Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 142 (всего у книги 195 страниц)

5. Вожак и Роза

Сутулясь на стуле, Козаченко исподлобья смотрел на Бирюкова и молчал. Боковой свет из окна делил угрюмое лицо и окладистую бороду цыгана на две симметричные половины. Затененная левая сторона казалась сизовато-черной. На ней выделялся лищь выпуклый злой глаз да под ухом золотилась круглая серьга величиною с металлический рубль. Поверх атласной желтой рубахи на цыгане была замшевая черная жилетка. Брюки из зеленого вельвета с напуском на хромовые сапоги. Плечи широкие, крепкие. Руки с крапинками въевшегося металла. По паспорту цыгану было за пятьдесят, но выглядел он моложе.

– Почему нам не разрешают уехать из райцентра? – наконец хрипло выдавил Козаченко. – Мы не совершили никакого преступления…

Бирюков облокотился на стол:

– Подозрение, Николай Николаевич, на ваших людей легло.

– Подозрение – не обвинение.

– Да вас ведь и не обвиняют. Но пока обстоятельства дела выясняются, придется вам побыть в райцентре.

– Больше десяти суток ждать не будем. Не предъявите за это время обвинение – уедем.

– Думаю, что за десять суток все выяснится, – сказал Бирюков. – Вам доводилось отбывать наказание?

– Нет. Я не нарушаю закон.

– Откуда же знаете уголовно-процессуальный кодекс?

– Я старший в таборе, мне все надо знать.

– Почему, как старший, не хотите отвечать на вопросы, касающиеся убийства пасечника?

– Потому что не убивали его, Я прокурору уже отвечал…

– Неубедительно отвечали. Сами, Николай Николаевич, посудите: разве взятое у пасечника колесо может послужить поводом для обвинения цыган в убийстве? Уезжая из Серебровки, вы чего-то другого испугались… Чего?

Не отводя от Бирюкова немигающих глаз, Козаченко словно воды в рот набрал. Светлая половина лица его нервно вздрагивала, как будто ее кололи иголкой. Чтобы не играть в молчанку, Бирюков заговорил снова:

– И еще неувязка, Николай Николаевич, получается… Никто из находившихся в таборе не видел, как угнали вашу лошадь. А ведь прежде, чем угнать, лошадку запрягли в телегу…

– Ромка, сын мой, запрягал кобылу, – неожиданно сказал Козаченко. – В столовку с братом хотел съездить…

– Столовой в Серебровке нет.

– В Березовку хотел ехать. Пока братана будил – кобылу угнали.

Сказанное могло быть правдой, однако чувствовалось, что Козаченко боится запутаться в своих показаниях.

– Кто избил Розу? – спросил Бирюков.

– Гришка-пасечник.

– За что?

– Пьяный, собака, был. Кнутом хлестал.

– У него не было кнута.

Козаченко напружинился:

– Кобылу Гришка на пасеке держал… Как без кнута с кобылой?..

– Не было у Репьева кнута, Николай Николаевич.

Козаченко хотел что-то сказать, но передумал. Чуть приоткрывшись, он тут же замкнулся, как испуганная улитка. Проводив его, Бирюков снял форменный пиджак – появляться в цыганском табора в милицейской форме не имело смысла. Заглянувший в кабинет Слава Голубев спросил:

– Что толкует Козаченко?

– Ничего конкретного. У тебя какие успехи?

– Больницы обзвонил – никаких раненых за последние двое суток. Сейчас начну по фельдшерским пунктам шерстить.

– Давай, шерсти. А я попробую встретиться с Розой.

Три серых цыганских палатки пузырились за домом прокуратуры, на опушке соснового бора, рассеченного широкой лентой шоссейной дороги, уходящей из райцентра на восток. У обочины шоссе, метрах в двадцати от палаток, пустовал синенький летний павильон автобусной остановки. Бирюков подошел к павильону и присел на скамью. Будто дожидаясь автобуса, стал присматриваться к табору.

