355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Черненок » Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) » Текст книги (страница 139)
Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)
  • Текст добавлен: 17 апреля 2021, 10:07

Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"


Автор книги: Михаил Черненок


Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 139 (всего у книги 195 страниц)

– Что он не станет запутывать следы и не предупредит Игауниса, который после этого мог бы и не возвратиться из отпуска. А без директора картина будет неполной.

– Ты думаешь, что директор… – усомнился Приедитис. – Тогда получается, что вообще никому нельзя верить.

– Может быть, он использовал служебное положение – существует такая формулировка… Или преступная халатность… Ревизия покажет. А куда девался Находко? За ужином я его не видел.

– Между прочим, твоей Гунты тоже нет, – произнес Зайцис трагическим голосом.

– Наверное, снова гуляет, она на свежем воздухе просто помешалась, – безразлично пожал плечами Войткус.

– Сам ты помешанный! – не выдержал Имант. – Ты посмотри, что на улице делается!

– Думаешь, надо идти на поиски? – и Войткус неохотно встал.

– Можешь не стараться, – удержат его Приедитис. – Она уехала. Совсем. С Жозите, которая доставила сюда нашего сердцееда Мурьяна. Просила передать, чтобы ты ее не искал. И чтобы не поминал лихом. А если хочешь знать, что она о тебе думает, на, выпей кофе. Это она не допила.

Войткус машинально протянул руку, но к чашке не прикоснулся. Конечно, в последние месяцы постоянное присутствие Гунты, непрестанное стремление будоражить и подталкивать его, к месту и не к месту подавать советы и руководящие указания – все это порой доводило его до белого каления, и тогда хотелось громко завыть, стукнуть кулаком по столу, спрятаться, удрать на край света, чтобы вернуть себе свободу действий и самоуважение. Аргументы Гунты, всегда предварявшиеся дополнительным предложением: «Если ты меня любишь…», со временем стали вызывать в нем сомнение в крепости ее любви и в том – стоило ли из-за нее нести все эти бесконечные жертвы… Даже и сейчас Войткус не мог разобраться, что в нем преобладало: чувство облегчения или боль? Было лишь оскорбленное самолюбие и пустота. Да еще сожаление о том, что этот решающий шаг предпринял не он, тогда, может быть, удалось бы сохранить дружеские отношения. Ничего, заживет и это – мало ли друзей вокруг?

– Слушай, Саша, – с запинкой проговорил Зайцис, – мы тут с Гунтой уже сходили к ее дядюшке… Если и ты не станешь возражать, вместо Гунты приедет Марута с Андрисом, и мы оставшуюся неделю проведем вместе. А ты перешел бы в мою комнату и жил бы как кум королю, без помех изучал бы свои складские бумаги.

Наверное, последних слов говорить не следовало, потому что все сразу вспомнили о бесследно исчезнувшей докторской диссертации. Прошел целый день, удалось нащупать множество нарушений, разорвались, казалось бы, прочные отношения и возникли новые, выкристаллизовавшиеся, свежие представления, проверены четыре гипотезы, каждая из которых зашла в тупик. И оставалось только надеяться, что вскоре вернется Находко и объявит, что его научный метод привел к успеху.

В противном случае придётся признать свое поражение и просить помощи опытного криминалиста, профессора Григория Березинера.

