Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 195 страниц)

XVI

Широкая лента асфальта, голубоватая в отсвете полной луны, уводила Иннокентия из города. Далеко позади остались яркие электрические огни. А вместе с ними оставалось и все остальное, чем манил, звал к себе город.

Дорога шла лесом. По обе ее стороны мерно покачивали кронами высокие стройные сосны. Воздух был напоен терпким запахом смолы и трав. Но Иннокентию было не до красоты этой. Еле передвигая уставшие ноги, он то и дело сворачивал в сторону от дороги, по которой и сейчас, в позднюю пору, бежали и бежали машины. Хотелось прилечь, растянуться на влажной траве: которую уже ночь приходится спать вполглаза.

За несколько последних дней, полных томительного ожидания, Лорд стал совсем как выжатый лимон: щеки обвисли, посерели от щетины, зубы и те выпятились…

Пути оставалось немного – около километра по шоссе, потом по лесной тропинке, а там и хутор отца.

Позади послышался рокот автомобильного мотора, и Иннокентий отскочил за куст, притаился пугливо. Вынужденные остановки раздражали безмерно, но рисковать было боязно. Мигнув фарами, машина остановилась неподалеку. У Иннокентия холодок пробежал под сердцем: «За мною!»

Из кабины на дорогу вышел шофер, покопался в моторе, подлил масла и – дальше.

Выждав с минуту, и пресвитер пошел.

По лицу, по спине струились ручейки пота, учащенно билось сердце. Как добрался до хутора, и сам не помнил. Запыхавшись, остановился возле ворот, потряс их, но, как и всегда, они оказались запертыми. Пришлось перелезать через ограду, и сразу, едва спустился во двор, загремел цепью кобель, зарычал, залился в неистовом лае.

Слепые окна поблескивали мертвенной желтизной лунного света. За ними было темно и тихо. В саду пахло дозревающими яблоками. От их запаха засосало под ложечкой. Иннокентий потянулся к дереву, сорвал первое попавшее под руку яблоко, надкусил и выплюнул кислый комок. Потом приник к окну, заглянул в комнату. Отцовская кровать пустовала. Над нею в углу чернели образа…

«На кухне дрыхнет, старый черт»,– подумал он и забарабанил пальцами по стеклу:

– Передохли все, что ли?

Похожий на привидение, слегка сутулясь, из глубины сада вышел отец в одном нательном белье и сандалиях на босу ногу. Остановился в нескольких шагах, проворчал сонно:

– Гремишь, что пустая бочка. Чего принесла нелегкая?

– По тебе соскучился,– съязвил Иннокентий.

Старик промолчал, не спеша направился к крыльцу, шлепая сандалиями по кирпичной дорожке. В комнате предусмотрительно завесил окно и, засветив лампу, ухмыльнулся:

– Красив! Прямо тебе Михаил Архангел с того свету. Ни дать ни взять – Архангел.– И мелко-мелко захихикал. Глаза оставались сердитыми, цепкими, точь-в-точь как у сына.– Зачем пожаловал, спрашиваю? Дня тебе мало?

Иннокентий уселся на стул, устало вытянул ноги. Сказал, словно сплюнул:

– По тебе, говорю, соскучился. Ай не слышал? Ради тебя с того свету примчался, родимый.

Старик гневно стукнул по крышке стола сухоньким кулачком:

Не юродствуй! И шутки мне не шути. Говори, зачем принесло?

– Ты не поп, чтобы перед тобой исповедоваться,– громыхнул Иннокентий басом своим.– Сиди и помалкивай в тряпочку, праведник.– И опрометью бросился на чердак.

Сквозь открытый лаз старик слышал, как сын возился там среди разной рухляди, сложенной с давних времен, матерился отчаянно. Потом спустился вниз, перепачканный пылью и паутиной, с ненавистью посмотрел в подслеповатые глаза отца:

– Куда перепрятал?

Старый Каленник недоумевающе поднял седые брови:

– Об чем спрашиваешь?