У крайней от дороги палатки старая цыганка в пестром наряде сама себе гадала на картах. Чуть подальше от нее молодой чубатый цыган медленно перебирал струны гитары. Рядом с ним худенькая цыганочка кормила грудью ребенка. За палатками двое шустрых цыганят бросались друг в друга сосновыми шишками. Старшему, видимо, надоело это. Он проводил завистливым взглядом промчавшегося по дороге мотоциклиста и вдруг направился к Бирюкову. Не дойдя метра три, остановился. Почесал одна о другую пыльные босые ноги, спросил:

– Куда едешь?

– Пока не еду – автобус жду, – ответил Антон.

– Дай пятак – на пузе и на голове спляшу.

Бирюков подмигнул:

– Сам умею плясать.

– А дым из ушей пускать умеешь?

– Нет.

– Дай сигарету – покажу.

– Рано тебе курить, – Антон достал из кармана гривенник. – Держи без пляски и курева.

– Обманываешь?

– Ну, почему обманываю?

– Бесплатно деньги отдаешь.

– Не хочешь так брать, расскажи что-нибудь или спой.

– Чего рассказать?

– Как тебя зовут, например.

– Ромкой зовут… А спеть чего?

– Цыганское, конечно.

Мальчонка живо схватил монету и, притопывая изо всей силы пятками, зачастил:

 
А ручеечек-ручеек,
А брала воду на чаек,
А вода замутилася,
А с милым разлучилася-а-а-а…
 

– Хорошая песня, – сказал Антон. – Кто тебя научил?

– Сеструха батькина, Розка.

– Пригласи ее сюда.

– Зачем?

– Чтобы она сама мне эту песню спела.

Ромка насупился:

– Нельзя.

– Почему?

– Батька в палатку ее засадил.

– За что?

– Рыжих цыганят хотела в таборе расплодить.

– Чего?..

– За медом к пасечнику повадилась, вот чего.

– А кто Розу кнутом исхлестал?

– Твое какое лело? – огрызнулся Ромка. – Давай еще деньги – сразу две песни про любовь спою.

– Лучше расскажи, кто у тебя лошадь угнал.

– Я это знаю, да?

– Расскажи, что знаешь.

– Хитрый ты…

Ромка разжал кулак, будто хотел убедиться – на месте ли монета, и внезапно со всех ног стриганул к палаткам. Бирюков пошел следом.

Вызвать из палатки Розу оказалось не так-то просто. Старая цыганка, раскладывающая карты, прикинулась, непонимающей по-русски, а чубатый гитарист отрицательно покрутил головой. Пришлось показать служебное удостоверение. Глядя в раскрытые корочки, цыган не столько читал, что там написано, сколько сверял фотографию с оригиналом. Убедившись, кто перед ним, нехотя проговорил что-то на своем языке сидящей рядом цыганке, только что прекратившей кормить ребенка. Та поднялась и вместе с ребенком скрылась в одной из палаток.

Прошло не меньше десяти минут, пока появилась Роза. Бирюков узнал ее по синякам на смуглом лице. В отличие от своих соплеменниц, одетых в крикливо-пестрые наряды с длинными юбками, Роза была в светленьком современном платье, обнажающем до колен загоревшие стройные ноги, исполосованные синяками. Густые смоляного цвета волосы были откинуты за спину. На шее – бусы из разноцветных крохотных ракушек, в ушах – клипсы-висюльки. Особенно Бирюкова заинтересовали Розины глаза. Большие, с сизоватым отливом, они были переполнены ужасом.

Едва Бирюков заговорил о пасечнике, Роза прижала маленькие ладони к ушам:

– Не знаю! Ничего не знаю!

– Вы послушайте… – начал было успокаивать Антон.

– Не буду слушать! Ничего не буду слушать!

– Кто вас так напугал?

– Кровь! Кровь! Кровь! – истерично раз за разом выкрикнула Роза и убежала к палатке.

Чубатый парень с силой ударил по струнам гитары.

– Что это с ней? – сумрачно спросил Бирюков.

Лицо цыгана нервно передернулось:

– Собака-пасечник до крови изувечил.

– За что?

– Спроси собаку!

Бирюков повернулся и зашагал к райотделу.

Слава Голубев к этому времени успел обзвонить все фельдшерские пункты, расположенные вблизи Серебровки и в райцентре. Ни в одном из них медицинскую помощь подозрительному раненому не оказывали.

Решив немедленно ехать в Серебровку, Антон надел форменный пиджак и фуражку.

