Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 92 (всего у книги 195 страниц)

– За что?

– За то, что он, – Скворцов покосился в сторону Сеймура, – за то, что он хотел порвать с вашей бандой. Кто-то после провала в магазине пронюхал об этом. И решил, что выдал Сеймур.

Гюльдаста снова приблизилась к трупу, припала на мгновение к неподвижному лицу и решительно направилась к двери.

– Пошли!

В прежнем порядке заняли они места в машине. Газик выехал в город.

Гюльдаста не знала названия улицы, которую они искали, но время от времени подсказывала:

– Здесь нап'гаво... Тепе'гь налево... П'гямо...

На улицах было многолюдно. Баку меняется в зависимости от времени суток.

Утром – дети спешат в школы, взрослые – на работу. На остановках автобусов, троллейбусов и такси толпы ожидающих, по проспектам деловито спешат прохожие. Ритм движения убыстряется, нарастает. И вдруг поток на улицах схлынет, отдохнут перекрестки от толчеи и спешки. Свободней пройдется морской ветерок, задорно-похлопает форточками в опустевших домах, тронет уголки афиш, вырвет газету из рук зазевавшегося прохожего и пойдет куралесить. Но наступит час, когда к бульвару двинется самый почитаемый транспорт – коляски с младенцами; голубые, розовые, белые коляски, подталкиваемые седовласыми бабками и дедами. Смотришь – постовой командует "стоп" веренице машин: гуськом, держась за хвостики фартучков, тянется к зеленым клумбам цепочка дошколят.

В полдень снова шумно. По улицам бродят вкусные запахи свежих пирожков и сосисок. Возле ресторанов витает шашлычный дух. Люди выходят на перерыв, гуляют, спешат в магазины и почтовые отделения. Чуть, позже на перерыв выходят продавщицы, их можно узнать по форменным, элегантным халатикам. Активизируется армия мороженщиков.

В конце рабочего дня снова заполняются улицы шумливыми потоками, хлынувшими с заводов, промыслов, строек.

Именно в такой час машина, в которой ехали Теймур и его спутники, поднималась по проспекту Кирова. У кинотеатра Низами бурлили очереди.

Задумчиво смотрела в окно Гюльдаста; сейчас в ее лице не было ничего, кроме смертельной усталости. И Скворцов подумал о том, что еще час назад невольно любовался изменчивым блеском ее огромных черных глаз. Сейчас рядом сидела утомленная, подавленная горем женщина. Непонимающе, растерянно смотрела она на бегущие мимо улицы, где закипала настоящая жизнь, где шли, спорили, смеялись люди, которым не надо было оглядываться, лгать, ловчить, преодолевать чувство постоянного страха.

Газик свернул к ипподрому и прибавил скорости.

– Налево! – предупредила Гюльдаста и спросила Скворцова, кивнув на шофера: – У этого паг'ня есть о'гужие?

– Должно быть...– усмехнулся Скворцов.

– Стоп! – тихо приказала Гюльдаста. – Пусть этот па'гень следит вон за теми пятью окнами.

– Он тут живет? – спросил Скворцов.

Гюльдаста кивнула.

Позвонили. Никто не подошел к дверям, не откликнулся. Еще звонок. Опять ни звука в ответ. Постучали – безрезультатно.

– Давай ломать! – решил Скворцов.

Через несколько минут, не выдержав напора трех мужчин, дверь распахнулась настежь. Странный ералаш открылся глазам вошедших; как будто квартиру только что покинули беженцы, спасавшиеся от стихийного бедствия. Последняя комната была побольше остальных. Здесь всюду, на стульях, подоконниках, на столе валялись одежда, туфли, разбитое стекло, пух и перья из разорванной подушки, обрывки бумаг.

– Где же он? – обернулся Скворцов к Гюльдасте.

– Опоздали! Смылся!

– Это и слепому видно, ханум, – заметил Бабаев. – Когда он сбежал и куда – вот что неизвестно.

– Может, еще ночью – хрипло произнесла Гюльдаста. Вновь злобно сверкнули глаза.

– Нет, – возразил Теймур. – Ночью он вряд ли приходил домой. Боялся: они все не доверяют друг другу. По-моему, он даже не ночует здесь. Здесь живет еще кто-то. Вот этот человек утром, наверно, и подал ему знак: "все спокойно". Хозяин, не теряя времени, пришел сюда, забрал все ценное и скрылся.

