Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 122 (всего у книги 195 страниц)

9

Самолет Ан-26 – это грузовой вариант пассажирского Ан-24. В нем нет мягких кресел, вместо них по обоим бортам навешены легкие откидные сиденья. Борта не отделаны пластиком, поэтому по всей длине фюзеляжа, как ребра, выступают полукружья шпангоутов. Хвостовая часть фюзеляжа снизу скошена – это откидная платформа-рампа, по которой можно завезти или занести груз. В случае нужды рампа откатывается под фюзеляж, и тогда в люк можно вплотную к полу подогнать грузовую машину. Пол представляет собой транспортер, который включается по мере загрузки ящиков или контейнеров, передвигая груз в глубь фюзеляжа.

Скошенный к хвостовому оперению фюзеляж придает машине несколько кургузый вид, да и два четырехлопастных винта на крыльях не служат ей украшением. Но это довольно удобный и дешевый самолет. В нем можно разместить до пяти с половиной тонн груза, а дальность полета составляет более двух тысяч километров. Крейсерская скорость у него 430 километров в час, но при необходимости он способен развивать и 540.

Пилотам и штурманам машина не слишком нравится. Пилотам потому, что приходится очень точно выдерживать режимы на всех этапах взлета и посадки в зависимости от загрузки и центровки самолета. Штурманам – потому, что навигационное оборудование на ней слишком устарело: локатор маломощный и картинку дает нечеткую, системы ближнего наведения берут уж слишком близко, радиокомпаса несовершенны, компьютера нет, и все расчеты приходится выполнять на обыкновенной деревянной логарифмической линейке.

Стоянка была ярко освещена. На подходе к самолету их встретил бортмеханик Михаил Бурлаков. Первое впечатление от него – здоровый малый, но дубина. Он был на полголовы выше командира, массивнее и шире в плечах. Несмотря на то, что на широком квадратном лице его торжествовал большой горбатый нос, оно казалось добродушным и чуть глуповатым, хотя глупым он, конечно, не был.

– Товарищ командир, заглушки и чехлы с двигателей, приемников воздушного давления, кассет сигнальных ракет и дренажа сняты, груз закреплен, керосина пять пятьсот, самолет исправен, бортмеханик к вылету готов, – доложил он.

– Господин командир, – с ехидцей поправил его Гена, который терпеть не мог этой официальщины. – Сколько тебя учить?

– Не цапайтесь, – сказал Останин. – Как сопровождающие?

– На борту.

– Ладно.

Все вместе они обошли самолет, проводя внешний осмотр. Затем поднялись по стремянке в фюзеляж.

Между кабиной и ящиками, которые были опутаны крепежной сеткой, оставалось метра полтора свободного пространства. Двое из сопровождающих находились на сиденьях, третий – опустившись на корточки – прислонился к ящикам. Один из них был с усами и короткой бородкой, второй – только с усами, третий, судя по всему, самый молодой, не имел никакой растительности. У Останина невольно мелькнула мысль: не обзаводятся ли они соответствующей атрибутикой по достижении определенного возрастного ценза?

Они еще не успели закончить трапезу, и перед ними на небольшом чемоданчике, застланном полотенцем, стояла початая бутылка сухого вина, лежала кура, ветчина, хлеб, яблоки и виноград.

Увидев летчиков, бородатый поднялся с сиденья, вслед за ним вскочили двое других. Когда мимо них вслед за Мининым в кабину проходил штурман, усатый неловко качнулся и, чтобы удержать равновесие, оперся руками о его поясницу.

– Извините, – сказал он вслед затем и выпрямился.

Бородатый поздоровался:

– Здравствуйте, командир. – Он приподнял бутылку, слегка ткнул ею ему в живот, подмигнул: – Не выпьешь, друг? А то мы тут немного…

Николай, пропуская бортмеханика, улыбнулся, покачал головой.

– И рад бы, друг, да служба не велит. Как устроились?

