Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"
Автор книги: Михаил Черненок
Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 195 страниц)
В конце 2008 г. в одной из телепередач, рассказывающих о событиях в нашем Курском крае, прошла информация, что, благодаря деятельности областного комитета по культуре, в течение прошедшего года в области различными издательствами, в том числе и ВУЗовскими, было изда-но более 500 книг всех жанров и направлений. Цифра, конечно, радует. Но вот роль комитета по культуре в данном процессе, на мой взгляд, явно преувеличена, так как в последние годы многие авторы свои книги (особенно, когда это лишь проба пера) издают на собственные средства и собственными силами. При этом никакой помощи от данного комитета, как, впрочем, и от иных родственных ему административно-распорядительных структур, не ищут и не получают. Да если бы и искали, то вряд ли бы получили. К сожалению, так уж устроено наше общество, что офици-альные структуры живут по своим законам и планам, а люди – по своим, и их пути за всю жизнь могут никогда не пересечься, словно происходит все в параллельных мирах. И при этом нельзя сказать, что в официозе ничего не делается. Делается, и очень много делается. Только всех и всего официозу не охватить и не объять, дай Бог, чтобы хоть местных «корифеев» от искусства, науки и политики не обойти вниманием, даже если и желание на то имеется. А если такого желания нет, а еще нет и финансовых возможностей?..
Я не знаю, вошли ли в тот перечень две книги, две повести, изданные авторами в 2008 г. и прочитанные мною в январе 2009 года. Это лирическая повесть Василия Гурьевича Воробьёва о первой любви «Зовет меня дорога…», названная автором «маленькой повестушкой», и повесть Виктора Васильевича Крюкова о средневековом Курске «Княжий воин», написанная в стиле «фэнтези», точнее, в стиле «исторического фэнтези». Но это не важно. Важно то, что они увидели свет и, как мне верится, обретут своего читателя; важно то, что и одна, и другая, как говорится, легли мне на сердце, затронули душу.
Казалось бы, что может объединять два этих произведения, написанных в столь разных жанрах, если не считать того, что оба автора трудятся в одном учреждении – в редакции газеты «Курские известия». Оказывается – многое. Во-первых, в одной и другой повестях авторы, ведя основную сюжетную линию, повествующую о перипетиях в жизни главных героев, рассказывают о нашем крае: В. Воробьев о Коренной и Воробьёвке с их окрестностями середины 50-х годов прошлого века, а В. Крюков о древнем Курске и его окрестностях середины 80-х годов 12 века. Во-вторых, знание материала и умение его передачи читателю не только в ярких красках и эмоциях, но и в тончайших де-талях жизни и быта населения рассматриваемого периода, картин природы и ландшафта, в умении использования в «нужных местах» местного фольклора или собственносочиненного фольклороподобного материала. В-третьих, это любовь к родному краю и желание поделиться не только своими знаниями и впечатлениями о «соловьиной сторонушке», но и этой любовью с читателями. В-четвёртых, временными рамками сюжетного действия повестей – около двух лет. В-пятых, главными героями книг являются молодые люди, подростки. Впрочем, при желании можно найти и другие схожие признаки.
Я не литературный критик, я – всего лишь читатель и человек, желающий как можно больше узнать об истории нашей малой родины – Курского края, а также сам пытающийся что-то написать в этом плане, поэтому я не стану «витийствовать» о художественных достоинствах данных произведений, которых, на мой взгляд, достаточно. Я лишь отмечу эмоциональную, историко-познавательную и общественно-нравственную стороны, которые мне близки и понятны.
Творчество В. Воробьёва (и рассматриваемая повесть «Зовёт меня дорога…», и рассказ «Обоянский самородок» о первом курском олимпийце Евгении Клевцове) подкупает своей искренностью. Автор не является приверженцем соцреализма, но то, как преподносится им картина сельской жизни советской послевоенной деревни, говорит не только о глубоком знании быта и жизни этого обижаемого во все времена социального слоя – крестьянства, но и в правдивом и достоверном их изложении. Читая повесть, невольно сравниваешь жизнь собственных родителей, а также и свой опыт с жизнью героев повести и непроизвольно отмечаешь: «Точно! Как точно… И тут верно… Правильно… – мама рассказывала… Мама ребенком познала ужасы войны и последующее сиротство: у неё отец, мой дед Константин, погиб на войне». И это вызывает как сопереживание с героями книги, так и чувство благодарности автору, сумевшему тронуть определённые струны души, «зазвучавшие» в унисон с повестью. Но вместе с этим В. Воробьев даже самые грустные, самые тревожные моменты в жизни героя книги описал светло, с юмором, с ироническим подшучиванием им над самим собой. А потому, на мой взгляд, светлой, даже солнечной – недаром же автор устами своего героя называет солнце «Ваша Светлость» – выглядит трогательная и неразделённая любовь второворобьёвского паренька Владимира, вокруг которой и построен реалистический сюжет повести.
