Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Николай Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 67 страниц)

домогались гетманского достоинства, или хотели вверить его кому-нибудь другому

вместо Хмельницкого. Хмелецкий, дворянин, променявший свои "шляхетские граматы

на козацкую волю, на правой стороне Днепра собирал недовольных и готовился

лишить Хмельницкого гетманства "). На левой стороне Днепра, около Лубен, мятежные

хлопы избрали себе предводителем какого-то Бугая и дрались с жолнерами 3). Около

Нежина составилось сильное ополчение, под начальством Лукьяна Мозыры4);

Хмельницкий лишил его Корсунского полка и назначил на его место своего шурина

Золотаренка. Под знамена Мозыры становились те, которые равным образом

ненавидели и панов и своего гетмана, и вскоре это ополчение стало так сильно, что два

отряда, посланные против него Калиновским из-за Днепра, были разбиты, и, наконец,

Потоцкий, сын покойного гетмана, явившись на левом берегу, не смел вступить с

Мозырою в дело и поскорее убежал назадъ5). В Миргородском полку, в селениях

Липовом и Рябухе, произошла ссора между жолнерами и жителями6). Польские

начальники разбирали это дело и, под видом наказания, казнили многих жителей,

истребили мятежные селения до основания, не щадя ни пола, ни возраста7). Тогда

миргородский полковник Гладкий, не показывая полякам явного неудовольствия,

составил с козаками тайный заговор, чтоб в назначенный день, по данному сигналу, во

всем Миргородском полку перебить всех жолнеров. Для этого избрано Светлое

Воскресенье. Поляки предались праздничным забавам. Тогда жители бросились на

врагов и произвели страшное кровопролитие8). Пример этот ободрил жителей и других

полков. Около Мглина и Стародуба произошла подобная резня над литовцами.

*) Памяти, киевск. комш., III, ч. 3, 2.

-) Истор. о през. бр.

3)

Annal. Роиоп. Сииш., I, 318.

4)

Истор. Мал. Росс. Бант. Кам., I, прим. 303.

5)

Annal. Polon. Clim., I, 318.

6)

Летоп. Сам., 19.

’) Летоп. Величка, I, 140. .

8)

Летол. Сам., 19.—Дстор. о през. бр.

487

после чего жители, страшась мщения, стали разбегаться по лесам и вести

гайдамацкую войну Ч.

Положение Хмельницкого было час от часу опаснее. Вооруженные толпы

готовились идти на Чигирин и растерзать предводителя. Среди всеобщего восстания

Хмельницкий принужден был успокоить хотя несколько русский народ и позволил

записываться в реестр, и таким образом в то время, когда королю представлен был

список с двадцатью тысячами, в Украине существовал другой реестр, в котором

Козаков записано было более сорока тысяч, как было после Зборовского мира.

Весть об этом увеличении войска дошла до Калиновского. Коронный гетман счел

такой поступок за явное несоблюдение договора и написал Хмельницкому письмо с

укоризнами.

Хмельницкий принял сиренный вид обиженной справедливости перед депутатами

Калиновского.

«Боже мой!—говорил он: – коронному гетману так хочется нарушить мир, что он

рад утопить меня в ложке воды».

«Точно, я позволил козакам записываться в реестр, – писал он Калиновскому,—но

это сделано было по необходимости, потому что они бы меня самого убили, сделано

для пользы самих поляков, чтоб укротить и усыпить на время необузданное хлопство.

Поверьте, гетман, я всеми силами стараюсь о спокойствии, но на все нужно время. В

доказательство же моей готовности быть верным Речи Поснолитой я желаю сам, чтоб

виновные но суду были преданы казни» '*).

После этого гетман послал к королю жалобу на притеснения простого народа

жолнерами, рассказывал об убийствах и злодеяниях, совершаемых над русским

народом, представлял, что поляки нарушают мир и подают повод к новым

беспокойствам, но не оправдывал мятежей русского народа и просил разбирательства о

виновныхъ3).

Король и сенаторы были тогда снова раздражены против Хмельницкого. Василий

Лупул приказал остановить посла его в Константинополе и переслал в Польшу письмо

Хмельницкого к турецкому правительству. В этом письме козацкий гетман попрежнему

просил помощи и защиты у турок против поляковъ4). «Поляки,—говорит историкъ5),—

сочли за лучшее отвечать на коварство Хмельницкого коварствомъ».

