Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 172 (всего у книги 195 страниц)

– Как он выглядел?

– Допризывного возраста или Ленкин ровесник. Одежка неприметная. Какая именно, теперь и вспомнить не могу.

– Давно это было?

– Можно вычислить… – старушка, рассуждая вслух, стала загибать пальцы. – Мишку-спекулянта посадили в конце марта. В апреле к Ленке зачастил этот… из ресторана. В мае он притих, реже заглядывал. Так… А стриженый появлялся где-то в начальных числах июня.

– Внучка ваша не дружит с Кудряшкиной?

– Нет, моя Нинка строгой манеры поведения. Она с Ленкой больше все – мимоходом. И с Анжелкой тоже просто так: здравствуй – до свидания.

– Тот учитель, о котором говорили, часто у Харочкиных бывает?

– Не часто, но видала его. Очень обходительный, любезный человек. Как-то у Нинки контрольная задачка не получалась. Он тут удачно подвернулся, в минуту помог. Нинка после говорила, что сильно умный мужчина. Самые трудные задачи как семечки щелкает… – Петелькина внимательно присмотрелась к Антону. – Ты очень уж подробно все выспрашиваешь. Наверно, серьезное что-то случилось?

– Потерявшегося мужчину ищем, – сказал Антон.

– Давно?

– Две недели.

– Э-э-э, милый! У нас в колхозе тракторист Потап Романенков целый месяц потерянным считался. Милиция с ног сбилась в розысках, а после оказалось – в соседнем селе у закадычного дружка Потап на целых тридцать дней пригрелся, чтобы жену свою проучить, которая крепко его обидела. А ты говоришь, две недели. Две недели – пустяк…

На лестничной площадке внезапно хлопнула дверь. Баба Зина прислушалась:

– Ленка пришла.

Бирюков, поблагодарив старушку за интересный разговор, поднялся.

– Подожди чуток, – заговорщицким тоном проговорила Петелькина. – Я щас в лоджии букет цветов нарву. Преподнеси Ленке в подарок, она откровеннее с тобой станет…

Кудряшкина открыла дверь, едва Бирюков успел постучать. За прошедший год Леля заметно изменилась. Шелушащееся от косметики лицо поблекло. Большие печальные глаза глубоко ввалились. Похудела так, что простенькое платье казалось явно великоватым.

– Здравствуйте, Леля, – весело сказал Бирюков и широким жестом протянул перед собою букет.

Кудряшкина отпрянула от цветов:

– Это что за хохма?

– Это – вам.

– От кого?

– Лично от меня и от уголовного розыска.

Леля смерила Антона сердитым взглядом;

– Не смешно. Если к Мишке притопал, он – в казенном доме, а дефицитные книги в фонд государства уплыли. Ни менять, ни продавать теперь нечего.

– Я, Лелечка, пришел поговорить с вами по душам.

– В моей душе пусто, как у грешницы.

Антон посерьезнел:

– Возьмите же цветы. Честное слово, это вам – от меня.

Кудряшкина неловким движением, чуть не рассыпав, приняла букет, скривила в ухмылке губы:

– Во юмор… Раньше парни с бутылкой приходили, теперь цветочки несут.

Бирюков решил перейти с Ладей на «ты»:

– Мне действительно надо с тобой поговорить. Разрешишь войти?

Леля мгновение поколебалась:

– Ну, заходи… Только не надолго.

– Не пугайся, до утра не засижусь.

– Меня напугать трудно.

Кудряшкина посторонилась, и Бирюков вошел в пустую, если не считать раскладушки с постелью да облезлого стула, комнату. Всей «роскошью» здесь был стоявший прямо на полу синий телефонный аппарат. Антон медленным взглядом обвел голые стены и посмотрел на прислонившуюся к косяку Лелю:

– Да-а, пустовато стало…

Леля молча унесла цветы в ванную. Вернувшись, усмехнулась:

– Еще что скажешь?

– Еще скажу, что ты меня не узнала. Помнишь, в прошлом году, когда погибла Ирина Крыловецкая, мы с тобой долго разговаривали вот в этой самой комнате, только битком заваленной книгами, о Вадиме Фарфорове?

Кудряшкина уставилась на Антона:

– Геолог?.. С Вадькой вместе работаешь?..

– Нет, теперь я в другом ведомстве, – слукавил Антон.

