Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Николай Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 67 страниц)

нем неудовольствие против Польши за предпочтение Яна Казимира при выборе короля,

и нредставлял ему возможность напасть на Краков 3). Наконец, он завел сношения с

Швецией»: по его настроениюотправлены были в Стокгольм послы от татар *): это

было начало тех сношений Хмельницкого с шведами, которые впоследствии были так

пагубны для Польши.

Все эти тайные сношения стали известны полякам тотчас же. Потоцкий получал

чрез своих агентов верные известия о дипломатических действиях украинского гетмана

и сообщал их королю. «Ясное дело, – писал он в заключении своего донесения,–что

Хмельницкий хитрит, как лисица, и обманывает поляков до тех пор, пока не увидит

удобного случая довести доконца свои намерения. Если только у поляков есть еще

разум и силы, то следует напасть на Хмельницкого и уничтожить козачество. Если мы

будем медлить и не станем делать того, что надобно, то нас ожидают печальные

последствия коварства Хмельницкаго» 5). В конце августа Ислам-Гирей посылал

королю польскому самое дружелюбное письмо, заявлял, что «у него одно только

зкелание и намерение—жить с поляками в сердечной, а не в притворной дружбе и в

братстве», извещал, что 27-го августа отправил брата своего Калгу салтана, назначив

его предводителем крымских и ногайских орд, на войну против Московского

государства и убеждал послать также польское войско с другой стороны 6). Но в

октябре Ислам-Гирей заговорил с польским королем уже не тем дружелюбным тоном,

как прежде. «Мы отправили-было,—писал он, – нашего брата салтана Калгу, чтоб он,

соединившись с запорожским войском, шел на Москву, в то время, как вы, брат наш,

пойдете на нее с другой стороны, но гетман запорожский, готовясь садиться на коня,

узнал по вестям, дошедшим до нашего брата салтана Калги, что польские паны в трех

милях от него собирают войско,—сказал, чтоон от этого войска в опасности и не пошел

на войну вместе с салтаномъ

*) Annal. Polon. С1., 1, 202.—Pam. do pan. Zygm. Ш, Wlad. IV i Jan. Kaz.,. II, 141.—

Stor. delle guer. civ., 229.

2)

Летоп. пов. о Мая. Pocc., 174.

3)

Wojna dom. 4. 2, 6.

•4) Histor. ab. exc. Wlad. IV, 66,—Annal. Polon. Olim., I, 206.

5) Histor. ab. exc. Wlad. IV, 66.—Jak. Michalowsk. Xiega Pamietn., 579.

6)

.Jak. Michalowsk. Xiega Pamietn., 565—557.

373

Калгою. Тогда беи и мурзы, припадая к ногам нашего брата и представляя, что не

годится отпускать татар по домам без добычи, упросили его вести их на волохов, на

которых брат наш уже гневался за давния их несправедливости против нас. Если

действительно козакам запорожским угрожает опасность от вас, нашего брата, или от

каких-нибудь панов ваших, то это очень нехорошо. Между нами на том и мир

состоялся, чтоб козаки спокойно сидели в своих домах и ни один ваш пан или староста

не смел начинать никакой войны во вред им. Если сделаете им что-нибудь дурное, то и

договор наш, утвержденный присягою, нарушается. Кто козакам запорожским станет

делать какие-нибудь неприятности, тот нам, татарам, не друг и не братъ» J).

Король оповестил собрание чрезвычайного сейма. Он издал тогда универсал, из

которого поляки, собравшись на предварительные сеймики, могли видеть положение

отечества и приготовиться к важному делу. Смысл этого универсала был таков:, «К нам