– Ты мне баки не забивай – «об чем». Сам знаешь.

Старик подпрыгнул на тонких ногах, сжал кулаки и похож стал на одряхлевшую хищную птицу:

– Не дам! Для тебя, что ли, добро наживалось? Будя, отгулялся! Пора и про черный день подумать, пьянчуга. Ты меня кормить будешь?

Вытянув руки со скрюченными пальцами, старик шагнул вперед к сыну.

Иннокентий побагровел, с невиданной прытью бросился навстречу, схватил отца за грудь:

– Где золото? Где, спрашиваю?

Седая голова Каленника мотнулась, точно подсолнух на ветру.

– Убивец!

– Говори, где золото? Порешу…

Разбуженная шумом, в комнату вбежала мать, бросилась к дерущимся, заголосила, вцепившись в сына:

– Взбесился, ирод! Родного отца за грудки! Волк, бешеный волк, вот те Христос.

Иннокентий отступил. Старик потер ушибленную грудь, надрывно закашлялся.

– Золото ему потребовалось,– прошипел, отдышавшись. Внутри у него клокотало, хрипело. Под расстегнутым воротом тяжело дышала старческая хилая грудь.– Золотишко, видишь ли, ему до зарезу потребовалось… А зачем оно тебе? Может, скажешь?

– Нужно, коли пришел.

– В таком разе – нету его.– Старик тяжелой походкой пошел к кровати.

Желваки перекатывались по лицу Иннокентия. Но он хорошо знал характер отца: не даст, пока не расскажешь. И как ни зол был, как ни душила ярость, пришлось поведать о своих злоключениях.

– Теперь понимаешь, что к чему? – заключил он.– Выход один, смотаться, покуда не поздно.– С опаской посмотрел в окно, перевел взгляд на отца, па мать, продолжавшую стоять рядом.

Старуха в разговор не вмешивалась, так была приучена мужем с давних времен. По морщинистому и равнодушному с виду лицу ее трудно было определить отношение к несчастью, обрушившемуся на единственного сына. Из-под слезящихся век она молча глядела на него, и ни одной живой искорки, казалось, не было в потухших глазах. Постояв, старуха тяжко вздохнула и поплелась к себе.

Старик проводил взглядом жену, и когда за нею закрылась дверь, облокотился руками на стол, отодвинул лампу, чтобы свет не мешал глазам.

– Погляжу на тебя, ну и дурак же ты вырос,– сказал он почти благодушно.– Большой, а дурак. И не пойму, чего икру мечешь. А, промежду прочим, не мешало бы тебе знать законы Советской власти.

Иннокентий нетерпеливо перебил:

– Мне твоя проповедь, как чирей на заднем месте! Дело говори. Скоро светать будет.

Старик отмахнулся:

– Помалкивай и слушай, коли своего ума мало. Чего зубы скалишь? Ежели пораскинуть мозгой, то по закону к тебе не придерется никто. Вот он, новый-то уголовный кодекс.– Старик любовно похлопал рукой по книжечке в серой обложке.– Небось и в руки не брал?

– А на кой она мне? Кому нужно, тот нехай и читает.

– И опять же дурак! – отрезал старший Кален-ник, сплюнул в сердцах.– Словами бросаешься, что пустобрех какой. А книженция эта умная. Дай бог, тебе бы сотую долю знать, что в ней разъясняется.

Недаром Иннокентий был сыном своего отца: смекалкой его природа не обделила, понял, что старик заходит издалека, клонит к чему-то. Но куда – не дошло пока. Спросил:

– На кой мне сказки твои?

Отцовские глазки хитро блеснули:

– То-то и оно, что не смыслишь ни шута. Против тебя кто свидетель есть? Скажи.

– Свидетель?

Редкая бородка Каленника торжествующе взметнулась кверху, а скрюченный палец нацелился сыну в наморщенный лоб:

– Дошло?

Иннокентий пожал плечами:

– Развел турусы на колесах…

Тоненький смешок отца заставил умолкнуть.