– Когда же они скрылись? – задумчиво бормотал Скворцов, распахивая двери шкафов, перебирая разбросанные вещи.

– Незадолго до нас, – убежденно ответил Теймур.

– Как вы узнали?

Теймур взял со стола банку мацони и показал Скворцову:

– Приглядись повнимательней.

По стенкам банки медленно двигались вниз к донышку струйки свежего мацони; кто-то совсем недавно наспех опустошил банку.

Скворцов мгновенно обернулся к Теймуру:

– Похоже, он сбежал, услышав звонок. Значит, в Доме есть другой выход?

Теймур знал, что многие владельцы легковых автомобилей, живущие в частных домах, превращают одну из комнат в гараж и, поставив машину, как правило, сразу проходят через внутренние двери в жилое помещение.

Он спросил, не глядя на Гюльдасту:

– У Ширахмеда есть машина?

– Да...

Теймур подошел к ковру, висевшему на стене, приподнял его и сильным пинком распахнул дверь, которая обнаружилась за ним. Ворота гаража были открыты настежь, а сам гараж пуст.

Скворцов закусил губы. Гюльдаста дотронулась до его локтя:

– Что вы стоите? Машина "Победа"... Цвет светло-се'гый. Номе'г 16-15.

Через несколько минут вся городская госавтоинспекция была поставлена на ноги. Десятки голосов повторили в телефон: "Победа"... Светло-серая... Номер 16-15. А через час начали поступать первые сигналы о маршруте "Победы" 16-15. Ширахмед метался по кривым улочкам Балаханов, пытаясь любой ценой прорваться в Бинагады, а оттуда к шоссе Куба-Хачмас. Но с каждой минутой смыкалось кольцо вокруг светло-серой "Победы".

Наконец, в Балаханах, у караван-сарая, оставшегося, по преданию, еще со времен Шаха Аббас, на развилке трех дорог, кривая окончательно сомкнулась.

Ширахмед убедился, что не осталось и игольного ушка, куда бы он мог проскользнуть.

"ГАЗ-67" со скрежетом притормозил и, описав дугу, остановился перед носом "Победы". Скворцов и Бабаев одновременно рванули дверцы машины. Ширахмед, не успел выхватить оружие. Почувствовав прикосновение металлического холодка к своему затылку, осторожно обернулся и увидел хмурое, молодое лицо Скворцова,

Ширахмед нехотя поднял руки. Взвизгнула его спутница в беличьей шубке. Ширахмеду было самое малое лет пятьдесят пять-шестьдесят, спутница годилась бы ему во внучки – размалеванной, встрепанной девчонке лет восемнадцать, не больше. Она вся дрожала, выкрикивая:

– Мамя, ай, мамя, ай, мамя!

– Выходи! – подтолкнул Скворцов Ширахмеда.

Бабаев распахнул дверцу, Ширахмед медленно вылез из машины и, посмотрев на мотоциклистов, сипло пробасил:

– За что?

– Иди сюда, ко мне, – поманил его Скворцов на заднее сиденье "Победы".

– Посиди немного, отдохни, мы тебе доложим что к чему...

– Не имеете права! – огрызнулся Ширахмед. Но Скворцов подтолкнул его в машину, набитую узлами и чемоданами, и сам сел рядом с ним. Ширахмед оказался между Бабаевым и Скворцовым. Накрашенная девица, по-прежнему дрожа, выкрикивала свое:

– Ай, мамя, ай, мамя...

Один из сотрудников госавтоинспекции сел за руль вместо Ширахмеда, и они двинулись в город. Теймур, оставшись на заднем сиденьи "ГАЗ-67" вдвоем с Гюльдастой, заметил:

– Голос его мне кажется очень знакомым.

– Чей?

– Ширахмеда.

– Ты его ни г'азу в жизни не встг'ечал.

– Голос... Голос слышал. Помнишь, осенней ночью 1943 года ты подошла ко мне и попросила проводить тебя?

Гюльдаста изумленно посмотрела на Теймура, но промолчала.

– Я тебя проводил. А ты сдала меня на руки своим дружкам. Среди них был и Ширахмед...

Гюльдаста сжалась в комок. Теймур говорил, не поворачивая головы, от каждого его слова Гюльдаста болезненно морщилась, покусывая губы.

– Вспоминаешь? – спросил он негромко, но властно.