– В каком?

– Секрет фирмы.

– Не темни. Серьезно спрашиваю.

Бирюков не успел ничего ответить – зазвонил телефон. Леля присела на корточки и сняла трубку. Видимо, отвечая на вопросы, грубовато заговорила:

– Привет… Ну, у тебя и уши… Нет, не он… Русского языка не понимаешь? Не он… Какая тебе разница – кто… Ну, приходи, приходи – убедись! – И сердито бросила трубку. – Вот кадра! Сквозь кирпичные стены слышит мужской голос. Думает, с ее королем романсы кручу. Сейчас припрется, дура красномордая.

– Анжелика? – спросил Антон.

– Как догадался?

– Если ты «с королем романсы крутишь», то, кроме Анжелики, появиться некому. Смотрела фильм «Анжелика и король»?

Кудряшкина изумленно вскинула тонко выщипанные брови:

– У тебя не голова, а электронно-вычислительная машина. С ходу усекаешь.

– Спасибо за комплимент. «Король» – это гарсон из ресторана?

– Неужели Их Величество из Португалии на такую Лауру зарится?

– А как фамилия «короля»?

– Фамилия красивая – Милосердов, – Леля, явно кого-то передразнивая, прогнусавила нараспев – Вольдэма-а-ар…

«Не бывший ли муж Галки Терехиной?» – мелькнуло у Антона и он опять спросил:

– У Анжелики что-то серьезное с ним?

– Чего привязался? Сейчас прикостыляет «принцесса на горошине», спроси у самой, что там у них: серьезное – не серьезное… – Кудряшкина вроде бы хотела еще добавить более ядовитое, но входная дверь без стука распахнулась.

В комнату вошла полная молодая девица с накрученными под прозрачным платком бигуди, в длинном, чуть не до пят, халате. Пунцовым длинноносым лицом и монументальной фигурой она сильно походила на рассерженную Людмилу Егоровну Харочкину, с которой Антон сегодня утром случайно встретился в прокуратуре у дверей кабинета Маковкиной.

Словно демонстрируя ярко-пестрый до рези в глазах халат, Анжелика крупным шагом прошлась по пустой комнате, смерила бесцеремонным взглядом молчаливо стоящего Бирюкова и посмотрела на прищурившую глаза Кудряшкину:

– Ну, как новый халатик?..

– Как на корове седло, – притворно вежливо ответила Леля.

– Завидуешь?

– Ужасно!

– Дай закурить.

– А выпить не хочешь?

– Хочу. У тебя что есть?

– Мартини, водка, рислинг, виски…

– Накропи виски.

– Окэй! С чем прикажете подать: с содовой или… ну ее на фиг?

До Анжелики только теперь дошло, что Леля над ней насмехается. Обидчиво надув пухлые губы, она с сильным прононсом заговорила:

– Нэ поднимай волны. Сигарэту насчастную пожалела. Ладно – попросишь у мэня…

Кудряшкина вспыхнула:

– Не попрошу ни в жизнь! Убедилась, ягодка, с кем романсы кручу, и катись колобком к маме с папой!

Анжелика хмуро поплыла к выходу. У порога хотела что-то сказать, но вместо этого неожиданно, совсем по-детски, показала Кудряшкиной язык. Леля хлопнула себя руками по бедрам:

– Ну не дура ли?!

– Сама из психушки! – огрызнулась Анжелика, скрываясь за дверью.

Кудряшкина глянула на Бирюкова:

– Видал жертву всеобщего среднего образования?..

– Смешная девушка, – из солидарности сказал Антон.

– Девушка… роковой любви, – саркастически усмехнулась Леля. – Ну, ладно, перекусить бы… Пойдем на кухню, там договорим. Есть хочется, аж смех берет. В столовке поужинать сегодня не успела – к скорняку за шапкой проездила. Показать, какого голубенького песца зимой носить буду? – Не дожидаясь согласия Антона, она принесла из прихожей большой полиэтиленовый пакет, вытащила пушистую, с голубоватым отливом серую шапку, торжественно надела ее на голову и повернулась на одном каблучке. – Видал красотищу!.. Еще воротник для пальто, сказал скорняк, такой же получится.

По ассоциации Бирюкову вспомнился перепуганный после угона «Лады» кладовщик Тюленькин, занимавшийся разведением песцов.

– Где шкурку покупала? – спросил Антон.

