Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 195 страниц)

К началу пятиминутки он немного опоздал. Сотрудники розыска собирались без пятнадцати девять в кабинете начальника отделения, но, к счастью, самого Симонова еще не было, видимо, затянулась оперативка у начальника отдела. Все ребята были в сборе. Мохов поздоровался, кое-как отшутился на едкие замечания по поводу его долгого сна, сел на свое место в углу старинного кожаного дивана – это уже традиция, каждый сотрудник на пятиминутке занимал только свое, в первое его появление отведенное ему в кабинете начальника место. Обычно приветливый, улыбчивый, Хорев был хмур, в сторону Мохова не глядел, старательно вчитывался в неразборчивые каракули в своем блокноте («Он гений, – как-то заметил, увидев записки Хорева, Пикалов. – У всех гениев отвратительный почерк»).

Мохов коротко взглянул на Хорева, но тут же отвел глаза. Ему показалось, тот вздрогнул, ощутив на себе взгляд. «И ведь точно, вздрогнул, – подумал Мохов. – Он сейчас настроен только на меня». Ему захотелось вдруг встать сейчас, подойти к этому нескладному, но очень симпатичному мальчишке, попросить прощения и крепко обнять его, наговорить ему на ухо каких-нибудь покаянных слов, а потом рассмеяться вместе с ним, открыто, от души. Еще мгновение, и он бы решился, не стесняясь, при всех…

Симонов вошел быстрым шагом.

– Товарищи офицеры! – отрывисто скомандовал Мохов.

Все дружно поднялись.

– Так, – негромко произнес Симонов, по привычке навалившись грудью на стол. – Прежде, чем начнем. – С полированной глади стола он перевел взгляд на Мохова. – Радуйся, Паша, двойная радость у тебя сегодня. Аристов пришел в сознание, с ним можно говорить.

Мохов непроизвольно приподнялся, это была действительно радость.

– Минуту, – остановил его Симонов. – Второе, утром беседовал с заместителем начальника областного управления по поводу твоей стрельбы. Он полностью на нашей стороне и считает, что твои действия более чем правомерны.

Мохов пожал плечами с видом, мол, я в этом и не сомневался.

Симонов усмехнулся, махнул рукой, сказал, уже вчитываясь в суточную сводку происшествий:

– Времени не теряй, иди в больницу, звони, если что.

Аристов встретил Мохова очень недоброй кривой усмешкой. И это закономерно, гораздо неестественней было бы, если бы он вдруг с криком радости кинулся Мохову на шею, мол, спасибо, что не убил. Лицо Аристова пугающе высохло, загар бесследно исчез, щеки, лоб, нос и переносица приобрели белесо-желтый оттенок. Клокастая черная борода теперь, казалось, закрывала три четверти лица. Однако в глазах не было страдания или усталости. Мохов представился. Спросил имя, отчество, фамилию раненого.

– Шуров Михаил Матвеевич, – тихим, но твердым голосом ответил Аристов.

Мохов слабо усмехнулся.

– Послушайте-ка, – сказал он. – Вы взрослый человек, немало повидали в жизни, с моими коллегами не раз дела имели, а ведете себя как первоклассник. Зачем? – Мохов пожал плечами. – Пока вы были без сознания, мы сняли ваши пальцы. Неужели трудно было догадаться? Так как же ваши фамилия, имя, отчество?

Аристов закрыл глаза, ухмылка медленно сползла с его губ. Мохов не торопил, ладонями он огладил и без того ровный бланк протокола допроса, лежащий на белой больничной тумбочке, автоматически отметил, что повсеместный белый цвет в больницах все-таки крепко угнетает даже здорового человека. Аристов так и не ответил, он, казалось, заснул. Но Мохов ясно видел, как подрагивают ресницы у раненого, как стремительно перекатываются глазные яблоки под веками.