Повесть В. Крюкова «Княжий воин» хоть и написана в стиле «фэнтези», как уже отмечалось выше, но она, опять же, на мой взгляд, вполне справедливо претендует на статус исторического произведения. А использование автором приёма хронотелепартации – фантастического перемещения героя из нашего времени в конец далёкого 12 века – всего лишь способ, художественный приём, чтобы поведать историю средневекового Курска и его обитателей. Это всего лишь орудие в руках автора, или, хотите, «волшебная палочка» его талантливого творчества, позволяющее ему без лишней околесицы объяснять те или иные события и явления, имевшие место в далёком прошлом, с точки зрения нашего времени. Это всего лишь механизм, позволяющий накладывать «кальку» прошлого на современность или же наоборот, в том числе в ландшафтах местности, в топонимике, а также в поступках и действиях героев повести. Историческая же фактура, на мой взгляд, представлена автором очень полно, объёмно, ярко и детализирована до мелочей. Так подробно о средне-вековом Курске, по-видимому, не писалось со времён Ю.А. Александрова-Липкинга и его «Далёкого прошлого соловьиного края». А уж о жизни и быте средневековых курян, причём в таких подробностях и «житейских мелочах», точно никем не излагалось как в художественно-публицистической, так и в научной литературе. Хотя тема конца 12 века, связанное с неудачным походом северских князей на половцев и отображённое в бессмертном произведении «Слово о полку Игореве», как отечественными писателями в целом, так и курскими, в частности, не раз поднималась. Вспомним хотя бы очерки курского писателя и педагога И.З. Баскевича.
Повесть «насыщена» редкоупотребляемыми словами, словами-архаизмами из древнеславянского языка и обихода, типа «бронь», «опричь», «гридень», «срезень» и тому подобными. Но инородными они в тексте не выглядят, наоборот, придают своеобразную пикантность и сочность повествования. Используемые же автором различные «сказания», «басни или побасенки», «были и небылицы», им же сочинённые и вложенные в уста героев книги, не только колоритны и чудесны, не только служат лирическими отступлениями от основной каймы повествования, но, на мой взгляд, являются вполне оконченными самостоятельными литературными произведениями. Не знаю, как другие, но я, читая такие места в повести, не раз «подлавливал» себя на том, что непроизвольно шепчу слова «прекрасно!» и «чудесно!» и называю незнакомого мне до той поры автора «молодцом».
Исторический период времени средневековой Курщины, изложенный В. Крюковым в повести, лично мне очень близок, так как и я, грешным делом, пытался о нём написать, поставив «во главу угла» образы курских князей: Святослава Олеговича и его сыновей – Святославичей: Олега, Игоря и Всеволода. Поэтому читал «Княжий воин» не только с интересом, но и как бы в сравнении с тем, о чём писал сам. Очень занимательно, когда обнаруживается что-то схожее, но и различия только усиливают картину восприятия нашего далёкого прошлого, расширяют знания о нём.
Заканчивая своеобразный читательский отзыв об этих двух книгах и двух повестях, я не думаю, что он «увидит свет» в СМИ, живущим по своим канонам. Ведь тут нет ни сенсаций, ни «жареных» фактов. Просто хочется сделать приятное авторам, пишущим не на абстрактные темы или о «героях современности» – олигархах, бандитах, проститутках или же деятелях шоу-бизнеса, а об истории нашего соловьиного края, возможно, морально поддержать их. Сказать им, что их кропотливый труд, их поиски и творческие мучения не пропали даром, а находят отклик у их современников. Кроме того, почему-то верится, что и другие поколения прочтут эти книги с интересом. Ведь, ведя разговор о нашем прошлом, мы не только прогнозируем наше будущее, но и в определённой мере планируем его. И хочется, чтобы наше будущее во всех его проявлениях было прекрасным, чтобы оно избавилось от негатива настоящего: убогой нравственности, откровенного и ничем не прикрытого цинизма, неуемной алчности, оромантизированного бандитизма и, вообще, криминала, все разрастающейся проституции телом и душой, а также от много другого, чем «богата» наша современность. И тут такие книги, как «Зовёт меня дорога…» и «Княжий воин» – не только «светлый луч в тёмном царстве», но и своеобразное лекарство от без-духовности и мерзости, от нашего беспамятства.
