Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 195 страниц)

Как и у Казакова, у Токмакова И.Н. с первых его дней службы нашлись умелые наставники. Тот же Астахов Михаил Иванович, а также Миненков Николай Митрофанович. Где советами, где личным примером они помогали на первых порах Токмакову И.Н. овладеть азами работы участкового милиционера.

В апреле 2008 г. в Россию на собственном автомобиле приехал гражданин Германии и бывший наш соотечественник Петер Шлиман или просто Пётр, захотевший посетить свою «малую родину» – Оренбург. (По-видимому, чувство ностальгии присуще не только коренным русичам, но и обрусевшим немцам). В пути следования Шлимана к Курску, в Октябрьском районе, его остановила неизвестная девушка, которая попросила подвезти его до Курска. Ностальгирующий русский немец, помнивший российскую действительность двадцатилетней давности, когда на уровне государства пропагандировалась «братская» любовь друг к другу, чувства солидарности и взаимопомощи, и не знавший ее новой довольно криминальной действительности, без задней мысли посадил «красавицу» в салон своего авто. Ведь вдвоем за беседой и путь делается короче и время течет быстрее. И, действительно, до самого Курска де-вица, назвавшаяся Альбиной, своим веселым щебетаньем скрашивала однообразность курских асфальтных верст. Когда они находились в районе поселка энергетиков (микрорайон КТК), Альбина попросила «гер Петера» остановить автомобиль: «Вот я и приехала».

Шлиман остановил авто, пассажирка вышла, пожелав ему «счастливого пути», даже ручкой помахала, когда он тронулся дальше. А через некоторое время после ухода девушки ностальгирующий немец обнаружил пропажу некоторых документов и денег в сумме 500 евро. Пришлось прерывать путь в Оренбург и обращаться в милицию города Курска.

Мужики! – просил расстроенный Петер на чисто русском, – помогите, не дайте сорваться поездки на «малую родину»! Да и без документов как мне теперь домой возвращаться…

А ты, Пётр, оставайся тут, – шутили «мужики» в погонах. – Вспомни библейскую историю о возвращении блудного сына…

Шутить шутили, но уголовное дело возбудили, чтобы придать делу официальный статус. Понимая, что время «дорого» не только для потерпевшего Шлимана, но и для них, немедленно приступили к расследованию, подключив старшего участкового уполномоченного Токмакова И.Н., как наиболее опытного и хорошо знающего население в данном микрорайоне. Токмаков не только не поленился выслушать всю историю из уст потерпевшего, но и несколько раз уточнить приметы девицы, ее возраст, рост, тип лица, цвет глаз и волос, манеры поведения и движения, характерные обороты речи. И когда словесный портрет был составлен, то старший участковый пришел к заключению, что данное преступление могла совершить ранее судимая за незаконный оборот наркотиков Карменкова Юлия Вла-димировна, 1984 года рождения, зарегистрированная по адресу… Впрочем, по месту регистрации она уже длительное время не жила, занимаясь, по слухам, древнейшей женской деятельностью – проституцией то ли в самой Москве, то ли на автотрассе между Москвой и Курском. Это в значительной мере усложняло розыск и задержание подозреваемой. Оставалось проверить ее прежние связи.

Игорь Николаевич, поднапрягись пожалуйста, – просили коллеги-оперативники, проверив адреса родителей и известные им адреса старых знакомых Карменковой, – вспомни, у кого еще она могла найти себе приют?

Старший участковый «поднапрягся», перебирая в уме «спецконтигент» и назвал еще парочку адресов. При проверке их Карменкова была задержана, похищенные ею документы и деньги – обнаружены и изъяты. Радости «русского немца» Петера Шлимана, потерявшего всего лишь один день при раскрытии и расследовании данного преступления, не было пределов. Обещал чуть ли не во всех средствах массовой информации Европейского Союза об опера-тивной работе курской милиции рассказать, на «весь мир прославить», только ему вежливо так намекнули, что курская милиция славы в чужих землях не ищет, ей и в собственной достаточно.

