Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Николай Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 67 страниц)

Примас, правитель государства по случаю междуцарствия, отвечал, что Польша не

может удовлетворить хана немедленно, но чрез ; две недели соберется сейм, на котором

постараются о средствах выплатить жалованье, которое поляки не хотели называть

данью, и хотя они не имели войска, однако уверяли хана, что он, в случае нападения, не

найдет их неготовыми 2). Между тем, правитель отправил в Константинополь послом

пана Жебровского 3) к визирю Муссепаше и жаловался на Ислам-Гирея; уверял в

совершенном благорасположении Польши к Турции, и просил, именем султана,

низложить крымского хана, как непокорного своему властелину. Посредством этого

посольства, при пособии французского посла, Польша стала-было обезопасена со

стороны Турции. Визирь приказывал Ислам-Гирею немедленно отпустить польских

пленников. Испуганный Ислам-Гирей отделывался тем, что поход сделан мурзою без

его ведома, и проволакивал время.

Но надежда поляков была недолговременна; в августе сделался переворот: султан

Ибрагим был умерщвлен янычарами; восьмилетпий ребенок провозглашен султаном,

под именем Мухаммеда IV, а капудан-паша Кападжилар овладел правлением 4). Ислам-

Гирей поспешил с ним сблизиться п представлял, что мурзы его не выдадут польских

пленников, потому что у поляков есть в плену татары 5). Визирь, действуя в духе

противном прежнему правительству, задумал лучше воспользоваться переворотом в

Украине, для приобретения себе выгод, и позволил Ислам-Гирею поступить как угодно.

Итак, крымский хан сделался явным союзником Хмельницкого; с одной стороны, оп

был уже обеспечен успехами Хмельницкого, а с другой—уверен, что турецкое

правительство не станет ему мешать.-По избрании Яна Казимира Ислам-Гирей написал

ему поздравительное письмо и выразился в нем так: «Вы соединились с козаками,

потому что ваш брат и предшественник, Владислав, не отдал нам поминков, следуемых

по договору; за это мы задержали у себя ваших гетманов; если твоя королевская

милость желаешь дружбы с нами и не хочешь, чтоб твое государство было

опустошаемо, отдайте

*) Памяти, киевск. коми., I, 3, 77. г) Памяти, киевск. коми., I, 3, 177. ®) Памяти,

киевск. коми., I, 3, 110.

l)

Hammer., У, 452 s) Histor. ab. exc. Wlad. IV, 21,

256

нам задержанные поминки, а если этого скоро не сделаете, то ожидайте нас к себе,

на то мы и вошли в дружбу с козаками. Впрочем, желаем твоей королевской милости

долгоденствия и доброго здоровья» х).

Хмельницкий наблюдал за дипломатическими делами очень искусно и, еще не

выходя под Пиляву, отправил в Константинополь с самыми льстивыми предложениями

кропивенского полковника Джеджалия, природного татарина, знавшего восточные

языки 2). Посольство это было успешно. По приезде Хмельницкого в Переяславль

прибыл к нему из Турции Джеджалий и с ним посланник турецкий, Ага-Осман 3).

Визирь извещал, что самое правительство турецкое будет помогать Хмельницкому, и

уже дано приказание хану выступить на помощь козакам с ордою, а силистрийский

паша пришлет турецкий отряд с своей стороны. Хмельницкий постановил такой

договор, что турки будут ему помогать – и он отдаст им значительную часть

Польского королевства от Дуная до Люблина 4), а Украина будет особенною Речыо-

Поснолитою s). Козацкий предводитель не боялся ласкать турок обещанием, что козаки

будут находиться под покровительством Турции, как данники с). Джеджалий выхвалял

турецкое правление и рассказывал, что христиане, находящиеся под властью султана,

живут счастливо. В ознаменование вечного согласия и дружбы турок с козаками,

турецкий посланник заключил с Хмельницким договор: султан позволил козакам

свободное плавание по Черному морю и по Архипелагу, предоставив право

беспошлинной торговли на сто-лет; в Константинополе должен был жительствовать

козацкий посланник в особенной чести. Запорожцы обязывались, с своей стороны,

защищать турецкие города и помогать туркам против разбоев, наносимых донскими

козаками 7).