– Отлично. Тогда, может, хоть перекусите?

– После взлета не откажусь, – кивнул он.

– Ждем, будем рады.

– Приятного полета.

Он шагнул в кабину, закрыл дверь, щелкнул замком.

Второй пилот, располагавшийся по правому борту, пристегивал ремни, бортмеханик возвышался в центре на откидном сиденье, как на троне, перед пультом управления. Рабочее место штурмана находилось по левому борту у блистера между кабинной переборкой и креслом командира. Он раскладывал на откидном столике, отделявшем его от прохода, карты, бортжурнал, расчетчики. Место радиста, находившееся через проход справа от штурманского, не было занято – экипаж работал в сокращенном варианте.

Останин поднялся на свое сиденье.

– Говорить тихо. Минута на обмен мненьями. Второй пилот?

– Прежнее.

– Штурман?

– Была проверка. Усатый качнулся не случайно.

– Черт! – сказал Гена. – Подтверждаю. Меня дружески похлопал по пояснице безусый.

– И меня вниманием не обошли, – сказал командир. – Значит, быть готовыми. Второй, твои фокусы могут как-нибудь пригодиться? Отвести там глаза, запудрить мозги, заговорить зубы?

– Как же. Здесь не цирк.

– Нет, не цирк.

Во время этого разговора бортмеханик переводил недоуменный взгляд с одного на другого.

– Вы о чем это, ребята? Я не врубился.

– И не надо, инженер, – успокоил его Гена. – Меньше знать будешь, дольше проживешь. Дяди шутят.

– А… о чем?

– О длине шеи у жирафа, – серьезно разъяснил тот, чем поставил бортмеханика в окончательный тупик. Есть такие люди: мгновенно выполнят чужое распоряжение, но самостоятельно будут очень долго соображать, как донести ложку до своего рта.

– Второй пилот, делаю вам замечание, – ровно сказал Останин. – При повторении отстраню от полетов. Все. Запрашиваем запуск. – Он нажал кнопку внешней связи на штурвале. – 26678 – Атлантида. Разрешите запуск.

– Атлантида – 26678, запуск разрешаю, – мгновенно прозвучал металлический голос.

У штурмана запуск – самая запарка. Ему приходится работать за двоих. Он поднимает столик и перешагивает через проход на место радиста. Все питание для приборов и запуска двигателей подается через его щиток. Аккумуляторы, генераторы, преобразователи нужно включить не только в строго определенной последовательности, но в точно отведенное время, которого в распоряжении штурмана – секунды. Так. Аварийный переключатель – «автомат». Вольтметр – «аварийная шина». Генераторы, преобразователи: щелк, щелк, щелк…

Он слышит голос командира и ответ бортмеханика:

– РУД* – ноль, винт с упора!

– Установлен, с упора снят.

Слышен свист раскручиваемой турбины и голос механика:

– Давление масла есть… давление топлива есть… температура газов растет… срезка топлива есть… Левый запущен!

Штурман прыгает на свое место. Пристегнуться. Надеть наушники. Включить, проверить и настроить радиокомпаса, установить канал аэропорта на станции ближнего наведения, проверить локатор, согласовать компаса…

Перекличка по карте обязательных проверок.

– Опознавание?

– Включено, работает.

– Топливная система?

– По заданию – пять пятьсот.

– Электросистема?

– Проверена, работает нормально.

– РСБН, АРК**?

– Включены, канал установлен, первый – дальний, второй – ближний…

– Атлантида-руление, разрешите?..

– 26678, выруливать разрешаю.

– РУД – двадцать!

– Двадцать есть, – отвечает бортмеханик, сдвигая рычаги вперед.

Машина легко и мягко страгивается с места. Правая рука командира на штурвале, левой он легонько поворачивает штурвальчик управления носовым колесом. Он точно и плавно вписывается в разворот, самолет выкатывается на рулевую дорожку.

– Атлантилда-старт, прошу исполнительный.

