Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 195 страниц)

– Да, да, – согласился Твердоступ. – И потом… Ни ниже водопада, ни выше его нет лодки.

– Все-таки жаль, Остап Павлович, что вы не захватили нас с собой сразу, – попенял Протопопов.

– Честно: боялся, что общественники набедокурят… – несколько смущенно улыбнулся следователь прокуратуры. – Вы, товарищ Свечин, займитесь осмотром костра и пути от него до расселины.

– Я думаю, товарищ Твердоступ, мне лучше держаться с Самсоном Ивановичем, – пересилив себя, проговорил Кузьма. – Хоть я и год здесь… Но дела вел в райцентре. По-настоящему в тайге впервые. Могу упустить важное.

Часа полтора они лазали в скалах по гибельным каменистым осыпям, рискуя сломать себе если не шею, то ногу или руку наверняка. Но не зря.

Они отыскали полуразложившуюся, полурастащенную зверями и воронами тушу козла. Протопопов обрадовался находке:

– Вот и «легкая добыча»! Дзюба мог только ранить козла. Тот и ушел, да под камнепад попал.

Потом стали осматривать костер и местность вокруг него.

Кострище, у которого лежала котомка Дзюбы, находилось в глубине поляны, далеко от обрыва, где гудел водопад.

– Здесь, как правило, местные останавливаются, – сказал Самсон Иванович. – Ты записывай по ходу, быстрее будет. Кострище старое. Ему уже сколько лет… А вот полено отброшено.

– Ну и что? Головня, может.

– Еловое полено. Такое таежник в костер не положит.

Стреляет еловое полено угольками. Недолго и одежду прожечь.

– И у Дзюбы есть прожог, – напомнил Кузьма.

– Да, но полено то зачем ему было класть в костер? Чтоб выкинуть? Нет, тут новичок был. С кем-то из опытных. Должен здесь был быть новичок. Ага… Банка из-под консервов знакомая. Вот упрямица!

– Кто? Вы о ком, Самсон Иванович?

– О Наташке. О дочке. Она любительница лосося в собственном соку. Обычно рыбных консервов в тайгу не берут. Капризные, портятся. Да и свежей рыбы много. Наловить можно. Может быть, они с напарницей по ошибке сунули в костер еловое полено.

– Еще банки из-под консервов. Две. Мясная тушенка. Семипалатинская. Вымыты дождями начисто.

– Семипалатинская? – переспросил Самсон Иванович.

– Да.

– А открыта как? – Взяв в руки банку, Самсон Иванович принялся рассматривать срез. – Дождь сильный был месяц назад… Срез… Семипалатинские мясные… Их получили метеорологи. Станция здесь неподалеку. Пятьдесят километров. Нож, которым консервы эти открывали, не самодельный, заводской.

Старый. Из отличной стали.

– Вы знаете, чей это нож?

– Да. Телегинский. Метеоролога Телегина. «Шварцмессер».

– Немецкий? – Кузьма так и подался «перед. – В переводе – «Черный нож». – Уральский. В войну уральцы послали на фронт танковую бригаду. На свои деньги полностью укомплектовали, экипировали часть. В комплект входил и нож в черном кожаном футляре. Нашим, уральским, золингеновский знаменитый как палку строгать можно было… Сталь под стать ребятам-танкистам. Их фрицы пуще огня боялись. А за ножи – не было таких в других частях – фашисты и прозвали бригаду «Шварцмессер»… Охотникам нашим все больше кузнец Семен делает. Тоже отличные ножи. Из рессорной стали…

Самсон Иванович присел около банок, стал присматриваться к характерам срезов.

– Одну банку открывал Телегин. Сам. А вот вторую кто-то другой. Телегин, тот воткнул нож, повернул банку – и готово!

А второй пилил. И нож другой. Да и банка не так сильно поржавела, как первая.

Свечин, который записывал в блокнот замечания Протопопова, покусал кончик карандаша:

– Может, первая с прошлого года осталась?

– Нет. Поздней осенью я на всякий случай чищу поляну.

Чтобы не путаться. А зимой охотники консервов с собой не берут. Эти баночки для меня, что карточки визитные. Пришел человек в Спас – назвался, отметился. Я о снаряжении расспрошу, об экипировке… Потом уж тут для меня секретов нет; был тот-то. А вот эта банка… Консервы одни и те же… – Самсон Иванович сравнил выдавленные на крышках цифры и буквы – индекс выпуска… Кто ж ее открывал? Кто тут был?