– Не в магазине, конечно. По госцене такую голубизну днем с огнем не сыщешь. Знакомый парень раздобыл по блату, – Кудряшкина бережно положила шапку на раскладушку. – Ну, пойдем, перекусим за компанию.

Кухня выглядела веселее, чем комната, У электрической плиты стоял новый стол со шкафом для посуды. Возле стола – две табуретки, тоже новые. В углу – небольшой холодильник «Морозко». Остановившись перед ним, Леля озадаченно прижала ладонь ко лбу:

– В морозилке – торричеллиева пустота. И в магазин на радостях не забежала. Чего бы пожевать?.. – глянула на Антона. – Вчерашние пряники с чаем будешь?..

– За компанию – можно, – ответил Антон, садясь на табуретку.

Кудряшкина налила под краном чайник, поставила его на включенную плиту и тоже села. Глядя Бирюкову в лицо, вдруг сказала:

– Глаза у тебя красивые.

– У тебя – тоже, – зная неравнодушие Лели к своей персоне, улыбнулся Антон.

– Не ври. У меня зеленые, как у кошки, а у тебя – синие, будто чистое небо. И взгляд у тебя умный. Люблю умных парней, но в жизни всякие обормоты ко мне липнут. Уже не раз обжигалась и все не могу научиться понимать людей. Лишь вот теперь… На механический завод сверловщицей устроилась. Третий месяц не курю, хотя и тянет сильно. С выпивкой завязала. Это соседка, баба Зина, меня образумила. Добрый она человек. Знает, что я – не конфетка, а жалеет. Даже деньги взаймы дает. Завидую Нинке Петелькиной, что у нее такая душевная бабка есть. А у меня все поумирали. Мама – когда я в пятый класс ходила, отец чуть позднее. Шофером работал и по пьяной лавочке с другом кувыркнулся на самосвале… Доучивалась за счет колхоза…

– Ты из села? – спросил Антон.

– Ну, из Мошковского района. Приехала в Новосибирск поступать в институт – конкурс не прошла. Назад вернуться ума не хватило, совсем лопоухая была. Тут городские ухари налетели, закружилась с ними… Осточертело все. Махну, наверно, в село родное, устроюсь дояркой на ферме. Баба Зина говорит, теперь доярки больше трехсот рэ в месяц получают, если не ленятся. А я раньше не ленивая была. Это в городе привыкла дурочку валять… – Кудряшкина облокотилась на стол, подперла кулаками подбородок. – Что-то меня на откровенность поволокло. Наверно, от радости, что шапку приличную завела. Давай теперь ты выкладывай: кто такой и зачем пришел?

Бирюков показал удостоверение. Кудряшкина, заглянув в него, опешила. Поблекшее лицо Лели зарозовело. Она зябко повела плечами и криво усмехнулась:

– С тобой не затоскуешь… А вообще-то терять мне нечего. С протоколом будешь допрашивать или на слово поверишь?

– Поверю на слово, – сказал Антон.

– Хоть за это спасибо. О ком рассказывать?

– О Зоркальцеве и Анжелике.

– Оклеветала красномордая Генку. Тот, дурачок, скрылся, но все равно ведь поймают. А вообще Генка – мировой мужик. Хочешь знать, это он устроил меня ученицей на свой завод. Деньги, понятно, любит зашибать. А кто теперь задарма вкалывает?.. Всем красиво жить хочется. Знаешь, например, как Зоркальцев «Жигули» купил? Сам мне рассказывал. Сначала собрал из утиля небольшой мотоцикл и продал его на законном основании. За полученный «навар» купил подержанный «Урал» с коляской. Своими руками довел его до ума и выручил полную стоимость «Урала». Потом за пустяковую цену взял разбитый в аварии «Москвич», отремонтировал лучше, чем на заводе. Таким способом и наскреб кругленькую сумму на новенькие «Жигули». Ну какое здесь преступление?

– Зоркальцева в этом и не обвиняют. Что у него с Анжеликой получилось?

– Ничего! С Милосердовым Анжелика доигралась до бэби, а когда Людмила Егоровна – вот по ком тюрьма плачет! – подняла пыль до потолка, девочка поджала хвост и на своего репетитора бочку покатила. Честно, Зоркальцев не пакостник. Среди его знакомых есть настоящие красавицы. Он с ними обаятелен, вежлив – и только. Неужели на гундосую Анжелику такой представительный мужчина, как Генка, позарился бы? Ни в жизнь!..