– Хорошо, – сказал Мохов. – Можете не отвечать. Тогда слушайте меня, внимательно слушайте. Вы – Аристов Василий Миронович, сорок шестого года рождения, уроженец города Воронежа. Первый раз были осуждены в Свердловске за квартирную кражу, статья сто сорок четыре, часть два; второй в Новосибирске, опять квартирная кража. Сразу после выхода из заключения, то есть шесть месяцев назад, вы вновь совершили кражу, только теперь из крупного универмага, но на сей раз сумели скрыться. Вам повезло. Поиски были безрезультатными, что бывает крайне редко, но я повторяю, вам повезло, как везло и дальше. Примерно через три недели вас, одичавшего, голодного, уже неспособного двигаться, подобрал в тайге один человек. Он устроил вас в одном из своих таежных тайников, отпоил, откормил. Потом как-то за бутылкой сказал, что вам придется поработать на него, к тому же лучше хорониться здесь, мол, тут искать не станут. Решат, что вы скорее всего уже за тысячи верст отсюда. Если будете хорохориться, сказал он, он вас отдаст. Тем более что ему в случае чего ничего не угрожает, мало ли кто в тайге бродит, так уж сразу все и беглые. И вы стали ловить соболей силками, капканами; ружьем он вам пользоваться запретил. Через некоторое время к вам присоединился еще один бедолага…

Мохов рисковал. Он не знал, работал ли Аристов на Судова или браконьерствовал сам по себе, что, правда, маловероятно, но чутье розыскника, опыт, приобретенный за четыре года работы в этих местах, весь ход событий, наконец, подсказывали ему, что все-таки Аристов каким-то боком связан с Судовым. Мохов рисковал, потому что, отступи он хоть чуточку сейчас от правды, Аристов не будет уже с ним откровенен. Он импровизировал, но импровизировал умело, основываясь на знании людей, здешних условий, на природной своей способности из разрозненных мелких фактиков выстроить стройную логическую цепочку умозаключений.

– …Вы стали работать вдвоем. В тайге опасно, звери ходят, люди подозрительные иной раз появляются. Вы попросили у своего покровителя ружье, дав ему слово, что воспользуетесь им только в крайнем случае. И сделали из ружья обрез. На всякий случай, чтобы удобней было носить. Прошло время, и вам такая жизнь надоела. Все это очень смахивало на зону. К тому же вы догадались, что вас обделяют, мало платят за шкурки. Однажды ваш покровитель, приехав за очередной партией товара, сказал, что ему надо уехать. И ваш напарник сам должен будет отвозить шкурки в условленное место и брать там деньги. Теперь денег почему-то вам стали платить еще меньше. А у вас же были планы, вы хотели подкопить кой-чего, да и рвануть подальше. Тогда вы рискнули сами попытаться сдать шкурки на базаре. Вот здесь я могу ошибиться, я же в конце концов не бог, а всего лишь оперуполномоченный, я не знаю, кто состряпал вам липовую справку об освобождении, которую обнаружили в кармане ваших брюк. Ну, не в этом суть. Первые два раза вы сумели продать шкурки и за довольно приличную цену, но на третий раз нарвались на меня, испугались, в горячке – срыв, и последствие – нажатый курок, так?

Мохов перевел дыхание и откинулся на спинку стула. Ничто не изменилось в позе Аристова, и глаз он так и не открыл. Только на лбу Мохов заметил маленькие бусинки пота – испарина. «Зачем я ему все это рассказываю? – вдруг подумал Мохов. – Надо было просто спросить напрямую, с кем он был связан и где его напарник. Он бы ответил, точно ответил бы. А если нет, а может, еще что за ним есть, а может, его запугали, мол, расскажешь, из-под земли достанем, в тюрьме достанем, у нас руки длинные. Это, кстати, дядя Леня умеет. Нет, правильно я все делаю».

– Кстати, вы были правы, – сказал Мохов. – Вам платили мизер.

Мохов с удовлетворением отметил, что Аристов едва заметно вздрогнул.

– И теперь мне хотелось бы знать, где мне найти вашего напарника и знаете ли вы того, кто в последнее время забирал у вас шкурки и расплачивался?

К великому удивлению Мохова, Аристов молчал. Не сдержавшись, Мохов досадливо мотнул головой.

– Ну что ж, давайте поговорим иначе, – не меняя спокойного тона, продолжил он. – У вас уже есть две судимости, вооруженное сопротивление работнику милиции, свое вы все равно получите, будете вы искренни или нет. И спрашивать я вас больше ни о чем не буду. Только хочу предостеречь и посоветовать. Дело со шкурками пахнет большими деньгами, похищенными у государства, короче, преступление крупное, незаурядное, и вы принимали в нем непосредственное участие, а признаваться вот не хотите. Его мы раскроем, так или иначе, и довольно скоро. Но вам тогда несдобровать, боюсь, что остаток жизни придется провести в заключении, а может, и того хуже, речь ведь идет о крупных хищениях. К тому же суд вас признает особо опасным рецидивистом.