– Может, этот Крутов? Который тревогу поднял.

– Сомнительно… Крутов из другого района, из другой организации… И чтоб сошелся номер партии, время выпуска…

– Да… Но ведь и в реку пустую тару бросают.

– Редко. Почти никогда… Все успел записать?

– Все.

У трех других кострищ в разных концах поляны ничего существенного обнаружено не было.

– Самсон Иванович, где может быть лодка Дзюбы? – спросил Твердоступ.

– Где ж ей быть? Выше порога. Вот если не будет… – Протопопов поднял палец. – То Дзюбу кто-то сюда привез.

Лодка действительно оказалась за порогом. Она была вытащена высоко в тальник.

– Мог ли Дзюба один вытащить лодку так высоко? – спросил Остап Павлович.

– Дзюба мог, – не задумываясь, ответил участковый.

В лодке были шест и мотор, покрытый брезентом. Все в полной сохранности.

– Экспертизу у нас в больнице будете проводить? – поинтересовался Протопопов. – Тогда уж Матвея Петровича пригласите.

– Само собой, – кивнул Твердоступ. – Сдается мне, что результат будет один – установим одновременность смерти Дзюбы, погибшего под обвалом, и козла, которого он ранил.

– Вроде так… – согласился Протопопов. – Коли корешки в котомке целы.

– Вы знаете, где его дружки корнюют?

Самсон Иванович кивнул:

– Не вовремя он ушел из бригады…

– Заболел… Простыл… – предположил Твердоступ.

– Петр Тарасович?!

– Хоть бы и так. Что, Петр Тарасович слово заветное знал?

– Знал: «женьшень». Таких стариков, как он, ничем не проймешь. Корешки их не только кормят. Они и себе их оставляют. Пользуются.

– И не только государству сдают, но и поторговывают, – в тон Самсону Ивановичу протянул Твердоступ.

– Лицензий на женьшень нет. Корень – не шкурка, клейма на нем не поставишь.

– Вы сказали, – спросил Остап Павлович, – что Дзюба не вовремя ушел из бригады. Как это – не вовремя?

– Сезон в разгаре, середина августа. Если ушел, то или на самом деле совсем лихо ему стало, или, может, подфартило. Скорее всего, последнее. Корень хороший, крупный нашел. Граммов на сто пятьдесят. С таким бродить в тайге опасно.

– Опасно? – спросил Кузьма.

– Для корня. Подпоить, подмочить то есть, можно. Поломать. Половина цены долой. И только. Да… Однако и заболеть мог… Матвей Петрович, помнится, говорил, что печень у Дзюбы шалит. А как ему не верить? Звание заслуженного врача республики ему присвоили небось не только за то, что он безвыездно сорок лет на одном месте проработал. Матвей Петрович – врач замечательный… И научную работу ведет. Говори

ли, что вот-вот доктором наук станет.

– Есть у меня предложение, Самсон Иванович, – сказал следователь. – А не пойти ли вам с инспектором Свечиным к корневщикам? К Храброву и Калиткину…

– Как же… как же… Если что… И если запираться начнут, то как расскажу о Дзюбе… Одно им останется… Либо корни потерять, либо правду сказать. Тем более что намерений-то их мы не знаем – как они хотели корнями распорядиться.

Можно и к ботаникам добраться, и на метеостанцию… Ангирчи увидеть можно.

– Заманчиво… Старик Ангирчи очень наблюдательный, – произнес Твердоступ. – А корешки в котомке вы, Самсон Иванович, посмотрите. И оформим их актом.

– Как же… Как же…

Подойдя к котомке Дзюбы, Самсон Иванович поднял ее за лямки, словно взвесил. Потом стал доставать из нее Лубянки – конверты, сделанные из дубодерины. Сверху они были аккуратно перевязаны лыком, чтоб не раскрылись ненароком. Двенадцать лубянок. Самая большая со сложенную вчетверо газету. В каждом конверте лежал закутанный мхом корень, чем-то похожий на крохотного воскового человечка: один напоминал стоящего на посту солдата, другой выглядел, как моряк на палубе штормующего судна, третий будто заложил ногу за ногу, четвертый – танцевал…

Самсон Иванович осторожно брал корни и взвешивал по одному на аптекарских весах, взятых из котомки Дзюбы… Весы – часть экипировки искателя женьшеня, как и костяные палочки, которыми выкапывают корень.