Прислали к Хмельницкому послов господари Молдавии и Валахии8). Эти страны

искали национальной независимости и, но своему положению, колебались между

Турциею и Польшею. Обе державы издавна спорили за право ленного господства над

волохами (румынами), а потому господари необходимо должны были участвовать в

деле Украины. С одной стороны, козаки были страшны для волохов, потому что

заключили союз с турками, отдавали туркам польские земли, лежащие па север от

волошской (пыне молдавской) земли, и, таким образом, предавали волохов

возможности быть совершенно порабощенными; с другой – они могли быть полезны

для них и, при совокупном действии, взаимно утвердить общую независимость. Когда

Хмельницкий поднял знамя восстания, молдавским господарем был Василий Лупул

или Лугиула, как обыкповенно все господари, достигший власти кознями в диване. Он

обладал большими богатствами, приобретенными сначала до своего господарства

торговыми оборотами, а потом уменьем пользоваться своею господарскою

1)

Акты ЮЛИИ, И Зап. Рос., III, 245.

2)

Annal. Polon. Clira., I, 101.

3)

Annal. Polon. Clim., I, 106.

4)

Woyna dom. Ч. I, 45.

5)

Woyna dom. Ч. I, 45.

6)

Annal. Polon. Clim., I, 111.—Пам. киевск. кошм., I, 3, 306 ^7) Собр. госуд.

грам. и дог., III, 44.

8) Детоп. Самов., 13.

257

властью в продолжение долгих лет правления. Но власти этой стаповили пределы

молдавские бояре, от которых он каждый день ожидал заговоров и, с своей стороны,

старался ослабить аристократию. Какой-то претендент в то время оспаривал у Лупула

престол: Лупул просил содействия у Козаков. Хмельницкий принял ласково посольство

и отправил в Молдавию отряд Козаков, под начальством своего сына, Тимофея, и

Тугай-бееву орду, а между прочим надеялся извлечь пользу собственно для себя. У

молдавского господаря были две дочери: старшая была замужем за князем

Радзивиллом; другая, Домна Розанда или Локсандра х), оставалась в девицах и

славилась красотою. Хмельницкий изъявил послу желание посватать для сына

молдавскую принцессу 2).

Союза с козаками искал трансильванский князь Ракочи. Подобно тому, как

украинские гетманы стремились доставить независимость Южной Руси, по крайней

мере, удельную, на счет Польши, седмиградские князья оспаривали свое владение от

притязаний габсбургского дома. Мы уже знаем, что по счерти Владислава Стефан

Ракочи искал польского престола. Но этот претендент в то время скончался. Когда

избран был Ян Казимир, сын Стефана Ракочи, Юрий, новый седмиградский князь,

обратился к Хмельницкому 3), оставляя без внимания на время или, быть может, не зная

того, что Хмельницкий более всего содействовал вступлению на престол Яна

Казимира. Посланник Ракочи предлагал Хмельницкому вступить в союз с его

государем и двинуться весною с козаками на Варшаву в то время, как венгерцы нападут

на Краков, и таким образом обе столицы могут быть покорены в одно время

союзниками. «Если мой государь,—говорил посол,—получит польскую корону, то не

забудет Козаков и окажет им большую благодарность. В его царствование русская вера

будет пользоваться одинакими правами с римско-католическою, а гетман будет

удельным государем Украины и независимым владетелем Киева». Мало могло выйти

хорошего для Украины из союза с венгерцами. Из всех славянских народов, которым

венгерцы были всегда врагами, ни один не заключал в себе столько элементов,

противных венгерской национальности, как южнорусский.

Наконец явился к Хмельницкому посол Алексея Михайловича московского царя,

Унковский с товарищами. Они привезли гетману в подарок собольи меха и ласковое

слово его царского величества, как бы в ответ на многократные прошлогодния просьбы

Хмельницкого об оказания ему содействия против поляков, выраженные и в его письме

к самому царю и в письмах к пограничным воеводам Московского Государства *). Царь

уклонялся от разрыва с Польшею, зкелал успеха козакам, если в самом деле причина их

восстания одна только вера; в противном случае, советовал покориться предержащей

власти 5).

