оповестить, что войско запорожское состоит под

рукою моею, именуя вас, паче всех других, верными и доброжелательными слугами

моими. Затем, просим тебя, гетман Богдан Хмельницкий, держи в обуздании войска

свои, чтоб ни сухопутьеэи, ни морем не входили в государства наши и не

осзиеливались опустошать их, помня, что и мы всем землям нашим повелели

пребывать с вами в приязни. Особливо же и о том приложите старание, чтоб

московские козаки в государства наши морем не ходили и государств наших не

опустошали, и если бы кто близкий к вам или далекий стал нам неприятелем и воевать

против нас захотел, вы были бы готовы с войском своим идти на него. А мы тоже

обещаем, кто бы только стал вам неприятелем и начал против вас воевать, окажем вам

помощь тотчас, как только вы нази о том дадите знать. Для лучшей верности вы

потребовали от нас присяги и присяга наша такова есть: свидетельствуемся тем, кто

сотворил небо и землю и всех нас, под рукою которого мы все живем,—

свидетельствуемся и всеми пророками, которых признаем как мы, так и вы, пусть они

станут на оном свете свидетелями в том, что я со всем государством своим хочу

соблюсти мою присягу. Ты, гетман Богдан Хмельницкий, со всем войском

запороямжим присягаете быть нал верными и доброжелательными слугами, а мы

присягаем иметь вас верными и доброжелательными слугами нашими, и так вы о нас

верьте, что мы вас за верных слуг своих имеем, и мы верить будем, что вы желаете

быть нашили верными слугами. Как с прежним крымским ханом ИсламГнреем вы

жили в дружелюбии, так и с нынешним крымским ханом Махмет-Гиреем ясивите в

дружелюбии, а также с молдаванами, валахами и венграми, как с нашими слугами,

пребывайте в дружелюбии. Мы же полня, что вы пребывали с нами в долголетней

дружбе и о ней не забывали, вместе с отпускаемыми к вам вышеупомянутыми вашими

послами отправляем к вам послом нашим Шагин-Агу, через которого, по нашему

обычаю, посылаем вам шесть кафтанов, примите их благодушно и не забывайте нас.

Ибо как мы читаем четыре книги, Монсеем нам данные, на котордих и присягу нашу

принесли, то ваше посольство ныне окончилось и, раз присягнувши, надобно много лет

нам жить в дружескози согласии» х).

Эта грамата, писанная чрез полтора года слишкози после присяги Козаков на

верность московскому государю, показывает, что гетман перед своим давним

сюзереном падишахом старался объяснить свою связь с московскою державою так, что

это было не более как союз против поляков, притом возбужденный крайним

положением и неимением ни откуда помощи вследствие несоблюдения присяги

Махмет-Гиреем, ставшим козакам из союз-

1)

Арх. Иностр. Дел. Дела Польши с Турциею.

609

ника неприятелем. Это была неправда, договор с московскою державою был не

простым союзом против поляков, а подданством, и состоялся никак не потому, что

Махмет-Гирей стал врагом Козаков, а еще при Ислам-Гирее, и самая враждебность

нового крымского хана произошла вследствие соединения Козаков с Московским

Государством. Из приведенной султанской гранаты видно, что уже при стамбульском

дворе некоторое время существовало недоверие к козацкому гетману: сам падишах

извещает, что его визирь не отворял дверей оттоманского монарха послам Богдана

Хмельницкого, пока наконец присланные гетманом объяснения и уверения не

восстановили дружелюбных отношений султана к козакам, и пока Богдан Хмельницкий

не возобновил прежнего своего обязательства, состоявшагося в 1650 году. Тогда только

оттоманский двор мог снова признавать его как прежде своим вассалом, наравне с

крымским ханом и господарями волошским (молдавским) и мультанским (валахским).

Н. КОСТОМАРОВ, КНИГА IV.

39

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.

Посольство в Москву. —Высокомерие шведов.—Польское посольство к

Хмельницкому.– Польское посольство к московскому царю. – Виленский договор. —

Неудовольствие Хмельницкого.—Угрозы Австрии.—Договор с Швециею и Ракочи о

разделе Польши.– Вторжение Ракочи в Польшу.—Беньйовский у Хмельницкого.—

Болезнь Хмельницкого,– Подозрение в отраве. —Избрание Юрия Хмельницкого

преемником Богдана. —Последнее московское посольство у Хмельницкого.—Изгнание

Ракочи из Польши.—Примирение с Польшею. – Границы Украины. – Царский гонец

Желябужский. – Кончина Богдана Хмельницкого. – Погребение его тела.