Аристов наконец открыл глаза. В них были слезы.

– Но я же… – тихим сиплым голосом начал он, – я же… никто, мелкая сошка, исполнитель… я ни при чем.

Мохов мысленно поздравил себя, все-таки он не ошибся. Напряжение спало, он сел посвободней, закинул ногу на ногу.

– Это уже будет решать суд, – сказал он, – мелкая вы сошка или крупная. Да вот еще что, если желаете взглянуть на своего покровителя, ну того, который вас подобрал, прошу.

Мохов извлек из кармана фотографию Куксова и протянул ее раненому.

– Его розыск – дело нескольких дней, – продолжал Мохов. – Так, теперь что касается совета. Если вы поможете нам ускорить раскрытие этого преступления, суд примет это во внимание, уверяю вас, не вы первый, не вы последний.

– Хорошо, – сказал Аристов, взгляд его стал тверже, уверенней. Видно было, что он решился. – Вы гарантируете мне безопасность?

– От кого? – удивился Мохов.

– От того, что на фото, и от другого, Семена, он говорил, что его Семеном зовут. Тот, что на фото, называл его Дядей. Рассказывал, что связи, мол, колоссальные и сам он человек солидный.

Мохов усмехнулся.

– Я думал, вы умней, Аристов. Неужели можно поверить такому бреду?

– Это не бред, – возразил Аристов. – На зоне мне рассказывали, что есть у нас такие и немало их.

– На зоне еще и не такие страсти рассказывают. Послушаешь и подивишься, как мы вообще еще в живых-то ходим. Мыслить надо, с умными людьми общаться. Как найти напарника?

– У него квартира в городе, Сосновая, пять, квартира двенадцать. Гришей зовут…

«Парадокс, право слово, – думал Мохов, выходя из больницы. – При всей своей, казалось бы, искушенности в делах человеческих, грязных, правда, делах, большинство преступников наивны, как дети». Не первый раз он сталкивался с матерыми, прошедшими огни и воду рецидивистами, которых до дрожи в коленках запугал некто неизвестный, способный якобы вытащить его из тюрьмы, если будет он себя хорошо вести, или в противном случае изувечить, а может быть, даже и убить в той же самой тюрьме. Где предел человеческой глупости?

Гришу с Сосновой Мохов установил быстро, тем более что адрес и имя показались ему знакомыми. Когда в адресном бюро ему назвали фамилию, он сразу же вспомнил рыжеволосого парня с длинным унылым лицом. Лямин приходил в отдел регистрироваться, когда вернулся в город после отбытия наказания два года назад. Судили его за хулиганство, по 206-й статье, он избил старика возле пивной, угрожал ножом, но в ход его не пустил. Мохов быстро поднял и просмотрел уголовно-розыскное дело, торопливо выписал адреса возможных связей Лямина и поднялся к Симонову согласовать вопрос о задержании подозреваемого. Получив «добро», позвонил Варюхину, чтобы тот заготовил постановление на арест и обыск, затем попросил Пикалова найти еще двух оперативников (хотел было назвать Хорева, но передумал), надо было выезжать на задержание. Проделал он все это автоматически, не отдавая отчета своим действиям. Привычная, знакомая, отточенная с годами схема мероприятий. Работал он уверенно и спокойно. Мысли попритихли, потеряли остроту, назойливость. Он словно отплакался, как в детстве, на мгновение даже почувствовал в глазах зуд, будто они воспалились, покраснели от слез. Сейчас ему казалось, что все произошедшее к нему никакого отношения не имеет, что кто-то другой за него эти дни прожил, кто-то близкий ему, очень хорошо знакомый, но не он. Голова была чистой и ясной, думалось легко. Сегодня он ладил с собой. Он знал, осталось недолго, скоро все кончится.

Пикалов привел с собой Хорева и Братчикова. Увидев вошедших, Мохов опустил глаза и слабо усмехнулся, он почему-то был уверен, что с Пикаловым придет именно Хорев.