приходят верные и несомненные известия о непрестанных кознях закоренелого и

заклятого врага Речи-Посполитой, о чем извещаем всех нашим писанием. Речь-

Посполитая уже понесла много непоправимого вреда от союза Хмельницкого с

татарами. В недавнее время, пустив слух, будто хочет идти на Москву вместе с

татарами, он внезапно бросился на доброжелательного Речи-Посполитой господаря

молдавского и оружием вынудил у него обещание отдать дочь за его сына. Если это

станется—какая тогда опасность будет угрожать Речи-Посполитой, каждый может

рассудить. Недовольный этим наш враг ищет еще и других способов увеличить свое

могущество, ко вреду Речи-Посполитой. Он отдался под протекцию турецкого

императора, принимал турецких послов в присутствии наших послов, отправлял своих

послов в Константинополь с изъявлением покорности Порте, и держит там своих

резидентов для совещания. Кроме того, недавно чрез наши земли проезжало

посольство от татарского хана в Швецию; послы не хотели открыть предмета своего

посольства, и мы разумеем это не иначе как так, что Хмельницкий побудил отправить

это посольство с целью возбуждения шведов против Речи-Посполитой. Наконец,

подстрекаемая им чернь опять начинает неистовствовать и уже истребила десятки

шляхетских семей с женами и детьми, едва только они, полагаясь на мирный договор,

прибыли в свои имения. При таких замыслах и кознях нельзя на будущую весну

ожидать ничего иного, кроме новой войны от Козаков в соединении с оттоманскими и

татарскими вспомогательными силами. Сверх того, и других соседей надобно

остерегаться и заранее предпринимать меры, а то не время будет собираться на сейм и

рассуждать, когда неприятель явится в средине РечиПосполитой. Донося вам об этих

опасностях, желаем, чтобы вы поскорее измыслили средства к их отвращению» 2).

В декабре открылся сейм. Каждый спешил в Варшаву подать свой голос в важном

деле: о целости Речи-Посполитой.

Все равно были раздражены против Хмельницкого, но не все равно горячо

принимались за мысль о войне с ним.

*) Jak. Micliak, 574.

2) Jak. Michai., 580—581.

374

Пока время проходило в совещаниях, донесли, что козацкие послы прибыли с

прошением. Это были старшины Маркевич, Гурский и Дорошенко. Некоторые

сенаторы до того воспламенились мыслью о необходимой во всяком случае войне, что

не советовали принимать их. «Это шпионы,—говорили они.– Они приехали «ода с

целью выведать, чтб делается на сейме и какое будет его решение». Но король

представлял, что их следует выслушать.

«Козаки,—говорит польский летописец,—явились с видом покорности и почтения,

проговорили речь, превозносили в ней великодушие и благодеяния к себе короля, а

потом, потупя глаза в землю, поднесли с благоговением прошение от лица

Хмельницкого и всего козачества» х). Оно заключало в себе такой смысл: «Пусть

архиепископы гнезненский и львовский, епископ краковский, великие гетманы

коронный и литовский, воевода Ляндскоронский и подкапцлер коронный утвердят

присягою мир между Речыо-Носполитоио и войском запорожским, а заложниками мира

пусть будет князь Вишневецкий, издавна нежелавший смут и милостиво

обращавшийся с войском запорожским и своими подданными,—пан коронный

хорунжий Конецнольекий, который привез нам стародавнюю привилегию на Чигирин,

где пусть и жительствует, и паны: староста белоцерковский Любомирский и обозный

коронный (Калиновский), которые пусть пребывают в своих маетностях. Все они

должны жить у нас без войска и хоругвей, без большой дворни и ассистенции, как

заложники, и обращаться хорошо с нами».

«Просим, чтобы уния, давняя причина всех зол, была совершенно уничтожена, как

в Короне, так и в Княжестве Литовском, и все епископства, кафедры, церкви были

возвращены, чтоб господа униты вперед себе ничего не присвоивали коварствами и

хитростями и вера наша не подвергалась никаким утеснениям. Свободное русское

богослужение должно беспрепятственно отправляться по старине, сообразно своим

обрядам во всех городах Короны и Великого Князкества Литовского. Духовные и

светские паны римского вероисповедания в имениях, как королевских, так и дедичных,

не должны принузкдать к повиновению себе духовных русской нашей веры, брать с

них даней и десятин с церковных имений. По уничтожении унии в Короне и Великом

Княжестве Литовском униты немедленно должны возвратить неунитам все епархии,

кафедры, церкви, земли и имущества, а кто окаясется непослушным, того по

конституции следует судить и казаить зкестоко. Священники древней русской религии

должны пользоваться такими зке правами, как и римскокатолические, и не подчиняться

светским законам, а зколнеры у них не долзкны занимать стоянокъ».