6. На основе фактов

В разгар уборочной страды поймать попутную машину легче всего у районного элеватора. Именно туда и «подбросил» Бирюкова шофер ровдовского «газика».

От ворот хлебоприемного пункта тянулся чуть не километровый хвост груженых «Колхид», самосвалов, бортовых автомашин, армейских трехосок и «Беларусей» с прицепными тележками. Бирюков показал вахтеру удостоверение, прошел на территорию элеватора, тоже забитую машинами, и огляделся. У весовой площадки, в кузове очередного ЗИЛа, пухленькая лаборантка в белом халате, запуская длинный металлический зонд в золотистый ворох зерна, брала пробы. Подойдя к ЗИЛу, Антон спросил:

– Девушка, с кем бы мне в Серебровку уехать?

Лаборантка, стрельнув подкрашенными глазами, оглядела с высоты многочисленные машины и звонко крикнула:

– Тропынин!.. Иди-ка сюда, родненький!

– Поцеловать на прощанье хочешь? – послышалось издали.

Лаборантка, как пикой, погрозила блеснувшим на солнце зондом:

– Вот этим поцелую – долго помнить будешь.

– Ради этого не пойду.

– Иди, родненький, попутчик тебе есть.

– А не попутчица?..

– По-пут-чик!

– Я больше попутчиц уважаю, но на безрыбье, как говорится, и рак рыба.

– Болтун, человек тебя ждет.

– Скажи, чтобы пятерку готовил.

– Не дороговато ли?

– Овес, Верочка, ноне подорожал…

Из-за кузова ЗИЛа вышел веселый парень в нейлоновой куртке на многочисленных замках-молниях. Увидев одетого по форме Бирюкова, он опешил:

– Здравия желаю, товарищ капитан!

– Здравствуй, земляк, – улыбнулся Антон. – Может, скидку с тарифа сделаешь?

– Об чем речь! – Парень смутился, но не стал ронять марку перед улыбающейся лаборанткой: – Членов профсоюза, участников войны и сотрудников милиции вожу бесплатно… Вам куда?

– До Серебровки.

– С ветерком прокачу!

Промчавшись по окраине райцентра, парень вырулил на магистральную дорогу и повел свой трехтонный самосвал так лихо, что за приспущенными стеклами кабины и впрямь запел ветер. Разгоняясь на спусках, машина легко взбегала в гору, и встречные грузовики пролетали мимо, как пули.

– Не залетишь на крутом повороте? – спросил Антон.

– По семь ездок в день на элеватор гоняю. Не только повороты, каждый камешек на дороге изучил.

– Тебя как зовут?

– Торопуня… – парень смущенно поморщился. – То есть фамилия моя – Тропынин. А по имени-отчеству я полный тезка академика-космонавта Королева.

– Сергей Павлович, значит?

– Угадали. А вы не родня нашему председателю?

– Сын его.

– То-то смотрю, вылитый портрет Игната Матвеича, с той лишь разницей, что лет на тридцать моложе. – Тропынин, гуднув в знак приветствия встречной машине, помолчал. – А что в Серебровку едете, а не в Березовку, к родителям?

– Дела ведут, Сергей Павлович.

– По убийству пасечника, наверно?..

– По нему. Что в Серебровке об этом говорят?

– А чо говорить?.. Укокошили цыгане ни за грош, ни за копейку, – Тропынин скосил глаза на Антона. – Слышал, в райцентре возле прокуратуры табор осел. Наверно, прокурор за цыган взялся?

– Допустим, – ответил Антон.

– Козаченку жалко – дядька толковый. Да, собственно, и не он убил Гриню.

– Кто же?

– Левка или Роза.

– Какой Левка?

– Чубатый гитарист из табора.

– Почему так думаешь?

– Предполагаю на основе фактов…

Самосвал стремительно спускался к мостику через узкую, поросшую камышом речку, названную из-за крутых спусков к ней Крутихой. Перед самым мостиком Тропынин резко тормознул и, прижав машину к правой кромке дороги, заглушил двигатель. Достал из-под сиденья резиновое шоферское ведро, склеенное из куска старой камеры.