– Столько было, г'азве всех упомнишь? – устало отозвалась она.

Но Теймуру хотелось, чтобы она непременно вспомнила ту ночь.

– Тогда у меня рука была в гипсе. Я с фронта возвращался. Мне скомандовали "раздевайся!" Я отказался. Одного из вас я пинком сбил, остальные накинулись сзади. А потом ты крикнула, чтобы меня еще раз стукнули. Теперь вспомнлла?

– Нет, – поморщилась Гюльдаста.

– У меня в чемодане было несколько тысяч денег. Я вез отрезы для матери и брата. И еще в чемодане была зажигалка, немецкая...

– Зажигалка?

– Да...

Гюльдаста задумалась.

– Я пода'гила ее Сейму'гу, – она обернулась и посмотрела на Теймура. Знаю, ты бг'ат его. Хог'ошо знаю. Ты меня один г'аз задег'жал. Но не знала, что мы тогда тебя... Значит, это был ты? Значит, если бы ты умег' тогда, ничего бы этого не случилось...

Машина проехала под черногородским мостом и свернула направо. Еще не совсем стемнело, а на улицах уже зажглись фонари, в их изменчивом свете то расплывался, то четко вырисовывался хищный профиль Гюльдасты.

– Лучше б ты умег'! – спокойно произнесла Гюльдаста. – Ты сделал меня несчастной, ты довел меня до этого чег'ного дня. Будь ты пг'оклят! Ты газлучил меня с Сеймуг'ом. Ты выгнал меня из дому, из гог'ода... Ты...

Шофер не выдержал – притормозил у обочины, обернулся к Теймуру:

– Товарищ Джангиров, разрешите заткнуть рот этой суке!

– Поезжай, – строго приказал Теймур. Машина тронулась.

– Что же ты не г'азг'ешил ему? – Гюльдаста не унималась. – Пожалел жену бг'ата?

– Ты была во многих городах, – брезгливо отозвался Теймур. – И в каждом городе у тебя был муж.

– Нет, настоящий один. Сеймуг'. У нас и сын есть. Ты пг'о него хог'ошо знаешь. Тепег'ь мой мальчик в интег'нате. Я хочу попг'ощаться с ним, – она тронула плечо шофера. – Повег'ни напг'аво. Интег'нат в той стог'оне.

Водитель, не сводя глаз с дороги, усмехнулся:

– Нет, ханум, давеча, когда мы искали дом Ширахмеда, ты была нашей проводницей, а теперь положись на нас. Дорогу знаем.

Гюльдаста обернулась к Теймуру.

– Что вы за люди! Отог'вать г'ебенка от матег'и... Звег'и!

Теймур горько усмехнулся:

– А вы? Сколько матерей оставили без сыновей! У Алладина дети – сироты! Мать Мурадяна, старуха, от горя умерла. Вы разлучали отца с сыном, брата с братом. Сколько домов, сколько семей вы разрушили! У тебя нет никакого права на Фахраддина. Он никогда не узнает о женщине, которая его родила. Я усыновлю его. Он вырастет настоящим человеком.

Наступило тяжелое молчание.

За стеклами автомобиля засверкали рекламы, ярко освещенные витрины магазинов.

– Смотри хорошенько, смотри, – раздался голос водителя. – Ты никогда больше не увидишь улиц этого города. Прощайся с Баку... Если даже ты отбудешь свой срок, тебе не разрешат жить здесь.

Гюльдаста не ответила шоферу. Она жадно смотрела на вечнозеленые скверы, на детвору у голубятен, знакомые перекрестки; на все, что становится во сто крат дороже, когда рвутся нити, связывающие тебя с внешним миром.

Машина притормозила у здания главного управления милиции. Теймур обернулся к Гюльдасте:

– Мы больше не увидимся. Тебе полагается очень суровое наказание...

– Меня г'асстг'еляют? – бесстрастно спросила Гюльдаста.

Дверцы машины открылись. У входа в здание Гюльдасту поджидали два милиционера.

– Думаю нет, – ответил Теймур. Взгляды их скрестились в последний раз.

– Я ненавижу тебя, – медленно сквозь стиснутые зубы выговорила Гюльдаста, – не-на-ви-жу, – голос ее сломался. – А руки у тебя, как у брата. Мизинец кг'ивой. И у него тоже...