– Не так уж и велика добыча… – сказал Самсон Иванович, закончив взвешивание. – Из-за такой не стоило торопиться в Заготконтору. Явно не стоило. Дзюбу заставило выйти из тайги что-то другое.

Перед тем как отплыть к искателям женьшеня, Самсон Иванович сказал следователю:

–. Выясним, пропало ли что из котомки, и тут же дадим вам знать Лодку корневщикам оставим – ихняя. Ну а нас, как договорились, вертолетом вывезете. Погода вроде не должна подвести..

– К тому времени и у нас многое станет ясным. А вы, товарищ Свечин, рацию берегите, – улыбнулся Твердоступ стройному лейтенанту, на котором новехонькая форма сидела, словно на магазинном манекене – не обмялась, но и не приладилась.

Кузьма ответил весело, с задором:

– Как зеницу ока!

Движок заработал сразу. Плоскодонка резво отошла от берега.

По-осеннему радужные берега, поднимавшиеся вверх от синей реки, выглядели равнодушными, безжизненными.

Разговаривать с Самсоном Ивановичем, сидевшим на корме у гремящего мотора, было невозможно.

Следователь прокуратуры и Самсон Иванович, должно быть, правы: с Дзюбой произошел несчастный случай. Позарился старый на «легкую» добычу – козла. Выстрелил в него, а тут обвал. Не всегда он начинается лавиной: пока-то камушек по камушку ударит. А Дзюба кинулся в расселину сразу. Вот и угодил в самое пекло. Их же поездка – необходимая формальность, без которой дела не прекратишь.

Но для него лично поездка значит много – у Самсона Ивановича есть чему поучиться. Недаром же он больше двадцати лет проработал в тайге!

Солнце оказывалось то справа от Кузьмы, то слева, то било в глаза, то грело затылок. Высота берегов и гор, вздымавшихся по сторонам, менялась, и Кузьма потерял ориентировку и даже чувство времени, а когда взглянул на часы, понял: плывут они уже шесть часов с лишним.

Самсон Иванович размышлял о своем и по-своему. В глубине души ему как-то не верилось, будто все происшедшее с Дзюбой – несчастный случай. Петр Тарасович был человеком осторожным, осмотрительным.

Похоже, есть сомнения и у следователя, но ощущение – это еще не доказательство.

«Легкая добыча»? Может быть. Плюс ошибка от самоуверенности. Может, может быть.

Они пристали к берегу, когда солнце скрылось за горный хребет. Самсон Иванович достал из котомки моток серебристой нейлоновой лески, из-под подкладки фуражки – крючок и велел Кузьме наловить рыбы на перекате, уху сварить.

– А я пока к Ангирчи схожу.

– Он живет неподалеку? – поинтересовался Свечин.

– Пантовал здесь. Панты теперь сушит. Ждет охоту на реву. А живет… Вся тайга его дом. Он вроде шатуна. С чудинкой человек. Вон его бат в кустах стоит, припрятан.

– Какой бат?

– Лодка большая, долбленная из целого тополя.

– А… – протянул Кузьма, недовольный собой, что не заметил укрытой в прибрежных кустах длинной лодки.

– Посмотри, Кузьма, спички у тебя не подмокли?

– Сухие. Жаль, лопатки нет.

– Зачем тебе?

– Червей накопать. На наживку.

– Мух налови. Шмелей.

– У реки их нет.

– Вон около бата должны быть.

– Откуда они там? – хмыкнул Кузьма.

– Мясо там спрятано. Не за одним же изюбром пришел сюда Ангирчи. Накоптил, поди. И для себя, и на продажу, чтобы припасы на зиму купить. Да леску не режь!

– На одну удочку ловить?

– Хватит, – улыбнулся участковый. – Я скоро. Чуешь, дымком попахивает?

– Нет, – признался Кузьма.