Эндшпиль

Капитан Находко считал себя закаленным, прошедшим сквозь огонь и воду розыскником, которого ничто не в состоянии смутить, лишить равновесия. Однако в последнее время он убедился, что еще способен на переживания. Перед каждым государственным экзаменом он волновался, как салажонок, и едва сдержал радостные слезы, когда начальник минской Высшей милицейской школы вручил ему диплом и значок; он заказал даже дубликат значка, чтобы можно было носить его и на гражданском костюме. Сейчас, сидя в одиночестве в своей комнате, он терзался угрызениями совести. Его товарищи играли в индейцев, вышедших на тропу войны, искали следы, проводили допросы, а может, кто знает, и обыски, по уши погрузились в процесс розыска, увлеченно выдвигали различные версии. И только он отказался участвовать в этой самодеятельности. А почему? Товарищи ведь просили его взять на себя руководство. Неужели он почувствовал себя слишком старым для таких самопроизвольных действий, не подпадавших ни под какие инструкции? Неужели в тридцать четыре года превратился в формалиста и бюрократа? Что это – возрастное явление? Да нет – его отец непременно поддержал бы затею Гунты, хотя давно уже получает полковничью пенсию, позволяющую ему жить сложа руки. Леонид Находко-старший не увлекался ни садоводством, ни рыбалкой, ни другими доходными занятиями, переименованными в активный отдых. В конце войны он участвовал в освобождении районного центра, а сейчас там же исполнял обязанности начальника штаба добровольной народной дружины, хорошо сочетавшиеся с хронической бессонницей, но еще лучше – с его молодым энтузиазмом.

Так же, как и его отец, Леонид-младший не признавал неумных утверждений относительно того, что большие события не затрагивают маленьких городов, но верил морскому правилу: шторм на мелководье намного опасней, чем в открытом море. И сильно надеялся, что сын – ну да, обязательно сын, рождение которого ожидалось в конце лета, так же полюбит тихий провинциальный городок со всей его кажущейся сонливостью.

Капитан милиции Находко с самого начала отрицательно относился к «Магнолии» и всему, что было связано со строительством и эксплуатацией крупного курортного комплекса. Разумеется, было бы близорукостью отрицать те блага, которые комплекс принес экономике района. Прежде всего, дом отдыха предоставил рабочие места тем жителям рыбацких поселков, которые не были заняты на лове и обработке рыбы. Однако капитан не соглашался с официальной точкой зрения, гласившей, что новая обстановка приведет к укреплению семьи. Деньги, заработанные в доме отдыха, не пополняли общий бюджет, но расходовались на нужды, возросшие под влиянием московских и рижских мод. Даже копаться в огороде местные девицы теперь желали лишь в фирменных джинсах и рубашках сафари. А какой мужчина мог удержаться от соблазна отведать консервированного финского пива, продававшегося в баре по полтора рубля банка?

Раньше он ни за что не поверил бы, что в районе может пропасть какой-либо секретный документ. Большинство жителей вообще не знало, что это такое – диссертация. В этом отношении Приедитис прав: виновника надо искать среди ближайшего окружения потерпевшего – между отдыхающими и людьми, связанными с «Магнолией».

К сожалению, полученные до сих пор результаты свидетельствовали о том, что он ухватился не за тот конец. Ученые – не дети, не понимающие, что у лжи короткие ноги. Если кто-либо из них – рижский аспирант Вецмейстарс или какой-нибудь сотрудник московского института – присвоил бы диссертацию в надежде использовать ее положения в своей работе, плагиат вскоре неизбежно обнаружился бы. Не менее абсурдным выглядел вариант, согласно которому в деле был замешан кто-то из шахтеров либо один из заглядывавших в «Магнолию» людей – киномеханик, рыбак, проезжий автомобилист. Существует, правда, поговорка, что в хорошем хозяйстве все пригодится. Но не исписанная бумага, это в первые послевоенные годы она пошла бы на кульки для черники иди малины. В наши дни на рынке скорее увидишь перфоленты от ЭВМ. По таким же причинам отпадал и персонал дома – нет смысла, нет материального стимула… «Возможен ли другой мотив? – размышлял Находко. – Психологический, личный? Может быть, месть? Или скверная шутка из числа так называемых розыгрышей? Но даже самовлюбленный Талимов не стал бы так долго мучить коллегу. А циник профессор Вобликов? Он ведь считается только с самим собой и каждый раз, увидев в зеркале свое отражение, раскланивается с ним, в каждом разговоре оставляет за собой не просто последнее слово, а, самое малое, последние пятьдесят». Находко не завидовал тени профессора, вынужденный постоянно находиться в его обществе. Однако профессор давно уже достиг той высоты, с которой чужие достижения не воспринимаются более с завистью. Притянутой за волосы показалась и фантастическая гипотеза, по которой диссертация была уничтожена, чтобы отнять у Кундзиньша возможность занять высокий пост, на который претендовал другой кандидат. Нет, это все бредовые сны, не более.