Больше Теймур ничего не слышал. Почти выхватил из рук шофера только что зажженную папиросу, жадно затянулся.

За спиной, по асфальту коротко простучали каблуки. Гюльдасты.

ЭПИЛОГ

Каждый день после работы Теймур спешил к матери. Обедали все вместе. Потом он возвращался в милицию или шел ночевать к себе домой. Отвечал на тревожные вопросы матери о Сеймуре так, как было условлено с Ляман.

Ляман упорно старалась развеять тяжелое, молчаливое раздумье Джаваир. Однако, видела, что у маленького Аббаса это получается лучше. Собственно, малыш помогал им обоим. Его затеи и игры отвлекали их. Иногда Ляман казалось, что Джаваир ни о чем не подозревает. По тому, как перешептывались соседи и умолкали, завидев Джаваир, Ляман понимала – узнали правду о Сеймуре. Теперь, оставаясь с глазу на глаз с Джаваир, она ощущала еще большую неловкость. О чем-то Джаваир догадывалась, нельзя обмануть одержимое тревогой материнское сердце. Порой Ляман до боли ощущала переполнявшее Джаваир горе. Не затаенное, неясное предчувствие, а жгучее, молчаливое горе. "Знает!" Сколько же надо мужества, душевной силы, чтоб так сдержанно вести себя на людях.

Состояние Джаваир все больше вызывало тревогу и у Теймура. Он замечал, что растерянность и страх в глазах матери сменились невыразимой тоской. Последнее время она не называла Сеймура по имени, которое прежде произносила всегда с любовью. Когда речь заходила о младшем сыне, Джаваир повторяла: "он... его... ему... он говорил... он всегда так делал..."

Теймур внимательно следил за матерью. И она по-новому вглядывалась в старшего сына, вздыхала при виде его рано поседевшей головы.

Наконец, однажды, когда Теймур принес Ляман загрунтованный холст в подрамнике, Джаваир покрыла голову черной шалью и, как привидение, встав на пороге, спросила тихо:

– Где похоронили его?..

* * *

Владимир Скворцов умело вел операцию к концу. С каждым допросом все четче прояснялись самые неожиданные связи основного ядра банды. Как разветвления злокачественной опухоли, поражали, разъедали они все, не обладающее силой сопротивления.

Выяснилось, что и Намазовы, и люди, привлеченные по делу инкассатора, и убийцы Алладина, и Мурадяна – все связаны между собою. Зейналабдин, отбывавший наказание на большом строительстве в Сумгаите, опознал многих, в том числе и Гюльдасту. Девица, которую задержали в машине Ширахмеда, призналась в сожительстве с бандитом, который годился бы ей в деды. Старшая сестра ее работала в той самой сберкассе, где инкассатор получал деньги перед ограблением.

Постепенно восстанавливалась истинная картина сложной организации воровского быта. Единственное, что оставалось не совсем ясным, это – фигура человека, занимавшего самое высокое положение в шайке; человека незримо, но властно направляющего всю ее деятельность.

Показания Ширахмеда постепенно убеждали, что главарем шайки был не он. Кто-то ловко, с отличным знанием особенностей каждого, управлял бандой, прячась за спиной Ширахмеда. Ширахмед не разубеждал тех, кто считал именно его атаманом. Наоборот, видимо, истинного главаря устраивала эта маскировка. Но были и такие, что знали наверняка – Ширахмед только посредник, доверенное лицо главаря... Были такие. Но даже и сейчас, схваченные, припертые к стене, они боялись нарушить волчьи законы воровского мира. Никто из задержанных не назвал имени главаря, никто не обмолвился ни словом, которое могло бы стать недостающим звеном в цепи. И это очень тревожило Скворцова и Теймура.

Ведь если оставить на воле самого матерого хищника, он вновь, переждав тревогу, соберет стаю.

Да, Теймур не ошибался. Шайка и в самом деле напоминала ветвистое дерево. Владимир Скворцов не желал считать операцию завершенной, не докопавшись до самого ядовитого корня.

Шло следствие, тянулись допросы, устраивались очные ставки. А тем временем на старую улицу, где прошли детство и юность Теймура, сгружались различные приспособления и механизмы. Соседи покидали свои домишки, переезжая в новые, благоустроенные квартиры. Старой Джаваир тоже предложили одну комнату в новом доме. Но потом пришли к иному решению: если Теймур сдаст свою жилплощадь, им с матерью выделят просторную двухкомнатную квартиру. Настал день, когда за стол села вся семья. И только оглядев приготовленные приборы, Джаваир смахнула слезу. А потом громко рассмеялся, потянулся к ней маленький Аббас и она улыбнулась, обнимая внука.

