Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Николай Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 67 страниц)

чтобы употребить в дело Козаков, только для этого необходимы средства: пусть

Венеция и другие союзники дают нам по 500.000 скуди на год в течение двух лет;

король пошлет нарочное посольство в Персию для приглашения этого государства к

союзу против Турции. Король хочет быть уверенным, что он не будет оставлен своими

союзниками так, как был некогда покинут на произвол судьбы Владислав III. Король

желает, чтобы, в случае нужды, союзники помогали ему деньгами и мир пе мог быть

заключен одною какою-нибудь стороною без участия другихъ». Тьеполо и нунций

обещали помощь, но говорили, что об условиях договора надо писать к их

правительствам, а между тем настаивали, чтобы скорее дано было козакам позволение

ходить на море. В видах Венецианской республики Тьеполо хотел, чтобы козаки

поскорее вышли на Черное море и отвлекли турецкия силы от Средиземного.

Венецианский посол писал к своему правительству о денежных требованиях и,

вместе с тем, замечал, что необходимо сделать подарки некоторым панам и тем

приобрести их расположение. Между тем у польского короля началась тайная

переписка о турецкой войне с Московским Государством, с господарями валашским и

молдавским и с седмиградскии князем. Несмотря на тайну, с какою затевались эти

дела, бывшие в Польше купцы с Востока, армяне, тотчас передали в Турцию, что

польский король что-то замышляет, и Турция, чтобы не дать полякам повода к войне,

приказывала крымскому хану не пускать татар на польские земли.

В декабре 1645 года Тьеполо получил от своего правительства новые наставления.

Скупой венецианский сенат приказывал ему как можно более торговаться и не хотел

давать подарков польским панам. Тьеполо вступил снова в совещание с королем и

канцлером. Он добивался, чтобы Козаков пустили на море, и только в таком случае,

если это сделается, изъявлял от имени своей республики готовность давать

пожертвования: «Если идет дело об обороне Польши от татар,—говорил он,—то все,

что даст Венеция, будет не более как заем; если же вы намерены пустить Козаков на

Турцию и тем разорвать неприятельские силы, в таком случае наша республика обязана

будет давать не заем, а помощь. Мы узнали, что турки строят на Черном море галеры;

надо послать Козаков сжечь ихъ».

124

Через несколько времени венецианский посол виделся с гетманом Конецпольским.

Последний соображал, что средства для предприятия должны быть большие и

требовал, чтобы Венеция и другие союзники давали Польше по 500.000 скуди в

течение трех лет, а не двух и, сверх того, еще один миллион тотчас. Венецианский

посол представлял неудобство такого требования. Конецпольский уехал из Варшавы,

ничем не порешивши с послом.

Дело подвинулось без него. Король так тешился мыслью о войне, что мало вникал в

вопрос о её средствах, и потому был уступчивее. 13-го января 1646 года порешили на

том, что козаки на 40 чайках выйдут в море и будут жечь турецкия галеры везде, хотя

бы в самом Константинополе. Король согласился взять для этой цели 20.000 талеров,

хотя Конеццольский находил нужным 60.000. 3-го февраля порешили, что Венеция

будет давать польскому королю в течение двух лет 600.000 скуди и, сверх того, 500.000

талеров. Надеялись на соучастие господарей валашского н молдавского,

седмиградского князя и московского государя. Делали такия военные предположения:

молдавский и валашский господари будут действовать против турок на Дунае, каждый

с 20.000 воинов, сам король с козаками и наемным войском пойдет на Очаков, а гетман

Конецпольский, в соединении с московским войском, пойдет на Крым. Другие козаки

на чайках будут беспокоить турецкие берега, а Венеция будет сражаться с турками на

Средиземном море 1).

Надобно было обратиться к козакам, а чтоб они были способны служить

предприятию короля, нужно было снять с них наложенное ярмо и восстановить их

права. Это сделано было королем в пачале 1646 года.