– Исполнительный разрешаю.

– Закрылки пятнадцать!

– Закрылки выпущены.

– Атлантида, прошу взлет с ходу!

– 26678, разрешаю.

– Винт на упор! Включить фары!

– На упоре. Фары включены.

– РУД – взлетный режим!

– Есть взлетный.

Обычно серая бетонная полоса в свете фар приобретает молочно-белый цвет. По обеим сторонам черно, и она как выстрелена за горизонт, в звездное небо. Она раскручивается, словно приводной пас, и набегает все стремительней.

Командир слышит в наушниках голос штурмана:

– Скорость растет… сто тридцать… сто пятьдесят… сто семьдесят… рубеж!

Эта команда дает пилоту на раздумье одну-две секунды. Если с самолетом что-то неладно, он мгновенно должен прекратить взлет, иначе будет поздно. Потому что если он замешкается хотя бы еще на несколько секунд, никакие тормоза уже не помогут. Самолет вышвырнет за пределы полосы.

– Подъем!

Командир легонько тянет штурвал на себя, отрывая от полосы переднее колесо.

– Отрыв!

– Убрать шасси.

Глухой удар снизу – бортмеханик убрал колеса.

– Высота семьдесят, скорость двести пятьдесят

– Убрать фары.

– Фары убраны.

– Высота сто двадцать, скорость двести девяносто.

– Закрылки убрать!

– Курс тридцать, – голос штурмана.

– Беру тридцать.

Командир дает левой ногой и чуть давит левой рукой на штурвал. Самолет кренится, звезды медленно передвигаются по лобовому стеклу слева направо. Подсветка мягкая, почти уютно-домашняя.

– Взял тридцать.

Он выравнивает самолет. Он пробегает взглядом по приборам. Скорость 320, вертикальная – шесть с половиной метров в секунду, крен пятнадцать градусов, шарик в центре, разворот координированный. Двигатели работают ровно, звук чуть приглушенный, спокойный. Не мигает ни одна красная сигнальная лампочка тревоги.

На земле экипаж – не экипаж. Это просто кучка всеми затюканных и затурканных нищебродов, которые всем должны и обязаны, а им никто и ничто, и мечтающих об одном-единственном: взлететь. Им испортил настроение командир эскадрильи или, как в этом случае, хозяин фирмы, медицина, диспетчера, ремонтники, заправщики, грузчики, дежурный штурман, синоптики… даже уборщица и та норовит ими покомандовать. Кто только ими не помыкает – и все правы, все имеют право требовать, приказывать, распоряжаться. У экипажа единственное право: терпеть и молчать. Попробуй огрызнись – тут тебе таких палок в ходульки навтыкают, что на первом же шаге нос расшибешь.

Самолет на земле – не самолет. Во-первых, это просто рогатая уродина, во-вторых, она намертво прикована к бетону заправочными шлангами, силовыми кабелями, проводами связи, да и просто своей тяжестью непомерной.

Зато в воздухе экипаж – люди. Самолет – птица. Взаимопонимание тут полное. Взаимовыручка абсолютная. Согласованность между людьми и самолетом безукоризненная. Тут не то что с полуслова – с полунамека все понятно как людям, так и машине, все спокойно и уверенно делают свое обусловленное извечное дело. Никаких трений, никаких обид, никаких недоразумений. Отношения на «вы» – в смысле высочайшего почтения друг к другу.

Останин нажимает кнопку внешней связи:

– Атлантида-подход, занял четыре пятьсот, выхожу из зоны.

– 26678, работайте с контролем, конец.

– Штурман, работай.

И он слышит голос штурмана:

– 26678 – Атлантида-контроль. Занял четыре пятьсот, удаление сто, выход из зоны через двадцать семь минут.

– 26678, занимайте пять сто, выход доложить.

– Занимаю пять сто. Доложу.