Варюхин ждал оперативников у входа в райотдел. Вид у него был хмурый и неприветливый. Начальство торопило с делом о краже со склада, которое никак не хотело сдвинуться с места, а тут еще приходилось заниматься с этими браконьерскими шкурками.

Машину оставили в двух кварталах от нужного дома, дальше пошли пешком. По дороге Мохов коротко проинструктировал сотрудников – действовать как обычно: один оперативник остается внизу, другой поднимается на один лестничный пролет выше пятого этажа, чтобы в случае чего перекрыть пути отхода, а сам Мохов с Пикаловым звонит в квартиру.

Однако дверь им не открыли. Мохов, не понадеявшись на робкое треньканье звонка, стукнул несколько раз по филенке кулаком. Безрезультатно. Он досадливо передернул плечами, скрывая раздражение, бросил Пикалову:

– Он точно сегодня не работает?

– Как на духу, Паш. Марина, секретарша Симонова, к нему на работу звонила. Тревожным таким голосочком сказала, что у нее к Грише срочное дело. Ответили, ищите дома, на работе он будет только послезавтра, он сутки работает – трое отдыхает.

Мохов постоял с полминуты, раздумывая, потом шагнул к противоположной квартире. Дверь открыли сразу, будто ждали кого или слышали, что на лестнице кто-то есть. На пороге стоял пожилой мужчина, крупный, большеголовый, с решительным морщинистым лицом. Был он в старомодной, чуть потертой пижаме. В левой руке держал очки, которые, увидев сотрудников, неторопливо поднес к глазам. Ни удивления, ни испуга, ни вопроса не было в этих глазах. «Офицер в отставке, – подумал Мохов. – Старая школа, держится уверенно, подтянут. Это к лучшему!» Он молча протянул удостоверение. Мужчина мельком взглянул на красную книжицу, жестом пригласил в дом. Мохов и Варюхин вошли. Оперативники остались на лестнице.

– Извините за вторжение, – вежливо улыбнувшись, начал Павел. – Но дело безотлагательное. Соседа с противоположной квартиры вы знаете?

– Здороваемся, – ответил мужчина. Голос был низкий, приятный.

– Что вы можете о нем сказать?

Мужчина пожал плечами.

– Не приглядывался. А скороспелых суждений боюсь.

– Давно здесь живете?

– Четыре года, как в отставку вышел.

– Полковник?

– Полковник.

– Значит, как офицер офицера мы поймем друг друга, – опять улыбнулся Мохов.

– Давайте попробуем, – суховато сказал хозяин квартиры.

– Надо нам знать, когда ваш сосед ушел и когда может вернуться. Посоветуйте хотя бы, кто такую информацию нам может дать.

– Валя, Валя! – мужчина полуобернулся в сторону кухни. – Пока жена идет, я представлюсь. Рогожников Павел Сергеевич.

– Мы с вами тезки.

– Я обратил внимание, Павел Андреевич.

– Ого, – удивился Мохов. – Вы удостоверение-то толком не видели.

Рогожников в первый раз улыбнулся.

– Я пограничник.

– Тогда тем более мы поймем друг друга. – Мохов не расставался с улыбкой.

Со стороны кухни появилась худенькая женщина в аккуратном передничке. Халат и руки ее выше локтей были испачканы чем-то белым. «Мука́», – догадался Мохов. Учтивая улыбка на узком, костистом лице казалась приклеенной. Узнав, в чем дело, Рогожникова нахмурилась и вполголоса заговорила:

– Ушел утром, я слышала. Дома в выходные его не бывает, приходит поздно, а то и вовсе утром. Он же не женат, дело молодое. Может быть, к женщине ходит, но точно сказать не могу. В доме ни с кем не общается, дружков не водит, да и не пьет вроде. Но все время затравленный какой-то, глазами шырк-шырк. Вот… и все, пожалуй.

Мохов задумчиво покачал головой. Ничего нового, ничего конкретного. Да, впрочем, и вряд ли стоило ожидать.

– Вы живете одни? – спросил он Рогожникова.

– Да, дети разлетелись, один в Москве, дочь в Новосибирске.

– Тогда к вам у нас была бы огромная просьба, – Мохов смущенно потер подбородок. – Я понимаю, что это не совсем удобно, но случай исключительный. Мы могли бы дождаться прихода вашего соседа здесь, в квартире? Один из нас наблюдал бы у неплотно прикрытой двери, а два других наших товарища останутся на улице.