Венецианский посланник сообщает, что в это время был послан козакам гонец с

такою целью. Другой современник, Освецим 2), секретарь коронного гетмана,

рассказывает, что козацкие старшины Ильяш, Барабаш, Хмельницкий, состоявший в

это время опять в звании войскового писаря 3), и Нестеренко приглашены были в

Варшаву; есть известие, что Хмельницкий перед тем был во Франции и совещался с

графом Врежи, назначенным посланником в Польшу, насчет доставки Козаков во

французское войско. Вследствие этих совещаний 2.400 охочих Козаков отправились во

Францию; они участвовали в 1646 г. при взятии Дункерка у испанцев герцогом

энгиенским Кондэ. Это известие совпадает с известием Альбрехта Радзивилла о том,

что кардинал Мазарини, чрез посредство варминского епископа, бывшего польским

послом во Франции, просил прислать ему за французские деньги 2.000 воинов из

Польши. Набором этого войска занимался некто Пржиемский. Испанский посол и

императорский агент жаловались королю Владиславу, что это нарушает мир с

австрийским домом. Король, желая угодить обеим сторонам, явно приказывал

сохранять мир с австрийским домом и, в то же время, не мешал набирать воинов для

Франции, на том основании, что король не может вольному народу препятствовать

воевать там, где он хочет. Хмельницкий, как видно, недавно перед тем возвратился из

Франции. Король

*) Zbior pamiet. о daxv. Polsce, Y, 1—34. 2) Szajnocha. Dwa lata dz. nasz., 332. s)

Jemiolowski, 2.

125

виделся с ним и другими козаками тайно ночью, объявил им восстановление

козачества и побуждал начать войну с Турцией). Козаки получили грамату на

восстановление своих прав, приказание построить чайки и, на первый раз, на издержки

для построения чаек 6.000 талеров. Тьеполо сообщает, что им тогда было обещано

60.000 талеров, которые должны выплатиться в течение двух лет. В это время козаки

получили красное адамашковое знамя с изображением белого орла. Этим знаменем

козаки впоследствии очень дорожили. Тьеполо сообщает, что король увеличивал число

Козаков не до 12.000, как говорят другие, но до 20.000, кроме реестровых. Возбуждая

на предстоящую войну православных Козаков, Владислав, издавна

покровительствовавший православию, сделался как бы его воителем: Тьеполо

представил ему двух греческих монахов с Востока, которые от имени своих епископов

умоляли польского короля об освобождении христиан, страдавших под мусульманским

игом, и уверяли, что весь греческий народ восстанет по призыву Польши.

Все это делалось в большой тайне; знали об этом немногие, и в числе их одним из

главных деятелей называют королевского музыканта, итальянца Фантони, имевшего на

короля большое влияние. Но в это время воинственным замыслам Владислава нанесен

большой удар: коронный гетман Конецпольский, кроме Оссолинского, единственный

из сенаторов, искренно разделявший желание короля вести войну с Турцией»,

скончался через шесть недель после своего брака. Король был чрезвычайно огорчен его

смертью. Венецианский посол съумел расположить к своим замыслам молодую

супругу Владислава МариюЛюдовику, через посредство её секретаря итальянца

Ронкали. Королева согласилась дать взаймы 250.000 талеров за семь процентов на

военные издержки. Тогда начали думать о наборе войска. Тут Оссолинский показал

свою нетвердость и двоедушие. До сих пор он с энтузиазмом относился к

воинственным планам короля, но когда пришлось подписывать и скреплять

канцлерскою печатью так называемые приповедные листы, дававшие право на

вербунку солдат, Оссолинский отказался, побоявшись принимать на себя

ответственность за такое дело, которое, как он опасался, не получит одобрения

шляхетской нации. Король решился выдавать приповедные листы за собственною

печатью. Дело пошло хорошо и таким порядком. На плату завербованным воинам шли

деньги, занятые у королевы. Лица, получавшие приповедные листы, вербовали солдат

и в Польше и за границею, особенно в Германии. Королева, по происхождению

француженка, писала к правившей, за малолетством Людовика XIV, Францией)

королеве-матери и просила прислать в Польшу для предполагаемой войны против

турок графа Арпажона, предводительствовавшего французским войском в недавней

войне в, Германии, хорошо известного самому Владиславу. Королева просила

дозволить ему провезти с собою несколько сот французских офицеров 1). Сборное

место для войска было назначено под Львовом, где находился польный гетман

Потоцкий, который также благоприятствовал королевским планам войны, хотя не

искренно.

Король с увлечением предался военным приготовлениям, подстрекаемый молодою

женою, которую очень любил; исчезли его болезни, которыя

L) Linage. L’origine veritable, стр. 101.

126

так часто. приковывали его к постели; Владислав, как будто, помолодел, неутомимо

занимался в арсенале, надсматривал за работами в литейном заводе, и вскоре было

отлито до 40 новых пушек. Развлечением от трудов была для него охота, которую он

любил, как подобие войиы.

