Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Николай Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 67 страниц)

малым числом провожатых, а с подданными пусть обращаются как можно скромнее и

дружелюбнее» *). Кисель должен был согласиться с доводами гетмана; но по своей

привычке держаться средины, в одно и то же время дружески советовался с

Хмельницким и писал королю, что гораздо лучше взяться за оружие снова, чем иметь

хлопов и не владеть ими, и просил только, чтоб когда начнется война, то дали бы ему

тайно знать заранее, дабы он мог безопасно убраться из Украины и вывести оттуда

дворянство под благовидным предлогом отъезда на сейм 2).

Хмельницкий с своим реестром отправил посольство к королю. В письме своем к

Яну Казимиру козацкий гетман изъявлял от имени своего козачества благодарность за

утверждение Зборовского договора, и заметил, что как на сейме не приняли

митрополита, и поэтому не дали возможности пре-

Ч Автогр. Публ. Бпбл., 165.

2)

Памяти, киевск. коым., II, 3 24 и 30.

351

кратить религиозные недоумения, то козачество просит, чтоб, согласно договору

Зборовскому, уния была непременно уничтожена, и все церкви и церковные имения,

которыми владеют униты по прежним королевским привилегиям, были по смерти их

немедленно возвращены греческому духовенству, дабы не было отнюдь разъединения в

православной вере *).

Гетман поручал своим депутатам просить короля, чтобы все должности во всех

русских областях были раздаваемы православным, чтобы паны, приходящие в

украинские поместья, являлись без военной ассистенции и обращались кротко с

хлопами, причем замечалось, чтоб и киевский воевода не имел при себе ассистенции.

Хмельницкий, сверх того, требовал, чтоб коронное войско не приближалось к линии,

обозначавшей границы земли, уступленной но Зборовскому договору козакам, наконец,

он домогался выдачи своего врага Чаплинского.

Король принял депутатов очень ласково, а на просьбу, представленную ими,

козацкие депутаты в мае получили такой ответ: «относительно унии король сообщал,

что киевский митрополит в присутствии епископов разговаривал с унитами, а что

касается до епархий и церквей, то король уже более сделал, чем обещал; если же кто из

частных лиц препятствует, то король готов оказать правосудие». Это были только слова.

При этом король счел нужным заметить, что обещание раздавать должности только

исповедующим греческую веру относится единственно к трем воеводствам:

черниговскому, киевскому и брацлавскому. Сообразно козацкой просьбе, король обещал

написать к киевскому воеводе, чтоб и он сам и другие паны жительствовали в этих трех

воеводствах без вооруженной ассистенции, ограничиваясь только домашнею

прислугою, но заявлял свое недовольство составленным козацким реестром: из

шляхетских имений брацлавского воеводства вписано в реестр много хлопов; шляхта

на это жалуется и король приказывал или заменить их другими, или вывести из

шляхетских имений, чтоб они пе присвоивали себе панских грунтов и не волновали

подданных, с которыми имели совместное жительство. Относительно желания, чтоб

коронное войско не приближалось к козацкой границе, король замечал, что коронное и

запорожское войско равным образом принадлежат Речи-Посполитой и коронное войско

будет иметь право идти повсюду, где окажется нужным, не делая вреда запорожскому, а

гетман коронный должен сноситься с запорожским о мерах порядка и защиты. Что же

касается до Чаплинского, то король высказал, что находит требование Хмельницкого

уже неприличным, после того как под Зборовом он вошел в милость короля и все

прежнее должно быть забыто. Король прибавил, что не нуждается ни в какой услуге

Чаплинского 2). Вместе с тем король писал к воеводе, чтоб он внушил шляхтичам и

панам не раздражать простого народа, обращаться с подданными ласково, не подавать

никакого повода к беспорядкам 3).

Папство вообще было очень недовольно этими требованиями Хмельницкого.

«Видимое ли дело! – кричали поляки. – Хмельницкий смеет требовать

*) Памяти, киевск. комы., П, 3, 9—18.

2)

Рукоп. И. II. Б. разнояз. № б.