– Водички надо подлить…

Бегом спустился под мостик, зачерпнул воды и так же быстро вернулся. Наливая воду в горловину дымящегося паром радиатора, заговорил:

– Вот, товарищ капитан, чтоб в рубашках двигателя не образовывалась накипь, воду на охлаждение беру только в Крутихе. Речка вроде как все другие, но вода в ней будто с антинакипивом…

Тропынин одной рукой ловко закрыл крышку на горловине, выплеснул на дорогу остатки воды и, сунув заклеенный кусок камеры под сиденье, лихо вскочил в кабину.

– Так какие же у тебя, Сергей Павлович, факты по убийству Репьева? – спросил Бирюков, когда самосвал угрожающе зарычал и, разгоняясь, рванулся через мостик в гору.

– А на основе фактов, товарищ капитан, такое кино выходит… Левка-гитарист без ума любит Розку, но, по каким-то цыганским обычаям, ему на ней жениться нельзя. Обычай – обычаем, а цыганская кровь кипит… Гриня Репьев, понятно, от скуки за цыганочкой ухаживал, но Левка всерьез это принял. Лично мне говорит: «Зарежу собаку-пасечника, если к Розке приставать не перестанет». Я, понятно, Гриню предупредил, но Гриня ж – баламут. Зальет, бывало, глаза водкой и – все ему до фонаря. Вот добаламутился…

– Когда убили пасечника. Левка с другими цыганами в мастерской работал, – сказал Антон.

– Не было его там.

– Кузнец Половников говорит, что утром все цыгане вышли на работу.

– Может быть, в восемь утра и все, но полчаса девятого Левки в мастерской не было. В это время я туда подъехал фару подлатать. Козаченко за час ее выправил, и мы с Андрюхой Барабановым укатили. Левки все еще там не было.

– По пути его не видел?

– Нет. Я сразу рванул к комбайнам на Поповщину. Так по старинке у нас зовется пшеничное поле, которое правее пасеки.

– Знаю это поле.

– Ну, значит, загрузился я от комбайнов и по старому тракту газанул к шоссейке. Поравнялся с пасекой – сигналю… – Тропынин внезапно осекся. – Стоп, машина, задний ход… Пропустил одни факт. Когда ехал к комбайнам, у пасеки высадил Андрюху Барабанова. Меду тот хотел прихватить для родственников – в райцентре живут. Договорились, что Андрюха будет ждать меня против пасеки на старом тракте. Подъезжаю – нет его. Посигналил – глухо. Тормознул, еще посигналил – ничего. Значит, думаю, махнул Андрей на шоссейку пешим ходом и на другой попутке укатил…

– В какое время ты сигналил у пасеки? – спросил Антон.

– Ровно в одиннадцать, – посмотрев на часы, ответил Тропынин. – Андрей завтра прикатит из Новосибирска на новой «Ладе». Вы его порасспрашивайте толком. Может, он потому и не дождался меня, что на пасеке ЧП случилось.

– Барабанов в Новосибирск за машиной уехал?

– Ну! Машины-то оформляют на оптовой базе облпотребсоюза, которая в Клещихе находится.

– Почему он через райцентр поехал? Проще было сесть на электричку в Таежном.

– Пятьсот рублей у Андрея не хватало на «Ладу», хотел в райцентре перехватить у родственников.

Бирюков вспомнил, как следователь Лимакин рассказывал об автомобильном следе, пригладившем след телеги. Спросил.

– Цыганскую подводу, Сергей Павлович, не видел, когда ехал по старому тракту?

– Подводу – нет, а самих цыган видел, когда порожняком возвращался с элеватора. На шоссейке они «голосовали». Это уже в половине первого было.

– Левка и Роза были среди цыган?

– Не разглядел. – Тропынин резко остановил самосвал и показал на жнивье влево. – Вот, как раз на этом месте весь табор гуртовался.

Бирюков вылез из кабины и перешел через дорогу. Судя по затоптанной стерне, на ней не раньше, как вчера, топтались десятка два человек. По разбросанным консервным банкам можно было догадаться, что люди здесь даже обедали. Пыль от беспрестанно проносящихся по дороге машин успела прикрыть жнивье, поэтому искать что-то характерное было бесполезно.