– Что сама Анжелика говорит?

– Сказать ей нечего. Гундосит, что мама буром в прокуратуру поперла, а теперь, когда одумалась, не знает, как затормозить.

– Милосердов действительно не прочь жениться на Анжелике?

– За деньги «карлсон» – так баба Зина его называет – на обезьянке женится.

– Чего он к тебе похаживал?

– Мишка наказал ему за квартирой приглядывать, чтобы я не вздумала этой квартиркой с кем-нибудь махнуться. Друзья они были. Тут «карлсон» и приспособился с «королевой» встречаться, когда она объявила, что в приданое будет новенькая «Волга», трехкомнатная квартира с венгерским гарнитуром и дачка в два этажа.

На плите задребезжал крышкой вскипевший чайник. Кудряшкина, протянув руку, щелкнула выключателем и опять повернулась к Бирюкову.

– Ставь пряники на стол, – сказал Антон.

– В самом деле будешь?

– Почему бы нет? Ты ведь есть хотела.

– Уже расхотелось.

– Перестань…

За чаем с черствыми пряниками Бирюкову удалось выяснить, каким образом среди знакомых Зоркальцева распространился слух о поджоге дачи Фарфоровым. Оказывается, Кудряшкина, услышав на заводе разговор о пожаре, опрометчиво брякнула: «Это, наверно, геолог Фарфоров красного петуха пустил в отместку за то, что его бывшая женушка ездила на зоркальцевскую дачку». Кто-то передал эти слова жене Геннадия Митрофановича, Тане. Она приходила к Кудряшкиной на работу «разбираться», и, когда Зоркальцев бесследно пропал, о Фарфорове заговорили еще больше. В возникшую таким образом «версию» Кудряшкина сама не верила. Больше того, Леля даже проговорилась Антону, что почти на сто процентов знает, кто действительный виновник пожара, но назвать его категорически отказалась: «Не скажу ни в жизнь! Может, еще один человек, как Вадька Фарфоров, пострадает от сплетен».

Глава VII

– Так и не дождался я вчера твоего звонка, – не отрываясь от чтения протокола допроса, сказал Шахматов, едва Бирюков переступил порог кабинета. – Поздно пришел в гостиницу?

– Во втором часу. Есть новости?

– Савелий Вожегов нашелся… – Шахматов подал Бирюкову протокол допроса. – Прочитай, очень интересные показания.

Антон присел к столу и сосредоточенно углубился в чтение показаний Савелия Кузьмича Вожегова, записанных на нескольких страницах оперуполномоченным Минского ОУР. Анкетные данные и общие сведения о Вожегове, указанные в протоколе, совпадали с теми, которые Бирюков уже знал. Новое для Антона началось с третьей страницы:

«…О потайном складе немецкого оружия я солгал ребятам в колонии для «авторитета», не думая о последствиях. Следующим вечером после этого ко мне подошел один на один осужденный Жора Коробченко, по прозвищу Дизайнер, и предложил бесплатно выколоть мне на груди «Трех богатырей». Я посмотрел рисунок татуировки на бумаге и согласился. Наколку делали тайно в библиотеке, где Коробченко числился библиотекарем-художником. В последний вечер, заканчивая татуировку, Коробченко, как бы между прочим, намекнул, что давно мечтает приобрести пистолет c патронами. Опять же не думая о последствиях, я сказал: «Как освободишься из колонии, приезжай в Минск. Будет хоть сто пистолетов». Коробченко спросил мой домашний адрес и телефон. И то, и другое я ему солгал. Больше на эту тему мы в колонии не говорили. Отбыв наказание, я вернулся к родителям в Минск и позабыл о том разговоре. 30 мая утром мне на квартиру неожиданно позвонил Коробченко. Сказал, что находится на железнодорожном вокзале в Минске и хочет меня увидеть и потолковать о чем договаривались. Встретились мы у входа в вокзал. Первым делом Жора упрекнул меня за то, что я в колонии соврал ему адрес, «Ты, Савка, в дальнейшем шуточки такие брось. Горсправка работает четко», – сказал он. Я стал было сочинять, мол, родители поменяли квартиру, но Коробченко махнул рукой: «Не наводи тень на ясный день. Когда надо, найду тебя хоть под землей». У меня имелось пять рублей. Чтобы задобрить Жоржа – это его настоящее имя, я предложил пообедать. Зашли в вокзальный ресторан. За обедом Коробченко спросил: «Как насчет немецкого «Вальтера» с патрончиками?» Пришлось опять лгать: «Понимаешь, пока я находился в колонии, солдаты с миноискателями обнаружили склад, и теперь там ничего не осталось». Жорж обозвал меня нехорошими словами и сказал, что моя брехня добром не кончится. Чтобы задобрить его, я пообещал раздобыть денег. Под предлогом купить новую импортную куртку в этот же день выпросил у мамы сто рублей.