«Просим возвратить ко львовской кафедре село ИИеретынеко и капитуле галицкой

село Кцелов, сообразно привилегии князя Льва, её основателя».

«Доносим вашему величеству, что народ русский терпит большие утеснения от

панов духовных и светских. Просим покорно, чтоб они отнюдь не мстили. Если мы, по

милости вашего величества, получим отдельную линию, то просим, чтоб и за этою

линиею паши духовные и вся Русь оставались свободными при своих обрядах, чтоб от

унитов не было никакого утеснения, ибо в чужих землях нигде не делается такого

угнетения и преследования

’) Pam. do pan. Zygm. Ш, Wlad. IY i Jan. Kaz., II, 143.

375

верам, как в нашей земле. Доносим еще вашему величеству, что приятели наши из

соседних земель сообщали нам, что из Польши послано просить помощи против кого-

то, неизвестно с ведома или без ведома вашего величества. Просим ваше величество

все это нам простить, ибо мы так поступаем по долгу подданства; извольте охранить

нас, верных подданных, от всяких обид, иначе мы, спасая свои головы, должны будем,

в предупреждение зла, искать себе приятелей» *)•

Эти статьи произвели в сенате величайшее волнение.

«Вот, наконец, до чего дошли козаки,—кричали сенаторы:—им недостаточны

Зборовские статьи—они хотят присяги, заложников! Но что же значит присяга панов,

когда слово монарха, которое для подданных должно быть высочайшим законом, они

считают нарушенным? Эти требования Козаков напоминают басню, в которой волки

заключают мир с пастухами с условием, чтоб последние удалили собак. Такия

требования есть чисто плод безумной и наглой головы, которая посылает их в

насмешку над королем и представителями Речи-Посполитой!»

«Как?—говорили послы: – так мы будем игрушками Хмельницкого? Так мы ему

позволим это? Простим ему измену и наглость? Отдадим ему оплот наш от неверных,

Украину, которую он дарит Оттоманской Порте? О, конечно, согрешили мы пред Богом,

терпим мы наказание Его за наши преступления. Покоримся, покаемся, братья: Он не

излил еще на нас полный фиал своего гнева; Он не отдалит от нас своего милосердия»

2).

В одно время с козацким прошением королю, который его сообщил сейму, явилась

депутация от Киселя с мнением воеводы относительно успокоения отечества. «Тогда,

– говорит летописец, – паны увидели, что Кисель как был схизматик, то и выказывал

всегда свой схизматический духъ».

Кисель находил, что отечество в такой опасности, что надобно во многом уступить

Хмельницкому. Он советовал согласиться на заложников, чтоб они жили в украинских

имениях, но могли носить почетное звание коммиссаров. Он надеялся склонить

Хмельницкого подарками л деньгами, чтоб он перевел всех своих Козаков из панских

имений в королевские и, таким образом, прекратил бы возбуждения хлопов к мятежу.

Но Кисель считал неизбежным уничтожение унии. «Ссылаюсь на тех, – писал он,—

которые были со мною вместе под Зборовом: тогда состоялась безусловно статья об

уничтожении унии; гетман запорожский иначе не хотел мириться, как только с тем,

чтобы присягнули на этом король и мы все. Я с трудом отклонил присягу и отложил

уничтожение унии до разговоров об этом с митрополитом. В Киеве с большими

затруднениями я довел дела до того, что вопрос о вере стал вопросом о церковных

имуществах; я было-иредлагал различие имуществ: чтоб после умерших владельцев-

унитов они получались неунитами, а при живыхъ—неуниты были бы в ожидании, и

тогда я чуть было не лишился жизни. Чтб дано и дозволено на сейме – то не

исполнено. Чернь мятется. Я всегда желал и желаю, чтоб Русь была в единстве с

Польшею, но я не желаю, чтоб она уничтожалась. Если целый народ и клир проти-

5)

Jak. MichaJ. Ks. Pam., 593.—Pamietn. Albr. Radz., II, 431. 2) Wojna dom. 4. II, 9.