Чем хорош ночной полет – тишиной и покоем. Днем в эфире обычно творится такой бедлам, хоть святых выноси. Один докладывает о входе в зону, другой о пролете поворотного пункта, третий о выходе, четвертый об обходе грозовой облачности, пятый запрашивает разрешение на смену эшелона… Из этого хаоса нужно выделить команду, которая относится к тебе, изловчиться вклиниться в разговор в перерыве между двумя докладами или запросами. Да еще нужно на основании докладов бортов составить более или менее полную мысленную картинку: где какой самолет в данное время находится, куда идет и на какой высоте, как эта картинка будет меняться в ближайшие десять, пятнадцать минут, через полчаса, чтобы ты никому не помешал и в тебя никто не врезался. Правда, долголетняя постоянная привычка к такому анализу привела к тому, что это происходит автоматически, как бы само собой, где-то на уровне подсознания и никаких особых усилий не требует. И все же ночной полет Останину всегда доставлял большее удовольствие, чем полет в дневное время. Помимо всего еще и тем, что можно спокойно и не торопясь что угодно обдумать. Ведь после набора высоты, когда самолет выведен на устойчивый режим, можно передать управление второму пилоту или вообще через автопилот переключить его на штурмана и больше до самой посадки ни во что не вмешиваться. Сиди спокойно, слушай, думай, а хочешь – помечтай.

10

Как бы человек ни готовился к неожиданностям и как бы готов к ним ни был, они всегда приходят неожиданно и развиваются отнюдь не так, как бы им полагалось.

Бортмеханик трогает Останина за плечо.

– Командир, вас зовут.

Он указывает большим пальцем в сторону двери. Останин чертыхается про себя: он потерял бдительность. Уши все-таки подвели. Он снимает наушники.

– Командир, мы вас ждем! – раздается голос из-за двери.

– Зовут поесть, – поясняет бортмеханик.

Останин секунду медлит. Потом говорит:

– Благодарю вас, ребята. Кушайте сами на здоровье.

– Командир, нам надо поговорить. Откройте дверь.

– Посторонним заходить в кабину не полагается.

– Командир, откройте!

– Не имею права.

– Командир, мы будем стрелять!

Так. Вот оно. Началось.

– Бортмеханик – на место радиста! – негромко приказывает командир.

– Че-го?!

– Быстро на место радиста! Не рассуждать!

Бортмеханик сидит в самом центре кабины на своем троне, находящемся прямо против двери. Даже если специально стараться попасть мимо – по такой цели не промахнешься. На месте же радиста есть хоть какая-никакая защита – помимо кабинной переборки, еще и приборный щиток.

На лице бортмеханика полнейшее недоумение и недовольство, тем не менее он послушно сверзается со своего сиденья и втискивается в тесное кресло радиста.

– Гена, бери управление! Штурман…

– Командир, вы откроете кабину?

– Нет!

– Предупреждаю еще раз: будем стрелять!

– И я предупреждаю: самолет взорвется или загорится.

За его спиной раздается короткое – фр-р-р, будто мальчишка выдохнул сквозь трубочку пяток горошин в фанеру, и вслед за тем негромкое: кр-рак! Он еще успевает чуть повернуться, но рука до ножа так и не дотягивается, застывает на полдороге. За его плечами – бородатый, и к его спине приставлен короткоствольный пистолет-пулемет, что-то наподобие «узи», которыми пользуются гангстеры в крутых боевиках. Второй ствол, придерживаемый безусым, направлен в голову бортмеханика. Штурман распластан на столике лицом вниз, его правая рука безжизненно свешивается в проход.

В следующую секунду с командира и второго пилота сорваны наушники.

В дверном проеме появляется третий – усатый. В руках у него такое же короткоствольное оружие, как и у двух остальных. Лицо настороженное. Не выпуская пистолета, он левой рукой приподнимает и отталкивает штурмана к блистеру, перегибается через стол, шарит у него по боку и вытаскивает из кобуры пистолет. Штурман не догадался положить его на столик перед собой или хотя бы на блистер. Не догадался или не захотел?