Канцлер от имени короля написал к нему вежливое письмо.

«Его величество и вся Речь-Посполитая принимают с большим сожалением

неприятное известие, что после столь недавнего примирения опять возникают

несогласия между обоими войсками, а потому для водворения порядка и для открытия

зачинщиков смут назначена коммиссия, которой членами избраны киевский воевода,

Михаил Аксаг, Гиероним Завиша и Маховский. С своей стороны, гетман Хмельницкий

должен показать всю строгость над иаруши-

') Лет. Сам., 20.

–) Annal. Polon Clim., I, 318—319.

3)

tlistor. ab. exc. Wlad. IV, 103.

‘) Annal. Polon. Oliin., I, 302– 319. 5) Histor. ab. exc. Wlad. IV, 101.

488

тел я ли мира и врагами общественного спокойствия из Козаков, если окажется, что

они первые подали повод, и вперед употреблять над ними.суровые меры, а равным

образом не допускать их оставлять счастливых берегов Днепра, действовать для

успокоения Козаков, охранять права владельцев и войска вместе с гетманом

Калиновскимъ».

Хмельницкий с козацкой стороны назначил в эту коммиссию киевского полковника.

Калиновский прислал от войска Ляндскоронского ').

Эта коммиссия обвинила и присудила к смертной казни Хмелецкого, Мозыру,

Гладкого, войскового судью Гуляницкого и других, которых имена неизвестны.

Хмельницкий без сопротивления подписал смертный приговоръ2), показывая вид, как

будто он делает это по воле полковников, а не по своему произволу 3).

Мозыра первый был схвачен и повешен с соучастниками 4). Гладкому отрубили

голову. Современник говорит 5), что он казнен не столько за возмущение, сколько за

личную вражду с Хмельницким: возвращаясь из-под Верестечка, он не отказывался,

подобно Дзкедзкалию и Богуну, от булавы, и имел намерение сделаться гетманом

вместо Хмельницкого, которого недовольное козачество готово было тогда выдать

полякам. Известно, что Гладкий и принес это согласие народа в польский лагерь. Кроме

того, Гладкий был недоволен сношением Хмельницкого с турками и внушал козакам

опасение попасться под иго неверных. Хмелецкий был схвачен врасплох в Паволоче и

тут же, на базаре, ему отрубили голову. Гуляницкий был счастливее: он скрылся в

монастыре, потом пробрался в Молдавию6). Кроме этих осужденных, по разным

местам Украины частью по приговору коммиссий и частью по воле гетмана рубили

головы, вешали, саясали на кол. Около этого времени, по сказанию одной летописи7),

был казнен в Киеве на площади Гурский, виновник берестечского поразкения.

Хмельницкий постановил, чтобы при каждой польской хоругви были козацкие

депутаты для отвода квартир, и издал универсал, в котором запрещал народу

помышлять, чтоб козацкий гетман позволил им когда-либо сопротивляться воинскому

постою или не повиноваться владельцам 8).

Поляки были довольны этим явным знаком покорности; но Хмельницкий, угозкдая

врагам, г

ѵ озкдал самому себе.

Не прошло и месяца после таких признаков покорности, как Хмельницкий был уже

в состоянии сбросить с себя личину и снова явиться врагом поляков и защитником

русского народа.

Белоцерковский договор остался неутвержденным на сейме, потому что этот

несчастный сейм открыл собою ряд гибельных, разрушительных на-

Н Annal. Polon. Clim., I, 321.

2)

Ист. о през. бр.—Летоп. мал.

3)

Памяти, киевск. коми., III, ч. 3, 84.

4)

Annal. Polon. Clim., I, 321.

5)

Летон. Сам., 19.

6)

Истор. о през. бр.

7)

Кратк. ист. оиис. о Мал. Росс., 25.

8)

Annal. Polon. Clim., I, 321.—Собствеинор. уннвер. Хмельницк. (рукоп.).