Куртку купил в магазине отечественную за сорок рублей. Остальные деньги отдал Коробченко, думая, что он сразу уедет из Минска. Однако 31 мая Жорж снова позвонил мне. Потребовал еще полсотни, чтобы купить в дорогу что-нибудь из одежды. По его голосу чувствовалось, что он сильно выпивши. Я понял: вымогательству теперь не будет конца, и честно рассказал обо всем родителям. Папа хотел немедленно заявить в милицию, но мама сказала, что никуда заявлять не надо, а лучше мне уехать от уголовных дружков в деревню Ханевичи Гродненской области, где живет мамин отец, то есть мой дедушка. Утром 1 июня мама проводила меня на поезд. Коробченко больше я не видел. Какого числа и, куда Жора уехал из Минска, а также где он находится в настоящее время, не знаю. С моих слов записано правильно и мною прочитано»

, – ниже стояла, разборчивая подпись Вожегова.

В сопроводительном письме оперуполномоченный Минского ОУР сообщал, что безвыездное нахождение Вожегова С. К. в деревне Ханевичи со 2 июня с/г до настоящего времени подтверждается свидетельскими показаниями.

– Вот наконец стало ясно, что ничего не ясно, – проговорил Бирюков, возвращая протокол Шахматову.

– Голубев вчера вечером звонил… – Шахматов помолчал. – Самое удивительное, Тюленькин «опознал» на фото Вожегова, но подписать протокол опознания категорически отказался и начинает даже поговаривать, будто никакого нападения на него не было, а «Ладу» угнали, когда он купался в реке.

– Старик боится мести, – сказал Антон. – Не могу понять, откуда он узнал о «Трех богатырях». Это ж, можно сказать, уникальная татуировка. И еще, Шурик Ахмеров сразу навел на след Вожегова. Что это, какой-то расчет или чистая случайность?

– Говорят, случайность – одна из форм проявления необходимости.

– О Зоркальцеве какое мнение сложилось?

– Пока – смутное. В погоне за длинным рублем Геннадий Митрофанович, кажется, говоря языком футболистов, забил гол в свои ворота.

Шахматов посмотрел на часы:

– Мне, Антон Игнатьевич, пора на совещание. Вечером встретимся.

К старинному многоэтажному зданию геологического треста Бирюков подъехал на маршрутном автобусе в самом начале рабочего дня. Разговор с женой Зоркальцева состоялся в кабинете начальника отдела кадров, предусмотрительно вышедшего по «неотложному» делу. Убитая горем Татьяна Петровна – по-девичьи хрупкая, с тонкими чертами лица и аккуратно уложенными в волнистую прическу каштановыми волосами – казалась осунувшейся, постаревшей. Одета она была в хорошо сшитый серый костюм, ворот которого прикрывал отложной воротничок синей в белую горошину блузки.

Беседа долго не клеилась. Тихим, срывающимся голосом Татьяна Петровна отвечала на вопросы очень лаконично, а большей частью вообще пожимала худенькими плечами. Все, касающееся пожара и исчезновения мужа, для нее было «совершенно не объяснимым». Ничего не могла сказать она и о прошлом Зоркальцева, ссылаясь на провалы в памяти от переживаемого несчастья. На вопрос Бирюкова: был ли у Геннадия Митрофановича серебряный перстень с бирюзой? – по инерции сказала «не знаю», но вдруг задумалась:

– Простите, Гена носил на пальце такой перстень.

– Одиннадцатого июня он не оставил его дома?

– Нет, не оставил.

– Почему ваш муж уволился с завода?

– Гена расстраивался из-за какого-то конфликта на почве репетиторства и не хотел, чтобы об этом узнали в заводском коллективе.