Оставалось предположить, что здесь все же орудовал посторонний – преступник, тщательно спланировавший похищение, а вовсе не увидевший случайно диссертацию и присвоивший ее, чтобы не упускать случая. Такой не станет полагаться на импровизацию, не будет рассчитывать на то, что Кундзиньш где-нибудь забудет рукопись или оставит дверь незапертой. Такой заранее изучит возможности проникновения в комнату. Сам или через подручного выяснит, что Кундзиньш ежевечерне принимает снотворное и спит при открытом окне. Вот единственный надежный путь, по которому можно добраться до диссертации – если она действительно стоит такого риска.

Находко встал и вышел на балкон. Вовсе не нужно быть альпинистом, чтобы по пожарной лестнице взобраться на одиннадцатый этаж, при желании он и сам с этим справился бы. Версия казалась все более убедительной, надо было только еще убедиться в том, что и со стороны Кундзиньша растут такие же ветвистые сосны, которые могли облегчить первые шаги подъема. И вслед за этой мыслью возникла навязчивая идея испробовать самому, насколько сделанный им теоретический вывод реален, провести следственный эксперимент своего рода. Не зря же он утром предложил свои услуги в качестве эксперта.

На этот раз Кундзиньш отворил после первого же стука, но, узнав Находко, помрачнел.

– Пришли порадовать доброй вестью? – спросил он до странности равнодушно, даже не пытаясь скрыть разочарование.

– Цель науки – выяснение истины, если не ошибаюсь, – к своей цели Находко приближался по спирали. – Хочу, если у вас нет возражений, проверить одну версию… Прошлой ночью вы спали крепко?

Кундзиньш скривился, видимо, воспоминание было не из приятных.

– Обычно я сплю очень чутко. Даже со снотворным просыпаюсь, самое малое, раз в ночь. Но вчера были особые обстоятельства…

– Понятно. Значит, не исключено, что кто-то проник в комнату и унес рукопись, которую вы все-таки не оставили внизу?

– Я всегда оставляю окно приотворенным. Но вы же не думаете, что кто-то спустился по трапу с вертолета? Других подступов к моему балкону нет: одиннадцатый этаж все же, не второй и не третий.

– А с соседнего балкона?

– Такая же картина – я сам утром убедился, – Кундзиньш понемногу стал проявлять интерес к разговору. – Это под силу разве что цирковому акробату со страховочным поясом…

– Значит, остается путь по вертикали. С вашего разрешения я попробую спуститься по нему и вернуться обратно.

Не услышав ответа, Находко уже собирался поднять жалюзи, которые дополнительно изолировали Кундзиньша от неуютного внешнего мира, но хозяин комнаты предупредил его движение: память живо нарисовала в его воображении то, что он видел утром на балконе Руты.

– Минутку, так можно испугать человека. Сейчас предупрежу даму, которая живет этажом ниже… – Он набрал номер телефона Руты, однако на звонок никто не откликнулся, тогда Кундзиньш положил трубку и отошел в сторону. – Прошу вас! Только имейте в виду: если что-то случится, я не стану бросаться за вами.

Пластмассовая занавесь поднялась с тихим шорохом, в отворенную дверь влетели снежинки, которые порывистый ветер закручивал вихрем. Дверь тут же захлопнулась снова, отрезав капитана от уютного помещения, и он понял, что лишь изображал деятельность. Кому еще нужен этот дешевый театр, если не ему самому, чтобы вернуть потерянное нынче утром чувство общности с товарищами? В темноте ведь не увидишь ни отпечатков пальцев, ни других следов. Разве что не до конца закрытая крышка люка могла свидетельствовать о том, что до капитана этим путем воспользовался кто-то другой.