Возвратясь в Чигирин, Хмельницкий собрал раду и, с согласия Козаков, отправил , к

Алексею Михайловичу посольство. Он благодарил царя за оказанное великорусским

войском содействие к защите иосвобождению от поляков Южной Руси, изъявил

желание, чтоб Волынь и Червоная Русь, земли, принадлежащие в древней русской

системе княжеств, были так же возвращены от Польши, как и Украина, и просил

наперед, чтоб великодушный царь, соблюдая Южную Русь под покровительством

высокодержавной десницы своей, был хранителем её самостоятельности и

благополучия народного.

Между тем, Польша начала в 1656 году оправляться от ужасных ударов,

воздвигнутых на нее русскими и шведами. Удаление Хмельницкого, слух о

расположении его к королю ободряли поляков. Шведы раздражали побежденных. Карл-

Густав, вместо того, чтоб оказывать уважение к республиканскому порядку польской

нации, показывал вид победителя, открыто говорил, что его сабля предпишет законы

побежденным; шведы начали делать самовольства, оскорблять религию. Их поступки

произвели то, что паны мало-по-малу начали предаваться прежнему королю, гетманы

Конецнольский и Вишневецкий были уже снова слугами Яна Казимира; наконец, в

особенности взволновал польский народ набег шведов на Ченстоховскую обитель,

предмет всеобщего религиозного уважения. Воззвания короля, Чарнецкого и

Любомирского возбудили народ; поляки вдруг как будто переродились; голос церкви

гремел против врагов-протестантов; оживился дух народный. Чарнецкий одержал

блистательную победу над неприятелем; Варшава была осаждена поляками; король

шведский удалился в Пруссию, где возбуждал на Польшу её вассала, бранденбургского

курфирста.

611

i

Среди этих успехов король отправил в лае разом два посольства к русским: одно к

Хмельницкому, другое к царю; Ляндекоронский приехал в Чигирин, был встречен, по

обыкновению, вежливо, но с первого вида заметил, что Хмельницкий не тот, каким

надеялся его застать. Причина была та, что Хмельницкий узнал о тайне Любовицкого.

«Я не могу более доверять его величеству, – говорил он, – я уже испытал, что

король столько же высокомерен в счастии, сколько уклончив в несчастий».

Ляндекоронский убеждал его содействовать оружием против шведского короля, не

говорил ни слова о московском государе, рассыпал ничего незвачущие обещания

дружбы и признательности, но не показывал согласия РечиПосполитой признать

Украину независимою.

«И только-то? и более ничего?—сказал Хмельницкий с гневным хохотом. —

Каково-ж после этого безумие вашего короля и всех ваших сенаторов! Вы просите себе

в союзники Козаков, которых еще прошлый год, во время войны под Ставящем,

грозили истребить одним ударом, не предлагаете никаких прочных условий мира, а

хотите употребить для своей защиты кровь русскую! Не говорите какую награду

представляете за то, что храбрые воины будут падать как жертвы вашей прихоти!

Довольно обманывать нас, довольно считать нас глупцами! Полякам, за их всегдашнее

вероломство, никто в мире не поверит; было время – мы соглашались на мир, из

уважения к королю, который всегда в душе имел противное тому, что показывал на вид.

Пусть знает Польша, что мы не войдем с нею в дружеские договоры, пока она не

откажется от целой Руси. Пусть поляки формально объявят русских свободными и

тогда мы будем жить с вами, как друзья и соседи, а не как подданные и рабы, и тогда

напишем клятвенный договор на вечных скрижалах. Но я знаю, пока в Польше будут

властвовать паны – не быть миру между русскими и поляками».

Ляндекоронский удалился из Чигирина х).

Посольство в Москву было успешнее для поляков. Униженные просьбы и лестные

обещания Яна Казимира склонили Алексея Михайловича оказать великодушиеПосол

императора австрийского, принявшего в этом деле роль посредника, Алегретти,

природный славянин из Рагузы, объясняясь кстати по-русски, умел подействовать на

бояр и духовных. Патриарх Никон, с своей стороны, убеждал царя помириться с

поляками и обратить оружие на шведов, чтобы отнять Ливонию и земли, издавна

принадлежавшие Великому Новгороду. Царь имел повод к неудовольствиям против

шведов. В то время, когда он считал себя уже государем завоеванной Литвы, литовский

гетман, Януш Радзивилл, поддался шведскому королю, и таким образом Карл-Густав,

казалось, вырывал у московского государя его приобретения. Царь отправил своих

полномочных в Вильну, где с полномочными Речи-Поснолитой, в сентябре 1656 года,

заключили трактат, по которому Речь-Посполитая обязывалась по смерти Яна

Казимира избрать на польский престол Алексея Михайловича, а Алексей Михайлович,

считая уже Польшу как бы своим достоянием, обещался защищать ее и обратить

оружие против шведов, бывшихъ

Ч Hist. ab. exc. Wlad. IV, 244.