– Конкретно не говорил, что за конфликт?

– Нет, но… незадолго до пожара на даче Гене звонила очень рассерженная грубая женщина и, угрожая большими неприятностями, требовала вернуть деньги за репетиторство. Кажется, Гена называл ее Людмилой Егоровной…

– Не Харочкина?

– Фамилии он не упоминал. После я спросила Гену, чем это вызвано? Гена усмехнулся; «Такая задубелая тупица попалась, что легче медведя научить четырем действиям арифметики».

– Отдал Геннадий Митрофанович деньги?

– Собирался отдать, на самом деле – не знаю.

– Часто муж отлучался на машине из дома?

– Ежедневно ездил к ученикам.

– Обычно ученики ходят к репетиторам.

– Гена не хотел, чтобы у нас в квартире постоянно толклись недоросли. Сам ездил к ним, – Зоркальцева внезапно заплакала и сквозь слезы еле слышно прошептала: – Это я во всем виновата, только я…

– В чем именно ваша вина?

– Не знаю… Я ничего не знаю…

Большего, сколько Бирюков ни старался, он так и не узнал. Когда вернувшийся в кабинет начальник отдела кадров принялся успокаивать плачущую Зоркальцеву, Антон попрощался. В коридоре ему неожиданно встретился вышедший из бухгалтерии бородатый Фарфоров. Вадим Алексеевич смущенно поздоровался и, как будто оправдываясь, показал заполненный бланк командировочного удостоверения:

– Опять улетаю. В Нижневартовск, на неделю. Вы ко мне?..

– Вадим Алексеевич, – сказал Антон, – Леля Кудряшкина заявляет, что никакого перстня вам не показывала.

Фарфоров нервно дернул плечом:

– У меня, разумеется, нет свидетелей, но, если хотите, могу повторить при Кудряшкиной то, что говорил относительно перстня.

– Понятно. О Зоркальцеве нового не слышали?

– Как вам сказать… Разное болтают.

– Что именно?

– Например, будто Зоркальцев безбожно зарабатывал на своих «Жигулях», – Фарфоров тяжело вздохнул. – По соображениям этики не назову фамилии моей сотрудницы, которую Геннадий однажды довез от кинотеатра «Победа» до аэропорта Толмачево и без зазрения совести сорвал с нее десять рублей. Почти в два раза дороже, чем на такси.

– Не постеснялся взять такие деньги даже со знакомой?

– Знакомство было односторонним. Геннадий не знал сотрудницу, а она много раз видела его у нашего треста, когда он подъезжал в «Жигулях» за женой, за Таней. Произошла эта поездка по чистой случайности. Сотрудница торопилась в аэропорт, но будто назло – ни одного такси. Решила «голосовать» частникам. Одна из машин остановилась. За рулем оказался Зоркальцев. Узнав, в чем дело, Геннадий, не моргнув, заявил: «Десять рублей. Дешевле в Толмачево не поеду». Чтобы не опоздать на самолет, сотруднице пришлось раскошелиться… Другой случай был со мною. Нынче в мае я прилетел в Толмачево из Красноярска. Вышел с рюкзаком за плечами из аэровокзала – такси на стоянке нет. Смотрю, подъезжает Зоркальцев в «Жигулях». Я – к нему. Геннадий охотно повез меня, но в пути, сославшись на кончающийся бензин и отсутствие денег, попросил заправить машину. Таким образом, поездка обошлась мне тоже в десять рублей. Тогда я не придал этому значения. Теперь, когда узнал от сотрудницы о ее поездке с Геннадием, думаю, что такой приработок для Зоркальцева был закономерным.

– Не слышали, в районные центры Зоркальцев ездил? – спросил Бирюков Фарфорова. – Хорошо ли он знал проселочные дороги?

– Рассказывал Геннадий, что объездил все близлежащие от Новосибирска районы. Зоркальцев – заядлый грибник. Обычно в августе, когда в вузах начинаются приемные экзамены, Геннадий заканчивал репетиторство и позволял себе отдохнуть в лесу… – Фарфоров виновато посмотрел на Бирюкова. – Простите, спешу на самолет…

Антон протянул руку:

– Всего доброго.