ЛЕГЕНДАСело Жигаево – одно из многих сёл нашей области, находящееся в Конышевском районе. Сейчас оно, как и другие населённые пункты края, в связи с отрицательными демографическими процессами, к сожалению, переживает не самые лучшие времена: сократилось не только население, количество домов и подворий, но и сама территория села. Сжалась, съежилась, как шагреневая кожа. А в начале 60-х годов прошлого 20-го века оно было большим, многолюдным, крикливым, раскинувшимся на добрый десяток кило-метров вдоль русла речки с одноимённым названием (Жигаевка), по обоим ее берегам. Сколько населения было в то время в Жигаево, сказать не берусь, как-то не задавался такой проблемой. Но то, что в нём было три начальных школы, а во всех старших классах по два, а то и три параллельных класса, причем в каждом не менее 30 учеников – это факт. (Для сравнения скажем, что теперь порой из всего села в первый класс идут один-два ребёнка, а то и вообще ни одного) Вот и судите о населении села Жигаево того, на мой взгляд, золотого времени.
В 1967 г. в Жигаевскую (в те годы ещё восьмилетнюю) школу прибыла новая учительница истории Тихачёва В.Ф., выпускница исторического факультета Курского педагогического института, полная сил и энергии. Увлечённая историей Курского края, не раз участвовавшая в археологических экспедициях института вместе с выдающимся педагогом и археологом Ю.А. Липкингом, находясь под обаянием его рассказов и книг о древности края, она задумала воссоздать историю нашего села. И первым делом дала задание всем ученикам собрать через старожилов интересные факты из его «биографии». И вот тогда, я – её ученик, пытаясь выполнить задание преподавателя, стал донимать соседских стариков и старух всевозможными вопросами о прошлой жизни села. Многие отмахивались: мол, и без тебя забот, что чужой огород – всего с лихвой хватает. Однако не все. Нашлись и такие, кто вполне серьезно отнесся к моему «домашнему заданию». И, благодаря им, мне довелось услышать легенду о возникновении названия села Жигаево и одного из его окраинных мест, называемого в обиходе Погибелкой. Насколько эта легенда основана на фактических событиях, судить трудно, поэтому передам её такой, какой когда-то услышал сам.
В стародавние времена, когда на тех местах, где сейчас находится село, было всего лишь небольшое поселение, которое и названия-то не имело, жил один бедный дворянин, чьего имени уже никто и не помнит, да десятка полтора его крепостных мужиков со своими семьями: бабами да ребятишками. Был дворянин небогат, зато имел красавицу жену. И любил её больше своей жизни. В окрестностях же того безымянного поселения были дремучие леса, перемежающиеся с топями да болотами. Это сейчас вокруг села, куда не бросишь взгляд, до самого горизонта всё поля да поля, паханые и перепаханные, сгладившие курганы высокие да овраги и яруги глубокие. Лесочки же лишь кое-где у самого окоема малыми островочками чернеют… А тогда были леса непроходимые да топи непролазные, через которые и пролегала одна единственная тропка-дороженька, ведущая в сторону Льгова-городка, так как нашего райцентра, Коныщевки-то, и в помине не было. По этой тропке-дорожке время от времени лишь малочисленные всадники проскакивали да иногда, в сезонную пору, купеческие обозы, поскрипывая колёсами на колдобинах, передвигались: иного-то пути ведь не было.
Вот в этих лесах дремучих да непроходимых и завёлся как-то разбойничек по прозвищу Жиган. Какого он роду-племени, сын чьих отца-матери – то неведомо, хотя и поговаривали старички, что был он другом-побратимушкой знаменитого атамана Кудеяра, орудовавшего на Курщине в те незапамятные времена, но поссорился с ним из-за раздела награбленного злата-серебра да и ушёл в наши края заниматься прежним промыслом. Поселился же он недалече от того местечка, что ныне Погибелкой зовут, с такими же забубёнными головушками, не к вечеру будь они вспомянуты. Это сейчас Погибелка лощина лощиной, непроходима лишь в весеннюю распутицу: в снегах, набрякших водой, ни конному не проехать, ни пешему не пройти. А в те стародавние времена она и в вёдро было местом тёмным да пагубным, не говоря уже о ненастной поре, когда превращалась в исчадие адово.