Антон знал это место еще с детской поры, когда в нынешнем жнивье в летнюю пору густо кудрявился фиолетовый клевер. До серебровской пасеки отсюда было километра два, а до железнодорожного разъезда Таежный, где нашлась цыганская лошадь, – около пяти. Через дорогу от жнивья до самой Серебровки тянулись густые березовые колки.

Неожиданно вспомнилась фотография завязанной в хозяйственную сетку банки с медом на цыганской телеге. Антон подошел к самосвалу и спросил у Тропынина:

– Сергей Павлович, в какую посуду Андрей Барабанов хотел меду взять?

– Стеклянную трехлитровую банку в сетке он вез из Серебровки, – ответил Тропынин. – А чо такое?..

– Да так, ничего, – сказал Бирюков.

Едва Антон сел в кабину, Тропынин включил скорость и посмотрел на часы:

– В Серебровку вас отвезу да еще одну ездку на элеватор сделаю. Обещал бригадиру сегодня рекорд поставить.

– О Розе что-нибудь можешь рассказать?

– А чо о ней говорить?.. С виду Роза легкомысленная, но на самом деле строгая.

– Ты говорил: Левка или она убили пасечника.

– Ну, это я так, от фонаря, сказал, хотя Роза может номер отмочить… – Гриня Репьев имел привычку, с девчатами руки распускать. Вполне могло случиться; сунулся он к Розе, а та вгорячах полосонула его ножом по горлу. Дед Лукьян Хлудневский вчера рассказывал, что Грине как литовкой горло распластали…

– Ружья никакого у пасечника, не было?

– В прошлом году держал Гриня на пасеке казанцевскую переломку шестнадцатого калибра. Кажется, участковый Кротов у него то ружьишко конфисковал.

– Друзья какие-нибудь к Репьеву на пасеку захаживали?

– Не было у него друзей. Так разве… бутылку на троих с кем раздавит.

– А из прежних дружков в Серебровке никто не появлялся?

– О прежних своих дружках Гриня даже пьяный ни слова не говорил. Может, он на пасеке скрывался от них, а?..

Бирюков промолчал. Среди поредевших березок показались шиферные крыши серебровских домов. Тропынин быстро спросил:

– Вас к бригадной конторе подвезти?

– К участковому, – ответил Антон.

7. Загадочный выстрел

Участковый инспектор Кротов с наслаждением ел арбуз. Отрезав ломоть, он пристально разглядывал его, кончиком ножа терпеливо выковыривал каждое зернышко, вздыхал и, жмурясь от удовольствия, сочно вгрызался в рубиновую мякоть. Управясь с одним ломтем, неспешно вытирал руки, затем губы полотенцем. Хрустя спелой арбузной коркой, отпахивал новую порцию и повторял все в строгой последовательности.

Занятый столь аппетитным занятием, участковый увидел Бирюкова, когда тот уже поднялся на крыльцо. Кротов смущенно бросил на стол недоеденный наполовину ломоть, торопливо провел ладонью по губам и, скомкав полотенце, выскочил из-за стола так проворно, словно ему предстояло рапортовать внезапно нагрянувшему начальству.

– Разрешите, Михаил Федорович? – входя в распахнутую настежь дверь, проговорил Антон.

– Добро пожаловать, товарищ Бирюков! – отчеканил Кротов.

Он энергично тряхнул протянутую для рукопожатия ладонь и снизу вверх посмотрел рослому Антону в глаза.

– С прибытием на родную землю!

– Спасибо, Михаил Федорович.

– Недавно звонил подполковнику Гладышеву. Хотел сообщить о некоторых результатах, однако тот посоветовал дождаться вашего прибытия и доложить вам все в подробном виде.

– Есть новости?

– Относительные, – участковый широким жестом показал на арбуз. – Присаживайтесь к столу, товарищ Бирюков, угощайтесь. Вчера сельпо порадовало нас дарами юга, вся деревня их покупает. – И, не дожидаясь согласия Антона, разрезал остатки арбуза на крупные ломти.