Шутка шуткою, но оба старших участковых уполномоченных: и Казаков В.П. и Токмаков И.Н. – вниманием руководства отдела, УВД по городу Курску и УВД по Курской области действительно не обойдены. Оба не раз отмечались поощрительными приказами, грамотами, награждены нагрудными знаками «Отличник милиции», юбилейными медалями. А Казаков В.П. – еще и медалью «За верность долгу». Обоим приказом Министра внутренних дел РФ за образцовую работу по охране общественного порядка, за значительный вклад в дело борьбы с преступностью, за умелое взаимодействие с населением сверх «потолка» при-своено специальное звание «подполковник милиции».

Вот так и идут по служебной дорожке два старших участковых уполномоченных ОМ-7 УВД по городу Курску, два друга-соперника в хорошем смысле этого слова. И не просто идут, а ведут за собой свои небольшие коллективы участковых, передавая им все лучшее из своего опыта работы на этом важном участке правоохранительной деятельности органов милиции.

Если Казаков очень подвижен и общителен, то Токмаков более сдержан и внешне серьезен, и при этом оба отличные товарищи для коллег, заботливые родители и прекрасные семьянины. А иначе и быть не должно, ведь участковый милиционер действует среди населения не только словом и Законом, но и личным примером своего поведения в быту. Недаром же мудрые заметили, что если человек талантлив в каком-либо одном роде деятельности, то он также может быть талантлив и в других. В минуты досуга Казаков В.П. увлекается чтением художественной литературы, игрой в шахматы, а Токмаков И.Н. -спортом, тяжелой атлетикой. И не один раз выступал в соревнованиях, проводимых как руководством УВД города, так и УВД по Курской области, завоевывая призовые места.

Не один раз предлагалось руководством городского УВД Казакову В.П. и Токмакову И.Н. перейти на работу в другие подразделения, в том числе и на руководящие должности, но они корректно отклоняют заманчивые предложения, оставаясь верными ранее избранной профессии. Возможно, «прикипели» к ней душой…

Заканчивая этот небольшой очерк об участковых уполномоченных ОМ-7 УВД по городу Курску, хочется пожелать всем нам, чтобы во всех правоохранительных органах как можно больше было таких сотрудников, как Казаков и Токмаков, людей не только ответственных и переживающих за свой участок правоохранительной деятельности, но и имеющих отзывчивое сердце и добрую душу.

ДОКУКА

(Исторический рассказ)

Князь черниговский Святослав Ольгович только-только оттрапезничал в кругу семьи и ближайших бояр и теперь, будучи в домашней просторной и легкой одежде, не сковывавшей движений, уединился в своей опочивальне. Вместив огрузневшее с годами тело в просторное кресло с высокой, украшенной резьбой, спинкой и изогнутыми подлокотниками, лениво перелистывал плотные пергаментные листы «Изборника» деда Святослава Ярославича. В часы досуга Святослав читал и другие книги, взять хотя бы Евангелие или Псалтырь, «Слово» митрополита Илариона или «Хождение» игумена Даниила, но «Изборник» был любимой. Возможно, потому, что к его появлению в жизнь приложил руку собственный дед, что было особенно интересно и трогательно: ведь можем же!