Их соседом по этажу оказался Меченый Шамси. Нино и Ляман подружились с первого же дня. Теймур, исполняя обещание, устроил Шамси в стройконтору, которая начинала предварительные работы в их старом квартале. Прежде, чем строить новое здание, следовало разрушить дряхлые домишки.

Когда прораб дал указание снести дом в самом конце улицы, окруженный высоким забором, на губах Шамси появилась злая усмешка.

Это был забор сеидов. С него он когда-то свалился и рассек щеку. Все началось отсюда. Теперь же ему, Шамси, предстояло снести этот забор своими руками.

Хозяина дома давно оповестили и предложили перебраться в новую квартиру. Весь квартал переехал, только он не трогался с места. Прежде, чем ломать забор, вызвали трех человек из жилконторы, чтобы еще раз поставить в известность старика, который тянул с переездом. Решили выделить ему грузовик и людей в помощь, только бы поскорее устроился на новом месте. Каково-же было удивление соседей, посланных на переговоры! Сеид Кязим лежал на узкой, застланной старым паласом тахте, мертво уставившись в потолок давно потухшими глазами.

Экспертиза установила, что восьмидесятилетний здоровяк умер не своею смертью, в его крепко сжатой руке был обнаружен пузырек с остатками яда. Из подвала его дома извлекли восемь горшков с золотом – монеты царской чеканки, часы, браслеты, кольца с драгоценными камнями. Кроме того, в подполье оказалось оружие различных систем. Арестованные, неизвестным образом прослышавшие о смерти Сеид Кязима, открыто выражали свою радость, как люди, избавившиеся от страшного бремени. Их атаман умер. Теперь они старались все валить на него.

Говорят, скорпион, попав в огненное кольцо и чуя обреченность, жалит сам себя. Так поступил и Сеид Кязим.

И этот дом разрушили, сровняли с землей. Медленно оседала пыль развалин.

Там, где стояли хибары, открылась широкая и ровная площадь. Теперь здесь пройдет новый проспект...

* * *

Ночь. Ни месяца, ни звездочки. Тяжелые тучи, низко повисли над городом. Вот-вот блеснет молния, грохнут раскаты грома.

Сначала шлепнулись об асфальт крупные капли, потом дробно загудели крыши, водосточные трубы, целый оркестр весеннего неистового ливня. Побежали по лужам девушки с кое-как втиснутыми в сумки нарядными туфельками. Вдоль стен и в подъездах выросли целые колонны разноцветных дождевиков. Из-под каждого виднеется несколько пар ног, слышатся веселые голоса.

Рано пришла весна в том году. Дождь лил неделями, а жадной бакинской земле, все было мало. Казалось, уже насквозь промокли дома, строительные краны, фонари, тротуары и даже такси, мчавшиеся в каскадах брызг.

Двое мужчин шагают под дождем, низко опустив капюшоны плащ-накидок.

– Идите к нам! – кричат им из-под высоких ворот какие-то велосипедисты, – Скорее! Не то унесет в Каспий... – машут мокрыми шарфиками смуглолицые девчата.

Приветливо вскидываются руки, кивают островерхие капюшоны и все дальше уходят двое под дождем. Люди, стерегущие город...

О каждом из них можно написать повесть. О каждом дне невидимых боев, в которых раньше срока седеют головы.

1 Джа – игра в кости.

2 Тендир – конусообразная печь из глины. Иногда это просто яма, стенки которой обмазаны глиной.

I

Ночь. В небе ни звездочки, на земле ни огонька.

С непривычки ничего не разглядеть. Что вокруг? Бескрайняя пустыня или горы.

Паровозный гудок силится разорвать густую тьму. Ему деловито отвечает рожок сцепщика. "Ко мне-е!" – протяжно приказывает рожок, а паровоз резко и коротко отзывается: "Иду-у!"

Глаза, постепенно привыкая к темноте, различают темные громады зданий. Значит, вокруг раскинулся город...

На взгорье виднеется большой памятник – недвижный страж города. А внизу вздыхает море.