Он посмотрел вниз, но не увидел ничего. Метель ревела и выла, хлестала белыми полотнищами, водила хоровод вокруг дома, создавая нечто, похожее на заполненную точками бездну, откуда, конечно, никто не мог увидеть его. Тщетной оказалась и попытка услышать, не доносится ли из комнат какой-либо шум – в ушах стоял только стон бури, предупреждавший не пускаться в рискованное предприятие. Но еще глупее было бы вернуться – что он скажет Кундзиньшу и как посмотрит в глаза товарищам, которые ждут от него хоть какой-то помощи?

Находко заставил себя разжать закоченевшие пальцы, судорожно вцепившиеся в перила, и, ухватившись за железную скобу, поднял обжигающе-холодную крышку люка. Она повернулась на петлях легко, словно ее недавно смазали. Хорошо, что он обут в кеды, еще лучше, если бы догадался прихватить и перчатки, потому что уже на первой остановке – на балконе Руты Грош – пришлось отогревать руки, засунув их под вязаный жилет.

Здесь крышка люка оказала упорное сопротивление, вселив тем в Находко некоторые сомнения. Хотя не исключено, что снизу, упершись спиной и плечами, поднять ее легче…

На девятом этаже хозяин балкона был дома. Через оранжевые гардины пробивался теплый свет, круглый абажур настольной лампы светился, как заходящее солнце, причудливо – то съеживаясь, то вырастая до предела – двигалась тень человека, которому неотвязные мысли, наверное, не позволяли усидеть на месте. Находко и тут не стал задерживаться, опасаясь потревожить погрузившегося в работу ученого. Надо думать, что он не станет выходить на балкон, иначе следы на свежем снегу заставят его думать о визите пассажира неопознанного летающего объекта. К этому времени метель улеглась, мороз усилился и в небе показалась луна.

Еще тремя этажами ниже из темной комнаты плыли звуки симфонической музыки. Находко не сразу понял, что здесь живет Приедитис и что он, по всей вероятности, забыл выключить репродуктор. Капитан так замерз, что решил прервать свое путешествие – и так уже было ясно, что физически нормально развитый мужчина может даже среди ночи воспользоваться этим путем, чтобы забраться в комнату даже на одиннадцатом этаже. Если только не окоченеет по дороге – как это произошло сейчас с самим Находко, уже готовым пренебречь всеми законами вежливости и прямо в тренировочном костюме забраться под пуховое одеяло друга, чтобы только восстановить кровообращение. Он перегнулся через перила и заметил, что значительно ниже на балконной балюстраде что-то виднелось: то ли лоскут, то ли снег, но с таким же успехом это могло оказаться и достаточно большим листком бумаги.

Впоследствии Находко не мог объяснить, какая гипнотическая сила заставила его пренебречь привлекательным убежищем и продолжать мучительный спуск.

Конкретная цель придала ему сил, и не очень большое расстояние Находко преодолел относительно быстро. Он осторожно отделил бумагу от мокрых перил, сунул в карман и пустился в обратный путь, В комнате Приедитиса Находко зажег свет и попытался разобраться в расплывшемся от влаги тексте. Как ни странно, лучше всего сохранились места перегиба бумаги, благодаря чему удалось прочитать обращение «Уваж. тов. Кундзиньш», а также цифры под неразборчивой подписью: «1105». Стоп, стоп, это ведь, кажется, номер комнаты профессора Березинера? Находко схватил телефонную трубку.

– Товарищ Кундзиньш, это беспокоит капитан Находко… Вы не помните, о чем писал вам Григорий Ильич Березинер? Может быть, сообщал, когда собирается вернуться с рыбалки?