489

циональных собраний в Польше. На нем, между прочим, хотели судить и предать

бесславию некоторых богатых и своевольных панов; они подкупили одного литовского

посла Сицинского; этот посол сорвал сейм под тем предлогом, что заседание его

продолжалось долее определенного времени. Хмельницкий тогда имел право считать

этот договор недействительным; он и прежде предвидел, что поляки скоро подадут ему

предлог разорвать унизительный мир, а потому тотчас по заключении белоцерковского

договора послал турецкому падишаху такое письмо: «Ваше царское величество

обещали нам прислать на помощь крымского хана и еще иное войско из Добруджской

земли, но мы, не желая праздно провождать время, яри помощи высочайшего Бога,

имели с ляхами ужасную битву, и так как помощь из Крыма и Добруджи к нам

опоздала, то нам пришлось заключить с ляхами мир, но мир достойный, без нарушения

прежней дружбы с крымским ханом, которую желаем сохранить до конца дней своих,

равно как и быть верными подданными вашего царского величества. Султан Нуреддин,

находясь с нами в битвах, держал себя мужественно, как подобает доброму союзнику, а

потому достоин почета и награды от вашего царского, величества. Хотя мы и

помирились с ляхами, но держим ихт. в руках. Поэтому покорно просим ваше царское

величество дослать свои граматы к хану крымскому и повелеть, чтоб он хранил с нами

дружбу и находился при нас во всех сражениях, чтб и мы, с своей стороны, взаимно

ему обещаемъ» 1).

Расхвалив падишаху султанаНуреддина и приписав ему более того, что он сделал

для Козаков, Хмельницкий заключил договор с ним п с Карач-мурзою. Они стояли уже

на границе Украины с двадцатью тысячами татар и готовы были вступить по

мановению Хмельницкого. Как только гетман узнал, что белоиерковский трактат не

утвержден польскою нациею и, следовательно, не обязывает более Украины, он

пригласил татар и приказал козакам готовиться в поход налегке, без возов и

пожитковъ2). «Принимая во внимание, писал он в своем универсале от 24-го марта, что

ляхи попрежнему причиняют нам обиды, и уже не мало войсковых молодцов безвинно

замучили и погубили и притом заставляют работать на себя не только в будни, но и в

праздники, и трудно теперь иам забыть, что мы недавно были вольными и привыкать

работать на тех панов, над которыми мы были сами цанами, мы находим, что пришла

удобная пора вырваться нам из неволи, потому что ляхи сами не знают, чтб делают и

через свою безмерную наглость хотят сами себя сгубить, а нам живот даровать.

Оповещаем, чтоб все, даже каждый посполитый человек, были готовы к войне и

приготовили жизненные запасы до Пасхи, а после Пасхи будут разосланы мои

универсалы, по получении которых надобно на другой день выступать на место,

назначенное мною для обоза. Но никто не смеет двинуться без моего приказания, чтоб

не подать ляхам повода к нарушению мира с нашей стороны, чего они только и хотятъ»

3).

9 Рукопись зшнистер. иностр. дел.

2) .Иетоп. Величка, I, 107—109.

3) Ojcz. Spom., II, 131—132.

490

Молдавский господарь, наказанный за нарушение данного слова, в 1650 г., по

совету поляка Кутнарского, снова обещал отдать Домну Локсандру (Розанду) за

Тимофея, но просил отсрочки на год, извиняясь молодостью невесты. Чтоб избежать

дальнейших попыток к сватовству со стороны Хмельницких, господарь отправил дочь

свою гостить к сестре Радзивилловой в Литву, а потом, когда недоразумения с диваном

у него прекратились и Лупул снова был утвержден падишахом в своем господарском

достоинстве, он, по требованию визиря, должен был отправить дочь свою в

Константинополь заложницею своей верности. Впрочем, она там оставалась недолго,

если действительно была туда отослана, так как, исключая некоторых темных намеков

в современных источниках, нет ясных указаний на пребывание её в Константинополе

1). Во всяком случае, после данного Хмельницкому согласия на брак Тимофея с

Домною, Лупул, как мы видели, старался всячески вредить Хмельницкому, и, может

быть, Богдан не окончил бы так несчастливо своей войны, еслпб молдавский господарь

не передавал полякам перехваченных его писем и не возбуждал против нцго хана,

извещая последнего о сношениях козацкого гетмана с московитянами. После

белоцерковского мира Лупул продолжал искусно вредить Хмельницкому, но вооружил

против себя хана: надеясь на силу поляков, он не побоялся задержать крымского посла

и отнять у него письма 2). От этого хан с большим радушием предложил Хмельницкому

помощь, и снова называл его любезным другом и союзником 3).