39*

612

своих союзников *). Украинский летописец 2) говорит, будто на зтом съезде послов

было постановлено, что царь примет на себя долг усмирить и подчинить Козаков

власти Короны Польской, которая будет ему принадлежать, а в другом месте сам

отрицает это. Видно из всего только, что такое мнение господствовало в Украине.

Хмельницкому и вообще козакам было очень не по-сердцу разрыв Московского

Государства со Швециею; он парализовал планы козацкого гетмана, которому хотелось

бы, напротив, чтоб Москва воевала до конца Польшу вместе со Швециею и

дружелюбно поделилась с нею приобретениями. От этого, когда приехал в Чигирин

один московский гонец, то его не допустили до гетмана, а писарь вырвал у него письмо

«сердитым обычаемъ» 3). Но делать было нечего.

Хмельницкий послал на виленский съезд своих послов 4), которые должны были

говорить в пользу Южной Руси, но коммиссары царя Алексея Михайловича

напоминали им, что Хмельницкий и козаки—подданные, а потому не должны

осмеливаться подавать голоса там, где решают их судьбу посланники государей 5). Они

принуждены были уехать еще до окончания переговоров.

В Украине, между тем, умы была в волнении. Распространился слух, что Украину

отдают Польше. Воротившись восвояси, козацкие посланники, как потом рассказывал

московским послам отец писаря Выговского, Евстафий, в присутствии старшины

бросились к ногам гетмана, плакали, обнимали его ноги п вопили:

«Погибло войско запорожское! Нет нам помощи ни откуда! Негде головы

преклонить! Мы не знаем подлинно, какой уговор постановили царские полномочные

послы с лядскими коммиссарами. Царские послы нас и в посольский шатер не

впустили; мало того, до шатрц, издалека не пускали, словно -псов в церковь Божию. А

ляхи нам по совести сказывали, что у них учинен мир по поляновскому договору, чтоб

всей Украине с войском запорожским быть попрежнему во власти у них, ляхов. А если

войско запорожское, со всею Украиною, не будет в послушании у ляхов, так царское

величество будет ратыо своею помогать ляхам и бить войско запорожское».

Хмельницкий, услышавши это, пришел в умоизступление, взбесился так,– по

выражению старика Выговского, – как христианину поступать не годилось. Он

говорил козакам в утешение: «Не печальтесь, детки, треба отступить от царя; пойдем

так, как повелит вышний владыка; будем и под бусурманским государемъ—не то что

под христианским!» И он тотчас собрал полковников на раду. По уверениям Евстафия

Выговского, сын его писарь валялся в ногах у Хмельницкого и просил оставить злобу

против Москвы, тем более, что слухи о договоре с поляками еще могут быть неверны.

Хмельницкий был непреклонен, ругался, бесился, проклинал Москву и грозил ей.

Сошлись полковники. По представлениям писаря, они заключили: «Невоз-

*) Поли. Собр. Зак., I, 405—410, 411.

2)

Летоп. Величка, I, 272, 366.

3)

Акты ИО. и 3. Р., Ш, 549.

4)

Летоп. Самов., 26.

5)

Истор. Мал. Росс., т. II, прим. 60.

613

ложное дело, чтобы царь, показавши свое милосердие над нами, отдал бы нас опять

в руки врагам нашей веры и поганцам. Если нам, не узнавши подлинно дела, да

отступить от царского величества, так мы во всем свете прослывем изменниками и

клятвопреступниками». Это заставило Хмельницкого оставить до поры до времени

явно злобные намерения против Москвы.

Разсказ этот был передан стариком Выговским, очевидно с намерением выставить

перед царем заслуги своего сына, и в этом отношении мог быть неверен, но в

тогдашних обстоятельствах, сообразно характерам гетмана и писаря, вероятно

происходило подобное тому, что он передавал московским людям. Писарь Выговский

всегда был расположен более к Польше, чем к Москве, чтб и доказал впоследствии, но

после виленского договора, более чем когда-нибудь должен был показывать себя

благоприятелем Москвы, когда для Украины в виду была опасность, что, в случае

неповиновения и смут, поляки с московским государем заодно будут укрощать Козаков.

Вспыльчивый нрав Хмельницкого давал ему случай набросить на гетмана тень, а себя

выставить в благоприятном свете перед Москвою.