– То-то же, что нет никого! Уразумел теперь, что один мальчишка супротив тебя, да и тот толком не знает, кто ты и что ты? Об этом подумал? Видать, нет.

А полные штаны наклал… Отца за грудки хватать, лишь на то и хватило умишка…

Лицо Иннокентия прояснилось,– прав старик, тысячу раз прав! И как только самому не пришла в голову такая простая истина!

Но, видно, отел думал иначе:

– Ничего тебе не ясно. Мальчишка, хоть и неважный свидетель, а все ж… Всякий сверчок нагадить может, ежели его вовремя не того… Вошка и та кашляет.

Иннокентий свел брови в узел, вместе со стулом придвинулся к столу:

– Опять не пойму, о чем толкуешь. Загадки мне не закручивай, устал я от них. Толком скажи, что нужно делать.

Старик поднялся, ощерил в зевке рот, еще полный крепких зубов:

– Пойду досыпать. Да и тебе пора убираться, пока не рассвело.– И направился к выходу.

Иннокентий вскочил, загородил дверь:

– Постой, батя. Раз начал, до конца скажи: убирать сопляка?.. За это, в случае чего, шлепка полагается! Куда ж толкаешь меня?

Старик поморщился, недовольный возвратился на место. За окном серел рассвет. Голосили петухи. Над левадой низко стлался туман. С явной неохотой старик отвернулся от окна.

– Хошь не хошь, придется тебе оставаться. Уходить поздно – светает. Утром обо всем потолкуем. Сейчас давай, что принес.– Он ткнул пальцем в живот Иннокентия.– Неплохо смастерил. Ишь, поясочек какой придумал! Не всякий догадается, где золотишко искать.

Отцовская похвала не тронула:

– Не дам. И это зажилишь.

Старик снисходительно усмехнулся:

– Опять же дурак! Боишься, что в могилу с собой унесу? Все твое будет.– Зевнув, добавил: -Подкинь маленько Виктору, и делу конец. Вот весь мой сказ.

– За какие такие заслуги я должен ему подкидывать? – Иннокентий подозрительно посмотрел в прищуренные глаза отца.

А тот лишь укоризненно покачал головой, нехотя обронил:

– Трясешься, как жмот. С мальчонкой сам, что ли, будешь возиться? Умник…

– Ну и ну! – впервые осклабился Иннокентий.– Тебе, батя, в министрах ходить, ей-богу!

XVII

По мере приближения к штабу пограничников Николай терял последние остатки спокойствия. Всякие страхи мерещились. Вот сейчас, как только войдет в эту зеленую калитку, начнется допрос! Само слово «допрос» вызывало в душе такое, что даже бросало в дрожь. Медленно, очень медленно шел он за старшиной, как можно дальше оттягивая предстоящие, нарисованные воображением страсти.

Вот и калитка. За нею часовой в зеленой фуражке, строгий, подтянутый, молчаливый. Под натяжением пружины калитка громко хлопнула, и Николай вздрогнул. Даже коленки задрожали. Николай остановился, умоляюще взглянул на своего провожатого:

– Товарищ старшина…

Кубладзе, как умел, успокаивал растерявшегося юношу:

– Не бойся, понимаешь? Ничего не бойся. Расскажи майору все до копеечки: про золото, про конверты. Я тебя учить не стану. Выкладывай сам.

Только по-честному. На допросе не крути. Самому после станет легче.

Легче… Снова слово «допрос» хлестнуло по взбудораженному сознанию. Вспомнились слова Иннокентия:

– Им только попадись, душу наизнанку вывернут! Это они умеют…

И подумалось: «Сейчас начнут». Как это будет происходить, представлялось туманно. Было ощущение глухого беспокойства, опустошенности. Шаг, еще шаг. Одна ступенька, другая, третья. Николай сбился со счета, плетясь вслед за старшиной наверх. «Ну и пусть,– успокаивал он себя,– пусть допрашивают. Что я такое сделал? Выпивал дважды… Клаву провожал… Вот сейчас с конвертами этими…» Им овладело одно желание: чтобы скорее закончился допрос.