Из геологического треста Бирюков отправился в противоположный конец города, чтобы на овощной базе встретиться с завхозом Евгением Евгеньевичем Харочкиным. Тот оказался лысым худощавым человеком неопределенного возраста. В черном сатиновом халате с оттопыренными лацканами, Евгений Евгеньевич сидел в похожем на тесную кладовую кабинетике и, прикусив кончик языка, увлеченно перебирал накладные. Антон присел на расшатанный стул. Поздоровался. Харочкин молча кивнул в ответ, спрятал накладные в ящик стола и только после этого посмотрел на Бирюкова воспаленными глазами:

– Вы от Генриетты Николаевны по поводу болгарских помидорчиков?..

– Нет, я от Натальи Михайловны по поводу вашей дочери, – в тон ему ответил Бирюков.

На бледном лице Харочкина появилась растерянность:

– Извините… Э-э-это кто – Наталья Михайловна?

– Маковкина – следователь прокуратуры. Я пришел по ее поручению.

Харочкин смущенно зарозовел:

– С прокуратурой не хочу иметь никаких отношений. По всем вопросам, связанным с Анжеликой, обращайтесь к ее мамаше. Она затеяла этот скандальный балаган.

– Мне хотелось бы прежде переговорить с вами.

– Не могу! Не могу! Извините, не мужское дело – ввязываться в гинекологические проблемы.

– Анжелика – ваша дочь… – начал было Антон, но Евгений Евгеньевич испуганно замахал руками:

– Не моя она дочь! Не моя!..

– Чья же?

– Спросите у Людмилы Егоровны! Вы знаете мою супругу, Людмилу Егоровну? Не женщина – тигр! Выбросила фонтан дурости. Ославила в прокуратуре свое чадо ненаглядное, теперь волчицей воет. Нет, нет! Пожалуйста, избавьте меня от греха, решайте вопрос по Анжелике с Людмилой Егоровной. Только с ней! Я маме с дочкой сказал: «Если дело примет широкую огласку, брошу все к чертовой бабушке и уйду, уйду из дома»…

Бирюков с трудом остановил бурное словоизлияние Харочкина. Мало-помалу они разговорились, и Евгений Евгеньевич чуть не со слезами поведал Антону о своей горькой жизни. Началась эта жизнь семнадцать лет назад, когда директор городского рынка, где в ту пору Харочкин работал кассиром, уговорил его, деревенского несмышленого паренька, жениться на несовершеннолетней тихоне – дочери Людочке. Как выяснилось вскоре после пышной свадьбы, «невеста», несмотря на несовершеннолетие, оказалась в «интересном положении», а крутым нравом – похлеще родимого папы, Егора Исаевича, перед которым трепетали не только служащие рынка, но и нахальные клиенты из южных мест. С годами несдержанная Людочка превратилась в неуправляемую Людмилу Егоровну. Она окончательно подмяла робкого мужа под каблук.

– Семнадцать лет страдаю за один необдуманный шаг молодости, – жалобно проговорил Харочкин, заканчивая невеселое повествование. – Чтобы понять, как живу, представьте себя в одной клетке с разъяренным тигром. Представили?.. Вот так! А вы хотите решить со мной вопрос по Анжелике. Увольте! Не могу, не могу… За малейшее неверно сказанное слово Людмила Егоровна разорвет меня на мелкие кусочки.

– Что значит, «неверно сказанное»? – спросил Антон. – Говорите правду, все будет верно.

– Правда правде – рознь. Один так понимает, другой по-иному, Сто человек – сто мнений. Сразу не угадаешь, какое из них верное…

Разговор прервался телефонным звонком. Харочкин угодливо ответил, и тотчас до слуха Бирюкова донесся слегка приглушенный трубкой волевой голос:

– Евген, ты отоварил представителя Генриетты?!

– Люда, у меня сидит представитель прокуратуры, – вкрадчиво проговорил Евгений Евгеньевич.

– На чем влип?..

По белому лицу Харочкина пошли бордовые пятна:

– Люда, ты оглушила меня… Вопрос касается Анжелики.

Тон в трубке понизился, но Бирюков все-таки услышал:

– Ты ничего не знаешь. Понял?..

– Конечно, конечно, я все сделаю по закону, через бухгалтерию, с оплатой, – наивно выкрутился Евгений Евгеньевич, торопливо опустил трубку и, не глядя Антону в глаза, стал объяснять:

– Супруга, легка на помине. Пробивает для своей начальницы парочку килограммов болгарских помидоров. И так кричит по телефону, что у меня перепонки трещат.