Вот и стал жить в наших местах атаман Жиган да раз-бойничать, то коня у крестьян уведёт, то коровушку; поросёнком, барашком тоже не брезговал. Ведь другого добра, злата-серебра, они-то и не имели. Не пропускал он и купеческих обозов, обдирая гостей торговых, как медведь липку. Хорошо, коли самих купчиков с их дворовыми по-живу, по-здорову отпустит, а то хрясть кистенем по темечку молодца – да и в топь болотную. А там и поминай, как звали… Но усадебку дворянина не трогал. А всё потому, что влюбился он в красу-боярыню, жёнку дворянскую… то ли случай свёл полюбовничков, то ли сам лукавый тут постарался-позабавился, но было так, как было: сошлись да по-зналися. Дворянин же, влюбленный в жёнушку-красавицу, как тетерев во время весеннего тока, был слеп и глух, ни о чём не догадывался (да и то верно: муж завсегда узнаёт последним о проделках своей супружницы). Он полагал, что разбойничек его побаивается, как человека благородных кровей, потому, мол, и опасается на его добро зариться.
Между тем недобрая слава о разбойнике Жигане докатилась до разных приказных мест, и местечко то, где орудовал Жиган, для прочей ясности и удобства стало именоваться жиганским, а потом на бумагах, по-видимому, после ошибок писцов – жигаевским. Да так и закрепилось за этим местом-то.
Однажды же, то ли в летнюю, то ли в осеннюю пору, то ли из Курска, то ли ещё из какого-то волостного города, но прибыла в наши края команда служилых людей во главе с воинским начальником, чтобы Жигана с его бандой изловить да к царю на суд-расправу и отправить. И надо же было тому случиться, что остановились служивые на ночь в усадьбе дворянина (да и где же им было ещё останавливаться – не в крестьянских же халупах да овинах). За угощением воинского начальника жёнка дворянина и проведала, что нависла зла беда над её возлюбленным, и решила она, что жива не будет, но милого предупредит. Только не догадывалась длинноволосая (у баб волос долог, да ум короток), что воинский начальник уже что-то слышал про её шашни с разбойничком или же догадывался, поэтому специально и «проболтался» за хлебосольным столом о том, что на утренней зорьке и пойдут вязать шустрых молодцев. А сделал он это потому, чтобы, проследив за доброхотом татей, легче было стан разбойный обнаружить да и повязать всех разом, а не плутать в «потёмках» по незнакомому лесу. На это и его служилые были надоумлены (видно, не впервые им подобное делать приходилось). Им было приказано тайно следить за всеми отъезжающими или уходящими со дворянского двора.
Вот угостив при свечах да факелах (ведь ни электричества, ни даже ламп керосиновых в то время не было) служивых, засобиралась жёнка дворянина к себе в опочивальню, даже зевнула несколько раз для отвода глаз, чтобы её больше за столом не задерживали. Она-то зевнула, но воинский начальник-то не дремал, не зевал. Скумекав, что к чему, он тайком подмигнул своему помощнику, чтобы тот с ушлой бабы глаз не спускал. Только один хозяин, дворянин то есть, ни сном ни духом ни о чём не ведал, да чарку за чаркой медовуху в свою утробу опорожнивал, почти не закусывая, хотя стол, не в пример крестьянским, ломился от всякой вкусной снеди. Впрочем, какой русский мужик, будь он хоть родовитым боярином, хоть самым захудалым крестьянином, закусывает?.. Разве что рукавом рубахи…
Жёнка шмыг за ворота усадьбы (даже лошадку седлать не стала, чтобы не было лишней мороки – дорожка-то известная), служивые, таясь – за ней. Вскорости к ним и их начальник присоединился, оставив захмелевшего хозяина дремать за столом.
Долго сказка сказывается, да быстро дело делается. Под утро уже привела простодушная баба служивых к разбойничьему стану, но не успела она разбуженному атаману о беде-опасности сказать-предупредить, как наскочили коршунами служивые, стали сонных станичничков вязать, стали в полон их брать, а тех, кто пытался сопротивляться, казнили на месте безжалостно – такой уж приказ им сверху был дан.
«Это так ты, змея подколодная, за мою любовь и ласку отплатила, – вскричал страшным голосом ничего не понявший спросонья атаман Жиган, – так умри же, подлая! Проклинаю тебя!» И вонзил в сердце боярышни, не успевшей и слово вымолвить в своё оправдание, засапожный нож, с которым никогда не расставался, а затем схватил подвернувшуюся под руку дубину да и кинулся в самую гущу служивых, так как не хотел сдаваться живым. А, может, надеялся, что ещё удастся вырваться из окружения на волюшку. Свалил своей страшной дубиной атаман нескольких служивых, даже их начальника покалечил малость, но обмануть судьбу на этот раз ему было уже не суждено. Смертельно раненого повесили его по приказу старшого на одно из деревьев в окрестности того же самого гиблого места, где он сам производил расправу над попадающими в его руки бедолагами-купцами.