– Мне? – непритворно изумился Кундзиньш. – Да мы даже и не знакомы как следует. В первый день он подошел к нашему столику и представился, но с тех пор мы разве что здоровались… Нет, милый друг, вы что-то перепутали. А где вы сейчас вообще – все еще между небом и землей?

– В приежциемской конторе связи!

Кундзиньш не понял сарказма и бодрым голосом, плохо сочетавшимся с его последующими словами, попрощался:

– Ну и слава богу! Потому что я хотел уже запереть балкон и идти спать.

Находко задумчиво смотрел на найденную записку, сохнувшую сейчас на пластмассовом абажуре лампы и испускавшую струйки пара. Штрихи все более приобретали фиолетовую окраску, но не желали складываться в буквы. Хотя капитан и не был уверен, что это почерк Березинера, интуиция подсказывала, что писал записку обитатель 1105-й комнаты. Какую информацию хотел он сообщить Кундзиньшу, почему не воспользовался телефоном или не передал письмо в руки адресату – дать ответ на это мог только сам профессор. Находко набрал номер Березинера, затем позвонил администратору и получил ответ, что рыболовы еще не возвращались. После мгновенного колебания он попросил разыскать Приедитиса и сказать, чтобы тот поднялся в свою комнату: продолжать ночной эксперимент у Находко не оставалось ни малейшего желания.

* * *

Когда в четыре часа с минутами раздались прерывистые сигналы электронного будильника, Григорий Березинер проклял свой характер, упрямо не желавший согласиться с тем, что в его возрасте рыбалка ранним утром вовсе не является удовольствием, а, скорее, нарушает привычный режим. Теперь до самого обеда не избавиться от головной боли… Если верить тому, что бессонница является первым признаком возраста, то профессор был еще весьма молод, потому что мог с удовольствием проспать двенадцать часов, не раскрывая глаз. Но начальник районной милиции уверял, что судак клюет только в предрассветные сумерки, и он, как последний дурак, не решился отказаться.

После холодного душа, который Березинер ненавидел хуже зубной боли, но считал единственным способом сохранить необходимую форму, на сердце немного полегчало, и когда десять минут спустя он влезал в зеленый «газик» райотдела внутренних дел, уже трудно было сказать, кто из двух седоков профессор, а кто – его бывший студент. Даже не выспавшись, он выглядел моложе своих шестидесяти семи лет – стройный, с узкой головой, коротко подстриженными седыми волосами, с пристальным взглядом за стеклами очков в белой металлической оправе. Худое лицо выдавало в нем кабинетного работника. Березинер принадлежал, безусловно, к тем людям, которые, не повышая голоса, всегда могут настоять на своем. Начальник райотдела милиции Ральф Клиншкалнс был, напротив, тучным и рано облысевшим сорокалетним человеком с одышкой, плоскостопием, потливостью в подмышках и прочими трафаретными приметами комического персонажа. Он тоже не был присяжным рыболовом, озеро с его особенностями знал только по рассказам сослуживцев, но чего только человек не сделает ради некогда обожаемого преподавателя, обладавшего связями даже на самых высоких уровнях министерства!

На озере они оказались не первыми. В комнате отдыха базы уже шевелились приехавшие еще с вечера спиннингисты: делились опытом, хвастались импортными катушками и самодельными блеснами. Когда выяснилось, что среди ночевавших есть и несколько женщин, настроение Березинера значительно улучшилось: как знать, может быть, и был свой смысл в раннем вставании… После утреннего кофе профессор окончательно примирился с судьбой. Успеется еще чувствовать себя дедушкой и ограничивать круг своих интересов проблемами кафедры – пока ранним утром кофе доставляет удовольствие и прекрасный пол волнует, ничто еще не потеряно. И правильно, что он вырвался из своей повседневности, забрался в этот уголок Латвии и сейчас готов с удочкой в руках тряхнуть стариной.