Самсон Иванович ничего не сказал и пошел по галечнику к береговым зарослям, высокий, сутуловатый. Камни под его ногами не скрипели, не постукивали. Вздохнув, Свечин тоже двинулся к зарослям – срезать удилище. Справив снасть, Кузьма с превеликим трудом поймал пяток мух и вышел к перекату. Приглядевшись к прозрачной воде, увидел стоящих против течения рыбин. Сначала одну, потом еще и еще… Различить их на фоне пестрого галечного дна было не так-то просто: веселого цвета, радужный плавник как бы рассекал рыбу надвое. Серо-зеленый хребет и пятнисто-желтая голова довершали мимикрический наряд.

Прочно нацепив на крючок одну из пяти так трудно доставшихся ему мух, Свечин закинул леску. Муха коснулась воды у самого уреза, но стремительное течение подхватило ее и понесло на быстрину, туда, где стояли рыбы. Забрасывая удочку, Кузьма потерял добычу из виду и теперь старался угадать, увидят ли рыбы наживку.

И вдруг меж витых струй выскочила серебристая с радужным отливом рыбина и, описав короткую дугу, исчезла. Леска тут же натянулась, и удилище едва не выскользнуло из рук Кузьмы. Свечин дернул. Рыбина вновь выскользнула из витых струй переката, будто только для того, чтобы глянуть на Кузьму крупным ошалелым глазом, и скрылась. Свечин, вываживая, попятился.

Наконец у берега показалась крупная пятнистая голова. Рыба остервенело билась на гальке, пока Кузьма не исхитрился оглушить ее ударом камня.

Так он поймал еще три рыбины. В меру своего умения Кузьма выпотрошил, почистил их, поставил варить уху.

Хотя солнце давно уже закатилось за сопки, темнело исподволь. Небо меркло медленно. Долина реки выглядела светлой полосой.

Сообразив, что уху надо чем-нибудь заправить, Кузьма полез в котомку Самсона Ивановича за пшеном и наткнулся на перевязанный бечевкой конверт из тополиной коры. Свечин пощупал его, подавил, понюхал. Кора была свежая, лежало в ней что-то упругое, пахло деревом и еще чем-то странным. Из лубяного конверта торчала лохматушка мха, а на ней светилось что-то пестрое, сухое, похожее на крылышко мотылька.

«Откуда это?» Кузьма был готов поручиться, что еще вчера тополиного конверта в котомке не было. Ведь он укладывал продукты, да еще забыл сухари,

Уха получилась на славу, как считал Кузьма, только в юшке оказалось много чешуи, и приходилось то и дело отплевываться. Похвалили уху и участковый с Антирчи. Когда тот вместе с Самсоном Ивановичем вышел из кустов, Свечин поначалу принял его за мальчишку-подростка. Низенький, сухонький, со сморщенным, как печеное яблоко, лицом, старичонка протянул Свечину руку лодочкой и все время улыбался.

Видимо, по дороге участковый неуспел, а вероятнее всего, и не стал говорить с Ангирчи. После ужина, прошедшего в торжественном молчании, старичонка облизал ложку, сунул ее за онучу и сказал:

– Вверх идете…

– К корневщикам, – кивнул Самсон Иванович.

Ангирчи тоже покивал головой:

– Очень Дзюба вниз торопился. Я махал ему, чай пить звал. Не остановился.

– Ночевать пришлось бы ему здесь. Не успел бы к Радужному до темноты.

– Зачем не успел? Рано-рано шел. Солнце над сопками не поднялось. Только свет был. Значит, ночью шел. Луна, как теперь, наполовину была. На рожденья, однако.

– Вы не будете возражать, если я запишу разговор? – спросил Свечин. – На пленку.

– Пиши, начальник. На что хошь пиши.

Прихватив свой рюкзак, Свечин сел позади Ангирчи и Самсона Ивановича и включил магнитофон. Это была его гордость – сам собрал: портативный, на транзисторах. В таких условиях вещь незаменимая. И, кроме магнитофона-самоделки, есть у него оружие и посерьезнее. Но о нем не знают ни следователь, ни Протопопов.

Свечин задал Ангирчи, несколько вопросов, заставив его повторить сказанное. Ведь старик точно назвал срок, когда Дзюба прошел здесь – две недели назад. И время – утро. Выходит, Дзюба пришел к Радужному в полдень. Но Протопопов вроде бы не обратил внимания на слова Ангирчи. Лишь повторил:

– Торопился, наверное. Болел…

– Нет. Большая котомка был. Много корня вез.

– Много?

– Большой-большой котомка был.

– Вы ошиблись, – сказал Свечин.