Антон, усевшись за стол, выбрал один из ломтей. Кротов пристроился напротив, сразу сказал:

– Располагаю устными сведениями, что на прошлой неделе в Серебровке при загадочных обстоятельствах произведен как будто ружейный выстрел. Кто стрелял, пока установить не удалось…

Осторожно стряхнув с арбузного ломтя созревшие черные зерна, Антон вопросительно посмотрел на участкового. Кротов, выдержав паузу, в свойственном ему канцелярском стиле стал рассказывать, как неделю назад жена бригадира Гвоздарева, работающая в Серебровке почтальоном, в середине дня слышала негромкий выстрел. Где стреляли, она толком не поняла, однако предполагает, что выстрел раздался или во дворе Степана Екашева, или в соседней от него усадьбе деда Лукьяна Хлудневского. Кротов пытался выяснить этот вопрос и попал в странное положение: Хлудневский со своей старухой уверяют, будто стреляли у Екашева, а Степан Екашев говорит, что слышал выстрел у Хлудневских.

Смакуя тающую во рту арбузную мякоть, Бирюков спросил:

– У кого из них ружья?

– У Лукьяна Хлудневского штучная двуствольная тулка выпуска тридцатого года. Ружье смазано. Признаков недавнего употребления на нем не обнаружено. Степан Екашев от роду огнестрельного оружия не имел. Правда, к нему приезжает из райцентра сын Иван – заядлый охотник…

Бирюков, вспоминая, задумался:

– Иван, кажется, самый старший из сыновей Екашева?

– Так точно. На кирпичном заводе в райцентре работает. Передовик труда, районная газета неоднократно о нем писала.

– Давно он в Серебровке был?

– На прошлой неделе. Помогал Степану сдавать соленые грибы сельповскому заготовителю. Нынче у нас, как говорят, аномальный год выдался – вторая волна груздей, вместо августа, в начальных числах сентября пошла. – Кротов сделал многозначительную паузу. – И еще одна загадка, товарищ Бирюков, мне покоя не дает. Хлудневский заявляет, будто со дня выстрела у него пропал кобелек. Букетом звали. Безвредный был песик. Больше пяти лет у Лукьяна жил, а тут пропал.

– Михаил Федорович, Сергею Тропынину можно верить? – вдруг спросил Антон.

– Торопуне?.. При официальном разговоре, полагаю, можно. Парень работящий, хотя в поведении много ветрености. Большой любитель почесать язык и непревзойденный проказник на всевозможные причуды.

– Так вот, Тропынин говорит, что в прошлом году Репьев держал на пасеке ружье…

– Так точно. Шестнадцатый калибр системы Казанцева. Из-за отсутствия регистрации и охотничьего билета одностволка у Рельева мною была изъята и сдана в районный охотничий магазин с оформлением всех установленных законом документов.

– А молодого цыгана Левку из табора знаете?

– Знаю. На гитаре виртуозно играет и пляшет отменно.

Бирюков положил на стол арбузную корку. Достал носовой платок, чтобы вытереть руки, но Кротов подал ему полотенце и поинтересовался:

– Вероятно, о Левкиной ревности слышали?

– Слышал. Это правда?

– Был такой случай, когда Левка брал Репьева за грудки, но до драки дело не дошло. Имею сведения, что после того они помирились. Вы другой информацией располагаете?

– Есть предположение, что цыгане крепко поссорились с Репьевым. Попытаться бы осмыслить корни этой ссоры. И с выстрелом надо разобраться. Хлудневский дома?

Кротов посмотрел на часы:

– Вероятно. Вас проводить?

– Если не трудно…

Участковый снял со стены в прихожей форменный пиджак с такими же, как у Бирюкова, капитанскими погонами и стал одеваться.

Небольшой светлый домик деда Лукьяна Хлудневского весело голубел простенькими наличниками через три усадьбы от дома Кротова. За ним прогнулась подернутая зеленоватым мхом крыша когда-то добротного крестовика. Большую часть его окон прикрывали перекошенные старые ставни, а сам дом от времени будто врос в землю и съежился. Участковый показал на него:

– Хоромы Степана Екашева. Надорвался мужик непосильной работой, запустил усадьбу. Всего второй год, как ушел на пенсию, а высох, что тебе щепка.

– Болеет?