Березинер потребовал отдельную лодку. Не потому, чтобы ему очень уж хотелось грести, но казалось неудобным ехать в качестве слабосильного пассажира. К тому же общество Клиншкалнса не сулило ничего доброго – рассказы провинциальных криминалистов отличаются от рыбацких баек унылым однообразием. Зато в одиночестве профессор никогда не скучал. Догребет до ближайшего заливчика, поспит до восхода солнца, в худшем случае раз-другой забросит удочку и будет не спеша размышлять о чем захочет – и все будет хорошо.

Утро пришло незаметно – прохлада понемногу отступила, темнота шаг за шагом сдавала позиции, разными красками заиграл берег. Песни проснувшихся птиц обещали, что день будет солнечным. Эту примету Березинер усвоил, прочитав какую-то книжку для детей, и ею его познания о природе исчерпывались. Он признавал ее красоту, но если бы потребовалось опирать ее, то у него получилось бы нечто, очень похожее на протокол осмотра места происшествия.

Загнав нос лодки в камыши, он поднялся на ноги и, коротко размахнувшись, забросил удочку. Блесна упала совсем недалеко и с легким всплеском ушла под воду. Надо было вытягивать, пока она не зацепилась за что-нибудь в глубине, но и это Березинер сделал только для очистки совести. Покрутил катушку, вытер крючок, снимая с него водоросли, и забросил еще раз. Затем вновь уселся и закурил толстую гаванскую сигару – предпоследнюю из красивой коробки, преподнесенной ему дипломантами на выпускном вечере.

Да, этой зимой у него была очень приятная группа заочников – и не только потому, что общение с этими студентами пробуждало приятные воспоминания о работе в прокуратуре Латвийской ССР. Это не было сентиментальной ностальгией – то, что побудило его принять участие в совместном отдыхе, как не было и желанием еще раз «перед смертью» увидеть места, в которых прошли «лучшие годы жизни». Нет, в памяти профессора люди эти остались каждый в отдельности и все вместе, он восхищался их дружбой и взаимопомощью, всегда преодолевавшей препятствия, возникавшие из-за несходства характеров. Объяснить их сплоченность лишь наличием у всех общей цели было бы слишком примитивно. Наверное, доброжелательную атмосферу порождало что-то другое – корни, это трудно определимое понятие, заставляющее рижан, случайно встретившихся в Москве, на улице Горького, целые вечера проводить вместе в гостиничном номере, или москвичей, случайно оказавшихся вместе в другом городе, не расставаться ни на одной экскурсии. Но и это не совсем точно – в таком случае в «Магнолии» их связь распалась бы… Наверное, ответ следовало искать в его личных симпатиях к каждому из этого латвийского секстета.

Относительно Гунты все было ясно; красивые девушки Березинеру всегда нравились, и чем они бывали молчаливее, тем лучше. Конечно, Гунта была девицей достаточно сложной. За красивым личиком и невыразительным взглядом голубых глаз скрывалось вполне сформировавшееся себялюбие, сводившее любое явление и решение к одной формуле: «А мне это выгодно?» В Минске ей было выгодно дружить со всеми, в «Магнолии» она сконцентрировала усилия на Войткусе, но старалась и не испортить отношений с возможными будущими сослуживцами и начальниками. К сожалению, все женщины такого типа обычно усаживаются между двух стульев, и оставалось только надеяться, что Гунту такая судьба не постигнет.

Судя по всем признакам, Войткус все-таки сорвется с крючка. Именно ему Березинер предлагал аспирантуру – профессору импонировала настойчивость и стремление докопаться до корней каждого явления.

Но ближе всего сердцу профессора был являвшийся душой небольшого общества Имант Приедитис, разносторонее одаренный игрок, который, если требовали обстоятельства, был способен без малого на все: и вступить в философскую дискуссию, и широко гульнуть, и терпеливо ожидать в засаде появления преступника, и за компанию принять участие в туристическом переходе третьей категории трудности.