376

вится унии, а против народа стоит какой-нибудь десяток-другой духовных особ,

ради церквей и деревень—скажите, ради Бога, что лучше: уступить ли церкви и

деревни, которых наберется не более двадцати или тридцати в оных епархиях, или же,

ради этих церквей, пусть тысячи костелов будут опустошены? Если есть способ

согласный с оным католическим исповеданием, которому и я, по милости Божьей,

благоприятствую, пусть те господа из Руси, кто только из них знает, как он сам верит и

умеет объясниться, соединятся с целым народом и клиром, а Речь-Посполитая

останется в покое. В самом деле, перейти от обряда к обряду, все равно, что одно

платье скинуть, а другое надеть. Так лучше поступить, когда вера одна и та же, чем

подвергать крайней опасности Речь-Посгголитую. Пусть Бог лишит меня вечной

жизни, если я не считаю обе веры за одно и то же по существу—разница в обрядах; и у

той и другой церкви один глава—Христос, одно преемство от апостолов, одни

вселенские учители, одно учение; одна без сущности другой существовать не может; я

только придерживаюсь обряда, в котором родился, и терплю то, что приходится

терпеть, а другие не могут терпеть и думают, что дедовская вера чрез то уничтожается.

Что же тут делать? Не повесить же в свободной нации всю Русь и не подвергать же

Речь-Посполитую вечной опасности!» “).

Это письмо взволновало посольскую избу. «Как козел не будет бараном, так

схизматик не будет искренним защитником католиков и не может охранить шляхетские

вольности, будучи одной веры с бунтовщиками хлопами»,—говорили паны.—«Вера

есть дар Духа святого, а Дух святый—иероглиф вольности – где хочет и как хочет дает

вдохновение. Как! для схизматиков, для глупого хлопства делать рабами шляхту, не

позволять ей верить, как повелевает Дух святый, а пусть верит как предписывает

пьяная, сумасшедшая голова Хмельницкого! Вот проявился какой доктор чертовской

академии, холоп, недавно отпущенный на волю, хочет отнять у поляков дар Божий,

веру святую! Им не нравится слово уния, а нам не нравится схизма: пусть отрекутся

безумного учения своего схизматика, патриарха, оскверненного арианскою ересью,

посвященного бусурманскою властью, пусть соединятся с западною церковью и

назовутся правоверные. На это Польша согласна, а Кисель, киевский воевода, что это?

–хочет быть проповедником козацкого учения?»

В сенаторской избе уничтожение унии возбудило также толки.

«Требуют уничтожить унию, источник и начало зла!—разсуждали сенаторы.—Не

может быть прочен мир гражданский там, где нарушается религиозный. В угодность

заклятому врагу, мы должны насиловать совесть, распространять заблуждение,

нарушать основание закона: чего себе не хочешь, того другому не делай. Но еслиб мы

этого и хотели, то в праве ли так поступать? Уния русских с римскою церковью

установлена в национальном с н

ѵ оде и утверждена св. отцом. Пусть таким образом и

уничтожается!» 2).

Домогательства русских уничтожить унию тронули щекотливую струну польского

сердца, фанатически-приверженного в тот век к католической религии. Все

единодушно были проникнуты негодованием. В то время были

!) Jak. Michaf., 586—587.

2) Annal. Polon. СИш., I, 211.

377

открыты хитрости Верещаки; перехвачена переписка. Его заточили в

мариенбургскую крепость.

«Вот чтб делают эти защитники, раскола,—говорили тогда паны;—они все злодеи,

все изменники!»

«О, не потерпи, король, монарх наш, такого гнусного унижения!—кричали в

посольской избе.—Ты принял на себя долг охранять свободный парод; ты должен быть

полным королем нашей нации и не разделять своей короны с кем бы то ни было, тем

более с хлопом. Препоясай меч свой: мы идем за тобою; нас много у тебя; пойдем все

поголовно, и юноши, и мужи, и старцы, за вольность нашу, накажем эту наглую

сволочь! Пусть не брыкает Хмельницкий; в горло заткнем его дерзкое требование!»