Хмельницкий сознал, какую дивную перемену в короткое время сделала

1)

Hist. ab. exc. WI. IV.

2)

Истор. Рус., 84.

3)

Памяти, киевск. коми., I, 3, 363.—Лет. Самов., 13.

4)

А. ИО. и 3. Р., III, 207, 208, 215, 222, 228, 233.

5)

Dyar. Miastk. в Zbiorze pam. о daivn. Polsce, YI.

H. КОСТОМАРОВ, КНИГА IV.

258

с нмм судьба, когда, будучи, за несколько месяцев, бедным изгнанником, теперь

увидел себя окруженным послами владетельных особ; но он знал, что обязан всем

русскому народу, и потому, среди величия, показывал себя человеком чисто народным.

В обращении с послами, окруженный своими полковниками, козацкий предводитель

сохранял не только простоту, но и грубость козацкой беседы. Он потчивал их из

золотых кубков простою горелкою, сам набивал для них трубки, а жена его, одетая в

драгоценные убранства «аки пьяная, табсику мужу своему в черепку ростирала» *).

Послы были удивлены братским и грубым обхождением полковников с своим

начальником. Московский посол, человек почтенный и обходительный, по замечанию

современного польского дворянина, часто принужден был опускать в землю глаза.

Несмотря на радушный прием, оказанный Хмельницким послу Ракочи, венгерского

аристократа возмущали грубые возгласы и степные манеры Козаков. Говорят, что он

тогда же потихоньку вымолвил по-латыни: Poenitet me ad istas bestias crudeles venisse 2).

Недоставало польских коммиссаров, а Хмельницкий дозкидался их более месяца;

ему хотелось показать перед чужеземными послами, как представители Речи-

Посполитой, недавно презиравшие Козаков, как рабов своих, будут просить у них

пощады. Еще в декабре король, по согласию с сенаторами, нарядил коммиссаров для

заключения трактатов с козаками: сенатора Киселя, с его племянником, хоругоким

новгородсеверскнм, молодым человеков русской веры, князя Четвертинского, Андрея

Мястковского с их ассистенциею. Он поручил им объявить козакам прощение, вручить

Хмельницкому знаки гетманского достоинства и, выслушав просьбы Козаков,

заключить с ними условия. Некоторые паны роптали против такого дружелюбного

обращения с козаками. «От Богдана Хмельницкого и Козаков, – говорили они, —

сталось Речи-Посполитой такое разорение, какого не бывало с тех пор, как Польша

существует, а король будет оказывать им честь! Нет, следует вести против мятезкников

войну и карать их до конца; не снесем такого бесчестия; лучше всем нам умирать, чем

уступать своим хлопамъ». – Король на это отвечал: «если не допустим к милости

нашей Богдана Хмельницкого и все войско запорозкское, то придется озкидать еще

худшего: хлопское своеволие не усмирилось; у Хмельницкого орда крымская наготове,

а на наших коронных и литовских зколперов такое Еозкье наказанье, какого никогда не

бывало. Поэтому, нам нужно подумать о том, как бы не навлечь на Речь-Поснолнтую

окончательного разорения. Припомните, паны, еще и то: козаки презкде слуэкили

своею кровыо Речи-Посполитой и хотели ей добра, а чем им за это заплатили?

насилиями и утеснениями! Они подняли мятеж по крайней нузисде; все это дело

гордых панов, которые напрасно грабили и разоряли извечных слузкакъ» 3).

Польские нослы выехали из Варшавы, в начале нового года, с огромною свитою, по

обычаю панскому и, доехавши до Случи, принуждены были

Ч Истор. о през. бр.

2) Т.-е. я раскаяваюсь, что прибыл к этим свирепым зверям. Dyar. Miastk. s) Акты

Юяш, и Запади. Росс., III, 288.

259

остановиться и просили у Хмельницкого провожатых, потому что не надеялись

свободно проехать чрев мятежную Украину.