– Обожди здесь минутку,– сказал старшина перед дверью и, постучав, вошел.

Николаю и на ум не пришло удивиться, почему старшина совершенно спокойно оставил его одного. С трудом дождался его возвращения.

– Держи голову выше,– ободряюще шепнул Кубладзе и подмигнул черным глазом.– Иди вперед. Смелее.

В комнате находились майор Дудин, старший лейтенант Шариков и два гражданских парня. Один высокий, широкоплечий, второй низенький, в очках. Парни, видно, заканчивали разговор с офицерами. Старший по-военному четко сказал, прощаясь:

– Есть, все понятно! – И, не глядя на Николая, пошел к выходу. За ним вышел и второй.

Только теперь майор и старший лейтенант, сидевшие рядышком на диване, поднялись. Дудин пересел к письменному столу, Шариков – на стул, стоявший у приставного столика.

– Садись, орел,– майор указал Николаю на стул.

Чтобы не смотреть офицерам в глаза, Николай уставился в угол. «Вот сейчас»,– с новой силой обожгла мысль. В нагретой за день комнате было душно, а Николай зябко передернул плечами. Хотелось крикнуть:

«Да начинайте же!»

– Ну, рассказывай,– негромко сказал Дудин.

Николай угрюмо промолчал, все еще не смея поднять глаз. Наступила неловкая пауза. Майор, словно не замечая ее, занялся сигаретой, помял ее в пальцах, раскурил. Старший лейтенант чинил карандаш.

Закурив, Дудин вышел из-за стола, придвинул свой стул к Николаю.

– Сколько тебе лет? – неожиданно спросил он, словно забыв о первом своем вопросе.

– Восемнадцать,– невнятно пролепетал Николай.

– Мы с ним в восемнадцать уже воевали,– проронил майор и кивнул в сторону старшины.– Хорошо, когда тебе восемнадцать,– добавил он с легкой завистью.– Ты, наверно, и десятилетку окончил?

– Да.

– А мне в тридцать пять лет пришлось доучиваться. Вот как, дружок. А он,– снова кивок в сторону старшины,– сейчас в девятый ходит. Ну, это к делу не относится. Давай, рассказывай.

– О чем? – Николай беспомощно оглянулся на старшину, как бы ища у него совета.

Кубладзе в ответ ободряюще подмигнул.

Николай уставился в угол и не очень-то связно заговорил. Офицеры внимательно слушали и – не странно ли! – не пытались ни кричать, ни есть «проникающими насквозь глазами». Перескакивая с одного на другое, парень про себя думал, что это, видимо, только начало и что самое главное впереди. Но теперь почему-то не было страшно. Будь что будет, а он обо всем без утайки расскажет. Даже если душу вывернут наизнанку, как о том предупреждал Иннокентий. Пускай выворачивают!..

Но с ним просто беседовали, даже не вели протокола. Иногда только переспрашивали, уточняя ту или иную подробность.

Скованность постепенно рассеивалась. Исчезло чувство противного страха. Только лицо полыхало да пальцы без конца теребили ворот промокшей рубашки.

– Вот и все,– облегченно сказал Николай.– Что знал, рассказал. Я не лгу. Честное слово, не лгу!

Дудин устало улыбнулся, впервые за время их разговора посмотрел парню прямо в глаза.

– Главное, себе не лги,– просто, с оттенком дружелюбия сказал он.– Это, брат, чрезвычайно сложная штука – самого себя не обманывать, когда тебе восемнадцать! В общем, не успел ты еще свихнуться по-настоящему. Верю, что не кривишь душой. Так? – почти весело спросил он.

– Так! – Николай захлебнулся от радости.– Конечно так! – И все же, еще не до конца веря им, спросил, потупясь: – Вы меня отпустите? Или…

– А ты сам как думаешь? – строго спросил старший лейтенант.

– Не знаю…

Неподдельная растерянность вдруг опять отразилась на лице юноши.