Князю повернуло на шестьдесят шестое лето, и по его подсчетам он по воле Творца уже на пяток лет прожил больше отца, успев познать в полной мере и радость воинских побед, и горечь изгойства, шероховатые, занозистые стороны дружбы и медоточивость коварства. А потому, пережив в свои зрелые годы шестерых, а то и семерых великих князей, в том числе совсем недавно Юрия Суздальского, своего единственного друга и союзника, и достигнув, наконец, черниговского стола, мечтал уже не о полях брани и воинской славе, а о спокойствии и тихой семейной жизни с супругой Марией и младшими сыновьями. Святослав давно понял, что жизнь человеческая так коротка, что в погоне за воинскими подвигами и личной славой она сгорает очень быстро и незаметно, словно это была не жизнь, а всего лишь лучина, которой пользуются смерды для освещения своего убогого жилища. И любая слава тут же развеивается и улетучивается как дым этой лучины. Вот была – и нет… Да и о какой славе можно слово молвить, когда князья русские не с ворогом ратоборствуют не на жизнь, а на смерть за землю Русскую в поисках этой самой славы, а друг с другом, словно пораженные умственным недугом! Зато сыновья – это иная суть, это продолжение жизни, а потому надо думать о них. В них, возможно, всё то, что настоящей славой зовётся. Со старшим, Олегом, ясно – он занял уже курский стол, который несколько лет был и его, Святослава, столом. Олег – молодой орёл, вставший на крыло; и теперь только от него самого будет зависеть, как удастся ему высоко парить… А потому думки черниговского князя были о младших: о семилетнем Игоре, названном так в честь его покойного брата Игоря Ольговича, убиенного киевской чернью, и пятилетнем Всеволоде, получившем своё княжеское имя в честь другого брата – Всеволода Ольговича, великого киевского князя.

Июльский день обещал быть не только ясным и теплым, что было бы хорошо, но и знойным до изнеможения, чего никто не желал, да и избежать не мог. Поэтому все живое искало хоть какой-то тени, относительной прохлады, укромного местечка, отдушины от знойного пекла. Даже ко многому привычные бродячие городские псы, не упускавшие случай до хрипоты в голосе облаять чужака, и те, словно лисы, попрятались по норам и примолкли, скованные жарой и дремотой. Солнечные лучи, причудливо ломаясь в цветных узорах стрельчатых окон, разноцветными пятнами падали на пол и стены, создавая волшебный полумрак. Подобный тому, какой бывает только в лесу, когда солнечный свет пробивается сквозь кроны деревьев, становясь, в конце концов, радужным, искристым, изумрудно-золотистым, волшебно-неземным. Впрочем, света в княжеской опочивальне было достаточно, чтобы князь мог без труда разбирать заметно потёртые от частого употребления буквицы текста или же красочные рисунки, делавшими «Изборник» ещё притягательнее.

Однако город и детинец полнились жизнью. Время от времени через оконные проемы доносились приглушенные расстоянием и толстым стеклом окон голоса. Со стороны посада долетали отголоски работы кузнецов, привыкших к нестерпимой жаре и ковавших кому меч булатный для рати, а кому и сошник к сохе в поле орати1. А то нет-нет да и раздастся щебетанье птиц, укрывшихся в тени листвы ближайших деревьев. Домашняя же челядь, зная, что князь в эти часы любит тишину и покой, обходила княжескую опочивальню стороной, стараясь даже легким шумом не нарушить его уединения.

«Это же надо, – задержался Святослав взглядом слегка прищуренных глаз на рисунке-миниатюре семьи Святослава Ярославича, – как живые. А вот и мой покойный батюшка… – отыскал он на миниатюре родителя, – тогда еще отрок. Сколько не смотрю, а налюбоваться всё никак не могу. Лепо! Зело лепо!»2.

Рисунок был, скажем прямо, не ахти какой. Рассмотреть на нём лиц, кроме разве что самого князя и княгини, а тем более признать кого-либо, было трудно – так были они схожи. Но притягивала сочность ярких красок и иконность композиции. На переднем плане в полный рост был изображен Святослав Ярославич в праздничном княжеском одеянии, в том числе в корзно3 небесно-голубых оттенков и бархатной шапочке, отороченной мехом соболя, с книгой в руках. Одесно4 от него княгиня Ода – в алом парчовом платье с длинными широкими рукавами и светлом плате1, при-держивавшая десницей перед собой за плечи малое чадо Ярослава, достававшего ей маковкой своей главы лишь до пояса. На втором плане, позади князя и княгини располагались княжичи: Глеб, Олег, Давыд и Роман – все молоды и безбороды, в одинаковых высоких синего бархата шапках и цвета спелой вишни епанчицах2 с меховыми воротниками. Но кто был кто из них на рисунке – не определить. Однако иконописец, писавший эту миниатюру, нашел выход, указав имена княжичей золотыми буквицами поверх рисунка.