3)

Памяти, киевск. коми., II, 3, 38.

352

уничтожения унии, и от кого же? от короля-католика! И король принимает такия

посольства!»

Хмельницкий знал об этих толках. В мае он прибыл в Киев с полковниками,

сотниками и двумя тысячами Козаков; козаки окружили замок, где был тогда Кисель, и

гетман имел с ним свидание. Бедные шляхтичи думали, что их ограбят и перебьют

вместе с воеводою. Но хотя гетман и воевода поговорили друг с другом крупно за.свое

первенство, однако расстались друзьями, и вслед затем в Киеве казнено несколько

бунтовщиков ‘). Но это не успокоило народа. Более вела к спокойствию уступчивость

самого дворянства.

Некоторые паны, видя, что «плетью обуха не перешибешь», как гласит пословица,

стали приходить в свои маетности одни и соглашались жить и управлять на таких

условиях, какие им предложат. Мужики, услыша это, покидали оружие и возвращались.

Они сходились на сходки и рассуждали, как им принимать панов.

В Немирове была подобная сходка из соседних сел; мужики выбрали себе атаманом

какого-то Куйку и советовались, как жить с панами и служить им. «А що, говорил

Кубка, дамо ему плуг волив, та чотири мирки солоду; буде з его; абы не вмер з голоду».

В других местах хлопы уговаривались отдавать панам поклоны по большим

праздникам, то-есть приносить им от своего желания что-нибудь, и отказывались от

всякой панщины. Дворяне принуждены были довольствоваться тем, что дают им из

милости их собственные подданные 2), над которыми они так недавно имели

неограниченную власть; дворяне принимали такия условия, надеясь поправиться

современем. «Но какого исправления можно было ожидать от такпх своевольных и

необузданных подданных? – говорит современный пан.–Наше перемирие с ними

пахло рабством для нас самихъ» 3). Самые богатые прежде паны не получали ни гроша

из огромных маетностей, которые только по имени слылп собственностью их. Те же,

которые были попроще и победнее, – говорит летописец 4), – принялись сами пахать

и косить, и жены их, прежде боявшиеся выйти на солнце, чтоб не загореть, вязали

снопы в июльский полдень. «Не было деревни, не было дома, где бы бедный шляхтич

мог и зевнуть свободно,—говорит современник;– чуть мало кто-нибудь погорячился,

тотчас бунт, а сорок тысяч реестровых, словно горох из мешка, рассыиавшись по целой

Украине, производили страшный для нас шорохъ» 5).

Хмельницкий не переставал наказывать строптивых. Эта потачка окураживала

владельцев; они стали заключать между собою договоры усмирять непокорных

оружием е); богатые паны, захвативши из своего хозяйства, что

*) Latop. Jerl., 112.

2)

А. ИО. п 3. Р., ИП, 401.—Pamietn. Jemioloxvsk., 17.

3)

Памяти, киевск. комм., II, 3, 19—35.

4)

Истор. о през. бр.

а)

Woyna dom. Ч. 2, 4.

б)

Памяти, киевск. коми., II, 3, 53.

353

возможно было захватить на скорую руку ‘), убегали в Польшу и возвращались в

Украину с командами, врывались в мятежные села и наказывали зачинщиков,

отрезывали уши, пороли носы, выкалывали глаза 2). Начали появляться в Украине

снова унитские попы, ксендзы и даже иезуиты 3).

Хлопы решительно не хотели служить владельцам, убегали за Днепр в степи и

селились в московских землях; другие составляли загоны, под названием левенцев, то-

есть молодцов, и бились с польскими партиями. Во всех трех воеводствах Украины

происходили все ужасы безначалия и беспорядка, и недоставало ничьих сил прекратить

такое состояние. В особенности же Подоль представляла жалкое зрелище. Гетман

Потоцкий, освободившись из крымской неволи, собирал вновь войско и ставил около

Каменца. Тогда жолнерские партии врывались за черту, под видом усмирения хлопов;