Бирюков понял: после конкретного указания супруги говорить с Харочкиным об Анжелике – пустое дело. «Безвольный папа отказался от дочери, придется начинать с волевой мамы», – подумал Антон.

Приемный пункт макулатуры находился на задворках большого старинного здания. Прилегающий к нему участок переулка напоминал платную стоянку личного транспорта – столько здесь было мотоциклов с колясками, куцых «Запорожцев», разномастных «Жигулей» и даже солидных «Волг». Еще больше, чем автомашин, толпилось пароду. С раздутыми мешками, баулами, чемоданами, хозяйственными сумками и просто с пухлыми бумажными связками люди самых разных возрастов – от подростков до стариков и старух – упорно двигались к похожему на дощатый сарайчик «Пункту», в дверях которого виртуозно жонглировала весовыми гирями раскрасневшаяся Людмила Егоровна Харочкина.

Бирюков, конечно, знал о существующем книжном буме, но только теперь убедился воочию, сколь велика армия одержимых, способных часами стоять в очередях, чтобы получить за макулатуру талон на популярную книгу. Стараясь вникнуть в суть макулатурного «порядка», Антон прислушался к разговорам. Говорили в основном о Дрюоне и Дюма, изредка упоминали широко известного Сименона, сетовали на неорганизованность и сумбурность макулатурного эксперимента, затянувшегося на многие годы. Говорили равнодушно, от скуки.

Неожиданно рядом с Бирюковым остановился похожий на студента парень в очках. Сбросив с плеча на землю увесистый рюкзак, он закурил сигарету, огляделся и, явно затевая от нечего делать разговор, спросил:

– «Макаку» ждешь или у «мака» талоны купить хочешь?

– Не знаю пока… – уклончиво ответил Антон.

– «Макаки» свой товар уже распродали – раньше надо было приходить. А за талоны эта зверь-баба, – парень показал на Людмилу Егоровну, – по семь шкур сдирает, не рад будешь книжке. Не советую с ней связываться. Поезжай в Обской пункт, там «мак» – запойный дедок. Вот у него можешь хоть десяток талонов по сносной цене взять.

Парень, видать, был в макулатурных делах не новичком. Поэтому Бирюков признался, что пришел сюда впервые и жаргона книжников не знает. Парень с усмешкой затянулся сигаретой:

– То-то, вижу, без товара заявился и глазеешь, как на дурной спектакль. «Макаки» – это продающие макулатуру. Кстати, по двадцать копеек за кэгэ. Обычно уборщицы или алкаши. Кто у них покупает? Чуть не все сдатчики. За один талон надо брякнуть на весы двадцать килограммов макулатуры, а ты, допустим, только девятнадцать накопил. Из-за килограмма еще сюда потащишься? Какой резон? Купил за двугривенный этот килограммчик у «макаки» – и норма готова. Можешь вообще не собирать макулатуру, а покупать. Уразумел?.. «Мак» – тоже торгаш, но торгует не макулатурой, а самими талонами. Чаще всего это приемщики макулатуры или те чиновники, которые распределяют талоны. Отдал денежки – и никаких проблем. Не надо с рюкзаком сюда тащиться да нервничать, пока эта зверь-баба твой хлам примет. Иди с купленным талоном сразу в магазин и выкупай заветную книгу, если она поступила в продажу. Культура…

– И крепко «маки» наживаются на талонах? – спросил Бирюков.

– Еще бы! Не только наживаются, но и связи во всех сферах имеют. Теперь в кого пальцем не ткни – каждый книголюб. Каждому до слез хочется иметь «Трех мушкетеров», «Королеву Марго» и дрюоновских «Железных королей».

– Откуда берутся лишние талоны?

Парень кивнул в сторону приемного пункта:

– Какой мудрец точно сосчитает, сколько в том сарае макулатуры – десять или одиннадцать тонн? На одну усушку-утруску можно списать двести талонов. Перемножь их на трешки-пятерки, и минимальный навар «мака» узнаешь. О максимальном – можно только догадываться…

У весов послышался недовольный шум. Парень поправил очки, насторожился:

– Кажется, прикрывает зверь-баба лавку с товаром. Всегда так: час-другой поработает и – шабаш. Надо с ней разобраться…