Приготовляясь заранее к войне, Хмельницкий еще раз написал к Лупулу и

напоминал ему, что давно пора исполнить обещание. Лупул снова отвечал ему отказом,

отделываясь разными отговорками," из которых Хмельницкий видел его явное

нежелание и).

Тогда, по уверению одной летописи 5)', Хмельницкий написал к Лупулу в таком

тоне: «Сосватай, господарь, дщерь свою с сыном моим, Тимофеем, и тоби добре буде, а

не выдаси—изотру, изомну и останку твоего не останеться, и вихрем прах твой размечу

по воздуси».

Лупул чрез Кутнарского известил Калиновского об угрожающей опасности и

просил самого короля о заступлении.

«Известно вашему величеству, – писал он, – что уже два года Хмельницкий,

мятежник вашего величества, принуждает меня к тому, что унизительно для моего

достоинства. Снова, надменный успехами, требует он сыну своему, Тимофею,

обещанную невесту, дочь мою, единственное утешение моей старости, и грозит

оружием, если я не удовлетворю его: уже слышу звук неприязненного войска, которое

готовит на меня Тимофей с Карач-мурзою. Он решился овладеть моею дочерью, хотя б

умертвив отца её, и называет ее своим достоянием, ссылаясь на обещание моо, два года

назад вынужденное оружием. Ради верности моей к Речи-Посполитой, ради моего

владетельнаго

Ч Шайноха, руеек. перев. Русек. Мысль. 1881. Июнь, 269—270. Kubala. Szkice. II,

137.—Сс. на Hammer. Gesch. des Osm. Reiches, III, 372.

2)

Annal. Polon. Clim., I, 320.

3)

Ibid., 335.

4)

Histor. ab. exc. Wlad. IV, 102.

5)

Повесть, о том, что случ. в Украине, 19.

491

–достоинства, ради обета, данного поляками, умоляю, чтоб Калиновский не

допустил свободно пройти в Молдавию козакам и татарам, их союзникам. Предстоит

удобный случай уничтожить их, беспечных, не помышляющих о нападении. Козаки так

много преступили против поляков, что Полына должна защищать меня от

несправедливого насилия, меня, живущего под крылом польского орла».

Дочь молдавского господаря славилась у современников как красотою, так равно и

богатством своего родителя, долженствовавшего наделить ее блестящим приданым, и

потому привлекала к себе искателей руки её. Кроме Вишневецкого, которого, как

сказывают, она даже полюбила, на ней хотели жениться сын коронного гетмана Петр

Потоцкий, староста каменецкий и сам польный гетман Калиновский, несмотря на

неравенство лет 1),

Король в то время готовился идти в Пруссию и утешал господаря • тем, что

Хмельницкий, быть может, только стращает своим походом. Он обещал ему помощь.

Хмельницкому попалась в руки эта корреспонденция 2).

По просьбе Лупула, Калиновский стал лагерем на берегу Буга, близ горы,Батога,

или Батова, неподалеку от Ладыжина, и готовился преградить путь Тимофею. Польское

войско состояло, по сказанию украинского летописца, из пятидесяти тысячъ3), а по

известию польских современных историковъ4)– из двадцати тысяч слишком. Из них

двенадцать тысяч было конницы, а восемь пехоты, разделенной на восемь полков, в

каждом по тысяче человек. Это разногласие, однако, разрешается: быть может,

польский писатель считает одних фронтовых, а украинский – всех годных к бою,

которые были в обозе. Войско польское не любило главнокомандующего; полководцы

были с ним во всем несогласны, а Калиновский, упрямый и строптивый, хотел всегда

поставить на своем, хотя бы чужия мнения очевидно были справедливы. Паны

советовали ему стать близ Врацлава или Райгорода, но Калиновский выбрал вовсе

неудобное место; впереди лагеря была река Буг; с других сторон окружали поляков

леса и болота; гора Батог, с обрывами, возвышалась позади избранного места 5).