«Лепо!» – ещё раз мысленно оценил черниговский князь миниатюру Изборника и тут же не преминул отметить, что «тихоня Давыд» даже на рисунке «сумел» спрятать лик свой от обозрения: его лицо полностью загораживала голова княгини.

Святославу Ольговичу самому хотелось создать что-то подобное тому, что удалось его деду, но дальше составления погодичного списка да переписи уже готовых текстов дело не шло. То одно, то другое, вклиниваясь в благие намерения князя, мешало это сделать. Впрочем, он не терял надежды, что со временем задумку свою исполнит: «Дед, вон, смог, а я чем хуже…»

Не успел Святослав перейти ко второй миниатюре с изображением церкви и святого клира в ней, как в дубовую дверь опочивальни настойчиво постучали.

– Чего надо? – с раздражением в голосе – нарушался установленный им порядок и процесс созерцания, – спросил князь.

– Прости, княже, – поклонился, прошмыгнув в опочи-вальню, несмотря на свою грузность и осанистость, огнищанин3 Прошка, отвечающий за порядок в княжеских хоромах, – епископ пришёл, Антоний. Зело печален и хмур, словно туча чёрная…

– Что молвит?

– Да ничего. Крестится да тебя желает видеть. Я же, грешный, думаю, что митрополит Константин, киевский изгнанник и наш гость, преставился…

– Ишь ты, он думает, – усмехнулся Святослав и огладил начавшую покрываться сединой, как инеем, бороду. – Он думает… – повторил уже без раздражения и добавил: – Зови Антония в гридницу, нечего ему, словно холопу последнему, в сенях стоять. Я сейчас туда приду, лишь одежонку поприличней по такому случаю приодену – не стоит перед святителем в домашнем одеянии появляться.

В том, что мог преставиться изгнанный из Киева в Чернигов великим князем Ростиславом Мстиславичем с подачи его племянника Мстислава Изяславича Волынского митрополит Константин, ничего удивительного не было. Вот уже несколько месяцев, как бывший митрополит, найдя себе пристанище в палатах черниговского епископа Антония, был скорбен и телом и духом. Но то, что его смерть вдруг заставила самого епископа сообщать князю об этом, вызывало удивление – у Антония было предостаточно мелких служек, чтобы довести эту скорбную весть до князя и всего причта1.

«Интересно, интересно… – мысленно оценил неожиданное известие Святослав не очень-то мирволивший своему епископу-гречанину, сладкоречивому, с вечно елейной улыбкой на устах. По виду – вроде покладистому, а на деле – хитрому и скользкому как уж. – Что же такое заставило Антония, оставив хлопоты, сломя голову, если не врёт ог-нищанин… а он не врёт, бежать ко мне. Прав, прав Прошка – смерть даже бывшего митрополита ещё не повод тому… Тут что-то иное». – И поспешил с переодеванием.

В лето 6663 или в 1155 году по Рождеству Христову суздальский князь Юрий Владимирович, прозванный Долгоруким, в очередной раз овладевает Киевом и лишает митрополичьей кафедры бывшего ставленника Изяслава Мстиславича – Климента Смолятича, мужа вельми ученого, книжника и философа, изгнав его во Владимир-Волынский. На его же место прочит Константина, которого и посылает в Константинополь к патриарху за благословением. В следующее же лето митрополит Константин, получив благословение вселенского патриарха Константина IV Хлиарина, прибывает в Киев. И первое, что делает, заняв митрополичью кафедру, воздаёт хвалу князю Юрию, открыто хулит и обличает в самозванстве своего предшественника Клима Смолятича, но главное – предаёт анафеме уже покойного великого князя Изяслава Мстиславича. И хотя Изяслав Мстиславич был самым заклятым врагом Святослава (ведь именно он сначала лишил его брата Игоря великого киевского стола, а самого на долгие годы сделал изгоем; потом же своим посланием киевскому народу возмутил чернь, подтолкнув к смертной расправе над Игорем, уже принявшем к тому времени схиму) черниговский князь этого не одобрял. Не к чему тревожить имя и прах мертвых. Однако, когда сам Константин стал жертвой политических торгов и лишился митрополичьей кафедры, Святослав не воспротивился тому, чтобы бывший теперь митрополит жил в его стольном граде. Время от времени они даже встречались как на пирах у князя, так и в палатах епископа, но дружеских отношений между ними не возникло, а вскоре Кон-стантин стал тяжко скорбен духом и телом.