хлопы нападали на военные квартиры. Эта партизанская война сопровождалась

самыми отвратительными варварствами с обеих сторон 4). Хмельницкий ясно видел

невозможность удержаться в мире с поляками, на основании Зборовского договора,

заключенного с ними наскоро. Он не мог доверять своим козакам, когда до него

доходили сведения, что козаки то там, то в другом месте толкуют о том, что надобно

гетмана Хмельницкого свергнуть п избрать вместо него другого. Хмельницкий стал

полагаться более на татар, которых в его распоряжении было тогда двадцать тысяч, и

окружил себя, кроме того, поляками, которые находились в разладе с Речыо-

Посполитою, Это были банниты, то-есть за преступление объявленные вне законного

покровительства, и, по известию великороссиян, посещавших тогда Украину, было

таких около Хмельницкого до шести тысяч. Они-то особенно настраивали

Хмельницкого к вражде против их отечества: «теперь-то вот настоящая пора смирить

ляхов,—говорили они,—другой такой поры может быть никогда не будетъ» 5).

Из тогдашнего внутреннего положения Украины истекала причина новой

неизбежной войны. Хмельницкий заранее хотел обезопасить себя от соседей и

преклонить пх на свою сторону.

‘) Jemiolowsk. Pamietn., 17.

~) Ист. о нрез. бр.

3)

Пов. о том, что случ. в Укр.

4)

Annal. Polon. Clim., I.

5)

А. 10. и 3. Р., III, 404.

Н. КОСТОМАРОВ, КНИГА IV.

23

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Сношения гетмана с Московским государством.—Московское посольство в

Польше.– Сношения с Турцией.—Чауш в Чигирине.—Молдавские дела.—Сватовство

Хмельницкого.—Союз с татарами..—Истязания поляков над мятежниками.—Поход в

Молдавию.—Вынужденное согласие на брак.—Посольство Кравчепка к Потоцкому.—

Письмо короля к Хмельницкому.—Универсал короля.—Сейм.—Посольство

Хмельницкого в Варшаву.—Требования Киселя.—Раздражение поляков.—Объявление

войны.—Посольство поляков к Хмельницкому.—Сношения Хмельницкого с Турциею,

Крымом и Ракочи.

Мы видели, что Московское государство и Турция обратили с самого начала

восстания Хмельницкого внимание на Украину. Хмельницкий обращался разом к царю

и к султану.

Гетман составил план затянуть Московское государство в войну с Польшею. Вскоре

после отпуска Унковского, Хмельницкий в мае 1649 года посылал в Москву

Чигиринского полковника Федора Вешняка. В письме своем к царю Алексею

Михайловичу он выражался: «Прими нас, слуг своих, в милость своего царского

величества и благослови, православный государь, наступить своей рати на тех, которые

наступают на православную веру, а мы Бога о том молим, чтоб ваше царское

величество, правдивый и православный государь был над нами царем и

самодержцемъ». В ответ на такое льстивое предложение московский государь в своей

гранате похвалил Хмельницкого за желание, но заметил, что при отце его, царе

Михаиле Феодоровиче, заключен был с Польшею вечный мир, и потому нельзя

наступать войною на Литовскую землю. «А буде,—говорилось в той же гранате,

королевское величество тебя гетмана и все войско запорожское учинит свободными без

нарушения вечного докончания с нами, тогда мы, великий государь, тебя гетмана и все

войско запорожское поясалуем: велим вас принять под нашу царского величества

царскую руку» ‘Г

Москва, целые столетия не поддававшаяся на предложение 'вечного мира с

Польшею, в последнее время связала себя такого рода миром и доллша

‘) А. ИО. и 3. Р., III, 309, 321.