Калиновский напоминал всем, что он главнокомандующий г-делал так, как не хотелось

другим.

Для Хмельницкого ничего не могло быть желаннее этого повода к начатию войны,

который сами поляки подавали ему. Он мог одолеть неприятеля, разрушить

унизительный договор и ясно доказать пред целым светом, что виною разрыва

неприятели. И вот козацкий гетман собрал четыре козацких полка: Чигиринский,

Черкасский, Переяславский и Корсунский 6) да пять тысяч крымцев под начальством

Нуреддина и двинулся к Ладыжину 7). Четырнадцать тысяч ногайцев под

предводительством Карач-мурзы пошли доро-

Ч Pamietm. Jemiolowsk, 33. – Szajnocha. Домна Розанда, русск. лерев. Руеск.

Мысль. Июнь, 1881 г., 274.

Ч Histor. ab. exc. Wlad. IY, 102.

3) Летоп. Величка, I, 108.

Ч Histor. ab. exc. Wlad. IY, 104.—Latop. Jerl.

5) Wojna dom. 4. 2, 70—71.

r') Рукоп. Имп. П. Библ., № 63.—Ks. Раш. Jak. Michal, 658.

Ч Летоп. Велпчка, I, ПО.

492

гою; они должны были переправиться через Буг, ниже урочища Батога, и ударить на

поляков в назначенное время: гетман заранее рассчитал день, в который козаки и

татары могли с разных сторон сойтиться и напасть на неприятеля. Не доходя за

несколько десятков верст до Ладыжнна, Хмельницкий послал к Калиновскому

следующее письмо:

«Хмельницкий Калиновскому, русский гетман польскому, желает здравия. Не хочу

скрывать пред вашею вельможностыо, что своевольный сын мой, Тимофей, с

несколькими тысячами войска идет жениться на дочери молдавского господаря.

Конечно, до .этого нет никому дела, но я удивляюсь, что многочисленное польское

войско, неизвестно для чего, стало при Батоге, как будто с намерением заступить

дорогу моему сыну. Я прошу вашу вельможность, для спокойствия отечества,

отступить с своим войском, тем более, что польское • войско стоит на месте, вовсе

неудобном для обороны. Я опасаюсь, чтоб свадебные бояре, по легкомыслию, не завели

ссоры с войском и сын мой, по своей юности, не вздумал искать первой удачи военного

поприща» х).

Отправляя это письмо, Хмельницкий написал в нем: из Чтирина, и поставил заднее

число. Письмо это произвело различные мнения и догадки между поляками.

«Хмельницкий, – говорили одни, – теперь уже стал не тот, что был: он поступает

искренно, иначе, для чего бы ему указывать нам неудобства нашего положения? Скорее

бы он им воспользовался».

«Нет, —говорили другие,—он все тот же изменник, как и был; он хочет заранее

оправдаться и выдумал, что сын его идет без его позволения. Он хочет опустошить

Молдавию; нам нельзя оставить без обороны верного союзника Речи-Посполитой».

Другие военачальники не верили Хмельницкону, однако советовали гетману отойти

с дороги и не мешать пройти Тимофею, а между тем собрать войско из-за Днепра.

Особенно уговаривал Калиновского Пржиемский, начальник артиллерии, старый

воин,поседевший в битвах во Франции и Швеции, гордившийся тем, что выдержал

славную осаду под Бриссаком.

«Послушайте меня, старика,—говорил он,– я смолоду красно говорить не учился,

да дело смыслю; но ведь словами татарской сабли от шеи не отобьешь. Будет беда, если

мы их остановим, запьет козак нашею кровью свадебную пирушку; побьют у нас

лошадей, а потом загонят, как волков в яму, и кончится тем, что или постыдно

сдадимся, или напрасно погибнем. Уйди лучше, пан гетман, с конницею, а я с

немецкою пехотою останусь здесь; мы спасемся; и если неприятель нападет на нас, то

станем обороняться, а ты между тем соберешь войско из-за Днепра. Я тебе два месяца

обещаюсь биться против нихъ».

Многим показался этот совет благоразумным, но Калиновский, по обыкновению, не

принял его.