– Трудно сказать… Ни сам Екашев, ни его старуха ни разу у врачей не были, хотя на болезни жалуются постоянно. Полагаю, от усталости у них это. Представьте себе, товарищ Бирюков, по четыре головы крупного рогатого скота держат. По сорок-пятьдесят центнеров ежегодно вдвоем сена накашивают. В три часа ночи уходят на покос и возвращаются в одиннадцать вечера. Старуха прибежит, управится со скотиной и опять – на помощь Степану. А тот, не разгибаясь, день-деньской машет литовкой. Так, по-бурлацки, в Серебровке, кроме Екашевых, уже давно никто не работает. В сенокосную пору правление колхоза выделяет специальный трактор с косилкой, и тот по очереди всем накашивает для личного скота. А Екашевым невтерпеж управиться с покосом, по старинке привыкли жилы рвать.

– Помнится, раньше Екашев сапожным ремеслом подрабатывал, – сказал Антон.

– Сапожник и пимокат он отменный. В послевоенные годы, можно сказать, всю Серебровку и Березовку обувал. Теперь народ привык к фабричной обуви, однако Степан своего ремесла не бросает – идут некоторые к нему с заказами.

– Что ж он дом не починит? Неужели денег нет?

– Каждый год по весне умирать собирается, не хочет связываться с ремонтом. Что касается денег, говорит, сыновьям отдает. У него, кроме Ивана, еще четверо. Трое из них в Новосибирске определились, семьи завели. А последний – не удался. Был судим за хищение и где теперь находится, не известно.

– Это Захар, что ли?

– Он самый. Знаете?

– В школе вместе учились, только он и восьми классов не закончил. Когда его осудили?

– Еще до того, как вы после института в наш райотдел приехали работать. Скотником в бригаде Захар числился и, представляете себе, занялся систематическим хищением комбикормов. В райцентре похищенное сбывал, на водку денег не хватало…

Разговаривая, подошли к дому Хлудневского. Кротов распахнул калитку и пропустил Бирюкова вперед. Дед Лукьян, сидя на крыльце, перебирал свежие грибочки. Увидев сразу двух капитанов милиции, он с завидной для его лет легкостью вскочил на ноги.

– Вольно, дед Лукьян, сам рядовой, – пошутил Кротов.

Старик смущенно потеребил белую бороду:

– Думал, военное начальство нагрянуло, а тут все свои. – И, прищурясь, посмотрел на Антона: – Если не ошибаюсь, Игната Матвеича сын?..

– Он самый, – подтвердил Кротов. – Теперь начальник уголовного розыска нашего района. Имеет желание с тобой побеседовать. Букет так и не нашелся?

– Нет, Михаил Федорович.

– Агафья Васильевна в избе?

– В сельпо подалась Агата. Говорят, там со вчерашнего дня арбузами торгуют.

– Тогда веди нас в избу. Составим разговор без посторонних наблюдателей.

– Милости прошу, милости прошу, – заторопился Хлудневский.

Кротов и Бирюков следом за стариком прошли в светлую горницу, обставленную скромной мебелью. В переднем углу висела потемневшая старая икона, рядом с которой на большом цветном плакате улыбался космонавт Юрий Гагарин. Весь угол под иконой занимал телевизор с большим экраном.

Участковый бросил короткий взгляд на икону и усмехнулся:

– Телевидение, дед Лукьян, смотришь, а от бога отвыкнуть не можешь.

– По мне, что есть бог, что нет. Агата с молодости к нему привыкла, будто курящий мужик к табаку, – Хлудневский быстренько переложил с одного из стульев на стол пачку номеров районной газеты. – Да вы присаживайтесь, присаживайтесь! В ногах, как говорится, правды нет.

Разговорились. Старик довольно быстро пересказал, как он обнаружил убитого пасечника. Затем перевел беседу на запоздавший и необычайно богатый урожай грибов в этом году. Стал перечислять наиболее грибные места, которые успел обойти прежде, чем, сгорая от жажды, завернул на пасеку. Антон знал перечисленные делом Лукьяном колки. Находились они далековато от пасечной избушки, и в том, что старик не слышал выстрела, которым убили Репьева, ничего странного не было. Когда же Бирюков спросил о «загадочном» выстреле в Серебровке, Хлудневский без всякого сомнения заявил:

– У Степки Екашева за амбаром бабахнуло. Мы с Агатой на дворе как раз были, грибы перебирали и ошибиться насчет выстрела не могли.