Майор поспешил успокоить:

– Конечно, отпустим. Иди. Только впредь будь осторожнее в выборе друзей.

Николай поднялся, шагнул к выходу, но у дверей его окликнул старший лейтенант.

– Зачем? – удивился Дудин.

– Хочу ему сказать кое-что. Присядь на минуту, Малевич. Я тебя ненадолго задержу.

Николай понуро сел.

Шариков подошел к нему, положил на плечо руку:

– Я вот о чем хотел спросить: ты-то сам как считаешь, есть твоя вина во всей этой истории? Я, например, убежден, что есть. Так ведь?

– Так,– уныло прозвучало в ответ.

– Хорошо,– продолжал Шариков.– Хорошо, что сам понимаешь. А вывод какой? Мне кажется, ты дол-жен помочь нам распутать до конца этот узел, и не только рассказом, но и своим участием. Как ты на это смотришь?

Николай просиял:

– Я готов! Хоть сейчас. Иннокентия мы найдем, обязательно найдем!

Очень гордо и горячо прозвучало страстное «мы». Куда весомее, чем все, сказанное до сих пор. Других доказательств душевной чистоты молодого человека, попавшего по неопытности в грязные руки контрабандиста, пограничникам и не требовалось. И как бы подытоживая разговор, Шариков протянул руку:

– Будь дома,– сказал он.– Вечером встречусь с тобой. Кстати, и матери своей передай, что хочу побеседовать с нею. Пусть тоже присутствует при нашем разговоре. Да ты не смущайся,– добавил он.– От родных скрывать нечего…

Когда парень вышел, Дудин с удивлением посмотрел на своего помощника:

– Что вам вдруг вздумалось включить парнишку в предстоящую операцию? Я не убежден, что это правильный шаг.

Шариков задумчиво повел бровью:

– Можно отменить, если вы, конечно, настаиваете.

Но мне кажется, что для его же пользы не мешало бы взглянуть на своих бывших дружков в другой обстановке. Пусть своими глазами убедится, из какой грязи ему помогли выбраться. Это лучше всяких словесных доказательств.

– Быть по-вашему,– согласился Дудин.– И коль так,– поднялся он на ноги, разминая затекшую спину,– познакомьте его сегодня же с Димой Колчиным и Бирюлей. Жаль, что не подсказали вы эту мысль, пока оба они и Малевич здесь были.

– Ничего, это я сделаю вечерком,– несколько торопливей обычного заверил Шариков.– Теперь и я ученый.– И хоть сказано это было почти веселым тоном, в словах прозвучало смущение. Он надел фуражку, готовясь уйти, но, подумав, сказал: – Я Малевича сейчас и повезу к ним. Да, правильно. Мы с вами хорошо знаем Иннокентия. Он трусоват, но может решиться на крайний шаг. Не один Гена свидетель. Малевич не менее важный обвинитель! Что, если…

Майор не дослушал:

– Правильно, Валентин Иванович. Мысль верная. Не мешкайте. Поезжайте сначала в лагерь, лично удостоверьтесь, что Геннадий хорошо обеспечен. Остальное я подготовлю к вашему возвращению.

XVIII

До полудня в усадьбе Каленников царила дремотная тишина. Никто из ее обитателей во дворе не показывался. Дом стоял на отшибе, поблескивая на солнце цинковой крышей. Высокий дощатый забор надежно охранял хозяев от любопытных глаз посторонних. С давних пор Каленники жили замкнуто, обособленно. Соседи все переселились со своих хуторов в ближайшее село, и лишь одна эта мрачная в своем одиночестве и безмолвии усадьба напоминала о давно позабытой «столыпинщине». Хмурым и неприветливым выглядел дом, окруженный с трех сторон стеной леса.