Когда черниговский князь уже в подобающей визиту одежде и голубой епанчице тяжелой походкой вошёл в услужливо распахнутые огнищанином двери гридницы, епископ Антоний торопливо, словно отрок-инок, вскочил с лавки. Черные, как крыло ворона, волосы спутанными куделями выбивались из-под съехавшей набок камилавки1. Не лучшим образом выглядела и его борода, окладисто-пышная, всегда опрятно расчесанная и для пущего блеска и запаха умасленная елеем2, на этот раз оказалась взлохмачена, словно забыв пообщаться с гребнем.

– Здрав будь, княже! – первым поприветствовал епи-скоп, осенив Святослава крестным знаменем.

– И тебе дай Бог здоровья и многие лета, святый отче, – отозвался Святослав. – Чем вызван столь неожиданный приход и видимое смятение чувств? Не конец ли света ожидается? – нашёл уместным пошутить он, разряжая напряженность и неловкость столь неожиданной встречи.

– Конец не конец, но дело зело чудное и до сей поры небывалое на Руси, – отозвался епископ, не скрывая озабоченности, явно сквозившей во всём его облике, особенно во взгляде черных, слегка на выкате глаз. Даже извечная маслянистость в них, которая так раздражала князя, пропала.

– Тогда, святый отче, поведай всё по порядку про диво дивное и чудо чудное, так тебя обеспокоившее, – предложил князь. – А чтобы реклось3 тебе легче, давай-ка присядем. – И указал на широкую лавку у стола, где собирались княжеские думцы думы думать или же пиры пировать.

– Дело в том, что преставился митрополит Констан-тин… – начал Антоний, мелко крестясь.

– Все мы в руках Божьих, – бросив быстрый взгляд на киот с иконами, освещаемый лампадкой, отозвался Святослав тихо, явственно осознавая бренность собственного бытия, и также осенил себя крестным знаменем. – Когда-то все призваны будем на суд Господний… каждый в свой срок.

– Это верно, – не дал до конца высказаться князю Антоний, нервно постукивая пастырским посохом по полу, – всё в руках Господа нашего и все мы когда-то оставим этот бренный мир. Но… – вздохнул он тяжко.

– Что «но»? – перебил теперь его Святослав, причем с откровенным нетерпением в голосе. – Ты уж, святый отче, говори толком, не тяни кота за хвост. Помощь ли какая нужна, либо злато-серебро?..

– А-а-а, – махнул рукой епископ в сердцах и, словно скоморох на торжище, выхватил откуда-то из складок своей летней легкой рясы свиток, перетянутый шёлковой алого цвета тесьмой. – На, читай! – Разворачивая, подал князю. – Духовная грамотка Константина… Вручена мне при крестном целовании на случай его смерти… – выдохнул он с облегчением, словно снял с себя тяжкий груз.

Святослав взял пергамент, повернулся с ним к оконцу, чтобы больше было света, и, прищурившись, стал читать.

«Не погребайте моего тела, – прочёл он, не веря соб-ственным глазам. – Да будет оно извлечено за ноги из града и брошено псам на растерзание. На этом заклинаю именем Бога нашего. Митрополит Константин».