Баку дремлет, словно великан – после долгого труда. Дремлет, но не спит. Его кровь бьется далеко на западе в стальных сердцах танков, кипит в моторах самолетов, летящих на Берлин...

* * *

Теймур шагал по затемненному городу. Он не сообщил домой о своем возвращении. И правильно – поезд опоздал в Баку на два часа. Ничего удивительного: война. Эшелонам, идущим на фронт, открыта зеленая улица, пассажирским поездам приходится ждать.

Теймур прибавил шагу. "Домой, домой". Торопиться следовало еще и потому, что через час по городу нельзя будет пройти без особого пропуска. Миновав Советскую, Теймур углубился в узкие, кривые переулки. Чемодан с каждым шагом тяжелел. Нужно передохнуть – здесь вряд ли появится патруль, решил Теймур. Отдышавшись, он обернулся и посмотрел вниз, на город, оставшийся позади. Разглядеть места, памятные с детства, было невозможно. Но он мысленно представлял себе знакомые улицы.

В последнем бою осколком мины Теймуру повредило правую руку. Чтобы не испугалась мать, он еще в Грозном переоделся в штатское. Руку, тяжелую от гипса, кое-как удалось вдеть в рукав пиджака. Так было почти незаметно, что он ранен. "Сначала подготовлю мать, – думал Теймур, – а уже потом..."

Где-то внизу прогремел грузовик. Теймур поднял чемодан и неторопливо, словно растягивая удовольствие, двинулся дальше.

Вдруг издалека послышались шаги. Кто-то догонял его. В тишине ночи отчетливо стучали каблуки.

– Подождите! – тревожно прозвучал девичий голос.

Теймур обернулся. Девушка, запыхавшись, остановилась поодаль. Подойти ближе она не решалась.

– Извините, пожалуйста! Здесь недалеко мой дом... Моя сменщица заболела... Я осталась за нее... Поздно уже, боязно. Можно мне с вами?

Теймур не мог в темноте разглядеть лица девушки.

– На каком заводе работаешь, землячка? – спросил он.

Девушка замялась.

– Не положено, вы уж извините...

Теймур снисходительно улыбнулся, он знал, что сейчас почти все заводы Баку засекречены. Но армейская привычка (на фронте он был разведчиком) брала свое.

– Ты доверила мне свою жизнь, так почему бы тебе не открыть мне эту маленькую тайну? – полушутливо настаивал Теймур.

– Извините, – робко повторила девушка. И словно выбирая слова и не найдя ничего более убедительного, сама задала вопрос: – Что с вами? – Она указала на его руку. – Сильно вас? Болит?

– Обыкновенное ранение. Осколком.

Девушка взялась за ручку чемодана.

– Давайте помогу.

– Нет, нет, землячка, что ты, я сам...

Они завернули за угол, остановились.

– Ну, вот, и дошли. Большое вам спасибо.

Девушка опасливо огляделась. В переулке, куда она собиралась свернуть, было совсем темно. Теймур спросил:

– Где ты живешь?

– Вон в том доме, – показала она в темноту.

– Не вижу.

– Я тоже, – улыбнулась девушка, – но я знаю, наш дом вон там, в конце.

– Если ты боишься, я провожу тебя до ворот, – предложил Теймур.

Девушка потупилась.

– Как хотите...

Они сделали несколько шагов. Вдруг из темноты появились какие-то тени. Теймур обернулся, почуяв недоброе. "Надо защитить девушку!" – мелькнула мысль. Но девушка исчезла, а вместо нее за спиной чей-то сиплый бас приказал:

– Ставь чемодан, раздевайся.

– В чем дело? – возмутился Теймур.

– Не тяни, раздевайся...

И что-то острое кольнуло его под лопатку.

– Тебе, что, жизнь надоела? Шевелись!

Теймур резко обернулся, дал пинка бандиту, стоявшему сзади. Тот, охнув, повалился наземь. Но в то же мгновение на шею Теймура обрушилось что-то тяжелое, тупое. Он медленно осел. А потом все было, как во сне. Кто-то, сопя, стал стаскивать с него пиджак. Во дворах отчаянно залились псы. Сиплый бас распорядился:

– Живее, на Патамдарт!

И вдруг совсем рядом раздался голос девушки, недавней спутницы Теймура.

– Погодите, а вдг'уг он еще жив...

Длинные холодные пальцы прошлись по его лбу и вискам.

– Жив. Т'гахните его еще 'газок!