'Но среди военных приготовлений его союзники, папа и итальянские князья,

решительно не хотели давать денег и охладевали к союзу против Турции. Венеция

рассчитывала как можно дешевле подстрекнуть Польшу на отважное предприятие,

выгодное для Венеции, а о самой Польше мало заботилась. Тьеполо представлял

своему сенату, что для успеха нужно задобрить польских панов денежными подарками.

В глазах знавшего Польшу Тьеполо это была мера первой важности: приходилось

удовлетворять не столько алчности, сколько честолюбию панов. Подарки или поминки,

как говорилось в те времена, были выражением внимания и уважения; кому давали

поминки, того, значит, признавали важным и влиятельным лицом, нуждались в нем. Но

венецианский сенат не только не дозволил своему послу делать этих издержек, а еще

посылал ему выговоры за недостаток бережливости. Тьеполо никому не давал

поминков и оттого паны не любили его и расположены были скорее вредить ему, чем

помогать. На поляков нужно было действовать так, чтобы приобрести их уважение, а у

поляков первыми добродетелями, внушающими уважение, были щедрость и роскошь, и

ничто так не отталкивало их, как скупость. Венеция поставила своего посла в

необходимость являться, при всяком случае, с этим пороком. Таким образом, во время

приезда молодой королевы знатные папы, приветствуя ее, складывали у ног её разные

подарки и одни перед другими щеголяли своею щедростью. Тогда маршал Опалинский

представил королеве венецианского посла и публично сказал ему: «ваша очередь

засвидетельствовать ваше уважение её величеству». Посол сгорел от стыда и

проговорил только, что его республика несколько позже без щегольства покажет свое

участие. На него стали смотреть, как на политического плута, который хочет обмануть

поляков, втянуть их в опасную войну ради своих выгод. В этом поляки и не

обманывались. Сам Тьеполо в своих донесениях говорит: «Польша, будучи спокойною,

не имеет никакой необходимости нарушать мир, но я внушил королю такие замыслы,

которые нам принесут пользу, а Польше чрезвычайные потери».

Вербунка войска шла быстро и возбудила волнение между шляхтою, особенно в

Великой Польше, куда приходили навербованные в Германии солдаты, привыкшие во

время тридцатилетней войны не сдерживать своего произвола; и в Полыпе они начали

бесчинствовать. Шляхта, всегда зорко смотревшая за неприкосновенностью своей

свободы, стала кричать, что король нарушает её права и преступает свои обязанности.

12 мая прибыл в Варшаву великий канцлер литовский Альбрехт Радзивилл,

которого молено было назвать истиным господином всей Литвы; пан гордый,

самолюбивый, он хотел всегда держать короля в руках и не давать ему зазнаваться.

Слухи о военных приготовлениях поразили его неожиданно. Без совета с ним король

замышляет войну, заготовляет орудия, собирает войска,, вступает в союзы, а он,

Альбрехт Радзивилл, ничего об этом не знает: это сильно оскорбило его. «С первого

раза,—говорил он,—я не сообразил, с кем это затевается война, и сначала думал, не со

127

Швециею ли? Только уже приехавши в Варшаву, узнал я, что хотят воевать с

турками по наущению венецианского посла». Первым его делом было обратиться за

объяснениями к своему товарищу по должности, коронному канцлеру. Здесь

ОССОЛИНСКИЙ опять показал свое двоедушие и ничтожность. Он, первый доверенный

короля, не принадлежал однако к числу знатнейших родов дворянства Речи-

ИИосполитой. В сравнении с такими родовитыми лицами, как Радзивилл, он был

выскочка. Отец его Збигнев Оссолинский заслужил милости у Сигизмунда III и хотя

был сенатором, а все-таки заискивал благосклонность фамилии Радзивиллов. Правда,

когдаОссолинские поднялись вверх, нашлись в Польше генеалоги, доказывавшие, что

род Оссолинских чуть ли не современен самому Леху, но это носило характер

сомнительности, и все сознавали, что Оссолинские далеко не доросли до Радзивиллов,

Любомирских, Вишневецких. Перед Радзивпллол коронный канцлер почувствовал ту

трусость, какую чувствовал всегда польский дворянин перед своим собратом, который

был выше и влиятельнее его. «Верно король на охоте, вместо зайца, поймал проект

войны», сказал Оссолинский, выдавая таким образом своего покровителя короля,

поверявшего ему свои тайны. «А кто же,—спрашивал Радзивилл,–приложил печать к

прнповедным листам и раздавал патенты военным начальникам? Ведь у вас война

совсем на носу». Не я,—отвечал канцлер,–я отказывался подписывать и

прикладывать печать». «И я,—сказал Радзивилл,—лучше позволю себе отрубить руку,

чем приложу печать Великого Княжества Литовского к таким дела.мъ».