С самой ночи Николай Малевич и Дима Колчин удобно пристроились на раскидистом дубе. От Шарикова они знали и как вести себя, и что делать, и как с ними будут поддерживаться контакты, если изменится обстановка. С высоты хорошо просматривался дом и прилегающий к нему обширный двор, сплошь застроенный какими-то сараюшками, хлевами, будками. У колодца в луже барахтались утки. Лупоглазый теленок лениво нюхал воду в корытце…

Беззвучно, как тени, подошли старшина и Антон Бирюля. Они о чем-то пошептались с Димой и, маскируясь в густом ельнике, скрылись за углом высокого забора.

Часам к двум усадьба ожила. Через двор проковыляла старуха, скрылась в сарае и снова появилась с лопатой в руках, направилась в сад.

Потом просеменил старик. Николай даже зубами скрипнул: на старике тот же чесучовый пиджачишко, в руках тяжелая палка. Опираясь на нее, он обошел вокруг дома, подошел к крыльцу.

– Хватит дрыхнуть! – крикнул он в открытую дверь. И постучал палкой о крыльцо.– На том свете отоспишься.

Заспанный, с опухшим лицом, в дверях появился Иннокентий. Одутловатое, измятое лицо, заношенная одежда. Настоящая образина! От неожиданно нахлынувшей злости у Николая сжались кулаки. Сонливости как не бывало.

– Вон твой дружок выполз,– тихонько шепнул Дима.

Николай промолчал. Все внимание его было приковано к ненавистному человеку. В голову пришла до нелепости дикая мысль – броситься на Иннокентия, заломить руки за спину и бить, бить, пока не рухнет он на землю. В порыве нахлынувшей ярости не хотелось думать, что пресвитер одним ударом может умерить юношеский пыл. Удержал приказ майора: не обнаруживать себя, наблюдать молча, фиксировать в памяти все происходящее в доме Каленников.

Отец с сыном перебросились несколькими словами, и старик подался со двора, что-то мурлыча себе в усы. Пресвитер выждал, пока отец скрылся в лесу, подошел к колодцу, нагнулся над срубом.

Из сада вышла старуха со свертком в руке, передала его Иннокентию.

– Гляди, прячет,– скороговоркой зашептал Дима, заглядывая через плечо Николая.– Что это?

– Будто не знаешь,– выдохнул Николай, провожая глазами сверток, который пресвитер опустил в колодец на длинной веревке.

Дима сгорал от любопытства:

– А что? Что?

– Золото, вот что! И не говори больше, услышат.

Колчин притих.

Со двора донеслись громкие голоса,– Иннокентий что-то зло крикнул старухе, махнул здоровенной ручищей и, по-бычьи пригнув голову, направился к дому. Женщина противилась, то цеплялась за его руку, то забегала вперед и визгливо кричала:

– Не дам, изверг! Не дам!

– Не твоего ума дело! – заорал Иннокентий.– Варежку заткни! – оттолкнул старуху, прыгнул к крыльцу, одним усилием оторвал доску, что-то сунул за пазуху.

Дима снова не сдержался:

– Видишь?

– Конечно, вижу!

Приладив доску на место, Иннокентий вытер рукавом потное лицо, вошел в дом и, возвратившись обратно, сел на крыльце с ломтем хлеба в одной руке и куском колбасы в другой. Мать что-то ему выговаривала, размахивала перед самым лицом костлявыми руками…

– Чудненькая семейка! – чуть слышно рассмеялся Дима.

…А в это время Дудин нервничал у себя в кабинете. Ночь прошла в хлопотах. Вдвоем с Шариковым они выставили посты вокруг усадьбы Каленников. Немалых трудов стоило бесшумно пробраться к ней. Инструктаж дружинников, задержание Виктора Рябченко, ряд других мелких, но крайне необходимых мер – на все это ушла ночь. Тело, налитое свинцом, просило отдыха. Но не о нем сейчас думал майор…

Перед ним сидел прыщеватый юнец, то замкнутый, то не в меру словоохотливый.

До задержания Виктор долго ходил по городу. Наведался в один дом, в другой. Для чего-то прокатился на вокзал, походил по перрону, заглянул в буфет. Изрядно выпил и оттуда уехал домой на такси. Дома его и взяли.