– Извольте, – просто ответил Рогожников. – Квартира в вашем распоряжении.

Мохов приоткрыл дверь, позвал Пикалова, дал ему адреса и велел срочно проверить их, возможно, Лямин находится сейчас у кого-то из своих друзей. Потом скороговоркой попросил Хорева съездить в отдел сообщить о принятом решении Симонову и возвратиться обратно.

Все еще хмурый Варюхин вызвался первым дежурить у двери. А Мохова Рогожников повел в гостиную. Комната была чистенькая, опрятная; сервант, не из дорогих, стол большой, овальный посередине, к окну спинкой приткнут диван – сейчас так модно, наверное, дочь ставила, – в углу два кресла, симпатичный столик с инкрустацией; видимо, самодельный торшер. На стене Мохов увидел портрет Рогожникова в форме, правую часть кителя украшали ордена Ленина, два Красной Звезды, орден Отечественной войны.

– За войну? – он кивнул на портрет.

– За нее, – усмехнулся Рогожников.

– Богато. У нас в городе не так много фронтовиков, почти всех наперечет знаем, а о вас слышу впервые.

Рогожников пожал плечами:

– Не люблю, знаете ли, быть на виду. – Он жестом пригласил Мохова сесть.

Тот удобно устроился в кресле. Оно втянуло его, приласкало, настроило на мирный лад, на долгий неторопливый разговор. Острые клинья разрезанного крестообразной рамой солнечного света высверкивали на лакировке пола, на стеклах серванта, приятно пригревали покоившиеся на подлокотниках ладони. Рогожников тоже сел в кресло и тоже примостился так, чтобы золотистые горячие лучики касались его рук, расслабленно вытянутых ног. Он молчал некоторое время, изредка цепкими глазами поглядывая на Мохова, потом неуверенно кашлянул, потер лоб и, словно решившись на что-то очень важное, спросил твердо:

– Хотите откровенно?

Мохов осторожно кивнул.

Рогожников чуть наклонился вперед и заговорил быстро, возбужденно, будто накопилось между ними сейчас вот, за эти несколько минут, доверие, настоящее, искреннее, будто он только и ждал такого вот собеседника, все понимающего, такого же, как и он, офицера, хотя и молодого, но много повидавшего, понюхавшего пороха, знавшего смерть, опасность, страх не понаслышке, чувствующего все кривинки души человеческой.

– Так вот, мне даже пайки ветеранские неловко получать, ей-богу. Я солдат, я выполнял свой долг, даже не думая, подвиг ли совершал или просто добросовестно делал свою работу, ведь война – это работа, трудная, опасная, но работа, как Симонов сказал, верно? А питаться вдосталь сейчас молодым надо, они будущее делают.

Он умолк, поднялся рывком, минуту стоял у стола, сложив за спиной руки и слегка вскинув голову, словно что-то на стене рассматривал. Затем заговорил снова, тише, но жестче:

– То, что было со мной на войне, – это мое, оно живет во мне и умрет со мной. Писать в газеты? И так написано более чем достаточно. Мемуары? Не таким уж я был выдающимся полководцем. Выступать перед школьниками? Зовут, все время зовут. Но, право, я говорить совсем не умею перед аудиторией, а тем более перед детьми, теряюсь, да и позабывал уже многое, а выдумывать, приукрашивать, как иные делают, не хочу. Другое дело, когда вот лет пять назад из одного пограничного училища прислал письмо начальник его, попросил поделиться тактическим опытом ведения уличного боя с примерами, конечно, с именами – об этом я писал с радостью и удовольствием. Это опять была работа.

– Я понимаю вас, – тихо сказал Мохов. – Вы очень похожи на моего отца. Он тоже воевал и, говорят, мастерски и рассуждает точь-в-точь как вы.

– Передайте привет, как увидите, – улыбнулся Рогожников.

– Спасибо, обязательно передам.

Через час Мохов сменил Варюхина. За этот час он успел съесть огромный кусок пирога с капустой, выпить два стакана чаю, рассказать Рогожникову несколько интересных историй из своей милицейской практики. Немного позднее приехал Хорев, Пикалов прибыл к вечеру. Лямина нигде не было. Около девяти вечера Мохов взял у Варюхина постановления на обыск и арест Лямина и сказал, чтобы тот шел домой – не дело следователю сидеть в засаде. Варюхин повозражал для приличия, но, явно довольный, уехал. А к одиннадцати появился Лямин.