355

была ожидать благоприятного случая. Хмельницкому пришлось воевать с поляками

без московской помощи. После Зборовского договора он говорил, одному

великорусскому сыну боярскому, приезжавшему в Украину по делам пограничным:

«крымский хан звал меня воевать Московскую землю, да я не хочу, и его отговорил от

этого; я желал государю служить во всем, и не так бы следовало быть, как сталось:

государь не пожелал, не пожаловал нас, не подал помощи нам, христианам, против

враговъ». Отказ московского государя сильно запал ему в душу; по своему обычаю

сдержанный в трезвом виде и откровенный в пьяном, Хмельницкий иначе обошелся с

другим сыном боярским, также приезжавшим по делам пограничным. Когда он ему

представлял о взаимных спорах пограничных жителей между собой, Хмельницкий,

бывший тогда на-веселе, говорил: «вы мне все про дубье, да про пасеки толкуете, а я

пойду изломаю Москву и все Московское государство, да и тот, кто у вас на Москве

сидит, от меня не отсидится: зачем он не учинил нам помощи на поляков ратными

людьми?» Козаки распространяли зловещие слухи о том, что на Московское

государство скоро нападут татары, а Хмельницкий с ними заодно. «Будет у нас,—

говорили козаки,—с вами, москали, большая война за то, что от вас нам на поляков

помощи не было».

Всю осень и зиму после того, в Московском государстве опасались, чтоб

Хмельницкий заодно с татарами не напал на царские области. В Москве стали

понимать, что оставаться в нейтральном положении трудно. Придется рано или поздно

либо воевать с Польшею за Украину, либо терпеть нападения и разорения от Козаков и

татар. Поэтому москвичи старались выведать, в какой степени слабы силы Речи-

Посполитой и, при случае, искать предлога нарушить мирный договор. В конце 1649

года послан в Варшаву гойец Кунаков известить о прибытии вслед за ним послов и

вместе для узнавия польских дел. В своей записке он передавал сообщенные ему в

Варшаве рассуждения поляков в таком смысле:

«Король наш под Зборовом нарушил поневоле вечное докончание с московским

царем; он позволил крымскому хану ходить с войском через Польшу и Литву, куда ему

понадобится, а крымскому хану через наши земли некуда ходить, разве на одно

Московское государство. Узнает про это царь и может начаться война, и если с

царскими войсками соединится Богдан Хмельницкий, то нашей Речи-Посполитой

придет крайняя беда. И Москва ныне стала субтельна, устроила у себя рейтарский

строй, а на Украине все люди привыкли к ратному делу. Хмельницкий с иими одной

веры. Паша Польша бедствует от панского несогласия; польские и литовские войска

поражены от Козаков и хлопов; жолнеры наши умеют только свое государство грабить,

а от Козаков убегают. Да еще у нас неурожай. Все паны вдались в роскошь и

своевольство; на сеймах нет согласия. Духовенство только собирает себе сокровища и

дает мало денег для спокойствия Речи-Посполитой».

Кунаков доносил, что паны очень боятся, чтобы в письмах к царю не сделать

ошибки и не дать Москве повода к войне. Русскому гонцу передавал вести о разговорах

между сенаторами купец Данило Грек, который был вхож к референдарию. То же

подтверждал бывший при нем приставом Свяцкий.

23*

356

Донесение Кунакова произвело в Москве ободрительное влияние. За придирками

дело не стало. Москва сочла уместным оскорбиться тем, что некоторые польские

писатели помещали в своих сочинениях неприятные ей выражения. Эти сочинения

послал в Москву Хмельницкий. Первое из них был панегирик Владиславу IV,

написанный каким-то ксендзом. Автор прославлял подвиги поляков против москвитян,

избрание на царство Владислава и называл москвитян народом вероломным, а царя

Михаила Федоровича назвал просто вождем Федоровичем. Другое—была известная

история Владислава ИТ, написанная Вассенбергом. Московская политика находила

оскорбительным описание бедствий, понесенных Московским государством от поляков

и похвалы доблестям и храбрости последних. И между прочим особенно не

понравились Москве некоторые места в сделанном тогда нарочно русском переводе,

напр. « И ныне пусть Московия за своим Михаилом опять исподовол возрастают и

возносятся либо паче тою к большему падению, а возрастали именуется то: возрасти и

буде высоко вознесен, чтоб паче з большим падением ко дну разоритьца. А в то время

буди Владиславус прямой и истинной великой князь московской, а Михаило буди

прозваной великой князь московской и мучитель». Или: «Москвитеня, которые только

лише голым именем християня словут, а делом и обычаями многим пуще и хуже

варваров самих, и тех мы часто одоляли, побивали, и потом лутчую часть их земли под

наше государство и владение привели». Таких мест, принадлежавших частным

писателям, в те времена казалось достаточным для того, чтобы начать иск об

оскорблении со стороны той нации, к которой принадлежали писатели 1).