Мысль о защите римско-католической церкви и шляхетской свободы породила

редкое между поляками единодушие.

24-го декабря, в последнее заседание сейма, война была объявлена всеми голосами.

Сейм положил созвать посполитое рушенье и собирать временные подати для платы

регулярному войску. Так как это было противно обыкновению, то некоторые сначала

стали представлять несообразностьдвух повинностей разом, приводя обыкновенную

пословицу: «с одного быка драть две кожп». Но король, в пример прочим, пожертвовал

значительную сумму на содержание войска из собственных доходов; вслед за ним

сенаторы дали обещание принести пожертвования с своей стороны. Эти примеры

подействовали на послов. Из любви к отечеству и для спасения его, как говорили они,

прекратились споры и недоумения. Установили меры собирания податей посредством

провинциальных сеймиков, определили строгое наказание всем, кто стал бы

противиться или медлить взносом, а равным образом и неисправным сборщикам.

Король и сенаторы предложили от себя еще, кроме дарованных пожертвований, плату

иностранным отрядам, которых предположили пригласить из Германии. После

тридцатилетней войны скитались по Европе толпы наемных войск, готовых пристать к

тому, кто дает им жалованье, и служить со всею честностью, как бы и за собственное

отечество. Это были остатки тех войск, которыми предводительствовали в кровавую

эпоху Германии то католические,то протестантские полководцы. Этих-то храбрых,

закаленных в боях рубак вызывали теперь король и паны против Козаков. Наконец,

положили отправить посольство в Рим и просить у папы денежного вспоможения для

такого дела, которое касалось, по мнению поляков, не только спасения христианской

державы, но вообще целости и чести римско-католической церкви. Другое такое же

посольство, с просьбою о денежном пособии, было послано к императору Фердинанду

III.

Поляки рассуждали, что новонабранное войско требует некоторого времени для

обучения; вообще надобно было помедлить, пока финансовые и

военноадминистративные дела их придут в надлежащий порядок; а потому, по

предложению короля, сейм решился еще раз попробовать, нельзя ли посредством

мирных сношений заставить Хмельницкого отказаться от своих требований, или, по

крайней мере, задержать военные действия Козаков. Козацким послам вручили такой

ответ на присланное прошение:

«Если козаки не хотят довольствоваться Зборовскими статьями, то король и Речь-

Посполитая не имеют средств удовлетворить их. Что же касается но-

378

вых, неслыханных предложений Хмельницкого и требований подтверждения

существующего договора, то королевству даже принимать их унизительно. Если козаки

не оставят духа мятежа и не приведут в исполнение Зборовских статей при

колмиссарах, назначенных от Речи-Посполитой, то Речь-Посполитая принуждена будет

для усмирения их употребить силу» *).

Однако, решились еще прибегнуть к прежним мерам и попытаться устроить снова

коммиссию для переговоров с козаками, давши коммиссарам две инструкции, одну

явную, другую секретную 2). Но из этого ничего не могло выйти, потому что в письме

короля к Киселю, назначенному коммиссаром, Хмельницкому ничего не обещалось,

кроме того, что высказано было козацким депутатам от сейма 3).

Козацкие послы получили дворянское достоинство. Поляки желали расположить к

себе этих лиц. По отъезде их отправились в Украину и коммиссары, из которых

главным был опят Кисель; но они еще не успели прибыть в козацкую землю, как

Хмельницкий уже узнал, что сейм постановил воевать против него и не хочет

принимать присланных статей. Гетман, с своей стороны, не хотел и не видел никакой

возможности отрекаться от них, а потому, не дожидаясь коммиссаров, созвал

генеральную раду и объявил на ней, как водилось по козацкому обычаю, об опасностях,

грозящих Украине.