Дверь он открыть не успел, только вставил ключ и повернул его на один оборот. Мохов, а вслед за ним Пикалов и Хорев быстро вышли из квартиры Рогожникова.

– Не шевелись, Лямин, милиция! – негромко сказал Мохов.

Но Лямину показалось, что голос, раздавшийся за спиной, грохотом прокатился по всем этажам. Он даже не обернулся, так и остался стоять лицом к двери, совершенно не к месту отметив, что дверь старенькая, обшарпанная, запачканная какими-то желтыми пятнами, что нужно ее обить дерматином или поменять вовсе. Потом перед глазами его промелькнула красная книжечка. Это Мохов левой рукой ухватил его за пиджак на локтевом сгибе, а правой показал задержанному удостоверение.

Оглядев комнату, Мохов повернулся к ее хозяину. Лямин сидел на краешке стула, положив стиснутые замком руки меж колен, и отрешенно разглядывал моховские ботинки. Мохов машинально тоже взглянул на ботинки, но, не найдя в них никаких изъянов, усмехнувшись, спросил:

– Догадываешься, Гриша, по какому делу мы сюда пришли?

Не поднимая глаз, Лямин отрицательно покачал головой.

– Пришел в сознание твой дружок. – Мохов уселся на угол стола, потому что больше стульев в комнате не было. – Аристов, надеюсь, ты знаешь, что мы его задержали. Город маленький, всем все известно. Много интересного он нам рассказал и очень часто вспоминал тебя. Догадываешься, в какой связи?

Лямин скривил губы и, откинув голову чуть вбок, медленно пожал плечами. Рыжий, вихрастый, с длинным тяжелым лицом, с круглыми водянистыми глазами, он был похож сейчас на встревоженного пеликана.

Мохов извлек из кармана постановление на обыск, развернул его, поднес к глазам Лямина.

– Ознакомься.

Тот, зыркнув, отвернулся и сказал коротко:

– Произвол.

– Это не произвол, – усмехнулся Мохов. – Это обыск. – Он полуобернулся к сотрудникам. – Позовите понятых и приступайте, ребята.

– Думай, Гриша, думай, – Мохов наклонился, стараясь заглянуть Лямину в глаза. – Думай, пока не поздно.

Вошли Рогожниковы, Мохов улыбнулся им и вдруг подумал: «А ведь Рогожников так и не спросил, за что мы собираемся задерживать Лямина. Действительно, школа!»

– Не надумал? – Он опять повернулся к Лямину. – Ладно, Аристов рассказывал о том, что вы вместе ловили соболей капканами, силками, иногда винтарем баловались.

– Наговор, – отозвался Лямин.

С моховских ботинок он перевел взгляд на окно. Глаза были мутные, пустые.

– Вижу, Гриша, что ты зла себе желаешь. – Мохов закурил. Запахло табаком. Робкий, жидкий дымок потек по комнате, стало уютней. – Вчера звонили ребята из областного розыска, сообщили, что вышли на хату, где Куксов отдыхает, сегодня-завтра возьмут. Он ведь, себя спасая, тебя с потрохами отдаст. Верно? Это первое. Второе. А если мы чего у тебя здесь найдем, принадлежности кой-какие?

– Это ничего не доказывает, что хочу дома, то и держу. – В первый раз за все это время Лямин поднял руку и протер и без того сухие губы.

Мохов заметил, что пальцы у него мелко подрагивают.

– Да, да, конечно, – поспешно согласился Мохов. – Ничего не доказывает. Но как косвенная улика для суда сойдет. Говорю тебе как юрист.

Лямин опять поднес руку к губам. Видимо, это характерный для него жест. Многие люди, когда волнуются, всегда время от времени повторяют свойственный только им жест.

– Хорошо, – после небольшой паузы выдохнул он. – Было, виноват, сознаюсь, готов дать показания.

– Слова не мальчика, но мужа, – одобрил Мохов. – Все запишем, все запротоколируем. А теперь скажи-ка мне: кому ты отдавал шкурки?

Между тем Пикалов сноровисто и умело осматривал комнату, иногда приглашая понятых подойти ближе. Подходил только Рогожников, его жена оставалась на месте у двери и испуганно наблюдала за мужем. Хорев был на кухне.