Радзивилл явился к королю. Владислав поздравлял его с приездом и объявил, что 14

мая он соберет у себя сенаторов и предложит им на обсуждение важное дело. Он

приглашал на это совещание и литовского канцлера.

На другой день, 13 мая, Радзивилл сошелся с Оссолинским в саду монастыря

реформатов. «Нам,—сказал Радзивил,—нельзя соглашаться собирать совет завтрашний

день. В Варшаве немного сенаторов. В секретных -совещаниях решение зависит от

короля, королевские прегрешения припишутся нам, и мы не так-то легко выпутаемся

перед нациею. Пусть лучше совет -отложится до будущей коронации королевы».

Радзивилл хотел, чтобы сенаторов на совете было побольше; он знал, что

большинство воспротивится и положит конец королевским затеям. Оссолинский во

всем потакал Радзивиллу. Итак, предполагаемое королем -совещание с сенаторами не

состоялось.

Вслед затем, 20 мая, Оссолинский выдавал дочь свою Урсулу за Самуила

Калиновского, сына черниговского воеводы Мартина. По этому поводу у него в доме

несколько дней сряду было большое стечение панов; был здесь н король; ему пришлось

выслушать жесткия нравоучения. Коронный маршал Лука Опалинский был сердит на

короля за то, что он не дал племяннику его достоинства маршала. Подойдя к

Владиславу, он стал выговаривать ему, и закончил свою речь такими словами: «я уже

бел, как лебедь; но не перестану говорить правду королю». Литовский подканцлер

Лещинский, увидя, что с королем сидят послы венецианский и французский, сказал:

«это что? в Польше никогда не живали резиденты. Королевская свадьба кончилась.

Зачем они здесь остаются?»

128

Радзивилл имел аудиенцию с королем. Выслушав доводы Владислава о пользе

войны, он сказал: «без сената и сейма невозможно двинуть такое бремя войны. Я 'готов

служить вашему величеству до последнего издыхания, но не приложу печати к

приповедные листам. Ваше величество оскорбили Речь-Посполитую; еслиб мы,

канцлеры, пристали к этому делу, то утратили бы всякое доверие государственных

чинов; не помогла бы нам отговорка, что король так велел; нам поставили бы в вину,

что мы поступали противозаконно, поддаваясь убеждениям короля, или из боязни».

«Моя судьба влечет меня», сказал король. Его ободряли предсказания астрологов,

которые по звездам видели близкое падение Турецкой империи. Радзивилл объяснялся

с королем все-таки вежливо, другие относились к нему резче. Мартин Калиновский

сказал канцлеру, прося передать слова его королю: «я готов за короля пожертвовать

имуществом и пролить кровь, но если король преступит границы своих обязанностей, я

лягу ему поперек дороги и не дам шагать далее». Яков Собеский, получивший недавно

краковское каштелянство, не очень был за это благодарен королю и говорил с ним

жестко по поводу войны, так что король на него рассердился и он уехал из Варшавы в

свое имение, где скоро и умер. Слыша отовсюду противные себе голоса, король

раздражался и даже поссорился-было с королевою за то, что она не. хотела вторично

давать денег венецианскому послу. Кроме тех панов, которые имели случай

объясняться с королем лично, и отсутствующие паны также заявляли себя против

войны. Тесть Альбрехта Радзивилла, краковский воевода Любомирский, прислал к

зятю запрос, чтб такое значат приготовления к войне без ведома сенаторов и

предостерегал зятя, что в краковском воеводстве считают Радзивилла главным

зачинщиком военного замысла. «У нас спрашивают, чтб это в Польше делается, а мы не

можем отвечать ничего, потому что ничего не знаем. Это оскорбительно для насъ».