«Вот, наконец,—говорил он,—панове-братья, нам объявляется война; давно уже

грозят нам ею поляки, тая замысел отнять у нас свободу, доблестно купленную нашею

кровью. Уже ляхи перестали вести советы между собою да приискивать меры, чем и

как уплатить войску, не спорят и о том, как нападать на нашу землю. Все порешили на

последнем своем сейме в Варшаве, во всем согласились: и деньги платить, и помочь

давать; продают свои сокровища, вывозят дорогую утварь из краковского замка, чтоб

уплатить чужеземному войску и собрать своих под знамена; послали за пехотою в

немецкую землю; набирают жолнеров в Короне и Литве; все шляхетство идет в

посполитое рушенье с оружием и запасами. Как только соберут людей, тотчас нападут

на нас: думают, чем скорее, тем лучше; хотят начать войну зимою, чтобы мы не могли

вести земляных работ, и чтоб наши союзники татары, по недостатку подножного корма,

не могли поспеть к нам на • помощь. Гроза большая наступает на нас и уже близко;

надобно скорее браться за ум! Что делать? спрашиваю, братья, вашего совета. Ожидать

ли нам врагов в нашем отечестве, или опередить их и самим на них напасть?»

Одни говорили;

«Лучше нам оставаться в своей земле, укрепить границы и ждать ляхов; тут они от

холода и голода будут пропадать пуще, чем от оружия. Поляки привыкли спать на

печке, жить в довольстве; не вынесут они зимней стужи и голода, и разбегутся сами».

Другие возражали:

«Не приходится нам сидеть спокойно, ожидая неприятеля и смотреть,

Ч Annal. Роиоп. Сишц I, 211. – Hist. pan. Jan. Kaz., I, 135—136. Ч Pamietn. Albr.

Radz., II, 431.

3) Jak. Michalowsk., 601—602.

379

как он без всякого отпора начнет лить кровь наших земляков. Это нанесет большой

вред и людям, и имуществам, и убьет в нас бодрость духа, с какою мы одолевали

всякия трудности и добыли себе свободу. Гораздо лучше будет, когда мы сами пойдем в

неприятельскую землю: одно—то, что войско наше будет продовольствоваться

добычею; другое—умножится слава наша, а с нею и храбрость наша, а врагам нанесет

страх и смятение. Если мы успеем, на первый раз, одолеть ляхов, то уже трудно будет

возвратить жолнерам бодрость, а шляхте надежду; одна дума о своей слабости даст

противной стороне средства к победе».

После всех рассуждений решили держаться линии между киевским и брацлавским

воеводствами по Бугу и укрепить эту сторону, сколько можно :).

Вслед затем Хмельницкий издал универсал, в котором объявил русским о новой

войне, запрещал жить панам в Украине, исключая тех, которые отрекутся от своих прав

над хлопами и станут заодно с козаками, и призывал весь народ к ополчению. Паны,

которые не успели еще оставить в числе прочих Украины, заранее бежали опрометью;

некоторые были убиты; со всех сторон стекались хлопы в сборное место, назначенное у

Ставищ; девять тысяч татар, передовой отряд крымской вспомогательной силы, был

уже в распоряжении предводителя русского народа. Коммиссары увидели, что уже

поздно переговариваться, побоялись ехать к гетману и послали одного из них,

Маховского, к митрополиту Сильвестру Коссову.

«Король,—говорил он,– опуская на время поднятое оружие, обращается к тебе,

достойный архипастырь, останови своими пастырскими советами пролитие

христианской крови и опустошение Земли русской».

Как ни должно было, повидимому, огорчать православного владыку пренебрежение

к греческой вере, но он и здесь не изменил своей кротости. Он умолял Хмельницкого

отложить всякую месть, а положиться на волю Божию. Хмельницкий, прочитав

убеждение митрополита, заплакал, как говорит польский историк, и клялся, что должен

воевать, единственно защищая отечество 2).