Майор нервничал. Допрос длился третий час. При других обстоятельствах можно было не торопиться, дать парню поразмыслить над своим положением. Сейчас некогда было. Дорога была каждая минута.

Слушая разглагольствования парня, Дудин то и дело мысленно возвращался к хутору Каленника: «Справятся ли ребята с задачей?» В том, что пресвитеру не избежать ареста, майор убежден был. Куда важнее – найти и изъять контрабандное золото, а также «дары» иностранного миссионера. Несколько успокаивало присутствие в лесу Кубладзе. «Старшина маху по даст. Его не обведешь вокруг пальца».

На письменном столе лежала пачка долларов, поре вязанная крест-накрест зеленой ленточкой. Виктор то и дело порывался взять ее в руки:

– Нашел я нх, случайно нашел,– уже который раз твердил он.– Иду, смотрю – лежат. Кто бы но поднял? Вот и я нагнулся…

– И, конечно, хотел отвезти в милицию.

– Куда же еще?

– Где нашел?

– На вокзале. Вы же знаете, я был там. Сами говорили.

Все эти уловки были не новы, но Дудин терпеливо вел допрос.

– Значит, нашел и хотел в милицию сдать? – как бы подытоживая, спросил майор.

Виктор руками всплеснул:

– Ну вот же… Нашел и хотел сдать… Пятый раз повторяю одно и то же. На кой они мне нужны? Кто их возьмет? Не понимаю я вас, товарищ майор.– Виктор с готовностью улыбнулся.– Если бы советские,– сказал он с деланной серьезностью,– тогда бы, может, колебался. Нет,– высокий с залысинами лоб в раздумье наморщился.– И то бы не присвоил! – И, стараясь говорить как можно убедительнее, бросил с обидой : – Думаете, раз отец мой в тюрьме, то и я такой… Но дети за родителей не отвечают. Верно?

– Совершенно точно,– согласился майор и добавил: – Нужно, чтобы родители за детей были в ответе… Слушай-ка, Рябченко, в котором часу ты нашел доллары?

К ответу Виктор не был готов:

– Утром.

– Так и запишем: нашел утром, в… лесу!

Рябченко в испуге дернулся:

– Что вы там пишете! В каком лесу?

Делая вид, что не расслышал, Дудин поднял голову:

– Так, значит, старик уронил, а ты подобрал? Богатый дед, ничего не скажешь. По пятьсот долларов теряет…

Откровенная ирония звучала в голосе пограничника. Усталые, покрасневшие от бессонницы глаза его смотрели насмешливо.

И Виктор, наконец, понял, что дальше играть бессмысленно: пограничникам все известно. Из покорного, чуть настороженного он вдруг превратился в ожесточенного зверька. Он так взвизгнул, что заставил Ду-дина невольно поморщиться.

– Продам! Всех продам!.. Лорд думает за так отделаться? Не выйдет! Дудки! – На губах Виктора пузырилась пена, глаза горели злым блеском.– Всем достанется. И старику, и Лорду. Я им всю малину засыплю. Кончено! Пишите, товарищ майор. Не думайте, что я пропащий. Я вам пригожусь, увидите…

Не перебивая, Дудин позволил Виктору излить душу. И странно,– успешный допрос не вызвал удовлетворения. Рябченко «выкладывал» все. Рассказал, что за короткий срок он по указаниям Иннокентия обменял на доллары и передал ему около пуда золота, нелегально ввезенного из-за границы, назвал его связи в городе и за пределами. Виктор всячески старался обелить себя и все грехи взвалить на других.

Нет, майор не ощущал радости, наоборот, чувство гадливости вызывал трусливый и беспринципный юнец…

Допрос был окончен.

Виктор смиренно опустил руки, которыми жестикулировал без конца, и заискивающе спросил:

– Нужный я человек, как вы думаете?

Дудин молчал, с трудом сдерживая себя.

И Виктор Рябченко правильно понял его молчание:

– Понятно, значит, сын за отца…

– Нет, сам за себя!..