Король отложил свое дело до половины июля и приостановил отправку пушек ко

Львову, а между тем пытался склонить на свою сторону Иеремию Вишневецкого и

польного гетмана Потоцкого. Оба эти пана были заклятые враги русского народа,

православной веры и Козаков, и уже по одному этому не могли быть расположены к

таким замыслам, ради которых нужно было восстановить козачество. Вишневецкий

наотрез противился королевским затеям, несмотря на то, что недавно получил от

короля русское воеводство. Потоцкий вилял и казался преданным королю, потому что

надеялся получить от него сан коронного гетмана. Между королем и Оссолинским не

стало прежнего доверия. «Он предал меня, как Иуда Христа», говорил про него

Владислав.

29 мая Тьеполо имел свидание с королем. Владислав принял его сухо, даже не

смотрел ему в глаза. «Мы,—сказал король,—пошлем в Венецию увериться в твердости

союза с нею и с другими итальянскими князьями в таком важном предприятии».

Напрасно венецианец хотел еще раз пощекотать самолюбие короля и представил ему

блестящую будущность. Король считал возможным поправить дело в таком только

случае, если бы союзники дали денег. Сам Тьеполо ясно видел, что без значительных

денежных средств королю невозможно ни на что отважиться. Тьеполо думал-было

тогда расположить к своему предприятию некоторых панов. Не открывая

129

чужеземцу истинной причины, заставлявшей их противодействовать королевским

замысламъ—боязни усиления королевской власти, паны представляли вид, будто не

допускают короля до войны из заботливости к его особе и вспоминали о судьбе

Владислава III, который доверился папе и другим государям, вступил в войну с

Турцией, но был оставлен союзниками и погиб.

В июле король с королевой отправились в Краков. Совершилась коронация

королевы. Вслед затем собрались сенаторы на совещание. Король уверял, что не имеет

вовсе намерения вести наступательную войну против Турции, но делает приготовления

для прекращения татарских набегов. Все сенаторы единогласно были против войны,

требовали собрать сейм и предложить дело о войне суждению государственных чинов.

Сенаторы хотели отвратить короля и от поездки во Львов, где был сбор «затяжного»

(навербованного) войска. «Я должен снестись с польным гетманомъ», говорил король.

«Вольного гетмана можно пригласить сюда», сказали сенаторы. Король рассердился,

вскочил с места и, не кончивши заседания, уехал в Неполомицы.

Панская злоба обратилась на Тьеполо, как на главного возмутителя королевской

головы. Ему приказали уехать немедленно из Кракова. Он обратился к королю. «Мы

все сделали, чтб было в нашей силе,—сказал король.—Паны не дают нам помощи,

народ против нас; мы подвергали опасности наше достоинство, достояние—все ради

Бога и религии. Не покидаем наших намерений, если нал дадут помощь, дело еще

поправится; я еду во Львов, войско уже на границе королевства, но если итальянские

державы опоздают прислать нам помощь—тогда все пропало». И король, еще все не

теряя окончательно надежды на иноземную помощь, отправился во Львов. Там

набралось уже, как говорят, до шестнадцати тысяч войска; король снова воспламенился

и готов был идти на битву. Потоцкий получил достоинство коронного гетмана. Но из

Львова король поехал по имениям знатных панов, от которых много зависело. Еще до

приезда во Львов он был у Любомирского в Виснице, после осмотра войск он посетил

Вишневецкого в Белом Камне, Конецпольского (сына покойного гетмана) в Бродах,

Замойского в Ярославле. Везде проезд его сопровождался празднествами,

пиршествами, потешными огнями; короля и всех бывших с ним щедро дарили.

Оссолпнский опять сошелся с королем, и Владислав в угоду ему назначил польным

гетманом отца его зятя, Мартина Калиновского. Этим однако он не расположил к себе

черниговского воеводы, недавно наговорившего ему неприятностей по поводу

предполагаемой войны. Потоцкий, вслед за гетманскою булавою, получил предписание

идти с войском к Каменцу:. то был уже приступ к войне; во Львове новый коронный

гетман казался более, чем прежде, разделявшим королевские желания, но он получил,

вслед затем от сенаторов письма, в которых запрещали ему слушаться короля и

убеждали дождаться сейма; и коронный гетман приостановился.

Королю ничего не оставалось, как ехать в Варшаву и предать свой воинственный

замысел воле сейма. Он вернулся в сентябре.