Усатый показывает пистолет бородатому, прячет его в карман, проходит к командиру, охлопывает его по пояснице и отстегивает нож. Бородатый глядит на командира, неодобрительно покачивает головой, забирает нож и пристегивает его к своему поясу. Усатый так же ловко обыскивает второго пилота и бортмеханика, но у них ничего нет.

Все это проделывается быстро, четко, профессионально. Без единого звука.

Командир откидывается на спинку кресла, поворачивает голову, обегает взглядом по привычной схеме приборы на доске и застывает неподвижно, уставясь взглядом в ночное небо над обрезом кабины. Второй пилот держит штурвал, лицо у него застывшее и тоже неподвижное.

– Командир, вы не хотите спросить, что происходит? – вежливо интересуется бородатый.

Странно, я не обратил внимания, что он единственный из тройки в зелено-коричневом камуфляжном комбинезоне, думает Останин. Неужели ему и здесь нужно выделяться? Впрочем, кто только и какой не носит сейчас камуфляж…

– Нет, – говорит он.

– Самолет захвачен революционными бойцами Ичкерии.

– Благодарю за разъяснение.

– Если вы будете точно выполнять наши указания, все окончится хорошо.

– Зачем вы убили моего штурмана?

– Командир, мне очень жаль. Поверьте, мы не хотели этого. Но вы сами виноваты. Не нужно было давать ему оружие. И нужно было открыть дверь, когда мы потребовали.

Да, конечно. Могла ли даже бронированная дверка служить хоть малейшим препятствием для профессионала?

– Мы сожалеем, командир, что так случилось.

Он говорит на чистейшем русском языке, без всякого акцента. И в голосе его действительно звучит сожаление.

Ах вы ж, сволочи! Убить человека – из-за угла. В спину. Не требовалось большого ума, чтобы сообразить: его прошили пулями прямо сквозь переборку, из грузовой кабины. Несмотря на все предыдущие размышления и приготовления, он все-таки не очень верил в то, что самолет станут захватывать, да еще с применением оружия. Но неопределенность раздражала его, и он основательно перенервничал. Убийство штурмана вызвало в нем вспышку такого гнева, что он на какое-то время чуть не потерял над собой контроль.

Прекрати, сказал он себе. Это все-таки случилось. Обида, гнев, ненависть для тебя сейчас слишком большая роскошь. Он словно поршнем выталкивает из себя все: страх, раздражение, дикое желание крушить все вокруг, мысли. Какое-то время он пуст, как спущенный воздушный шарик. Только руки лежат на штурвале, ноги – на педалях, и только они заняты привычным делом.

Когда он позволяет себе вернуться в нормальное состояние, он уже знает: он должен слушать, все замечать, ждать.

– Его бы это, конечно, утешило.

– Не надо так, командир.

– Я просил бы разрешить второму пилоту осмотреть штурмана и если надо – перевязать.

– Разрешаю, – говорит бородатый и кивает усатому напарнику: – проследи.

– Второй пилот! – говорит Останин.

– Иду.

Он отпускает штурвал, отстегивает привязные ремни и, сопровождаемый дулом пистолета, проходит мимо бородатого. Тот сразу же разворачивается и перешагивает на его место, опускается в кресло. Ствол пистолета направлен в сторону командира. Останин приподнимает брови.

– Только помочь штурману, – говорит он второму.

– Понял.

Командир отворачивается и застывает.

Молодой боевик отступает в фюзеляж. В проеме, прислонившись к обрезу, остается усатый. Он настороже, палец на спусковом крючке, оружие чуть подрагивает в руках. Второй пилот откидывает штурманский столик, осматривает Матецкого. Через некоторое время он сообщает:

– Командир, по-моему, штурман мертв.

– Что с ним?

– Изрешечена вся спина, пульс не прощупывается.

– Кровь идет?