Хмельницкий извещал, что латинские проповедники поносят православие, а король

замышляет с татарами напасть на Московию. Извещения его были кстати: между

московским и варшавским дворами уже начались неудовольствия. Царь жаловался, что

поляки пишут неполно его титул; такое обвинение относилось, между прочим, и к

Иеремии Вишневецкому 2). Хмельницкий раздувал начавшееся несогласие.

В начале 1650 года царь послал в Варшаву послом боярина Григория Пушкина с

товарищами. Польские летописцы рассказывают, что когда король выслал на встречу

царским послам панов, то целый день прошел в толках о церемониях; московские люди

долго не хотели садиться в карету, домогаясь узнать, действительно ли это королевская

карета 3), и не хотели давать правой руки высланным к нцм навстречу послам. Пушкин,

в переговорах по этому предмету, закричал на пана Тышкевича: «лжешь», а тот ему в

ответ сказал: «за такия слова у нас бьют в рожу, если бы ты не представлял царской

особы!..» «И у нас дураков бьют, которые не умеют чтить великих пословъ»,—сказал

Пушкин. Потом, указавши на товарища Тышкевича, Тыкоцинского, Пушкин спросил:

«что это он ничего со мною не говорит?» «Не понимаю по-русски, что вы говорите»,—

сказал тот. «А зачем же король ирислал дураков ко мне?»—сказал Пушкин. «Не я

>) Акты Южн. и Зап. Росс., т. ИП, ст. 373—416.

2)

Histor. ab. exc. Wlad. IV, 12.

3)

Annal. Polon. Clim., I, 181, —Histor. Jan. Kaz., I, 112.

357

дуракъ»,—отвечал Тыкодинский, а меня послали-к дуракам; мой гайдук мог бы

вести с вами посольское дело». Пушкин завопил о бесчестии и ввернул обычную

московскую поговорку: б............... сын! Такое начало не предвещало хоро

шего. Московское правительство как будто нарочно посылало такого посланника,

который способен был произвести разрыв ‘)-

На третий день по приезде в Варшаву, в частной беседе с некоторыми послами во

дворце, бояре вспоминали о прежних войнах москвитян с поляками, вздыхали о своих

неудачах, приписывая их наказанию Божию за грехи, но прибавляли, что и русских

Господь изберет орудием мщения за преступления поляков. «Если, говорили они,

поляки не отдадут нам Смоленска и княжеств Северского и Черниговского,

отторженных от России при Владиславе, то едва ли молено надеяться покоя»2).

Распространился в городе слух, что послы приехали с объявлением разрывав). Хотя

сказанное послам было их частное мнение, однако польское правительство так

испугалось грозящей ьвойны, что немедленно послало в Москву гонцом Бартлннского

для успокоения царя и узнания, чтб за причина такой перемены4). Между тем король

поручил Радзивиллу н нескольким другим сенаторам вступить в переговоры с

московскими послами.

Послы не упоминали оффициальным образом о Чернигове и Смоленске, но, тем не

менее, Пушкин с первого раза начал говорить и досадно и доткливо 5).

«Великий государь изволит гневаться на вас, поляков, за нарушение крестного

целования. При вечных н доконченных гранатах мирных постановлено было, чтобы

титул царского величества писался с большим страхом и без малейшего пропуска, а вы

этого не соблюдаете. Его царское величество требует, чтобы все, которые написаны в

этой росписи, которую мы предлагаем вам, были подвергнуты за большие вины казни,

а за малыя– наказанию».