Хмельницкий выслал к ним полковника Тышу с козацкпм отрядом, и они вступили

в Украину, встречая везде следы опустошений. Проедут несколько верстъ—и попадется

им на встречу либо разоренный костел, либо обгорелые пни панских дворов; не раз

встречали они груды шляхетских и жидовских трупов. Когда они проезжали через

русские села, их встречали толпы народа, бранили их, смеялись над ними, и с трудом

разгоняли буйную чернь вооруженные козаки. Насилу они могли добыть себе корм для

лошадей, и то за дорогую цену: спои сена стоил тогда шесть флоринов. Подъехав к

Киеву, коммиссары получили прием повежливее: к ним выехали русские духовные:

митрополит и архимандрит печерский с знатным священством, приветствовали их, как

вестников мира, и увезли с собою в город, где, по известию современника

Мястковского, Кисель имел секретный разговор с митрополитом. Высшее

православное духовенство в деле народного восстания имело в виду единственно

вопрос о вере, а потому с равным участием принимало и панов православной религии,

как и Козаков, и пимало не разделяло ненависти народа против панов, которая после

веры была важнейшею причиною украинского восстания.

В пятницу 9-го февраля прибыли коммиссары в Переяславль. Хмельпицкий выехал

к ним на встречу с полковниками и сотниками; перед ним несли бунчуки н красное

знамя запорожского войска, как будто в намек дворянам, которые привозили такие же

знаки от короля, что он уже н без королевского соизволения пользуется гетманским

достоинством по избранию народа. После нескольких приветствий он сел по левую

руку воеводы па одних с ним санях. Когда они въезжали в город, вдруг из двадцати

пушек выпалили на городском валу.

Коммиссары приглашены были тотчас па обед к козацкому предводителю, где

застали чужеземных послов. Молодая жепа Хмельницкого угощала гостей.

После обеда отвели коммиссарам квартиры по разным улицам города, так чтоб они

не могли сходиться без того, чтоб Хмельницкий об этом не имел возможности узнать.

На другой день коммиссары спрашивали Хмельницкого, где будет ему угодно

назначить место для торжественной аудиенции, на которой следовало вручить ему

знаки гетманского достоинства.

«На площади, – отвечал Хмельницкий, – потому что здесь нет такого дома, где-б

могли поместиться полковники и козаки».

Коммиссары оскорбились этим.

«Ясное дело,—говорили между собою молодые дворяне,—что Хмельницкий хочет

унизить нас пред чужеземными послами и перед всею чернью. Это обида Речи-

Посполитой!»

«Нельзя противиться, – возразил старик Кисель,—мы в руках Козаков. Не спорьте,

господа, о месте, чтоб нам не испортить всего дела».

10-го февраля назначен был день для аудиенции. Часов в двенадцать утра вышли

послы на площадь. Хмельницкий стоял в богатом собольем кобеняке, покрытом

материею кирпичного цвета. Гетман был покрыт бунчу-

17*

260

ками. Вокруг него полковники, каждый с своею булавою, и вся старшина. Народ и

простые козаки толпились на улице и на крышах домов. Выли здесь и чужеземные

послы. Когда коммиссары появились, загремели бубны и • трубы. Кисель подошел к

Хмельницкому, неся в одной руке королевскую грамату, а в другой булаву, осыпанную

сапфирами.

«Его величество, – начал оп, – посылает ясновельможному гетману и всему

войску запорожскому свою королевскую милость».

Это был приступ приготовленной речи. Один из полковников перебил его словами:

«Король як король, але вы королевенята, броите много, и наброплисте, и ты,

Киселю, кисть от костей паших, одщепывся и пристав до ляхивъ».

Хмельницкий приказал ему замолчать. Помахивая булавою, отошел полковник с

негодованием.

Тогда воевода подал Хмельницкому грамату на гетманство и булаву, а хоруюкий

новгородсеверский, молодой Кисель, поднес красное знамя с изобразившем белого

орла и с подписью Johannes Casimirus Рех. Хмельницкий принял и поблагодарил.

Грамата была прочитана всенародно J). Но вдруг в толпе раздались голоса:

«На вищо вы, ляхи, принесли нам си цяцьки? Знаем мы вас; хочете упьять нас у

неволю приборкаты!»

Джедзкалий выступил на средину и поддерживал народный говор.