«Хмельницкий боится нас,—говорил он, – и более ничего! Сын его идет с

немногочисленным войском; теперь-то и случай нанести удар врагу отечества. Смешно

было бы, еслиб я поверил коварному письму и не спас чести господаря в таком трудном

положении».

!) Hist. ab. exc. Wlad. IV, 102.

493

На пущую беду полякам, посланный подъезд привез вести, нарочно распущенные

Хмельницким, будто Тимофей идет • только с пятью тысячамиТогда ничто не могло

остановить Калиновского, он заранее восхищался, что лишит Хмельницкого сына и

отомстит вполне за стыд корсунского поражения и постыдный плен свой. Для

предотвращения нападения в тыл он отправил значительный отряд по направлению к

Ладыжину.

Войско, и без того не оживляемое ни любовью к полководцу, ни надеждою на

победу, пугалось тогда разными предзнаменованиями. В полночь увидели на ясном

небе две сверкающие метлы, они стали вытягиваться и образовали меч, обращенный

рукоятью к востоку, а острием на польский обоз. Па другую ночь представились

жолнерам в воздухе изображения вооруженных войск, которые как будто сражались

между собою.

«И не только небеса, и земля,—говорит украинский летописец,—предсказывали

ляхам грозящую беду». Была подле Ладыжина большая скала, нависшая над Бугом; там

было ущелье; с недавнего времени стал отзываться оттуда голос на подобие

человеческого; он предсказывал будущее и отвечал на всех языках, на каком бы к нему

ни обратились. Никто не видел этого существа. Разно говорили о нем. Одни почитали

его безтелесным духом, существующим в одном голосе, другие говорили, что это душа

умершего человека, заклятая в камне. Когда спрашивали имя его, он отвечал, что его

зовут Спасовским. Один офицер француз, бывший в польском войске, отправился к

этой скале и чудное существо сказало ему по-французски:

«Идите и скажите вашему гетману, чтоб он поскорее ушел отсюда, придет сюда

свирепый пьяница, который думает ему остричь бороду; бритва у него острая, опасно,

чтоб с бородой он не отрезал ему головы».

Вдобавок к этим предзнаменованиям во время смотра хоружий упал с лошади и

гетманское знамя разостлалось по земле.

«Явный признак несчастия!»—кричали тогда жолнеры.

Калиновский не верил знамениям, не слушал советов и готовился к нападению.

Окопы сделаны были чрезвычайно широко; польское войско занимало почти целую

милю. Напрасно Пржиемский уверял, что это повредит и представлял в пример Збараж,

Калиновский не изменил своей настойчивости и отговаривался, что придут скоро

войска из-за Днепра.

В то время Хмельницкий приказал пяти тысячам татар идти вперед, мимо

польского лагеря, а Тимош с частью Козаков отправился заранее другим путем и

перешел Буг, выше Ладыжина; старик Хмельницкий оставался назади, показывая вид,

будто не думает нападать и только наблюдает за сыном.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

Батогская битва.—Истребление поляков.—Хмельницкий прибывает на поле битвы.

– Письмо Хмельницкого в Польшу.—Осада Каменца.—Тимофей отправляется в

Молдавию.—Изгнание жолперов из Украины.—Свирепство парода.—Сосновские.—

Универсал Хмельницкого.—Прибытие Тимофея в Яссы.—Свадьба Тимофея.—

Возобновление осады Каменца.—Сейм в Польше.—Козацкие послы на сейме.—

Польские коммиссары в Чигирине.—Народные бедствия.

29-го мая (по другим 1-го июня н. с., т.-е. 22 мая с. ст., по третьим 2-го июня)

передовой отряд появился в виду польского лагеря; он состоял большею частью из

татар. Опи не показывали никакого враждебного вида, как вдруг поляки, по

приказанию Калиновского, приветствовали их залпом. Татары и козаки обращаются в

бегство.

«Они бегут,—закричал Калиновский,—бейте неверных! Сегодня суббота, день

Божией Матери! Вперед!»

Конница понеслась из обоза, и тысяча голосов огласили воздух именем Божией

Матери.

Союзники бегут все далее и далее, нарочно, чтоб раздвоить войско; поляки их

преследуют, как вдруг позади них поднялась пыль: летит с малым отрядом ротмистр

Зелинский.