Маховский уехал прочь. Знакомый Богдану чауш опять явился в Чигирине. «Вы

знаете, – писано было в грамате падишаха, – что высокие врата умеют оказывать

милость друзьям и карать недругов. И так как вы секретно сообщили нашему чаушу

Осману, что’ вы со всею искренностью отдаетесь под крылья покровительства высоких

врат, то мы, принимая это от всего сердца и не сомневаясь в вашей верности, послали

крымскому хану строгое приказание, чтоб он не обращал очей и ушей своих к Польше,

а напротив, если бы оттуда повеял на вас какой-нибудь ветер, и поляки захотели бы

притеснить вас или напасть на вас, то хан обязан тотчас защищать вас своим

быстролетным войском, и пока вы будете верны и преданы счастливым вратам нашим,

до тех пор имейте безопасные сношения с ханом: вы в нем не обманетесь. Посылаем

вам постав злотоглава и кафтан и требуем, чтобы, веря настоящему нашему писанию,

вы возложили на себя этот кафтан в знак верности, подобающей нашему подручнику,

потому что вы писали к блистательнейшим вратам нашим, что готовы давать нам

такую же дань,

г) Stor. delle guer. civ., 235 и дал. 2) Hist. Jan. Kaz., I, 137– 138.

380

какую дают другие христианские подданные наши, а мы, узнавши о вашей

верности, будем этим довольствоваться, вы же будете дерлш при нас своих достойных

людей».

Хмельницкий отправил в Константинополь Антона Ждановича и какого-то Павла

Петровича с толмачем благодарить падишаха 1). Их там приняли с знаками внимания и

дружелюбия. Но Ислам-Гирей показывал неохоту идти на поляков; визирь приказывал

ему: он дал невольное обещание явиться со всею ордою, и послал вызов к полякам, под

предлогом, что идет воевать за оскорбление Козаков, своих союзников. Хмельницкий

опасался принимать помощь от мультанского господаря Бассарабы, зная вообще

непостоянство валахов, а еще менее от Лупула, который сам набивался помогать

козакам, но с коварною целью вредить им. Доверчивее он сошелся с Ракочи: по

договору, заключенному с ним, седмиградский князь должен был напасть на Краков в

то время, когда козаки будут громить Польшу с востока 2).

*) Рукоп. Арх. Иностр. дел Сношен. Польши с Турциею.

2)

А. ИОжн. и Зап. Росс., ПТ, 455.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.

Начало неприязненных действий. – Поражение и смерть Нечая.– Разорение

Ямполя.– Приступ поляков к городку Стена.

Первые неприязненные действия с обеих сторон открылись в феврале 1651 года в

Подолии, земле, где отважный народ не хотел признать Зборовского договора и первый

увлек своим примером Южную Русь к новой брани с поляками. Правительство

польское намеревалось начать войну ранее весны, чтоб не допустить к Хмельницкому

турок и крымцев, которые не привыкли к зимнему холоду и не могли обойтись без

подножного корма для лошадей. Польское кварцяное войско разделилось. Одна часть

была расставлена в украинных воеводствах на зимнюю стоянку, а сам Потоцкий уехал

в Варшаву на сейм, по окончании котораго—в свою маетность Езуполь (в нынешней

Галиции) и там дожидал дальнейших распоряжений от короля. Другая часть осталась

под командой Калиновского и должна была действовать против Козаков, как только со

стороны последних окажутся неприятельские движения. Калиновский пошел с своим

войском в Вар и выдал универсал к русским жителям; он извещал их, что польское

войско вступит в Украину, но единственно с тем, чтоб укрощать загоны и не будет

оказывать неприязненных действий, если простой народ станет повиноваться

владельцам, а козаки будут оставаться в покое на основании Зборовского договора Ц

Услышав об этом, брацлавский полковник Нечай хотел предупредить вторжение; он

двинулся с своим полком на Вар и посылал воззвания к жителям тех мест, которые не

вошли в границы украинские по Зборовскому миру. Хлопы, которые только к тому и

стремились, чтоб стать вольными козаками, стекались к предводителю.

Брацлавский воевода Ляндскоронский, находившийся с Калиновским, послал, как

начальник земли, к козацкому вождю депутатов.

«Что это значит?—говорили они: – Хмельницкий еще не давал вызова на брань, а

ты уже вооружился с своим полком!»