«Хочуть нас уловиты,—говорил он,—щоб мы ярмо панське з себе зкинувши, упьять

надилы. Нехай злизнуть ваши солодки дары: узко теперь нас не зануздаете; не словами,

а пиаблею росправимось, коли хочете! Майте вы соби свою Польшу, а Украина нам,

козакам, нехай зостаеться».

Хмельницкий закричал на него с досадою:

«Я придумав був що-сь сказаты панам, а воны одвит у мене з головы выбилы!»

Потом он обратился к панам и сказал:

«А що сталось, те сталось, треба то злому часу приписать!».

Сказав это, он пригласил коммиссаров на обед.

Пред обедом Кисель хотел докончить свою речь, которую прервали козаки на

площади.

«Ваша вельмозкность,—говорил он,—принимаете от короля большие знаки

благоволения. Его величество прощает вас и отпускает навсегда все ирозкпие ваши

проступки, обещает старинную вольность греческой религии, умнозкеиие козацкого

реестрового войска и восстановление презкних прав и преимуществ войску

запорожскому, а вам дарует начальство над войском. Его величество надеется, что вы,

как верный слуга и подданный, употребите с своей стороны все старание, чтоб

остановить дальнейшие смуты и кровопролития, будете внушать хлопам повиновение

и немедленно приступите к переговорам с нами, коммиссарами его королевского

величества и РечиПосполитой».

Хмельницкий отвечал:

«Благодарю его королевское величество за милость, оказанную чрезъ

См, грамату в Пам, киевск. коми., I, 361—366.

261

ваших милостей: благодарю за вручение команды над войском и за прощение моих

проступков, за все нижайше благодарю! Но что касается коммиссии, то трудно теперь

начать переговоры: войско не собрано, полковники и старшины далеко, а без них я не

могу и не смею ничего делать».

За обедом разговор стал живее.

«Идет дело о здоровьи моем,—сказал Хмельницкий, – потому что я не получил

удовлетворения от Чаплинского и Вишневецкого; надобно непременно, чтоб один был

мне выдан, а другой наказан: от ннх вся причина кровопролития и смут. Виноват и пан

краковский – Потоцкий, зачем меня гнал, когда я унес душу в днепровские ущелья;

но он получил свое. Виноват и пан хорунжий Конецпольский за то, что у меня похитил

отчину, Украину лащовщикам раздавал; а они обращали в хлопов заслуженых у Речи-

Посполитой молодцов, грабили их, вырывали им бороды, запрягали в плуги; но он не

так виноват, как первые два. Изо всего этого ничего не выйдет, если одного не накажут,

а другого мне сюда не пришлют: иначе, або мини з войском запорожским пропасты, або

земли ляцкий, всим сенаторам, дукам, королькам и шляхти згинуты. Мало ли этого, что

кровь христианская льется! Литовское войско истребило Мозырь и Туров; Януш

Радзивилл сажает русских на кол. Я послал туда несколько полков, а Радзивиллу

написал: если он одному из христиан такое сделает, то я то же сделаю четырем стам

пленникам польским, которых у меня много, и заплачу за свое».

Ксендз кармелит Лентовский, приехавший с коммиссарамн, заметил:

«Ваша вельможность! быть может, вести эти из Литвы не совсем верны».

Тогда Вешняк, Чигиринский полковник, крикнул на него.

«Мовчи, попе! твое то дило нам то задаваты? Ходымо, попе, па двнр: научу я там

тебе як запорожських полковникив шановаты!»

Он вышел из комнаты, проворчавши: «и ваши ксендзы и наши попы уси ростаки-

сины». Очевидец шляхтич уверяет, что Вешняк ударил бы ксендза булавою, еслиб

близко сидел.

Таково было первое свидание.

Хмельницкий горячился более и более, и напрасно витиеватый Кисель хотел

смягчить его вежливостями и комплиментами: полковники, по замечанию очевидцев,

шипели, как будто гадины какие-нибудь в болоте. Выслушав множество

оскорбительных выраясений, коммиссары разъехались. Воевода просил Хмельницкого

на следующий день к себе обедать.