«Назад! назад!—кричит он:—козаки в тылу обоза! Козаки нападают на обоз!»

Конница стремительно поворотила назад, растерянная и испуганная внезапностью,

а бегущие, в свою очередь, обратились вслед за ними, пуская стрелы и пули. Поляки

добежали до обоза; союзники стали от поляков немного далее расстояния пушечного

выстрела.

Тимофей Хмельницкий напал на поставленный вдали от войска отряд и почти

совершенно истребил его. Оставшиеся прибежали без памяти в обоз и извещали, что

козаки чрез несколько часов явятся за ними; от страха уверяли они, что у неприятеля

тысяч сто.

Наступила короткая летняя ночь. Смятение и панический страх распространились в

коннице. Поляки столпились и начали рассуждать о своем положении.

495

«Гетман губит войско,—кричали они,—через него мы все должны погибать! Зачем

он завел нас сюда? Зачем не послушался умных людей, которые советовали ему

отступить? Зачем он не узнал настоящим образом о силах неприятеля? Разве для

генерала существует слово: «не ожидалъ»?

Ропот и неудовольствие скоро перешли в явное возмущение.

«Безумец! самосброд!—кричала толпа:—его не научил татарский плен! Ему опять

хочется в Крым. Так пусть же идет сам, когда ему нравится: отдадим его татарам!»

«Отдать его, отдать!—кричали голоса:—этим мы спасем себя! Зачем пропадать

всем чрез одного глупца?»

«Нет, не татарам,—кричали другие,—отдадим его Хмельницкому: он за это

пощадит все войско и еще наградит насъ».

Эти ужасные слова пересказали Калиновскому. Он прибегает к мятежникам с

обыкновенною своею запальчивостью:

«Изменники! трусы!—кричал он: -съума сошли вы от малодушие! Куда вы

убежите? В реку топиться, что ли? Вперед! Я приказываю! Вперед из обоза!»

Жолнеры отвечали ругательствами. «Кровь Калиновского, пощаженная татарами,

чуть-было не пролилась от польских мечей»,—говорит современник. Предводитель

переменил тон.

«Братья! соотечественники любезные! сослуживцы мои!—говорил он: —

опомнитесь! Что за безумие ослепило вас? Прежде сражения вы хотите погубить меня,

вождя вашего и товарища. Но знайте, братья, я готов принесть в жертву мои седины,

если только кровь моя искупит ваше малодушие. Я пред вами: убивайте меня; пусть я

паду, но вы победите!»

Эта германиковская выходка не обратила к раскаянию воинов; они всетаки сыпали

проклятие на своего командира, готовились бежать и отдаться врагам. Калиновский

оставил их и побежал к Пржиемскому советоваться.

Но чрез несколько времени, на рассвете, прибегает к нему сын его Самуил.

«Они бегут!»—извещает он.

«Нет, они не побегут!—закричал бешеный гетман.—Пушки вперед! Пехота вперед!

Палите по ним! Бейте трусов. Я их переделаю в храбрых! Лишить их всякой надежды

уйти, так они у меня перестанут подличать и поневоле пойдут на неприятеля, когда

смерть у них будет и спереди и сзади».

Артиллерия обратилась на беглецов; пехота побежала скорым маршем. Грянул залп,

туча картечей и пуль повалила ряды поляков. Одни стоят, как мертвые, не в силах

произнести слова, другие бегут без памяти, третьи, в бешенстве, отвечают пулями и

бросаются на немцев. Калиновский приказывает повторить залп; начинается

междоусобное сражение... но вдруг в обозе пожар... слуги, вероятно русские, может

быть и поляки, желавшие прислужиться козакам, зажгли сено в нескольких местах; в

минуту загорелись шатры и в то же время из-за холма с страшным криком появились

козаки, которым дано было знать о смятении.

Несколько минут козаки стояли как вкопанные, пораженные неожиданным

зрелищем. «Не хитрость ли это?»—говорили они сначала, но скоро по-

496

няли в чем дело. Золотаренко, большой неприятель поляков, по выражению

польского летописца, увидя пожар и междоусобие, закричал:

«Эй, братци, ДЫБИТЬСЯ, що ляхи роблють! Не мордуйтесь же, дурно сичучн ляхив:

голими руками их заберем, в ихний огонь их заженем: сами подохнуть. Оттепер-то,

братци, помстимося за кривду нашу берестецьку, спалим, згубим наших воротив!»