– Не-ет. Ноги слаб стал, глаз – нет. Большой котомка!

Много корня. Что с ним? Почему на его лодке пришли?

Самсон Иванович рассказал о гибели Дзюбы и заверил Ангирчи, что в котомке у того корней оказалось немного.

– Хунхуз объявился… – Известие о гибели Дзюбы очень взволновало Ангирчи: он, недвижный до того и, казалось, глухой ко всему, зацокал, покачался из стороны в сторону, будто от внезапной боли. – Его ищи, Самсон.

Кузьма подался к старику:

– Кто такой «хунхуз»?

Но ответил Самсон Иванович:

– Хунхузы – бандиты. Грабили золотодобытчиков, искателей женьшеня. Были такие когда-то.

– Хунхуз Дзюбу убил, – настойчиво сказал Ангирчи.

– Почему «хунхуз» этот все корни не взял? – спросил Свечин.

– Чтобы мы думали, что с Дзюбой произошел несчастный случай, – сказал Самсон Иванович. – Котомка-то полупустая, а Ангирчи утверждает – большая котомка. Только откуда и кто мог знать, когда Дзюба будет у Радужного? Ангирчи, -

обратился участковый к удэгейцу, – ты здесь каждый куст знаешь… Мог Петр Тарасович найти необыкновенный корень?

– Нет, однако, можно сказать. – Старичонка стал смотреть в костер. Лицо его будто окаменело. – Да – тоже можно… Если взял он корень… Корень мог и сорок соболей стоить.

– Откуда ты знаешь про такой корень?

– Мой много знай, мало говори… Посмотреть, однако, надо… своими глазами гляди… – И Ангирчи замолк, будто склеил губы.

Свечин задал ему еще несколько вопросов, но Ангирчи будто и не слышал его.

Кузьма выключил магнитофон, поднялся, взял чайник:

– Я за водой…

Он понял: разговор, собственно, окончен.

Подойдя к воде, Кузьма уловил мягкое, редкое и глухое постукивание. Он долго прислушивался, пока не понял, что это камни под водой бьются друг о дружку. Сильное течение тащит гальку по дну.

Когда огонь взвивался особенно высоко, на быстрых струях речки мелькал пляшущий свет костра. Звезды отражались в воде нервными, дергающимися черточками.

«С норовом старичонка, – думал Кузьма. – Но что-то он знает. Или догадывается? Может быть, подозревает, но не хочет говорить? Да, норовистый старик».

Пока Кузьма был у реки, около костра не обронили ни слова. Подвесив чайник над огнем, Свечин глянул на лица сидящих и поразился их окаменелой похожести. Даже мечущиеся отсветы пламени не оживляли их, как это обычно бывает у костра.

Закипал чайник. Кузьма достал из рюкзака заварку, бросил в бившую ключом воду. Крышка запрыгала, пена фыркнула через край. Не успел Свечин сообразить, чем снять чайник с рогульки, как Ангирчи взялся голой рукой за дужку висящего над огнем чайника и поставил его на землю. Пальцы его были точно железные, в движениях не чувствовалось ни тени торопливости, будто дужка была холодна. Ангирчи спросил:

– Зачем вы его лодку взяли?

– Корневщики на ней вернутся, – ответил Самсон Иванович.

«Ведь сейчас Протопопов фактически сообщил Ангирчи, что они попадут в Спас другим путем, другим способом, – подумал Свечин. – Сообщил, что они уже не встретятся больше с ним, Ангирчи… Зачем старичонке это знать?»

Спать Ангирчи улегся в своем бате. Милиционеры устроились на лапнике у кустов. Проснулся Кузьма от холода и сырости. Едва светало. Река приукрылась туманом.

Вскочив, Свечин принялся пританцовывать и хлопать себя ладонями по плечам. Подойдя к бату, Кузьма увидел, что охотника нет. Забыв о холоде, Свечин заспешил к Протопопову:

– Ангирчи ушел!

– Ему некогда – охота, – спокойно ответил Самсон Иванович, – не надо беспокоиться.

– И все-таки я хотел бы знать, почему же…

– Почему отпустил его?

– Я хочу знать…

– Вы хотели бы поступить опрометчиво? Ангирчи непричастен к этому делу.

Потом они сели в лодку, поплыли вверх по реке. Вечером за ужином Самсон Иванович сказал:

– Отдохнем часа два – и пойдем дальше.