– Не спрашивали у Екашева, кто стрелял?

– Не вожу я с ним дружбы.

– Почему?

– Душа моя не принимает таких людей. Жаден до невозможности Степка. Старухи наши часто встречаются, а мы со Степаном так, мимоходом… здравствуй – будь здоров.

Бирюков машинально посмотрел на лежащие на столе газеты и вдруг вспомнил о пыжах, обнаруженных оперативной группой.

– За этот год районка? – спросил он Хлудневского.

Тот утвердительно кивнул:

– За этот. Интересный рассказ с продолжением печатается потому и собираю все газетки подряд.

– Можно посмотреть?

– Почему ж нельзя.

Дед Лукьян придвинул газеты к Бирюкову. Антон быстро перебрал всю пачку и неожиданно для себя отметил, что из августовских номеров не хватает одного лишь номера за девятое число, то есть того самого, из которого были сделаны пыжи. На вопрос – куда исчезла эта газета? – Хлудневский с искренним недоумением пожал плечами:

– Агата, должно быть, куда-то подевала. Сколько ни наказываю, чтобы не брала, а она все продолжает брать без моего ведома.

– А сами вы, случайно, никому не отдали этот номер?

– Ни-ни! Очень увлекательное продолжение, второй месяц подряд читаю. Про наши места написано. Вот смотрите, «Тайна Потеряева озера» называется… – дед Лукьян ткнул пальцем в рисованный заголовок и вдруг старательно принялся перебирать газеты.

Пока он занимался этим делом, из магазина вернулась с большущим полосатым арбузом запыхавшаяся бабка Агата. Хлудневский встретил ее сердитым вопросом:

– Сознавайся, старая, куда подевала газетку за девятое августа?!

– Будто я их разглядываю, когда беру, – поздоровавшись с Кротовым и Бирюковым, ответила старуха. – Чего случилось-то?

– Продолжение разрознила, елки-моталки! – вспылил дед Лукьян. – Сколько раз наказывало не трожь без спросу!

– Тю, старый! Какая муха тебя сегодня укусила? Чего, говорю, случилось?

– Ничего страшного, Агафья Васильевна, – постарался успокоить Антон. – Просто газета потерялась.

Старуха смущенно пожала плечами и вдруг виновато посмотрела на деда Лукьяна:

– Две недели назад, может, попозже я в одну газетенку кусок соленого сала завернула для Екашихи. Это ж надо так жить? На покос люди собираются и всего-навсего берут буханку хлеба да жбан молока. Много ли на таких харчах протянешь? Сердце мое не вытерпело, отнесла Екашихе кусок свиного сала.

– Сколько наказывал: не трожь газетки! – опять вскипел Хлудневский.

Бабка Агата с укором покачала головой:

– Копеечный клок негодной бумаги пожалел. – И, словно меняя неприятный для нее разговор, обратилась к участковому: – Михал Федорыч, а до тебя Федя-кузнец направился. Арбуз от магазина попутно подмог мне донести.

– Чего это он ко мне надумал?

– Не ведаю, Федорыч. Хмурый шел…

Кротов вопросительно посмотрел на Бирюкова. Антон уже понял, что вряд ли дед Лукьян теперь расскажет что-то откровенное, поднялся.

Возле угрюмо съежившегося дома Екашевых стояли два самосвала с зерном. Их номера были городскими. Кротов недовольно проговорил:

– Зачастили приезжие водители к Степану в гости. Надо срочно прикрывать левоту.

– Что они у него нашли? – поинтересовался Бирюков.

– Любители выпить разнюхали подпольный винзавод.

– Екашев занимается самогоноварением?

– Так точно. Уголовное дело против него возбуждено по признакам статьи сто пятьдесят восьмой. Подполковник Гладышев поручил мне провести дознание, но вот убийство Репьева все планы спутало… – Кротов кашлянул. – Полагаю, вы не случайно заинтересовались у Хлудневского газетой?

– На пасеке обнаружены пыжи, изготовленные из районной газеты за девятое августа.

Кротов чуть было не остановился:

– Предлагаю немедленно побывать у Екашева.

– Не надо, Михаил Федорович, спешить.