– Шкурки-то? Куксову, кому же еще, – осторожно, словно ожидая подвоха, ответил Лямин.

– А после его отъезда?

– Оставлял в условном месте и забирал там же деньги.

– Ты все-таки подумай, Гриша. Не хочу давить на тебя, хочу, чтобы ты сам все рассказал. Наш суд принимает это во внимание. Ты знаешь, уже ведь судился раз.

– Мне нечего думать, – Лямин поежился, правая рука опять поползла к губам. – Как сказал, так и было.

– Ну что ты будешь делать! – Мохов с нарочитой досадой всплеснул руками. – Желаешь ты себе зла все-таки, желаешь. Ну посуди сам. Если сейчас все расскажешь откровенно, суд, как говорится, это учтет. Ну а если молчать будешь… Когда мы эту группу накроем, а это дело нескольких дней, пойдешь как соучастник того, которому ты шкурки эти отдавал. А это дело уже государственной важности, десятками тысяч пахнет, чуешь? Особо крупные размеры. Тем более что эксперты наши установили, шкурки, переправляемые твоим покровителем, не из одного нашего района, значит, дело очень серьезное. Так что для тебя оно может пятью-шестью годами обернуться.

Лямин тряхнул головой.

– Почему не верите, почему?! – Голос у него сорвался, перешел на визг. – Судимому веры нет, да?

Мохов вздрогнул на мгновение, ему показалось, что на месте Лямина сидит Юрков.

– Не мели чепухи! – зло бросил он. – Насмотрелся дилетантских детективов. У нас всем людям вера есть. А вот в данном, конкретном случае тебе нет. Чего ты боишься? Он что, запугал тебя? Убьет, сказал, если чего вякнешь? И в тюрьме достанет? Что же вы, как бабы-то, все угроз дурацких боитесь?! Аристов, тот тоже трясся, а потом нашел мужество, все по-честному сказал. Сказал, что даже видел раз этого вашего всемогущего и даже узнать сможет. Соображаешь, так что поверь на слово, достанется тебе на суде…

И вдруг Мохов напрягся, внезапная догадка выплыла откуда-то из-под сознания.

– А я знаю, Гриша, чего ты сейчас больше всего боишься, – усмехнулся он. – Боишься, что этот твой всемогущий покажет, как ты на угнанном автомобиле женщину задавил…

– Не-е-е-ет! – вдруг хрипло и тонко закричал Лямин.

Он закрыл ладонями уши и рухнул ничком на пол. Рогожникова вздернула руки к лицу и отвернулась. Мохов жестом показал Рогожникову, чтобы тот увел жену.

Лямин на коленях подполз к ногам Мохова и, ухватившись за штанину, быстро-быстро заговорил. В голосе были слезы.

– Он, он меня заставил, я не хотел, отказывался, хотел заявить, но он меня напугал, он, он, все он. Он страшный. Его все боятся. Он может все, поймайте его, поймайте. Я помогу. Но я не сам эту… женщину… Он напоил, заставил, он меня всегда под страхом держал. Я расскажу, я все расскажу.

Мохов на мгновение закрыл глаза. Вот и все, дождался.

Он взял Лямина за ворот и подтянул к себе.

– Имя, его имя, – глядя в упор на задержанного, почти выкрикнул он.

– Судов… Судов Леонид Владимирович.

Мохов отпустил Лямина, вздохнул и, невесело усмехнувшись, полез за сигаретами. Пикалов и прибежавший с кухни Хорев с изумлением смотрели на него. На секунду в комнате повисла тяжелая, давящая с непривычки тишина.

– Ну что вы разглядываете меня, будто первый раз видите? – Мохов кивнул оперативникам, глубоко затянулся, слез со стола и, растирая затекшую ногу, сделал несколько шагов по комнате. – Да, это дядя моей жены. И что? Я от этого хуже стал? Не молчите только!

Пикалов неестественно улыбнулся, покрутил головой, одновременно оправдывающе развел руками.

– Ты ничего такого не думай, Паш, – торопливо сказал он. – Просто как-то все неожиданно. Ты знал об этом?

Мохов промолчал. Сунув руки в карманы брюк, он стоял спиной к оперативникам и методично перекатывался с мыска на пятку и обратно.