Паны после многих отговорок отвечали, что виновные будут наказаны на первом

сейме, по конституции 1637 года, при тех послах, которых царь пришлет с прописными

гранатами.

Разумеется, такое обещание не было искренним; власть короля и сената не столько

была сильна, чтоб иметь возможность наказать Иеремию Вишневецкого, которому

шляхтичи оказывали уважение более, чем самому королю. Поляки хотели отделаться

как-нибудь от войны, пока Речь-Посполитая соберется с силами; но они не предвидели,

что, давая обещания, которых не могли исполнить, сами подавали вперед на себя повод

к нападению.

После этого притязания Пушкин объявил другое. Дело шло об оскорбительных

сочинениях.

«Его царское величество, —говорил он,—требует, чтобы все бесч естные книги

были собраны и сожжены в присутствии послов, чтобы не только сла-

1)

Jak. Micbal., 533.

2)

Histor. ab. exc. Wlad. IY, 58.

3)

Annal. Polon. Clim., I, 182.

4)

Histor. ab. exc. Wlad. IV, 58.

5)

Поли. собр. зак., I, 240.

358

гатсли их, но и содержатели типографий, где они были печатаны, наборщики и

печаталыдики, а также и владельцы маетностей, где находились типографии, были

казнены смертью».

Замечательно, что в числе этих виновных против царской чести оказывался и

Иеремия Вишневецкий.

«Из ваших требований,—отвечали огорченные сенаторы,—видим, что его царское

величество ищет предлога к войне. Несколько строк, в которых погрешили литераторы,

еще не дают повода к разрыву мира. В такомслучае и мы можем жаловаться на

московских летописцев, которые в своих писаниях умаляют честь польского народа.

Стоит ли какое-нибудь оскорбительное слово, написанное по легкомысленности, или

ошибка в титуле, происшедшая, быть может, от случайного недостатка чернил, стоит

ли все это тогй, чтоб проливать человеческую кровь?»

«Как!—возражал посланник:—возможно ли, чтоб парь терпел уменьшение своей

чести, когда Господь Бог возвеличил его перед всеми владыками и монархами

земными? Такия укоризны не только помазаннику Божию, но даже и простому

человеку терпеть не пристало, а у вас за то, по конституции 1687 года, положена казнь,

латинским языком называемая йенам пердуеллионис, почему государь царь и требует,

чтобы оскорбители его были наказаны. Это оскорбление делает нам «большую

кручину», поэтому мы не хотим вступать с вами в дальнейшие переговоры, пока король

не удовлетворит насъ».

Паны оставили конференцию и отправились с вопросом к королю. «Болело, говорит

польский летописец, сердце короля, но делать было нечего. Речь-Посполитая не

залечила еще корсунских и Зборовских ран; Русь готова была от неё оторваться

совершенно; финансы были истощены; войско в беспорядке; жолнеры не хотели

служить, потому что им платили, как выражались они, вместо наличной монеты,

клочками бумаг и росписками на получение жалованья. Трудно было ввязаться в войну

с Россиею. Король попробовал еще одно средство смягчить требования пословъ».

С кротким видом Радзивилл явился к русским.

«Его величество король,—говорил он,—почитает честь и достоинство царя столько

же, сколько и свое собственное. Всякое оскорбление, нанесенное его царскому

величеству, любезному его брату, он принимает также и на себя. Разбирательство

бесч естных книг и преследование их сочинителей не только не произведет

уменьшения, но прибавит оскорбления его царскому величеству. Поэтому король, щадя

и соболезнуя о чести любезного брата своего, его царского величества, просит вас,

бояр, послов царских, оставить это дело».

«Ни за что!—отвечали послы:—если нам не дадут удовлетворения, то мы уедем, не

окончив переговоровъ».