На другой день, 11-го февраля, было второе воскресенье великого поста. Народ

пьянствовал, й коммиссары от нечего делать пошли глядеть по городу. Они пошли в

церковь, где хотели поговорить с московским послом, но козаки допустили их только

обменяться с ним комплиментами. Они зашли в бывший костел иезуитского

коллегиума; все было разорено, перебито, алтари опрокинуты, гробы открыты; по

надписи одного из гробов, где не было тела, паны узнали, что там покоится прах

основателя коллегиума Луки Жолкевского. «О, кавалер, достойный вечной памяти! —

восклицали они: – и над тобою такое поругание, когда ты был староста

переяславский, воевода брацлавский!»

262

Долго ждал к себе Хмельницкого Кисель. Козацкий предводитель приехал уже

вечером, немного пьяный, в сопровождении нескольких полковников, так же как и он,

не в трезвом виде. Начались разные колкости, козаки твердили о своих оскорблениях,

какие прежде терпели от дворян, вспоминали, как паны их заставляли исправлять

хлопские работы, как казнили мучительною смертью. Хмельницкий доказывал свою

невинность и грозил отнять у поляков всю Русь. Воевода отвечал на придирки

вежливостями. После того Хмельницкий обратился к ясене Киселя и весело закричал:

«Отрекитесь-ка вы, добрые православные паны, от ляхов и останьтесь с нами

козаками. Згине ляцька земля, згине, а Русь буде в тым року паиоваты!»

Хмельницкий, вдоволь натешившись над панами, уехал ночью на новую пирушку с

вольными товарищами.

На другой день, поутру, воевода отправил к гетману своего племянника и князя

Четвертинского испросить дозволения начать переговоры. Они застали гетмана за

беседою с полковниками и старшинами. На столе стояла горелка. Козаки отправляли

Ракочиева посла.

«Завтра буде справа и росправа,—закричал Хмельницкий,—завтра: бо я теперь

пьяный, венгерьского посла одправую, та коротко мовлю; з теи коммиссии пичего не

буде; война мусить у тых трех або четырех недылях початися: выверну вас усих, ляхив,

до гори ногами и потопчу так, що будете пид моими ногами, а напослидок вас цареви

турецькому в неволю отдам. Король королем буде, щоб король стинав шляхту и дуки и

князи, абы вильный був соби. Согришить князь – урюк ему шию; согришить козакъ—

и ему теж учинити; ото буде правда! Я хоть соби лихий малий чоловик, але мини так

Бог дав, до я теперь единовладный самодержец руський. Король не хоче королем

вильным буты, як ся ему видит. Скажить се пану воеводн и коммиссарам. Страхаете

мене шведами—и ти мои будут, а хочь бы и не так, хочь бы и их було пьять-сот тысяч

– не подужають воны руськои запорожьскои и татарьскои мочи. З тым и йдите: завтра

справа й росправа».

Дворяне не нашлись отвечать на такую козацкую речь и вышли прочь.

Обхождение Хмельницкого приводило коммиссаров в отчаяние. Они не надеялись

более на заключение мира и думали только выхлопотать возвращение пленников,

которых Хмельницкий приказал-было привести с тем, чтоб выдать коммиссарам.

23-го февраля воевода снова отправился к Хмельницкому с коммиссарами.

Последний раз пытался Кисель смягчить его своим красноречием, и со слезами, по

замечанию очевидца, упрашивал его пожалеть, если не панов, то свое отечество.

«Винсу,—говорил он, •– что ваша вельможность готовитесь отдать в руки поганых

Польскую и Литовскую Землю и всю Русь, православную веру и святые церкви наши.

Если вам нанесена обида, если винен Чаплинский– награда готова. Если войско

запорожское недовольно малочисленностью или землями—король обещает его

вознаградить.-^ Отступитесь от мятежной черни; пусть хлопы возделывают поля, а

козаки воюют; пусть войска козацкого будет пятнадцать, двадцать тысяч, сколько вам

угодно; если-ж козаки.

263

непременно хотят воевать, пусть лучше идут па поганых, а не на христиан; король

будет вам благодарен, если вы пойдете за границу».