Стали собираться сеймики, всегда предшествовавшие открытию сейма. Повсюду

шляхта оказалась нерасположенною в войне; так настроили ее наны; везде шумели,

кричали против короля. Шляхта не только не хотела войныипо отвращению к ней, она

проникала тайные побуждения к войне. Король,—кри-

9

II. КОСТОМАРОВ, КНИГА IY.

130

чали на сеймиках,–затевает войну, чтоб составить войско, взять его под свое

начальство и укоротить шляхетские вольности. Хотят обратить хлопов в шляхту, а

шляхту в хлопов! Возникли чудовищные выдумки, болтали, что король хочет устроить

резню в роде варфоломеевской ночи или сицилийских вечерень, что у него собрано

десять тысяч войска, что он намерен окружить им собранных на сейм послов и

заставить силою подчиниться его воле. Буйство новонабраниого войска раздражало

обывателей до того, что в Великой Польше хотели составить ополчение для изгнания

названных гостей. Нигде так не кричали против короля, как в этом крае. На тамошних

сеймиках составлены были инструкции, в которых требовали ограничить еще более

власть короля, н по поводу этого устроить на сейме совещание послов с сенаторами, не

в присутствии короля, следовательно, против него. Шляхта кричала уже не только

против короля, но и против сенаторов. Оссолинский подвергался злейшим обвинениям

и ругательствам: его обзывали прямо изменником отечества. Распущены были

брошюры, одна другой злее; везде выбирали на предстоящий сейм в послы

враждебных королевской власти, горячих защитников шляхетского самоволия.

Сейм открылся 29 ноября. Оссолинский в длинной пропозиции представил сейму

королевские желания, изложил прежния отношения Речи-Посполнтой к Турции и

доказывал, что война неизбежна. Даже противники Оссолинского сознавали, что

пропозиция написана была красноречиво и убедительно, но она, тем не менее, не имела

успеха. Между сенаторами первый восстал против Оссолинского коронный подканцлер

хелминский епископ Лещинский. Он начал с того, что воздал хвалу королю за его

намерения, припоминал оскорбления, какие переносила Польша от мусульман,

выводил из этого, что война необходима, но война не наступательная, а

оборонительная. Мало-по-малу оратор перешел в другой тон, который был до того

неприязнен Владиславу, что некоторые замечали неуместность его выходок.

«Лещинский,—говорили они,– один из министров; он по своей обязанности должен

частным образом напоминать королю его долг и предостерегать, а публично следует

ему защищать короля». За ним говорил гданский каштелян Кобержицкий, доказывал,

что приповедные листы для вербунки войск, данные за приватною печатью короля,

огорчают Речь-Посполитую; он взывал, что нужно установить меры, дабы на будущее

время невозможно было делать этого. Резче всех говорил против турецкой войны

перемышльский каштелян Тарло. «Предки наши,—выражался он,—всегда избегали

войны с Турцией»; с другими неприятелями они счастливо мерялись, а борьбы с этою

гидрою избегали». Общее желание сената было не только против наступательной, но и

против оборонительной войны; все находили, что король не должен иметь права

самовольно приглашать и собирать войско.

Такой прием королевской пропозиции в сенаторской Избе огорчил короля до того,

что он слег в постель; послы хотели видеться с королем, но король несколько дней не

принимал их по причине болезни; их допустили первый раз к постели короля только 5

ноября. Канцлер от имени короля сказал им так: «Король предоставляет Речи-

Посполитой рассудить: следует ли удержать собранное войско или распустить его, но

пусть государственные чины обратят внимание на то, что в настоящее время

неприятель-

131

ские козни внушают опасение; если же государственные чины требуют непременно

распущения войска, то король не стоит за него, только желает, чтобы это распущение

совершилось без вреда для подданных, постепенно. Напрасно думают, будто все это

войско состоит из чужеземцев; его составляют главным образом люди польского

происхождения, присягавшие королю и Речи-Посполитой».

Возвратившись в Избу, послы стали разбирать королевский ответ и были им очень

недовольны. «Самое лучшее средство распустить войско,—говорили тогда,—свернуть

знамена, и пусть каждый идет куда хочет; те же, которые были зачинщиками замысла,

пусть теперь постараются о средствах распущения войска».

Некоторые предлагали предать суду тех обывателей, которые без всякого

соизволения Речи-Посполитой набирали военные силы. Эта мысль о предании суду

тех, которые действовали по воле короля, была для него оскорбительна, особенно тогда,

когда никто не ставил в вину панам права держать войско, и никто не думал судить их

за это.