– Завтра обо всем узнаете, – сказал он уже тихо.

– Ага, – Пикалов качнул головой, согнал с лица дурацкую улыбку, повернулся к Хореву. – Ты что стоишь? Работай, работай!

Сам он подошел к кровати, опустился перед ней на колени и, кряхтя, сунул под кровать голову.

Мохов вернулся к лежащему все еще Лямину, потряс его за плечо.

– Вставай, ты же мужик, в конце концов.

Всхлипывая и отворачивая лицо, Лямин поднялся, сел на стул, пытаясь унять мелкую знобкую дрожь, обхватил себя руками.

– На чем он тебя зацепил? – спросил Мохов, снова устраиваясь на столе.

– Когда вернулся, познакомился с Куксовым в пивном баре на Красноармейской, – после некоторой паузы заговорил Лямин. – Побалакали о том, о сем, понравились вроде друг другу. На следующий день у него дома он познакомил меня с Судовым. Тот, как родной отец, со мной говорил, про детство расспрашивал, про маму, папу, что люблю, что не люблю. Мировым мужиком показался, все понимающим, добрым. На работу, сказал, не устраивайся, повремени, отдохни маленько, я, мол, с милицией все улажу, она, говорит, у меня вся здесь, да и родственник один там работает, это вы, значит. Одел меня, обул, джинсы подарил, куртку кожаную, трусы даже финские подарил. Пять сотен дал, поезжай, говорит, на юга, винца попей, с девочками погуляй, а там видно будет. Я, конечно, первым делом в Сочи, косточки погрел, покупался, все так здорово было. Когда приехал, он меня на работу устроил, работа плевая, сутки вкалываешь, трое отдыхаешь. Что касаемо денег, сказал так, когда будут, тогда и отдашь. Жил я, гулял, горя не знал. Потом как-то он меня встретил и спокойненько так заявил: ну что ж, Гриша, погулял ты вволюшку, пора и делом заниматься. Будешь, говорит, в тайге пушнину добывать, там же выделывать будете. Короче, полный комбинат. Я, конечно, в отказку, не хочу, говорю, опять небо в клетку разглядывать. А он жмет, нехорошо, говорит, старого человека обижать, я вот, мол, сколько тебе хорошего сделал, да и опасности никакой, в крайнем случае штрафом отделаешься. Помогу, говорит, ты же знаешь, какие у меня связи. Вот так стали мы с Шуровым, то есть с Аристовым… это… браконьерничать. Работали мы так…

– Детали потом, – прервал его Мохов.

– Ну да. Платил он мне исправно и прилично, как мне казалось. Но тяжко мне было, два раза чуть не поймали: раз вертолетчик, другой раз участковый километров пять за мной гнался. Короче, устал я, от страха устал. Я ж в конце концов не супермен какой, да и машина моя примелькалась. Для этих дел Судов мне доверенность выписал на «Запорожец» старенький. Сказал ему об этом. Тот говорит, ну что ж, отдохни. Позвал однажды меня в гости к себе. А там девчонка у него сидела, красивая, как смертный грех. Выпили мы, конечно, потанцевали. Я девчонку обнимаю, она отвечает, я, конечно, вне себя от радости, сроду такой не было. Выпили еще. А Судов мне шепчет, давай, мол, веди ее в другую комнату. Я уже совсем захмелел, а пьяный дурной я. Одним словом, привел ее в комнату. Раздевать начал, а она как к родному, а когда раздел уже, она вдруг отбиваться, а я ошалел, руки ей выкручиваю, она кусаться, да больно так, я ей по щекам дал, наверное, сильно, она как заорет. Тут Судов вбегает. Ай-я-яй, говорит. Изнасиловать хотел, иди, Маша, заявляй в милицию. Не терпится мальчишке вновь в зоне побывать. И, приговаривает, посадят тебя, Гриша, посадят. Вон сколько следов на девочке оставил, да и сам весь искусанный, долго разбираться не будут. Ну, я в слезы, на колени, не губите, мол… – Лямин зажмурился и с силой помотал головой. – Даже вспоминать гадко. А он отвечает, ладно, но учти, как чуть что не так, Маня сразу в милицию, а я как свидетель пойду. Что ты меня продашь, не боюсь. Поди докажи, что я к шкуркам отношение имею… Так он меня в полный оборот и взял.