«За такую великую досаду, причиненную его царскому величеству и всему

государству Московскому, возвратите нам Смоленск со всеми принадлежащими к нему

городами, а за бесчестье бояр заплатите 60.000 червонных золотых, тогда мы

подтвердим договор вечного мира; а если не изволите так поступить, то мы соберем

наше духовенство и, взявши в руки мирное докончанье, будем носить его по церквам и

свидетельствовать пред Богом в Троице славимым и Пречистою Девою Богородицею и

пред всеми святыми, что вы

359

не содержите мирного договора и нарушаете его. Мы напишем еще к Турчину и

Татарину, что вы их в своих книжках дурно описываете, будто они против вас ничего

не выиграли, тогда и они заодно с нами пойдут на вас. Будет с нами и войско

запорожское, которое давно уже хочет поступить под покровительство нашего даря.

Вот и письма Хмельницкого к царю: мы их вам покажем. Ваше государство

опустошено войною и жолнерами так, что, начавши от Смоленска, вплоть до

Станиславова не услышишь пения петушьего. Люди у вас с голоду умирают и

крестьяне из ваших владений бегут к нам и просят корма от его царского величества. В

нашем же государстве всего изобильно: и военной силы много, и чужеземцы на службе

у нас есть и шведы даже. Подумайте лучше о себе» *).

После таких заявлений со стороны послов порешили наконец на том, что послы

останутся в Варшаве до возвращения гонца, отправленного к царю. Послы и от себя

отправили своего гонца. Эти гонцы воротились 1-го июля; послы, оставаясь в польской

столице, получали от короля на свое содержание 500 зл. в день. Возвратившийся из

Москвы гонец Речи-Поеполитой принес известие, что царь вовсе не требует

возвращения завоеванных Польшею провинций, напротив, желает вечного мира между

москвитянами и поляками, в надежде обратить соединенные силы обоих христианских

народов на Оттоманскую империю; но требует непременно, чтоб виновные в

оскорблении его царского величества посредством книг были преданы казни, а также

наказаны примерно и те, которые писали царский титул с пропусками, и только на этих

условиях можно надеяться прочного мира.

Тогда Радзивилл дал послам такой ответ:

«Его величество король обещает выдать универсал, чтобы вперед никто не смел

печатать оскорбительных книг на его царское величество под опасением лишения

маетностей».

«Этого мало,—говорили послы,—надобно воспретить под опасением смертной

казни».

Паны обещали и это, отговариваясь будущим сеймом, равным образом обещали

наказать прежде оказавшихся виновными. Несколько листов, вырезанных из печатных

книг, где находились отзывы, которые московские послы ставили в оскорбление своему

государству, в том числе сочинения Твардовского, были сожжены в присутствии

польского дворянина Фустова на рынке 2), а по польским известиям в доме маршалка 3);

но эта мера не успокоила ни ту, ни противную сторону. Поляки, узнавши о такой

уступчивости, считали ее унижением для своей нации, а московские послы,

обласканные и обдаренные королем при прощальном целовании королевской руки,

бывшем 25-го июля, уехали 31-го числа того же месяца, повторив, что вперед только

наказания «слагателей бесчестных книгъ» и писавших царский титул с щ&опусками

может отклонить войну Московского государства с Польшею4).

9 Ja.fe. Michaiowsk. Xi§ga Pamietn., 537.

'2) Арх. Пн. Д. 1650 r.

3)

l'am. Albr. Radz., П., 422.

4) Поли. собр. зак., I, 237—242, – I-Iistor. ab. exc. Wl. IV, 62,—Kubala, I, 220. Cc. на

рук. Оссолин. Л».Ѵ 222, 224.—Annal. Polon. Clim., I, 181—185. – Histor Jan.

360

Поляки видели, что начавшееся недоумение с московским двором доведет их рано

или поздно до неминуемой войны, а потому заранее начали искать себе союзников.