Сейм на несколько дней отвлекся другими занятиями, но 15 ноября прибыли

великопольские паны с своими инструкциями, где в резких выражениях шляхта

домогалась немедленного распущения войска, обвиняла короля в том, что он входит в

тайные совещания с иноземцами и требовала разговора послов с сенаторами в

отсутствии короля. Это последнее требование было не по сердцу самим сенаторам; оно

имело вид как будто послы хотят судить не только действия короля, но и сената, и

сенаторы, до сих пор нападавшие на короля, увидели необходимость стать до

некоторой степени защитниками его. Послы, возбуждаемые великопольскими своими

товарищами, из которых особенно кричал Вогуслав Лещинский, требовали объяснения

с королем, но Владислав извинялся болезнью и прислал к ним несколько сенаторов *):

они стали защищать добросовестность и благонамеренность короля. «Побуждение, с

которым король открыл вербовку войска, – говорили они, – достойно только

похвалы; если это предприятие находят противным закону—пусть из всего государства

будут удалены прибывшие сюда солдаты; король просит только о том, чтобы защита

Речи-Посполитой была обеспечена, чтобы нанятым солдатам было выплачено

жалованье, и чтобы нация обратила внимание на королеву, которая раздала на нужды

Речи-Посполитой принадлежащие ей суммы». Но представления сенаторов мало

умягчили послов. Они стали требовать, чтобы немедленно был написан и доставлен в

посольскую Избу универсал о распущения войска. Король в тот же день исполнил их

желание, но посольская Изба нашла, что королевский универсал написан в слишком

мягких выражениях; послы требовали, чтобы в этом универсале была угроза для

непослушных, и вместе с тем, чтобы коронному гетману было послано предписание

строго карать тех, которые окажутся виновными в совершаемых бесчинствах.

Король исполнил и это требование. Но послы не переставали горячиться.

J) Познанского епископа Шолдрского, жмудского епископа Тышкевича, воевод:

брестского Щавинского, Мстиславского Абрагамовича, поморского Денгофа, и

каштелянов: серадского Быковского и гданского Ииобержнцкого.

9*

132

Товарищ Лещинского, великопольский посол Твардовский, кричал: «Зачем король

вступает в союз с иностранными державами, зачем держит у себя постоянно

иноземных послов, зачем прекратил платеж татарам п раздражил крымского хана,

зачем выдавал приповедные листы без печати канцлера за своею приватною печатью,

зачем неправильно раздавал королевщины и награждал ими не тех, кого следовало по

заслугам? Немедленно распустить войско, уменьшить королевскую гвардию, которую

король увеличил без согласия Речи-Посполитой, возобновить мирный договор с

Турциею и Крымом!» За короля заступался тогда Остророг; он приводил в пример

Катона, советовавшего забывать прошедшее и размышлять только о будущем,

оправдывал короля в нарушении договора с татарами тем, что татары первые сделали

набег на польские области; «что же касается до сношения короля с чужеземными

посланниками,—говорил он,– то об этом мы узнаем от сенаторов на публичном с

ними совещании». Тогда один из послов, Хржонстовский, сказал: «Сенаторы с нами

говорят одно, а без нас другое. Мы не побоимся говорить с королем о наших

вольностяхъ».

Литовские послы, менее других заинтересованные в вопросе о войске и войне,

обратили занятия сейма к другим делам, но 28-го ноября великопольские послы опять

подняли этот вопрос. Остророг, недавно защищавший короля против них, теперь

пристал к ним и требовал, чтобы было отправлено посольство в Турцию для уверения

падишаха, что Польша не думает нарушать мира и чтобы вместе с тем были приняты

меры для укрощения Козаков, которые иначе станут беспокоить турецкия владения.

После долгих споров порешили отправиться к королю и предложить ему требования

немедленного распущения войска, уменьшения гвардии, удержания в повиновении

Речи-Посполитой Козаков и устройства совещания послов с сенаторами в отсутствии

короля. Все отправились к королю; маршал сейма Станкевич шел впереди с

написанными требованиями. Король, как кажется, не принял их. От его имени

Оссолинский сухо отвечал им так: «Универсал о распущенин войска уже послан; число

гвардии не означено законом и король будет держать столько, сколько понадобится; о

козаках король снесется с коронным гетманом, а разговора послов с сенаторами в

своем отсутствии король не позволитъ».

Это произвело напряженное волнение между послами по возвращении их в Избу;

находили нарушение свободы уже в том, что король дал ответ послам без участия

сената. Посол Коссаковский произнес: «пусть сейм не состоится; мы ни к чему не