– Ночью? В темноте?

– Луна взойдет после полуночи, – ответил Самсон Иванович. Кузьма внимательно посмотрел на участкового. Свечина не в первый раз поражали решения Самсона Ивановича. Так же удивляло его и собрание книг в библиотеке участкового: полка накопленных годами изданий «Роман-газеты», тома «Истории войны на Тихом океане», военные мемуары, комплекты юридических журналов. Все это не вязалось с представлениями Кузьмы об участковом инспекторе в глубинке, самим обликом Протопопова.

Он, Кузьма, конечно, другой. Он-то должен знать очень многое. Но он, Свечин, и не собирается «завязнуть» на своей должности. И потом он и мысли не допускал, что можно провести сравнение между ним, Кузьмой Семеновичем Свечиным, и Протопоповым.

А Самсон Иванович глядел в огонь костра, слишком жаркий и слишком желтый. Понимал – быть завтра грозе, и радовался, что будет гроза, а не пойдет нудный обложной дождь. Поэтому он и решил идти ночью, когда взойдет ущербная, но еще довольно яркая луна. Размышлял Самсон Иванович и о Свечине. Он жалел Кузьму. Он не раз встречал молодых парней, которые, приобретая знания, считают, что проценты от этих знаний прежде всего ложатся ступеньками карьеры, их жизненного успеха.

И можно ли вот так, как Кузьма, мерить жизненный успех, счастье в жизни метрами и сантиметрами служебной лестницы? И потому: где она, мера человеческих способностей? Сам-то человек что Микула Селянинович – кажется ему похвальба правдой… И на чем старухе рыбачке следовало остановиться? На новом корыте, избе, на боярских, на царских хоромах? А? Ведь никто не знает, где предел возможностей его «золотой рыбки» – таланта.

В какой-то книжке, за давностью уже и забыл какой, он читал мудреную и мудрую притчу, как один человек задал дьяволу вопрос: «Кто самый великий полководец на земле во все времена?» А дьявол показал на холодного сапожника, что сидел на углу улицы: «Вот он – самый великий полководец во все времена. Только он не знает об этом».

«Ну а ты? – спросил сам себя Протопопов. – Участковый. Неплохой, если верить начальству, и будь доволен». – Самсон Иванович-Протопопов перевел взгляд с играющего пламени костра на Свечина. Очевидно, Кузьма уже несколько раз обращался к нему и теперь дотронулся до его плеча, чтоб вывести из задумчивости.

– Самсон Иванович, что за конверт из коры у вас в рюкзаке?

– Лубянка. В ней корешок женьшеня.

– Откуда?

– Из котомки Дзюбы. Совсем крошечный корешок. Года два. Не принято такие брать.

– Разве не всякий вырывают?

– Умный корневщик – не подряд. У умных корневщиков свои плантации есть. По десять, по двадцать лет ждут, пока подрастет женьшень. Найдут вот такой, к примеру, корень. Крошечный. Выкопают его, пересадят в тайное место. Ухаживают. Узнают – кто выкопал, могут и убить за такое…

Кузьма подивился спокойствию, с которым участковый проговорил эти слова, спросил:

– И не грабят их плантации?

– Свой, кто наткнется случайно, – не тронет. По свежим затескам на деревьях увидит – небесхозная плантация. По посадке корней увидит, по уходу. Не возьмет. Да и хозяин бывает неподалеку. Плантация, что огород – завел, так и

кормишься с нее. Уж не корни, семена подсаживают.

– Вы знаете таких кладовладельцев? Да и сколько стоит, ну, средняя пчантация? – с интересом спросил Свечин.

– Ни их жены, ни дети не знают, где плантации. Редко когда сыновей посвящают в тайну. Перед кончиной обычно, или уж ноги таскать не станет корневщик. А случись что с хозяином, все в тайге в тайне останется. – Искоса взглянув на Кузьму, Самсон Иванович усмехнулся. – А стоимость… И до десятков тысяч может дойти. Сколько корней смотря, какой возраст… Бывало, натыкались на старые плантации. Фартило… Не при мне, стороной слышал. Оценивали такие плантации в самородок золота с конскую голову величиной.