Они стали сходиться с крымским ханом. Сперва поляки медлили доставкою денег,

обещанных по Зборовскому договору. На оейме в конце 1649 года говорили, что не

следует платить крымскому хану ничего, потому что он нарушил договор с королем,

утвержденный ханскою присягою: хан не должен был допускать татар до разорения

польского края, а в противность этому, татары разорили столько городов и селений,

столько увели в плен народа, что наделали ущерба Речн-Посполитой на более высокую

сумму, чем та, которую Польша обязалась заплатить хану1). Но так рассуждали те,

которым известен был только оффициальный договор; они не знали о секретных

условиях, в которых, между прочим, доиускалось татарам разорение польских

областей. В январе 1650 года 2), за медленность в доставке денег, обещанных по

Зборовскому договору, ханский визирь послал к канцлеру, а хан к самому королю

угрозы и упреки, но весной того же года польский король отправил в Бахчисарай

Бечинского с известием, что деньги уже в Каменце; тогда, по этому известию, во время

пребывания московских послов в Варшаве приехал от Ислам-Гирея в Польшу посол

Мустафа-Ага. «Что он вам скажет, то будут наши слова,—писал Ислам-Гирей,—какое

дело хотите начинайте, только дайте вам знать чрез Мустафу-Агу, в какое время можете

быть готовы. Летом ли, зимою—когда будет ваша воля, а мы готовы и ждем вашего

решения. Дело великое! Много государств и царств можете приобрести, только будьте

готовы и нам дайте знать; а о козаках запорожских, если какие люди вам скажут

дурное, не верьте; они ваши слуги и подданные. Куда вы замыслите—они там служить

вам будут охотно; такой у нас с ними договор, что без нашей воли никуда не смеют

двинуться» 3).

Мустафа-Ага предлагал от своего государя соединенными силами напасть на

Московское государство.

«Татары,—говорил он,—не могут сидеть спокойно дома: им надобно войны;

нападем же вместе на этих бородатых козлов (так называл он московских русских); сто

тысяч ; крымцев будут готовы хоть сейчас к услугам Речи-Посполитой 4).

«Москали,—отвечали поляки,—наши общие враги: не владеют ли они достоянием

татар? Не были ли они сами данниками татарских ханов? Если твое ханское величество

соединишься с королем на завоевание Московского государства, то получишь снова в

удел себе астраханское царство5).

Таким образом предложено было действовать в случае нужды соединенными

силами против Московского государства.

Втайне совещались, если война окончится счастливо, обратить взаимныя

Kaz., I, 111—117.—Раш. do pan. Zygm. Ш, Wiad. ИУ i Jan. Kaz., П, 124—127 —

Woyna dom. Ч. 2, 7.—Истор. о през. бр.

) А. 10. п 3. Р., Ш, 400.

2)

Jak. Michalowsk. Xiega Pam., 528—529.

3)

Jak. Micbal., 540.

4)

Annal. Polon. Сииш., I, 184.—Histor. ab. exc. Wlad. IV, 62.

5)

Истор. о през. бр.

361

силы на Козаков, которых поляки изображали давними недругами татар 1)Хан

побаивался Козаков, которые взяли верх, по выражению летописца2).

Хмельницкий узнал об этом: не даром действовал в его пользу при дворе Верещака.

Крымский хан после того усиленно побуждал поляков скорее начинать войну

против москалей, и в письмах свонх к королю3) жаловался на панов, которые

отсоветывают нападать на Московское государство, изъявлял надежду завоевать его,

себе прнсвоивал земли, населенные магометанами, а христианские уступал Польше.

Прибыли я к Хмельницкому татарские послы с предложением соединиться с

поляками и с ними, идти на Москву 4). Кисель располагал гетмана к этой войне, в

случае, если поляки вынуждены будут вести ее, и представлял, что для Козаков это

будет случай загладить прежния огорчения, нанесенные Польше ь). Хмельницкий с

притворною радостью слушал эти предложения, указывал Киселю соображения о том,

какими путями татары и козаки в одно время с поляками могут напасть на московскую

державу, но просил, между прочим, чтобы войско польское ни под каким видом не

приближалось к Украине, для избежания столкновения, а между тем давал 6)

приказание козакам сбираться, приводить в порядок артиллерию, снаряжал войсковую

амуницию и так держал себя пред Киселем в этом отношении, что последний, казалось,

уже начинал верить его искренности. Но в самом деле в то же время Хмельницкий

отправил гонца в Москву с предостережением, и послал царю реестр своего войска,