*) Annal. Polon. Clim., I, 223.—Wojna dom. Ч. II, 11.

382

«Обманщики!—отвечал Нечай:—не вы ли сами думаете напасть на нас, а

показываете вид, будто ничего не знаете? Вы хотите уловить нас коварною дружбою!»

Депутаты не возвратились: Нечай приказал их повесить в присутствии турецкого

коммиссара 1).

Калиновский, не допуская Нечая до Вара, пошел к нему навстречу 2).

Нечай с тремя тысячами стоял в местечке Красном и каждый день увеличивал свои

силы. Наступила масляница. Козаки начали гулять. Полковник поставил передовую

стражу в Ворошиловке, под начальством сотника Шпаченка: он должен был наблюдать

приближение неприятеля и известить полковника. Поляки стояли в Станиславове.

Гетман Калиновский созвал военный совет и говорил: «Дошла до нас весть, что

хлопы собрались в Красном, пьянствуют и празднуют масляницу, а нас не боятся п не

ожидают, чтоб мы на них напали. Нападем на них сонных и пьяных; победа достанется

легко, а военным она придаст духа наперед!»

В прощальное воскресенье Нечай отправился к какой-то куме гулять. Козаки с часу

на час дожидались нападения и уговаривали своего начальника не предаваться

беспечности.

«Эй, пане Нечаю,—говорили они,—держи коника в сидли, а шаблю пид опанчею!»

«У меня, – отвечал Нечай, – есть Шпак, добрый хлопец: он мне даст знать о

тревоге!»

Козаки последовали примеру начальника и начали пьянствовать.

Тем временем Калиновский 20-го февраля выступил из Станиславова. Узнав, .что

НИпаченко стоит в Ворошиловке с малым отрядом, Калиновский стремительно

бросился на него и поразил этот передовой отряд так, что не осталось ни одного

человека принести в Красное весть о несчастий. Выла ночь. В Красном никто не думал

об опасности, как уже польский передовой отряд, состоявший из драгун, под

начальством Пясочинского и ротмистра Корецкого подступил к городу. Жолнеры

овладели городскими воротами и изрубили без сопротивления пьяную без чувств

стражу. Драгуны были расставлены кругом города, а конные полки вступали в

местечко. Это было в третьем часу пополуночи. Когда поляки вошли в местечко, вдруг

залаяли и завыли собаки; пробудившиеся жители стали прислушиваться и явственно

различали стук конских копыт и звук удил.

Ударили в набат. Пьяные козаки схватились за оружие. Предводитель сидел за

ужином «с любезною кумою», по выражению песни.

«Гей, утикаймо, Нечаю,—кричали козаки,—ляхи в мисти».

Бегство тогда еще им было возможно; но разгоряченный вином полковник, вскочив

из-за стола, закричал:

«Утикати! Щоб-то козак Нечай утикав! Як можно славу свою козацькую пид ноги

топтаты? Давай швидче коня, джуро! Вирижим всих ляхив, таки всих до одного!»

*) Bell, scytli. cos., 122.—Истор. о преа. бр.

2)

Annal. Polon. Clim., I, 223.

383

Он вскочил на своего буланого, которого не успели даже оседлать, и выехал на

улицу, где козакн уже резались с жолнерами в темноте.

«О, та до-сына вражих сынив!—кричал Нечай:—А ну лишь, хлопцн, бийио их, як

курей!»

Он полетел вперед на врагов, собственноручно выбил из рук хорунжого знамя,

повалил его на землю; козаки, которым было тогда море по колено, принялись «сикти

на капусту ляхивъ», как выражается песня, а между тем жители палнлн на врагов с

крыш, из окон, с заборов. Жолнеры попятились назад и пришли в беспорядок; вся

улица уложена была трупами: журчали ручьи крови. Поляки бежали, козаки

преследовали их за городскую браму, как вдруг позади них в городе сверкнуло пламя и

раздались выстрелы.

Это был многочисленный польский отряд из разогнанных подольских шляхтичей,

под начальством Коссаковского; в то время, когда козаки и жители местечка