– Но ведь, Самсон Иванович, иметь плантацию – государственное преступление! – воскликнул Кузьма. – Существует закон, по которому…

– Да Статья сто шестьдесят семь Уголовного кодекса. Но в ней ничего не говорится о женьшене, хотя он дороже золота, металлов и кое-каких камней. «Нарушение отдельными гражданами правил… сдачи государству добытого ими из недр земли золота или других драгоценных металлов или драгоценных камней…» Не относится женьшень и к кладам. Так-то! Ни кто, кроме самого корневщика, не знает, сколько он нашел, сколько сдал государству, сколько себе оставил. И сколько на сторону за хорошие деньги сбыл.

– Не представляю! – нервно передернул плечами Кузьма. – Корешок травы – и такая ценность! Десятки тысяч рублей!..

– Молоды… – проговорил Самсон Иванович. – Молоды! Вот Владимир Клавдиевич…

– Кто?

– Арсеньев. «Дерсу Узала» читали?

– А… Читал.

– Так он писал, что на строительстве железной дороги был найден корень в шестьсот граммов! Редчайший из редких. Его тогда за границу за десять тысяч золотом продали. Это, считай, тысяча соболей. И не в деньгах дело… Когда старость да болезни корежить начнут – никаких денег человек не пожалеет.

– Что ж, он от смерти спасает? Женьшень?

– Как считать… – протянул Самсон Иванович. – Прошлой зимой запоролся я в промоину. По грудь вымок. Дело уж затемно было. До заимки – километров восемнадцать. А мороз. Только к утру до тепла добрался. И хоть бы чихнул.

– Женьшень принимали?

– С осени.

– Случай… – Кузьма даже рукой махнул.

– Больно много случаев… Пора вам… – нахмурившись, бросил Самсон Иванович и добавил, будто про себя: – Такой корень, про который Ангирчи говорил, должен граммов четыреста с гаком весить. Это уже государственная ценность. Таежная реликвия. В музеях таких нет. Слышал я о находке в четыреста граммов. Но если Ангирчи угадал, то Дзюба нашел побольше.

Взяв котелок, чтобы пойти за водой и залить костер, Свечин сказал: – Кто же такой корень купит?

– Государство.

– Я не про то

– А-а… Покупают же «Волги» для удовольствия. А корешок может лет десять жизни подарить. Кто с умом его принимает. Молод ты, здоров. Вот и не веришь.

– Тренировка, – ответил Кузьма и пошел к реке.

Вернувшись, Свечин залил костер, но Самсон Иванович не торопился с отправлением в ночное плавание.

Быстро взошел большой тусклый серп луны. Но, постепенно поднявшись, он делался серебристее, ярче. Стали различимы отдельные кусты, а легкая туманная дымка, пологом проступившая над рекой, еще сильнее рассеивала свет.

Мотор застучал раскатисто и басовито. Ясно зашелестела вода, расталкиваемая тупым носом плоскодонки. Протопопов повел лодку не быстро, но уверенно. Он хорошо знал стрежень реки. В блеклом, неверном свете он без особого труда находил дневные ориентиры.

Долина реки быстро сузилась. Берега взмыли вверх. Если бы не туманная дымка, рассеивавшая свет, то в ущелье, где по-медвежьи урчала вода, было бы совсем темно.

Подавшись вперед, крепко сжав рулевую ручку мотора, Самсон Иванович взглядом и на слух прощупывал реку перед собой.

Потом, к заре уже, берега расступились. Протопопов зажал ручку мотора под мышкой, набил трубочку, закурил.

Устроившись около средней банки, Кузьма спал.

Не мог предполагать тогда Самсон Иванович, что два дня спустя он и Свечин будут едва ли не ползком искать на здешних берегах следы, смытые ливнем.

* * *

Леонид сказал неожиданно и резко:

– Хватит спорить! Чего тут торговаться. Не бросать же лодку здесь. Давайте я спущусь в Спас на лодке…

Твердоступ, Илья Ильич и начальник «аэропорта» переглянулись и почувствовали себя неловко. Настало время отлета, но все еще не было ясно, кто отправится на вертолете, а кто погонит лодку.

– Я серьезно. Доберусь за двое суток до Спаса, – повторил Леонид.

– Гм… Гм… Нехорошо получается.