– Отойди, Турач!

– Т'гахни, я 'гово'гю, – настаивала девушка. Теймур опять ощутил в затылке боль, и словно провалился в черный, бездонный колодец.

Где-то поблизости попробовал голос первый петух. От нестерпимой боли в голове Теймур застонал. Опершись на левую руку, он тяжело приподнялся и сел, в ушах гудело. Утренний ветерок обдал лицо прохладой. Из-за шербатой линии одноэтажных плоскокрыших домиков на холме, будто нехотя, поднималось огромное, медное солнце. Теймур попробовал встать и со стоном опять опустился на тротуар. Две женщины, издалека заметив его, перешли на другую сторону улицы. Их шаги постепенно затихли вдалеке. Багровея от ярости и стыда. Теймур осторожно потрогал распухший, окровавленный затылок. "Обвели, вокруг пальца обвели, как молокососа! Заманили в ловушку. И где!? – Почти дома".

– Что же ты здесь расселся, сынок? – около Теймура остановилась старуха с ведром.

Он тупо посмотрел на женщину. Потом взгляд его упал на ведро с водой он невольно облизнул запекшиеся губы. Старуха молча подставила ему ведро. Теймур пил долго, захлебываясь, вода стекала на грудь, за пояс,

Старуха заметила что рука его в гипсе, спросила:

– С фронта, наверно?

Теймур глянул на правую руку. Нет, пиджак не унесли, видимо, помешал гипс.

– С фронта, – с трудом ответил он.

– А голову-то как же?

У Теймура не было ни сил, ни желания отвечать. Он опустил левую руку на асфальт, оперся на нее и, пошатываясь, встал на ноги.

– Бедняга, идем – отдохни у нас немного. Вот наша дверь, идем, сынок, сердобольно предложила старуха. Теймур только сейчас узнал ее.

– Тетя Набат?

– Ты знаешь меня?

– Тетя Набат, что слышно о Кямале?

Старуха по горькой привычке приложила руку к глазам:

– От него черная бумага пришла, извещение...

– Жаль!

Теймур тяжело наклонился и поднял кепку. Он хотел чем-нибудь утешить женщину, но ничего не придумал и, даже не попрощавшись, медленно свернул за угол. Старуха проводила его печальным взглядом. Она так и не смогла вспомнить, кто же этот парень.

Теймур одолел подъем и остановился. Перед глазами плыли какие-то серые круги и черточки. Только отдышавшись он заметил, что рядом с ним остановился кто-то и разглядывает его в упор, с нескрываемой издевкой.

– Вот это встреча!... Не узнаешь?

Теймур пригляделся к рослому парню. Длинная, косая челка свисает на лоб. Пористая кожа лица сильно поблескивает. Через всю левую щеку – от виска до подбородка – багровый шрам.

– Шамси!... Меченый...

– Ну и видик! Кто это тебя, а? – процедил Меченый, ухмыляясь.

– Да ничего особенного... рука вот только... Осколком...

Теймур попытался одной рукой натянуть пиджак, но это ему не удалось. Шамси и не подумал помочь.

– А голову тебе кто раздул?

– Тоже немцы, – ответил Теймур, а про себя подумал: "Э-э, Шамси, узнай ты, как околпачили меня, так раззвонишь по всей улице!"

Меченый не отставал.

– А что же это у тебя пиджак болтается?

– Я прямо с поезда. Прохладно... Раненую руку я кое-как просунул в рукав, а здоровую не могу. Заело, – попробовал улыбнуться Теймур.

Шамси прищурился.

– Знаешь, о чем я подумал? Вот если я сейчас изобью тебя? Рука у тебя коромыслом. И голова тыквой. Что ты мне сделаешь? Да нет, не бойся. Кто дал взаймы, о должнике печется... Мне с тебя еще проценты причитаются...

Теймур здоровой рукой схватил его за плечо.

– Что я тебе должен?

Шамси отвел руку Теймура.

– Моя тюрьма – твоя работа?

– Нет!

– У меня врагов нет, кроме вас с братом. Это вы на меня накапали.

– Врешь! Мы никому ничего плохого не сделали.

Шамси вдруг подмигнул.

– Вы мне как раз добрую услугу оказали. Не попади я в тюрьму... Кто знает, на каком фронте сейчас тлели бы мои косточки...

– А почему тебя в штрафной батальон не послали?