Хмельницкий отвечал:

«Шкода говориты! Вув час трахтоваты зо мною, коли мене Потоцьки танялы за

Днипром, и на Днипри був час, и писля жовтоводськои, и писля корсунськои играшки,

и писля Пилявец, и пид Константиновым, и на остаток пид Замостьем, и коли я з

Замостья ишов шисть недиль до Киева,– а тепер уже часу не маешь: теперь уже я

доказав те, об чим и не мысливъ—докажу ще и те, що умыслив. Выбью з ляцькои

неволи народ русыгий весь. Спершу я воював за свою шкоду та кривду, тепер

воеватыму за виру православную нашу. Допоможе мини уся чернь по Люблин и по

Краков, а я од пей не отступлю, бо то перва порука наша, бысте хлопив не знесли та и

козакив не вдарилы. Двисти, триста тысяч своих матыму; орда уся стоить на Иогаби,

ногайци на Саврани, близько мене Тугай-бей, брат мий, душа моя, единий сокил на

свити, готов все учиииты що я схочу; вичня наша козацька приязнь, которой свит не

розирве. За грянищо войною не пиду; на турки и татарп шабли не пидниму: буде з мене

и Украины, Подоли,' Волыни; досить достатку в княжестви нашем по Холм, по Львов и

Галич. А ставши над Вислою, повидаю дальнишим ляхам: сидить ляхи! мовчить, ляхи!

Дукив, князив туди зажену, а будут за Вислою кричати, я их певне и там знайду; не

позостапеться ни одного князя, ни шляхтюка на Украини, а хочет ли который з нами

хлиба исти, нехай же виську запорожському послушний буде, а на короля не брьнса».

Говоря эти слова, гетман вскакивал с места, топал ногами, рвал на себе волосы. I

«Так разъярился,—замечали потом коммиссары,—с такою фуриею кричал, что мы,

слушая, подеревенели».

Полковники поддерживали своего предводителя:

«Уже минули ты часы, коли нас сидлали ляхи пашими-жь людьми, були нам

страшны драгунами; тепер ся не боимо, пизнали мы пид Пилявцями, що товже не ти

ляхи, що були колись, та били пимци, та турки, та татари, се вже не Жолкевски, не

Ходкевичи, не Конецпольски, не Хмилецыш, се Тхоржевськи, та Заевчковсыш, диты у

зализо поубираны, померли од страху, скоро нас узрили, и повтикали, хочь и татар не

було. В середу тилыш три тысячи пришло, а колиб до пьятныци почекалы, ни один бы

лях живцем до Львова не втик!»

«Жене,—говорил Хмельницкий, – сам святый патриарха у Киеви на ту войну

благословив; вин мини велит кинчати ляхив: як же мини ёго пе слухати, такого

великого старшего, головы нашего, гостя любого? Уже я полки обислав, щоб коней

кормили, у дорогу готовы були без возив, без гармат: знайду я то у ляхив! А хтоб з

козакив узяв хоч одын виз на войну, кажу ёму голову сняты; не возьму и сам жоднои

колясы з собою, хиба юки та саквы».

«Ни рации, ни персвазии,—говорит очевидец, – ничто не помогало После такой

приятельской беседы, да вдобавок после скверного обеда, коммиссары разошлись».

Прошел еще день. Коммиссары стали побаиваться не только за пленников, но и за

самих себя. Хмельницкий отправил послов московского и вен-

264

герского, одарив их богато; польские коммиссары оставались как бы в неволе, терпя

от пьяных мужиков оскорбления и угрозы под окнами своих квартир. «Треба булоб сих

панив облупиты, та в Кодак видослаты!» кричала чернь. Коммиссары еще раз

обратились к гетману.

Но, к удивлению коммиссаров, им сказали, что Хмельницкий не велел их допускать

к себе. Хмельницкий советовался со старшинами – с каким ответом отпустить

коммиссаров.

«Теперь, верно,—говорили в страхе коммиссары – у них составляется безбожный

совет: или утопить нас, или отослать в Кодакъ».

Тогда они обратились к Выговскому, надеясь, что он сам, как дворянин по

происхождению, заступится за лица одного с ним сословия. Выговский советовал им

подождать, чтоб не гневить гетмана.

Чрез несколько часов пригласили коммиссаров к гетману. Выговский

исходатайствовал им доступ. Смелее всех показал себя Мястковский.