Читая духовное завещание, Святослав почувствовал, как шея, лоб и проплешина на его некогда кудрявой голове покрываются липким потом. И не июльский зной тому виной – иная причина вызвала испарину. Чисто механически мотнул головой, словно пытаясь освободиться от наваждения. Однако текст с пергамента не исчезал, как не думал исчезать и пот, покрывший лицо. «Так вот что повергло владыку в смятение и уныние, – понял князь состояние епископа. – Да и как тут не поддаться оторопи», – вытер он рукавом рубахи лицо и шею. О плате для такого случая как-то не подумалось.

– Что будем делать? – нарушил затянувшееся молчание Антоний. – Это же сущее непотребство: первосвященника да за ноги и псам на съедение… Как быть?

– Да, докука такая, что сразу и не сообразишь… С одной стороны – воля митрополита священна и должна быть исполнена, а с другой – как её исполнить, чтобы извергами и варварами в мире не прослыть…

– Вот и я о том же…

– Такого на Святой Руси ещё не бывало…

– И в иных странах также не слыхать…

Помолчали, обдумывая создавшееся положение.

– А поступим следующим образом, – прервал молчание Святослав, найдя в размышлениях, на его взгляд, разумное зерно к разрешению проблемы, – твои иноки вынесут тело митрополита в тех же самых одеждах, в которых он почил, за городскую стену да оставят на земле, где почище, а мои отроки будут его охранять. Через день-другой же, омыв и обрядив в митрополичье обличье, со всеми полагающимися по его сану почестями предадим земле-матушке. Думаю, что таким образом мы и волю его исполним и честь соблю-дём…

– Соломоново решение, – повеселел Антоний, и его очи вновь ожили и стали наливаться маслянистой елейностью.

– Тогда по чарочке?.. За упокой души новопреставленного раба Божьего Константина, – предложил Святослав Ольгович, довольный быстрым разрешением столь необычной докуки.

– Можно и по чарочке… а то и по две не помешает после такой каверзы! – поддержал епископ, известный своей склонностью к сладкому питию и вкусной снеди.

– Что ж, можно и по две, – не стал возражать князь. – День ныне, чай, не постный.

– После пережитого и в постный Бог простит, – последовал ответ Антония.

…В этот день весь черниговский люд, от мала до велика, диву давался, видя как церковные служки, сопровождаемые вооруженными княжескими дружинниками, за руки и ноги несли через весь город тело покойника-митрополита. Кто-то тихонько плевался, видя такое непотребство, кто-то ухмылялся язвительно, но большинство крестилось да творило молитву: чудны дела твои, Господи! Следующим же днём дубовый гроб с телом митрополита Константина, обряженным в сверкающие золотом одежды, в сопровождении всего черниговского духовенства, возглавляемого епископом Антонием, князем Святославом Ольговичем и его боярами, при огромном стечении народа, под песнопения церковного причта и скорбный звон колоколов, был торжественно установлен в соборной церкви недалеко от гроба Игоря Ярославича, сына Ярослава Мудрого. Погребение опального митрополита, благодаря решительным действиям черниговского князя, нашедшего выход из столь щекотливого положения, состоялось. Причем по всем канонам Русской православной церкви.

И если над Черниговом в те дни в высоком и ясном небе сияло солнце, то в Киеве, как сообщали позднее очевидцы, была ужасная гроза. Небо вдруг стало чёрным, низким и страшным. Гремел гром, сверкали, разрывая небосвод на рваные куски, молнии, поразившие не менее семи человек в самом Киеве и спалившие шатёр великого князя Ростислава Мстиславича, стоявшего на ту пору в поле под Вышгородом. Словно неспокойный, мечущийся между небом и землей, не находя себе пристанища, дух митрополита Константина мстил киевлянам и великому князю за своё изгойство. И всё умиротворилось лишь после того, как тело митрополита было погребено.

Черниговский князь, занятый иными делами и заботами, вскоре забыл о той докуке, и только летописцы русские, ведя погодную летопись, не оставили сей необычный факт в туне и довели до последующих поколений, возможно, потомкам в назидание.