Меченый нахмурился.

– Ковыряешь? Не доковыряешься... Меня за хвост не поймать. С моею болезнью на фронт не берут.-И, заметив брезгливый взгляд Теймура, добавил: Не думай, я уже выздоровел. А теперь монета выручает. Смотри, продашь – я долго торговаться не буду. Понял?

Он отстранил Теймура и исчез за углом.

"Куда это он спозаранок? – подумал Теймур. – На что намекает? Может, думает я – дезертир? Вот дурак-человек!"

После неоднократных попыток Теймуру, наконец, удалось натянуть пиджак. Теперь надо только смахнуть пыль. Правда, костюм изрядно помялся во вчерашней потасовке, но этому объяснение найдется. Можно сказать, что спал в вагоне, не раздеваясь.

Не хотелось тревожить мать. С тех пор, как принесли извещение о гибели отца, у нее несколько раз были сердечные приступы и теперь малейшее волнение могло стоить ей жизни. К тому же, Сеймур – младший брат – горяч и несдержан. Если он узнает, что произошло с Теймуром, перевернет весь квартал. Ослепленный яростью, оскорбит непричастных людей, наживет уйму врагов. Да и сам Теймур вырос в нагорном районе, – ему стыдно было признаться, что его обманули и ограбили, как мальчишку.

Теймур свернул в переулок, который был пошире других, и поэтому был удостоен детьми звания улицы. Вот здесь, за углом грузовик сбил телеграфный столб и тот повис на проводах. Это случилось незадолго до его ухода на фронт. "Наверно, столб поправили, или заменили другим", – подумал Теймур. Но столб, как подбитый аист, все еще каким-то чудом держался на проводах. Не до него людям... Война... В тот день, когда домой пришло извещение о гибели отца, Теймур прямо из школы отправился в военкомат, оставив больную мать и весь дом на попечение младшего брата. Сеймур учился тогда в восьмом классе...

На фронте, в перерывах между боями, Теймур часто представлял свое возвращение домой. И вот... "Здравствуй родной город". Чуть не убили!.. До сих пор для Теймура существовал один враг – фашист, захватчик. Его сразу можно было узнать по одежде, языку и оружию. Наконец, врага отделяла линия фронта. А здесь? Но и те, и эти – бандиты, убийцы, грабители. Взять хотя бы эту девушку... Как они назвали ее? Турач? Странное имя – Турач! Какой беспомощной и боязливой показалась она сначала. А потом – "Т'гахните его еще", – и хищные пальцы ощупывают виски. Теймура передернуло. Как будто яблоко на блюдечке подала бандитам: нате, ешьте.

На улице уже появились дети, засуетились вокруг луж, пуская бумажные кораблики. Старик в потертой каракулевой папахе вынес на угол самодельный ящичек, опустил его наземь и присел на корточки. Дрожащими пальцами свернул самокрутку, затянулся, закашлялся и, отдышавшись, притих в ожидании покупателей. Теймур-невольно заглянул в ящичек – одна ячейка была заполнена продолговатыми конфетами в истершихся и измазанных обертках с бахромой, в другой – лежали разнокалиберные иголки, с ними соседствовал табак.

"Да, невесело живется в Баку", – подумал Теймур. и остановился, завидев издалека такую знакомую зеленую калитку. "Рано... Мать, наверно, и не вставала еще". Теймур не заметил, как из соседних ворот вышла полная смуглая женщина, держа в руках коврик и, видимо, собираясь вытрясти его. Она подошла к Теймуру.

– Кого тебе, милый человек?

Теймур, вздрогнув от неожиданности, обернулся и сразу же узнал женщину.

– Месьма-ханум!... Доброе утро.

Месьма выронила коврик.

– Джаваир, Джаваир! – закричала она.

Уже через мгновение почти все жильцы соседних домов, преимущественно женщины и дети, высыпали на улицу. Теймур растерялся.

– Тише, Месьма-ханум, не шумите! У мамы больное сердце...

Но Месьму уже невозможно было угомонить.

– Что значит, потише! Что значит, вредно! Ты вернулся живым-здоровым, все равно, что снова родился. С Джаваир причитается. Джаваир, выходи, посмотри, кто пришел!

Зеленая калитка с треском распахнулась и так стукнулась о стену, что посыпалась штукатурка. Навстречу Теймуру кинулся высокий красивый парень, застегивая второпях ремень.