«Что это значит, пан гетман запорожский?—сказал он:—для чего вы без ответа

держите королевских послов, будто в плену? Мир ли, война ли – пусть будет нам

известно; отпустите нас: и у неверных в неволю не берут послов!

Хмельницкий кинул на него свирепый взгляд, достал из-под килима, которым был

покрыт стол, бумагу и подал воеводе. Это были предложенные условия следующего

содержания:

«1) Имья и память и слид унии, котору на Руси широко видимъ– нехай не будеть.

«2) Римським костелам до времени, а униатским пе бути зараз.

<3) Митрополита киевский, по примаси польском, первое мисто нехай

имиеть.

«4) Между Русью воеводы, капггелявы и иные от благочестивых ту-, больци нехай

будут.

«5) Войско запорожское по всей Украини при своих вольностях давних да будеть.

«6) Гетьман козацький до самого маестату королевського нехай належить.

«7) Жиды з усиеи Украины зараз нехай выступают.

«8) Иеремия Вишневецкий рейментарства над войском пехай не имиеть никогда».

Прочитав эти пункты, коммиссары пожимали плечами и, поглядывая друг на друга,

не зпали, чтб начинать. Наконец воевода начал снова разговор.

«Здесь не все означено,—сказал он,—король не будет знать, сколько желаете иметь

войска; напишите число реестровых Козаковъ».

«На що их писаты?—отвечал Хмельницкий:—буде их стильки, скильки я схочу».

«Ваша милость,—сказал Мястковский,—по крайней мере, не откажите отдать

королю его слуг, наипих пленников!»

«То речь завоевана. Нехай король не думае», отвечал гетман.

«Но и неверные,—сказал Мястковский, – отпускают пленников. Мне самому,

девять лет назад, в Константинополе, султан Ибрагим отпустил, на имя короля,

несколько сот пленных из галер и своего серая. Ваша

265

милость, пан гетман, .будучи подданным и слугою его величества короля, взяв от

государя булаву и знамя, не хотите освободить слуг и рукодайных дворян своего

государя, когда они были взяты не саблею, пе на поле битвы, а на условиях; не хотите

отдать их послам и коммиссарам его величества, а держите в неволе и морите голодом!

Что-ж мы должны подумать о вашей верности, доброжелательстве и повиновении?»

«ПИкодй говориты!—отвечал Хмельницкий:—их мини Бог дав; пущу их, коли

жоднои защипки з Лптви и вид ляхив не буде. Нехай тут почекае Потоцький брата

свого, старосту каминецького, который мини Бар мое мисто заихав в Подоли, кров

християнськую лье: казав туды полки рушиты и живцем его до себе привесты!»

«Но разве не то же делают козаки?—возразил Мястковский—в Киеве: днем и ночью

льется невинная кровь потоками в Днепр: одних ляхов топят, других варварски рубят;

шляхту, обоего пола, остаток ксендзов... грабят, мучат. Нечай, полковник брацлавский,

опустошил все костелы, ищет ляхов под землею, и твердит, что такое приказание

получил от тебя».

«Вольно мини там рядиты,—отвечал Хмельницкий:—мий Киев, я пан и воевода

киевский! Бог мини дав его навит без шабли: шкодй, говориты!»

После нескольких минут молчания воевода снова обратился к гетману.

«Ваша милость, – сказал он, – соглашаетесь ли, наконец, заключить трактат?»

Хмельницкий отвечал:

«Я уже сказал, что теперь нельзя: полки не собрапы, да притом голод; коммиссия

отложится до зеленых святок, когда будет трава, чтоб было чем пасти лошадей; а до

того времени, чтоб коронные и литовские войска не входили в киевское воеводство.

Границею между нами Горынь и Припеть, а от брацлавского и подольского воеводств

по Каменецъ».

Коммиссары хотели еще переменить эти условия и предложили ему свои, но

Хмельницкий перечеркнул их и, таким образом, были в тот день написаны условия

перемирия, в смысле сказанных Хмельницким слов. Срок перемирию назначался до

зеленых святок х).

По заключении трактата, Кисель проговорил Хмельницкому речь:

«Не помышляешь ты, папе-гетмане войска запорожского, о будущем, потому что