– Не знаю, здесь все в крови.

– Все равно вынеси его в фюзеляж и перевяжи на всякий случай.

– Чем?

– Порви рубаху. Посмотри в аптечке йод и бинт.

Бородатый склоняется вперед.

– Механик! – Тот оглядывается. Бородатый взмахивает пистолетом, показывая в сторону Минина. – Помогите второму пилоту!

А, ну да, говорит себе командир. То, что он бортмеханик, они могли узнать и при посадке. Но, скорее всего, нас всех им показали заранее.

Пять тысяч сто. Командир чуть отдает от себя штурвал и выравнивает самолет. И тут же слышит распоряжение бородатого:

– Командир, правым разворотом курс двести. Занимайте эшелон пять четыреста.

Та-ак! Об этом он мог и раньше догадаться. В штурмана они тоже стреляли наверняка, все заранее просчитав. Так, чтобы пули достались только ему. Он нажимает педаль и слегка кренит полукруг штурвала. Потом оглядывается.

Усатый вслед за напарником тоже отступает в фюзеляж, давая возможность пройти второму и бортмеханику, которые, подхватив штурмана, осторожно несут его из кабины. Они исчезают за перегородкой.

– Вы правильно ведете себя, командир, – одобряет бородатый.

– В последнее время я редко падаю в обмороки.

– Командир, еще раз прошу – поверьте, я очень сожалею. И хотел бы сам узнать: что произошло?

– То есть?

– Вам было выделено пять миллионов. Вы их взяли. Следовательно, никаких неожиданностей не должно было случиться. Вы знали, на что шли, и дверь кабины должна была оставаться открытой.

Останин прилагает некоторые усилия, и челюсть у него остается на месте.

– Разъясните, что значит: я знал, на что шел?

Теперь уже бородатый мешкает и с минуту молча смотрит на командира. Но ничем не выдает своего изумления и вежливо разъясняет:

– Вас должны были предупредить, что вы полетите не по тому маршруту, который запланирован. Дверь кабины открыта, к вам заходят террористы, и вы под угрозой оружия выполняете все их требования. После завершения рейса вы спокойно возвращаетесь домой. Ни со стороны хозяина, ни со стороны властей к вам не может быть никаких претензий.

Командир медленно поворачивает голову и долго смотрит в глаза бородатому.

– Это для меня новость.

– Ваши действия для меня тоже новость. Значит, вы не получили такого предупреждения?

– Нет.

– Странно.

– Мне тоже странно. Потому что в этом случае я просто отказался бы от вылета.

– Я понимаю. – Он некоторое время молчит, изучающе глядя на командира. – Вы не спрашиваете, куда мы летим?

– Вы мне скажете.

– Вы мне нравитесь, командир.

– Вы мне тоже.

Что ж, это он может сказать. Чтобы, рискуя жизнью, захватить самолет, от человека кое-что требуется.

– Командир, мне не хотелось бы это говорить, но при малейшей вашей попытке что-то предпринять самостоятельно…

Ствол пистолета-пулемета, направленный прямо в живот командиру, весьма красноречив, так что говорить этого и не следовало. А у тебя, приятель, нервишки тоже на взводе. Командир усмехается.

– Разрешите узнать, как вас зовут?

– Зовите меня… Асланом.

– Ну, что ж, меня…

– Я знаю.

– Понятно. Хорошо, Аслан. Просто для вашего сведения. Пока мы с вами вели эти…задушевные беседы, у меня была сотня возможностей не предпринять, а сделать.

– Беда в том, что после этого ни я, ни вы предпринимать уже ничего и никогда не смогли бы. Так что не стоит, командир. Будьте благоразумны.

– Гусак всегда благоразумен, да всегда в щи попадает.

Некоторое время Аслан обдумывает его слова. У него красивое, мужественное лицо. Тонкие черные брови подвижны и красноречивы. К тому же он намного моложе, чем кажется. Борода его старит. Ему, скорей всего, не больше тридцати.