Рядом с ним Язеп Мурьян выглядел бледной тенью, его действия были лишены примет индивидуальности. Какое-то время, несомненно, можно щеголять в чужих перьях, плавать под чужим флагом, но ничего значительного таким путем не добьешься. Тогда уж легче найти общий язык с Владимиром Зайцисом, не претендующим на роль светила. Он – рядовой в лучшем смысле слова, без таких не обходится ни, одна армия; человек, на которого – зная предел его возможностей – можно смело положиться. Как и на крестьянское трудолюбие Леонида Находко и на его любовь к порядку. Никакого полета воображения, ни малейшего азарта, но зато систематический поиск по давно проверенной методике.

Мимо проскользнула лодка Клиншкалнса, Обшитые кожей уключины едва слышно поскрипывали, но в утреннем безмолвии и они прозвучали как сигнал тревоги. И действительно, белесый диск солнца уже показался из-за деревьев, а профессор все еще бездельничал и на два поднятых пальца начальника милиции не смог ответить ничем. Так недолго и совсем упустить лучшее время клева!

Березинер неохотно поднялся, расправил затекшие руки. Заныл поврежденный на теннисе локоть, и бросок вышел еще менее удачным, чем предыдущий. Быстро смотать леску, чтобы не осрамиться окончательно в глазах Клиншкалнса! Но уже при втором обороте катушки ощутимым стало сопротивление. Была бы блесна своей, он даже и пробовать не стал бы отцепить ее – перекусил бы леску, и дело с концом. Теперь же приходилось как-то отвоевывать у тростника зацепившийся крючок. Березинер поднял удилище, спиннинга повыше, ослабил леску, стал наматывать снова. Как ни удивительно, таким образом удалось отвоевать несколько метров, и тут профессор внезапно сообразил, что старается не зря, что на том конце лесы находится рыба, и, судя по ее сопротивлению, не маленькая. Стараясь припомнить, как это делалось в молодости, он разными хитрыми приемами, насквозь вспотев от волнения, подтянул добычу к самому борту. И вся его невозмутимость исчезла, стоило ему увидеть хищные челюсти щуки. Как заполучить это чудище в лодку, если у него нет даже сачка для бабочек, не говоря уже о серьезной рыбацкой снасти? Он попытался оглушить рыбу веслом, но оно, ударившись о поверхность воды, лишь обрызгало незадачливого рыбака. Можно было бы, конечно, вытащить щуку и руками, но Березинер, что греха таить, боялся прикоснуться к скользкой чешуе.

– Ральф! – крикнул он срывающимся голосом. – Погляди, какой подарок я для тебя приготовил!

У Клиншкалнса тоже не было подходящего сачка, но общими усилиями они все же прижали щуку к борту и втащили в лодку.

– Килограмма четыре, не меньше, – определил Клиншкалнс, даже не пытаясь скрыть зависть, которую среди рыболовов принято считать наивысшим признаком успеха. – Моя жена и не поверила бы, что сами поймали, обязательно спросила бы, сколько за нее взяли на рынке.

– Тогда пошабашим и отвезем ей! – обрадовался Березинер возможности закончить операцию побыстрее. – Ничего лучшего нам так или иначе не поймать.

Клиншкалнс не заставил себя упрашивать – и для него рыбалка была скорее общественной нагрузкой, чем удовольствием. Временами у него возникала даже еретическая мысль, что и одному-другому гостю это занятие тоже не доставляло особого наслаждения. Но в последнее время рыбалка и охота прочно вошли в ритуал гостеприимства, такое препровождение времени считалось более утонченным, чем угощение в сауне, и моде покорялись и хозяева, и гости самых разных рангов.

Зато на кухне Клиншкалнса оба они почувствовали себя прекрасно. Жена подполковника ранним утром уехала в Ригу, и они смогли развернуться в просторном помещении по-настоящему. Здесь кухня более походила на поварню старинного деревенского дома, чем современный цех для приготовления пищи, уставленный до тесноты модной мебелью и оснащенный капризными комбайнами, о которых мечтают все нынешние новобрачные. Ножи – и те оказались на диво острыми, и чистка щуки не доставила особых трудностей. Фаршировать ее оба не захотели – это, в конце концов, женское дело. Лучше всего просто поджарить на сковороде.