Так погибла изменившая мужу и не спасшая своего полюбовника баба-дворянка, оставшаяся безымянной, так был казнен атаман разбойничков Жиган. Но мало того, наложил на себя руки и обесчещенный дворянин, узнавший о гибели неверной супруги, которую он любил, как говорилось выше, больше жизни своей.
Селение же, в котором, благодаря случаю, хоть и не надолго, но без владельца-хозяина стали жить одни мужики, осталось, даже со временем разрослось. И за ним, а также за небольшой речкой, притоком Свапы, уже навсегда утвердилось название Жигаевки, то есть места, где когда-то разбойничал атаман Жиган. Позднее это поселение, получив по наличию в нём церкви статус села, стало именоваться уже Жигаево, а место, где погибли Жиган и его любовница, а также множество невинно убиенных Жиганом людей, стало называться Гиблым местом, а потом, для краткости, Погибелкой. При этом даже в совсем недавние времена, когда вокруг уже и лесов не стало, и окрестные топи да болота давно пересохли да в пашни превратились, в этом проклятом месте чуть ли не ежегодно гибли люди, и дурная слава его дожила до наших времён. Даже в ясный летний день в этой глубокой лощине, от которой до села-то всего с пяток километров, всегда бывает как-то не по себе любому одинокому путнику. А уж если доведётся там идти женщинам, то даже самые отъявленные атеистки мелко крестятся да спешно шепчут про себя обрывки полузабытых молитв или же плюются через левое плечо да повторяют как заезженные патефонные пластинки: «Чур, меня, чур!» – заручаются незримой поддержкой своих давно умерших предков.
Эта легенда, возможно, и не совсем в таком виде, но была пересказана мной сначала отцу, работавшему начальником отделения связи, человеку начитанному, интересовавшемуся как литературой, так и историей Отечества и даже время от времени печатавшему свои стихи и заметки в районной газете «Знамя колхозника»; человеку, уважаемому не только в семье, но и односельчанами. Авторитет отца для нас, его детей, был непререкаем, и потому, прежде чем идти с услышанной легендой к преподавателю истории, мне, пятикласснику, необходимо было поделиться ею с ним. Отец выслушал все без ироничной или снисходительной улыбки, чем часто грешат взрослыми по отношению к детям, после чего сказал, что он также не раз слышал эту легенду. А затем вполне серьёзно поделился своими сомнениями по поводу имени разбойника – Жиган, пояснив, что такое слово – это продукт более позднего периода социального развития русского общества, когда наше село, по-видимому, стояло уже не один век. Однако тут же добавил, что и в легенде есть доля истины, так как слово «жиган» или, по его мнению, «жигай», что более вероятно, производные от старинных русских слов «выжига», «прожжённый», которыми называли клеймённых ещё с допетровских времён людей. А в более поздний период – некоторых представителей социальных групп, то ли связанных с криминалом, то ли просто опытных, немало повидавших на своём жизненном пути. Кроме всего прочего, рядом с Жигаево есть и деревенька с названием Узник, довольно яв-ственно говорящем о не совсем радостном прошлом края.
Услышанная от пожилых односельчан легенда с комментариями к ней моего родителя была передана молодому преподавателю истории Тихачёвой В.Ф., однако вошла ли она в анналы истории села Жигаево, да и была ли написана сама эта история, к сожалению, я не знаю. В те годы школьникам как-то было не принято задавать лишние вопросы своим учителям, а затем пришло время покинуть село для дальнейшего обучения в городе. По крайней мере, в той литературе о топонимике края, которую мне удалось прочесть, о Жигаево говорится лишь то, что есть Верхнее Жигаево, Среднее и Нижнее, но само понятие слова Жигаево филологами не раскрывается. А теперь и спросить уже некого: нет более среди живых ни соседских стариков и старух, ни моего родителя, ни бывшей учительницы истории. Если бы я их не знал, не любил и не помнил, то и их жизнь можно было бы посчитать за легенду.
Как не грустно это осознавать, но нет уже и деревеньки с названием Узник – в середине 90-х была переименована в Рассвет. Только рассвет для нее так и не наступил – вымерла почти под корень. Не лучше обстоит дело и с родным Жигаевом – более полусотни опустевших домов взирают на мир черной пустотой окон-глазниц, часть которых перечеркнута крест на крест досками-горбылями, спешно и небрежно прибитыми их прежними обитателями. Разъехались по городам жигаевцы, поставив жирные кресты на отчих домах. И не станет ли само Жигаево, как и Узник, со временем легендой?..