Козаки стремительно бросились на врагов с разных сторон.

Конница, не пришедшая еще в память от многих пуль и картечей, растерянная

внезапным и свирепым натиском Козаков, бросилась вразсыпную. Но отовсюду

поражали их враги, и густые, толпы поляков, словно робкое стадо, по выражению

современника, летели в Буг. Несколько тысяч утонуло в одно мгновение. Испуганные

участью товарищей, другие бросились в обоз, но козаки погнались за ними и вогнали в

огонь. Другие бежали в поле, в лес, в болото; козаки гонялись за ними, перерезывали

дорогу, заходили с боков, стреляли, рубили, кололи со всех сторон. Храбрейшие, видя,

что смерть неизбежна, столпились около гетмана и, в отчаянии, решились дать отпор

неприятелю, но всеобщее смятение лишило их возможности придти в порядок; дым

горящего лагеря закрывал им глаза.

«Я не хочу более жить!—кричал Калиновский:—мне стыдно смотреть на это

восходящее солнце!»

Он бросился в толпу неприятеля, искал смерти, получил несколько ран, загнанный

между деревьев: там татарская стрела нанесла ему окончательный удар.

Враги отрубили мертвому гетману голову и доставили Нуреддину. Султан приказал

нести ее пред собою и торжественно показывал козакам. Подле него ехал Золотаренко.

«Сдохла собака,—кричал он,—теперь уже не вкусыть».

«Не доплатил нам окупу,—говорил Нуреддин,—обещал прислать в Крым и не

сдержал слова».

«Данте его голову нам,—сказал Золотаренко,—мы ии пошлемо до нашего батька

Хмельницкаго».

И козаки отнесли эту голову в подарок своему гетману в доказательство своей

победы.

Немецкая пехота, состоявшая из восьми полков, стала в углу, образуемом рекою

Бугом, и решилась не погибнуть без отпора. Начальство принял Марко Собеский, брат

Яна; мужественно отбили они нападавших Козаков.

Но вдруг, будто сильный дождь из облака или вихрь пустынный, по выражению

украинского летописца, Карач-мурза с четырнадцатью тысячами ногайцев бросился на

них в тыл из-за другой стороны горы Батога. Ужасный крик огласил воздух.

Окруженная со всех сторон, разрезываемая насквозь, пехота смешалась и, против воли,

положила оружие; татары и козаки рубили ее по всем направлениям.

Собеский был убит.

«Многого лишилось в нем отечество,—говорит современник,—а еще более родная

мать, но никто не умеет выразить печали, кроме того, кто ее чувствуетъ».

На протяжении нескольких миль козаки, вразсыпную, гонялись за

497

бегущими воинами, поражая их копьями и выстрелами, вытаскивали из болота и

кустов и умерщвляли. Напрасно поляки бросали оружие и молили о пощаде. «Не было

к ним милости за их тиранства и здырства, говорит украинский летописец; татары

хотели щадить их, чтобы, взявши в плен, отпустить за выкуп, но козаки заплатили

мурзам за то, чтоб не мешали им истребить врагов. Некоторые удачно переплыли чрез

Буг, но пе избавились от гибели: из окрестных сел и хуторов сбежались русские хлопы,

обрадованные вестью освобождения, и добивали беглецов косами и дубинами.

Двадцать тысяч поляков и служивших в польском войске немцев погибло в этой

несчастной битве; половина из них пала под картечами и пулями собственной

артиллерии и пехоты или утонула в Буге, прочие были истреблены козаками и хлопами

по полю. «От се вам за Верестечко! от се вам за Трилисы! от се вам за уныю! от се вам

за стацыи»,—приговаривали русские, избивая их.

Некоторые поляки избавились от смерти тем, что одевались в женское платье и

садились в арбы вместе с татарками; другим татары вымазали порохом лицо, третьи

прятались по шею в тине... Немногие успели перейти Буг, но и те погибли от хлопов. В