Остап Павлович подумал, что у Леонида, наверно, обостренное чувство товарищества. Это, конечно, очень хорошо, но Леониду следовало подумать и о своей матери, на которую так внезапно обрушится удар, а рядом не окажется самого родного и близкого человека – сына… И в то же время Степану Шматову надо как можно скорее попасть в Спас – дела. И у Ильи Ильича – тоже.

– Гм… Остап Павлович, – откашлявшись, сказал председатель сельсовета, – дайте листок бумаги. Без справки его ведь не похоронят. И печать со мной…

Степан Евдокимович, горячившийся почему-то больше других, отошел в сторонку.

Махнув рукой, Леонид поморщился, промолвил безразлично: – Как хотите… Мне все равно. По реке погнал лодку Илья Ильич. В Спасе Остап Павлович передал в райотдел внутренних дел, что сигнал Крутова подтвердился, обнаружен труп, и просьбу: выяснить личность этого Крутова, поскольку нужно уточнить обстоятельства, при которых он обратил внимание на то, что у Радужного «смердит».

Ни гостиницы, ни Дома приезжих в селе не было, и Твердоступ по приглашению Антонины Александровны остановился у Протопоповых. Остап Павлович попросил Шматова дать ему список фамилий пассажиров, улетавших из Спаса в последний месяц. Их было немного – всего восемь человек. Твердоступ встретился с ними и поинтересовался целями их отъезда, их отношением к Дзюбе. Второе получалось как бы ненароком. Гибель Дзюбы в Чертовых скалах жители Спаса восприняли так же, как и Самсон Иванович; считали, что погнался Петро Тарасович за легкой добычей. Это никем не оспаривалось. Говоря о Дзюбе, люди даже слово «деньги» употребляли на его манер: «гроши».

– Гроши он любил…

– Где пахнет грошем, тут Дзюбу понукать не надо…

– Он всякий грош до «копицы», до кучи, нес…

– Он все больше по договорам: охота, женьшень, панты, бархат…

– Только на себя мужик надеялся…

– Сбочь от людей шел…

Часу в одиннадцатом вечера в комнату, где расположился Остап Павлович, пришли доктор, выезжавшая на осмотр места происшествия, и местный врач-нанаец Матвей Петрович. Они закончили вскрытие тела Дзюбы.

– Никаких свидетельств, – сказала Анна Ивановна, – что смерть Дзюбы произошла от нанесения ему огнестрельных или ножевых ранений. Однако у Матвея Петровича есть кое-какие сомнения…

– Вы это отметили в заключении? – спросил Твердоступ.

– Да.

– В чем же дело, по-вашему, Матвей Петрович?

– Сомнения – не доказательство, Остап Павлович… – начал доктор. – Тем более состояние трупа… Я считаю, что нужно провести дополнительно тщательную химическую и гистологическую экспертизу. Но в наших условиях это невозможно.

– Вы, Матвей Петрович, предполагаете, что…

– Отравление.

– А вы, Анна Ивановна?

– Здесь у меня нет твердого мнения, хотя согласна, что гистологическую экспертизу провести совершенно необходимо. Это поможет установить более или менее точно время гибели Дзюбы. А также злополучного козла…

– Да… – ответил Твердоступ, подумав: «Не получается, вы ходит, несчастного случая… Впрочем…»

И Остап Павлович обратился к Матвею Петровичу:

– А что-либо о характере отравления можно сказать?

– Об этом может с уверенностью говорить лишь химик.

– А все-таки? Как вы думаете?

– Характер яда – психотропный, действующий на нервную систему. Но не только на нее. Так сказать, яд с широким спектром действия. Обычно такими ядами являются растительные. Характерные признаки указывают на цикуту.

– Съел случайно что-нибудь? – спросил Твердоступ. Матвей Петрович пожал плечами.

– Что ж… – поднялся следователь, а за ним и врачи. – Благодарю. Отправьте все, что нужно, в крайцентр.

Через несколько дней прилетел инспектор краевого управления внутренних дел Виктор Федорович Андронов. С собой он привез результаты гистологической и химической экспертизы. Предположение Матвея Петровича подтвердилось: до того как Дзюба попал в обвал, его отравили. Точнее – Дзюба выпил спирт, в который подмешали яд – цикутотоксин.

* * *

Розовощекий, улыбчивый Виктор Федорович появился в знакомом ему доме Протопоповых, как показалось Остапу Павловичу, уже привыкшему к глуховатой тишине, чуточку шумливо.