Потом кивает:

– Что вы хотите знать?

– Куда и кому идет груз?

– В Ичкерию. Или, если вам привычней, – в Чечню.

– Зачем же нужно было прибегать к таким рискованным, а главное – сложным комбинациям? Ведь чем сложнее план, тем больше шансов у него провалиться, вы-то это должны знать. И, как видите, он уже с ходу начал давать сбои. Ну, в Чечню для боевиков груз не пропустят. Но кто вам мешал зафрахтовать самолет до Ставрополя, Элисты, Махачкалы, наконец… Зачем было устраивать такой фейерверк?

– Груз могли задержать и конфисковать. Мы не хотели раньше времени указывать даже направление полета.

– Сейчас это направление известно любой уборщице в аэропорту.

– Ну… не я составляю планы. Да сейчас это уже не имеет никакого значения.

– Вы уверены? Одного выстрела с истребителя достаточно, чтобы разнести нас в клочья.

– Командир, над своей территорией истребители по своим самолетам не стреляют. Даже у нас. По крайней мере, такого прецедента пока еще не было.

– Как только мы окажемся над Чечней, такой прецедент может появиться. Мы не пассажирский лайнер. Мы – грузовик.

Тот пожимает плечами.

– Шанс всегда есть. Особенно если вы нам поможете. А я надеюсь, что поможете.

Ага. Ведешь ты себя не как дуролом в посудной лавке, а вполне вежливо и корректно. И, конечно, во имя великой идеи. Тем не менее ты, не поморщившись, убиваешь у меня штурмана. А уж о том, как это проделано… умолчим. Какую беду он вам сотворил? Клянусь, ты мне за это ответишь.

– Это почему?

– Командир, вы белорус.

– Этот хвост не от той кошки.

– Что вы этим хотите сказать?

– Ничего. Продолжайте.

Аслан молчит, морщит брови, думает. Потом продолжает:

– Если бы ваш народ вел борьбу за свою свободу, как бы вы поступили?

– Не могу вам сказать. Но в любом случае сначала бы постарался выяснить, что это за свобода и кому она нужна.

– Мы выяснили. Так почему нам отказывают в этом праве? Почему нас убивают, нашу землю разоряют? Разве мы развязали войну?

Почему ты мне задаешь эти вопросы?

– Начали вы.

– Только после того, как стало ясно, что никакими другими путями ни свободы, ни независимости мы не получим. И нам слишком хорошо понятно, почему. Нефть – вот в чем дело.

– Об этом я не берусь судить. Но вот что моему штурману она была не нужна, я уверен. И то, что он был целиком и полностью за вашу независимость, знаю точно. Тем не менее, его убили.

– Командир, если бы я не убил его, он убил бы меня. И вы это хорошо знаете.

Даже чужую вину на себя берешь? Ладно. И – я знаю? Да, знаю. Он пистолет из кобуры даже не пытался вытащить. Уж это я знаю точно.

– Я думал, вы сочувствуете нашей борьбе, командир.

– Я сочувствую.

– А помочь все-таки не хотите?

– Кто меня об этом спрашивал?

– Я спрашиваю.

– Как видите, помогаю.

– Да, но…

Пять четыреста. Курс двести. Привести самолет к горизонту. К горизонту.

– Командир, если бы вы имели хоть малейшее представление о том, скольких из нас убили. Танки, самолеты, вертолеты… Бомбы и снаряды – в своей стране, на своих детей. В бою я беззащитного убивать не стал бы.

А не в бою – можно?

Командир молчит.

– Командир, я перевязал штурмана. Но и меня перевязали.

Командир оглядывается. В дверном проеме стоит второй пилот. Он поворачивается боком, и командир видит его связанные за спиной руки.

– Бортмеханика – тоже.

– Штурман жив?

– Мертв.

Бывают доводы, которые убеждают крепче слов самого Господа Бога.