После второй рюмки оба разоблачились до нижних рубашек, и разговоры сразу же сделались куда непринужденнее, как если бы пиджаки мешали им излить душу.

– Вчера донял меня один столичный журналист, – рассказывал Клиншкалнс. – В этом году наш район посчитали лучшим в республике, и он приехал, чтобы разобраться, как мне удалось этого добиться. Я пробовал ему доказать, что это не моя заслуга – преступники поглупели, и ловить их стало легче. А он решил, что это мое заявление только свидетельствует о таком моем благородном качестве, как скромность. Совсем прижал меня, как говорится, к стене, чтобы я дал ему материал для литературного портрета. Чтобы получился полнокровный образ работника милиции с индивидуальными деталями… Наконец у меня выскочило словечко о коллекции монет, которая у меня хранится, помнишь, еще с тех времен, когда мы занимались аферами нумизматов. Чтобы разобраться в людях получше, я и сам стал тогда собирать… Видел бы ты, как он расцвел, не пожелал даже заметить, что на коробках пыль десятилетней давности. И теперь газета меня прославит как страстного нумизмата, другие полоумные станут мне писать, делиться опытом, предлагать обмен… Ну скажи – разве не безбожное вранье?

– Бывает хуже, – Березинер не пытался изображать сочувствие. – Такова уж судьба положительных героев… Знаешь, почему я не ухожу с кафедры, которая мне, честно говоря, давно надоела? Потому, что больше всего боюсь стать Никому не нужным пенсионером, потому, что не хочу терять связь со студентами, – их общество создает у меня иллюзию молодости…

– М-да, о твоих любовных похождениях до сих пор ходят легенды.

– Очень точное обозначение, потому что на самом деле в них нет ни грамма правды. И именно поэтому я их не опровергаю, к греховодникам все относятся с некоторым восхищением, – хитро усмехнулся Березинер. – Ты ведь тоже не случайно услал жену в Ригу – на случай, если мне взбредет в голову устроить здесь небольшую пирушку, разве не так?

– А чем мы будем заниматься весь день? – вопрос Клиншкалнса прозвучал несколько разочарованно. – Может, съездим в финскую баню, куда собрались твои друзья – отдыхающие?

– С таким же успехом можно было посидеть в бассейне «Магнолии»… Нет, лучше немного поспим здесь, – и Березинер широко зевнул.

* * *

– Предъявите ордер на обыск! – потребовал Приедитис, когда отпер дверь и увидел перед собой Леонида Находко, – Ты, конечно, имеешь полное право подозревать меня и Сашу, но надо соблюдать требования законности.

Это должно было прозвучать шуткой, однако чуткое ухо Находко различило в голосе друга обиженные нотки, и в свою очередь обиделся сам.

– Если бы ты не застал меня на месте преступления, так и умер бы, ни о чем не подозревая, – парировал он. – Моя отмычка следов не оставляет. Никто не мог предвидеть, что тебя вдруг принесет из бара. Забыл достать деньги из чулка, что ли?

– Администраторша предупредила, – растерянно ответил Приедитис, затем усмехнулся. – Наверное, приняла тебя за снежного человека. Что ты бродишь по дому в таком виде, словно собрался штурмовать Эльбрус и установить на его вершине районный вымпел?

– У каждого свои следственные методы, не всем же греться в сауне. Кто-то должен делать и черную работу. Вот я и решил проверить, нельзя ли забраться в номер Кундзиньша снаружи.

– Нашел подходящее время! – Приедитис с нескрываемым интересом оглядел Находко. – Что ж удивительного, что ты сдался на полдороге, я наверняка и до четвертого этажа не добрался бы.

– Да, прогулка была не из легких, – удовлетворенно подтвердил Находко и, посмотрев в окно, театрально вздрогнул.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю