Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 190 (всего у книги 195 страниц)

14

– С поездами умело! – одобрил Русанов. – Не сочтите за похвалу, пока это не выходит из ряда, в каком и находится следовательская работа. Логика и терпение в нашем деле добрые помощники. Можно признать, что теперь мы располагаем кое-чем существенным… Как нам ни навязывали ревность, она отпадает. Я нисколько не сомневаюсь, что ревность нам навязывал сам Охрименко. Ну а как насчет невменяемости, патологического опьянения?

– Пожалуй, даже чересчур вменяемый! – ответил с усмешкой над собой Осокин. – Виноват, поторопился.

– Бывает, – смягченно заметил Русанов. – Теперь мы располагаем доказательствами, что Охрименко готовил исподволь гнусную провокацию против жены. Исподволь и хладнокровно, но не убийство! При его изворотливости убийство носит…

Русанов замолчал, подыскивая подходящее слово.

– Внезапный характер! – подсказал Осокин.

– Уточним, – предложил Русанов. – Внезапный для стиля поведения Охрименко. Он не готовил убийство, отсюда и симуляция самоубийства, а потом и симуляция невменяемости. Хитрый человек, изворотливый и решительный! Далее держать его в больнице общего типа я не нахожу возможным. Мы обязаны его обезопасить. Постановления о предъявлении Охрименко обвинения и об его аресте составлены?

– Документы готовы!

Русанов внимательно прочитал оба постановления и тут же санкционировал арест Охрименко.

– И вот что, Виталий Серафимович! Давайте сделаем еще одну попытку воззвать не к совести, а к разуму обвиняемого. Попытайтесь его допросить еще раз в больнице. Быть может, увидев и оценив то, чем мы располагаем, он предпочтет признание наивному притворству? Что его заставило поднять руку на жену? Почему «лягавая»? Что за этим скрывается? Пока мы не получим исчерпывающих и убедительных объяснений, это дело закончить мы не сможем.

…Больной поправлялся. На этот раз, войдя в палату, Осокин застал его у окна. Охрименко курил и пускал дым в открытое окно. Он, похоже, даже обрадовался Осокину или, по крайней мере, изобразил что-то похожее на радость. Вполне приветливо произнес:

– Давненько не навещали! Я уже подумывал, не забыт ли, не заброшен. Надо бы нам к развязке, гражданин следователь.

– Это вы правы, – согласился Осокин. – Пора к развязке, Прохор Акимович! Пора. Все от вас зависит.

– От меня не зависит! Когда зависело, не тянул, да – неудача. Второй раз рука не поднимается.

– И не поднимется, – заверил Осокин. – Попроще придется обойтись. Я вас не торопил, Прохор Акимович, вы имели возможность все обдумать и не спеша вникнуть в свои обстоятельства. Теперь я вас прошу отнестись к моим вопросам с полной ответственностью, в поддавки играть мы с вами не намерены!

Охрименко загасил сигарету, отошел от окна и сел на кровать. Мрачно взглянул на Осокина и покачал головой.

– И как вам, гражданин следователь, не надоест этакая канитель? Я все сказал без утайки. Все, что помню.

– Когда я думаю о вашем деле, Прохор Акимович, порой мне жаль вас, а как послушаю, так хочется на все махнуть рукой. Сами вы, Прохор Акимович, удавку на себе затягиваете!

– Говорил же, на ваш суд мне наплевать! – воскликнул Охрименко. – Я готовлюсь к суду божьему!

– Божьим судом, Прохор Акимович, ни я, ни вы не распоряжаемся. Вот относительно земного суда есть у меня для вас неприятная новость. Вынужден предъявить вам, гражданин Охрименко, обвинение в умышленном убийстве вашей жены Елизаветы Петровны Охрименко, совершенное с особой жестокостью.

– Пьян я был… – промямлил Охрименко.

– Это вовсе не облегчает предъявляемого вам обвинения, а, напротив, отягощает его.

– А мне наплевать! – повысил голос Охрименко. – Мне безразлично, чем вы меня отяготите! Нужно вам, чтоб я что-либо признал, считайте, что признал! Коли убита Елизавета, то убита! Это вам надо? Пишите! Охрименко признает, что убил жену! Вот вам и развязка!

– Это уже шаг вперед! Еще только небольшой шажок, но опять вперед! Вы, гражданин Охрименко, конечно, поняли, что следствие располагает неопровержимыми доказательствами вашей вины. Тут всякое признание или непризнание ничего изменить уже не может; Но вот мотивы преступления вами не прояснены, к тому же преступления очень и очень тяжкого.

– Зачем вам мотивы? – вскинулся Охрименко. – Какие тут могут быть мотивы, когда муж за измену убивает жену и сам стреляется? Вот они и мотивы!

– А разве другие мотивы исключены? Вы все время уверяли, будто потом все ваши действия уже не оставались в вашей памяти. Я вам напомню: перед глазами поплыли цветы и все смешалось. Вы немного артист, Охрименко! Но именно, что немного. Актер для дешевой мелодрамы. Я помню, каким жестом вы кинули в окно тюльпаны… Там, в трагичной обстановке, цветы и здесь, в палате, цветы. В общем, разыграли сцену возмущения тюльпанами. А кстати, кто их вам принес? Не поинтересовались?

– Никакого нет к тому интереса!

– Напрасно не поинтересовались. А вот я поинтересовался. Гладышева их вам принесла.

– Делать ей нечего!

– Да, работа не тяжкая. Но все же работа. Так вот, гражданин Охрименко, должен вам категорически заявить, что следствие вашему беспамятству в момент совершения убийства не верит! Я не верю, что вы стояли, застыв, как соляной столб, перед цветами на протяжении двадцати двух минут! Подсчитано, гражданин Охрименко, тщательно подсчитано, что с момента, как вы вошли в квартиру, и до первого выстрела прошло двадцать две минуты! Таким мощным гипнозом ни один букет цветов не обладает. Это одно соображение. А вот и второе. Ваша соседка по лестничной площадке Нина Борисовна показывает, что тогда же между вами и вашей женой произошло довольно бурное объяснение. И вы настолько собой владели, что даже поспешили включить радиоприемник, чтобы заглушить этот ваш семейный скандал. Следовательно, доказано с полнейшей очевидностью и другое: ни о каком провале вашей памяти и действиях в невменяемом состоянии не может быть и речи.

Что-то похожее на удивление мелькнуло во взгляде Охрименко, не сумел его удержать. Но промолчал, успел остеречься от лишнего вопроса. Но и Осокин не спешил.

– Эксперты вас, гражданин Охрименко, конечно, посмотрят, но никто не замечал, чтобы с психикой у вас был непорядок. Ни с чем не вяжется и ваша вполне хладнокровно исполненная симуляция самоубийства.

Охрименко с хорошо разыгранной досадой взмахнул рукой и проговорил:

– Катайте, катайте, что вам угодно! Мне все едино! Жалею, что рука дрогнула!

– Нет! Не дрогнула! – поправил его Осокин. – Не дрогнула, Прохор Акимович! Очень точно был сделан выстрел! Точно, расчетливо, совсем не пьяной рукой. Вы справедливо сказали в первую нашу встречу, что стрелять вы были отлично обучены…

– Можно подумать, гражданин следователь, что мы с вами уже на том свете, а не на этом! Вам, гражданин следователь, только и остается после своего заключения считать меня покойником!

– Это смотря после какого заключения! А заключение пока что таково: убив жену, вы решили симулировать самоубийство, чтобы избежать наказания или хотя бы его смягчить. Надо признать, что действовали вы в крайней спешке и не все просчитали. Для того чтобы создать иллюзию неудачного выстрела в сердце, вы левой рукой подтянули кожу на груди слева под выстрел и стреляли по касательной! Вот так!

Осокин повторил жест Лотинцева.

– Чудеса! – воскликнул Охрименко. – Вы мастер, гражданин следователь, показывать фокусы! Только в суде фокусы не проходят!

Осокин не среагировал на выпад Охрименко, он продолжал свои пояснения, приглядываясь к реакции обвиняемого, прикидывая, до какой черты он сохранит душевное равновесие, когда в его сознании сложится оценка, что дальнейшее препирательство бесполезно.

– Но вы не все рассчитали в спешке. Пуля пробила только кожу, и хотя выстрел имитировал сквозную рану, от него пуля лишь вонзилась вам в мякоть ладони левой руки. В этом и отгадка вашего приема. А вот и вторая ваша ошибка, Прохор Акимович! Паника вас не оставила и после того, как вы сделали выстрел. Очевидно, осенила мысль бежать… После выстрела вы подошли к окну. Это доказано, Прохор Акимович! Пятнами крови на ковре и ее потеками на стене под окном. Стало быть, пребывали вы и после выстрела в сознании, хотя и постарались изобразить его отсутствие, когда явились люди. Подчеркиваю, вы все время были в полном сознании, превозмогая немалую боль, и все видели, все фиксировали. Например, вы заметили, что вашу рану обмывала пожилая медсестра, даже четко ее аттестовали «старой ведьмой». Ведь она спешила и причинила вам боль только потому, что считала вас чуть ли не покойником…

– Брешет старуха! – сорвался Охрименко.

– Старуха? – переспросил Осокин. – Хм! Пожалуй, вы могли принять ее и за старуху… Эта медсестра действительно женщина пожилая. Я хотел бы, чтобы вы, наконец, все эти факты совместили в своем сознании и поняли бы, что игра в невменяемость и в потерю памяти вами проиграна. Стало быть, вполне логичен и наш вопрос: почему вы убили жену? Что вас толкнуло на столь дикое преступление? Только больше не прикрывайтесь ни своей ревностью, ни анонимными письмами! Да и они вовсе не анонимные!

– С подписями, что ли? – развязно спросил Охрименко. – Хотелось бы поглядеть на подписи.

– Всех трех писем автор один! Это вы, Прохор Акимович Охрименко.

Охрименко вскочил, на лице у него проступили красные пятна. Он выдернул рывком ящик в тумбочке и схватил сигарету.

– Такого анекдота я не ожидал! Наслышан, что следователи умеют шить дела, но чтоб так… Грубо!

– Да нет, Охрименко, – спокойно ответил Осокин. – Совсем не грубо! Очень даже просто. Следователь я молодой, и опыта у меня, конечно, не так-то много, но и моих возможностей достало, чтобы разобраться в ваших маневрах! Разговор этот у нас не первый и не последний, но хотелось бы предупредить вас, Охрименко, никто и никогда не заставит меня говорить, что я не хочу сказать, а тем более лгать! С письмами действительно – анекдот, только смысл этого анекдота совсем не тот, который вы хотели в него вложить. Письмо «москвички» написано рукой Клавдии Ивановны Гладышевой. Той самой дамой, что вам принесла сюда тюльпаны, душевно сочувствуя!

– С чего это!

– Она ведь дамочка вальяжная. Вы к ней со своим мужским вниманием, а она за это с великой охотой под вашу диктовку настрочила письмецо.

– Вот вы ее и привлекайте за клевету!

– Каждому свое! Но автор этой клеветы вы, Охримен-ко, о чем и показала Гладышева!

– Брешет и она, вы ее запугали!

– Остаются еще два письма, Прохор Акимович, из Сочи. Вы, часом, о них не забыли?

– Хотел бы забыть, да не могу!

– И мы вам не дадим о них забыть! Замысловат путь этих писем из Сочи. Но след остался, Прохор Акимович! И привел он меня прямиком к некому Жердеву… Известен вам такой гражданин?

Охрименко сделал глубокую затяжку и сел на кровать, плотнее запахнул халат.

– Так известен вам гражданин Жердев? – повторил свой вопрос Осокин.

– Мало ли кто мне известен! Мне говорить нечего…

– Сказать есть что, да трудновато, Прохор Акимович! Согласен, трудно сказать, что и Жердеву сами продиктовали письмо с клеветой на собственную жену. С какой целью, гражданин Охрименко, вы решили это сделать?

Вот оно, проняло! Осокин приметил, что у Охрименко дрожали руки. Но он не сдавался.

– Я к вам с открытой душой, – начал он, – а вы – с камнем за пазухой! Но я свое докажу!

– Ваше право доказывать свою правоту, – ответил Осокин. – Но и мы ввиду вашего злостного запирательства обязаны принять собственные меры. Придется переместить вас в тюремную больницу! – произнес, как бы сожалея об этом, Осокин и вызвал кастеляншу, распорядившись принести для Охрименко его одежду.

Подписав очередной протокол, Охрименко не торопясь Умылся под краном, вытерся махровым полотенцем, сбросил больничный халат, переоделся и застелил постель. Выдвинул ящик тумбочки, достал пачку сигарет, оглядел себя в зеркале и вдруг в два стремительных шага пересек палату и вскочил на подоконник. Зло повел глазами на Осокина и спрыгнул вниз, за окно.

Все произошло в считанные секунды, но сработали предупредительные меры, о которых Осокин позаботился заранее. Охрименко, приземлившись, попал в руки милицейских работников, дежуривших под окном палаты…

И если Осокин до этого все же был склонен считать, что Охрименко убил жену из каких-то очень сложных психологических побуждений и в экстремальных обстоятельствах, то теперь он окончательно удостоверился: перед ним был настоящий преступник.

15

Русанов встретил Осокина, лукаво улыбаясь.

– Чем порадовал нас старый муж, грозный муж?

– Отличился! Даже попытался сбежать!

– А как отреагировал на предъявленное ему обвинение?

– Вроде все признал и не признал. Жену свою убил, да только как – по-прежнему не помнит. Вот и делай отсюда любой вывод.

– Теперь это уже пройденный этап, – проговорил Русанов и протянул Осокину какую-то бумажку. – Читайте! Поступила к нам всего с час назад. Пока еще вы были в Рязани, этот Охрименко уже подготовил кое-что новенькое.

Вкривь и вкось на вырванном из тетради листе размашистым почерком написано: «Генеральному прокурору СССР. Жалоба».

– Так это же не вам, Иван Петрович!

– Мне копия. Читайте!

Осокин читал: «Гражданин прокурор! У меня горе, у меня злое несчастье, беда… Я убил свою жену. Застрелил случайно в тяжкой ссоре, о чем смертно жалею и своей жизнью не дорожу. Не убил себя, но это от меня не уйдет. Хочу суда, а следователь, некий Осокин, мальчишка, все что-то ищет, хочет выслужиться и шьет мне другие дела, которых нет! Дайте суд! Убил же! То и слепому ясно, но не подвергайте моральным пыткам! Или дайте мне пистолет и я докажу, что не симулировал самоубийства, а не знаю и сам, как получилось, в себя стрелял, а вот не убил!»

– Суда просит! – с негодованием воскликнул Осокин. – Что это он так спешит?

– Подмечено верно! – подтвердил Русанов. – Только зачем бы ему с этим судом спешить? А? Не потому ли, что вы, Виталий Серафимович, оказались слишком въедливым: разгадали его симуляцию, разобрались с письмами и, чего доброго, на этом не успокоитесь.

У каждого бандюги своя арифметика! Он, надо думать, рассчитывал и на то, что мы не станем возиться долго с его делом, ограничимся тем, что расскажет сам. Вышло иначе. Теперь надеется на то, что скорый суд все спишет.

Да, вот еще что: он ведь и бежать надумал вовсе не из-за того, что был разоблачен с письмами… И свою жену убил с определенным расчетом что-то скрыть.

– «Лягавая»! – произнес Осокин. – Не дает мне покоя это слово! Что он этим выразил? Что она знала про него, чем пригрозила? Дайте мне новую командировку!

– Куда?

– На его родину. Он родился в Белоруссии в Могилевской области…

– Почему же не в Ашхабад? – поинтересовался Русанов.

– Считаю, что всего проще начать с того места, где он жил до войны, а уже после этого идти дальше, куда выведет кривая. Да и его фронтовые подвиги тоже не помешало бы проверить. Больно не вяжется все случившееся с благородным обликом героя-фронтовика.

– В этом вы правы. Он в тюрьме не сидел?

– Я наводил справки. По картотеке МВД Охрименко не проходит. Данных о его арестах или судимости в прошлом нет.

– Где же он все-таки подцепил это блатное словечко «лягавая»?

– Я об этом тоже задумываюсь.

– Теперь, во всяком случае, мы можем с полным основанием рассуждать и так: его первоначальной целью, по причине еще неясной, было только явное стремление добиться разрыва со своей женой. Созрел и коварный план. Скомпрометировать ее письмами. После возвращения с курорта учинить ей вселенский скандал. Все завершить разводом, вполне оправданным в глазах окружающих.

Только произошло нечто непредвиденное. Во время возникшей между ними ссоры жена Охрименко в чем-то уличила его и пригрозила разоблачением, которого он смертельно испугался, так сказать, сама загнала его в угол. Вот он и сорвался! Переступил черту дозволенного – совершил убийство, о котором ранее и не помышлял. На истину похоже?

– Да.

– В таком случае вношу предложение: еще раз допросить Охрименко, но уже с моим участием. Может, и расскажет что-то новое. Заодно и его жалобу прихватим. Пусть объяснит, чего это так ему не терпится попасть в суд.

В облике и в поведении Охрименко за несколько дней нахождения в тюремной больнице произошли разительные перемены. Он сбросил с себя личину добропорядочного человека, опустился, даже не пожелал бриться.

Он не поздоровался, не спросив разрешения, плюхнулся на табурет, накрепко привинченный к полу. Мельком взглянул на Русанова и смачно сплюнул себе под ноги.

– Это еще что за новости? – возмутился Осокин. – Потрудитесь вести себя прилично!

– Мне в душу наплевали, а я вам на пол. На полу затереть легче! С вами, гражданин следователь, мне говорить не о чем! Я жалобу написал Генеральному прокурору!

– Ив мой адрес, – негромко, но внушительно произнес Русанов. – А вот плеваться не стоит. Вас накажут, нужно ли это вам?

– Вы прокурор? – спросил Охрименко.

– Прокурор. – подтвердил Русанов.

– Но не генеральный!

– Не генеральный. Прокурор Озерницкого района. Это мне вы копию предназначили. Вы жалуетесь на следователя, но жалоба ваша не по существу. Я разбирался в вашем деле. Следователь Осокин ни в чем на вас напраслину не возводит. Вы не пожелали сами рассказать, как дело было, ему пришлось это установить следственным путем. Ни в чем он не погрешил против истины и нигде не вышел за пределы фактов. Однако в вашем деле еще не все достаточно выяснено. Вы просите ускорить рассмотрение вашего дела в суде. Примем к этому все необходимые меры. Но мы еще не можем передать дело в суд так и не установив мотивов вашего преступления. Мотив ревности – ложь, ложны и ваши утверждения, будто вы ничего в момент преступления не осознавали. Вы явно не хотите серьезно ответить ни на один вопрос следствия, вот и приходится следователю искать ответы самому, а на это, естественно, требуется дополнительное время…

Охрименко слушал Русанова внимательно, подобрался, поубавил наглости.

– Какие вопросы? Кому они нужны, вопросы? И слепому видно, что произошло… Убил! Мне ж это слово не выговорить было, а следователь наседал, будто и сам все видел… – Охрименко вдруг возвысил голос: – Убил! Признаю, что убил! А за что убил, почему убил, говорить не обязан. Судите! Да, да, признаю! Куда деваться? За такое дело яснее ясного – вышка!

Охрименко схватился за голову.

– Это за что же вышка? За жизнь неудачную, за все, что претерпеть пришлось!

– От кого претерпеть? – быстро спросил Русанов.

– От нее! От кого же!

Русанов поморщился.

– Темните, Охрименко! С анонимными письмами мы разобрались!

– Ни в чем-то вы не разобрались! Не в письмах дело!

– Мы так и считаем, что не в письмах! – заметил Русанов.

Охрименко махнул рукой.

– Я каждый раз говорю следователю: мне наплевать, что вы считаете. Важно, что я считаю. Убил – судите!

– За что убили?

– Ни за что! Умышленно убил, как в законе сказано, с особой жестокостью, при отягощающих обстоятельствах! И все тут! Более ни звука!

Русанов прошелся по камере, остановился возле Осокина. Тот молча сидел за столом, писал протокол.

– Ну что ж, Охрименко, я вижу, что вы действительно готовы признать свою вину. Только не мешает знать и другое: при столь тяжком преступлении следствие обязано выверить все обстоятельства до мельчайших. Мы присмотрелись к вашему окружению. Появилась Гладышева, затем возник Жердев. А что это за дружок жил у вас в конце зимы? Долго гостил…

– Тамбовский волк ему друг, а не я!

– С этим не спорю! Только хотелось бы узнать, кто он, откуда, куда уехал. Жердеву он похвалялся, что с вами вместе воевал, однополчанином назвался…

– Хотя бы он и чертом назвался либо попом! В Ашхабаде жили по соседству, то правда! А где он воевал и воевал ли вообще, мне это неведомо!

– Ну если не «дружок», то знакомым вашим можно его считать?

– Знакомый! – согласился Охрименко. – Сергей Сергеевич Черкашин… Ни к чему он вам…

– Очень может быть, что и ни к чему… – согласился Русанов. – Этот ваш знакомый у некоторых оставил след в памяти. Рассказывают, что попивал излишне водочки и ваша жена даже выставила его за дверь!

Охрименко ухмыльнулся, что-то презрительное выразила его ухмылка.

– Жена выгнала? Моя жена выгнала? – переспросил он. – Стало быть, Елизавета Петровна выгнала? Если вы так будете вести следствие, далеко заберетесь… от правды далеко! Я его выгнал! Потому как жулик!

Русанов обернулся к Осокину и едва заметным движением бровей сделал ему знак, что все идет по-наме-ченному. Потом произнес вслух:

– Вот видите, Виталий Серафимович, мы выяснили и это. Показания об этом человеке занесите в протокол. Они очень важны. То, значит, был некий Сергей Сергеевич Черкашин… Ашхабадский знакомый и жулик… – И уже теперь к Охрименко: – Проясните, пожалуйста, относительно жулика! Обобщающее это ругательство или вы подразумеваете что-то конкретное?

– Вполне конкретное! – отрубил Охрименко. – Рассказывать или вам без интереса?

Русанов пожал плечами.

– Желательно конкретно.

Охрименко пошарил по карманам.

Русанов догадался, в чем дело, и спросил у Осокина:

– Сигаретами не богаты?

– Не курю.

– Попросите выводного достать ему сигарету. Рассказывайте, Охрименко!

– Коли надо, расскажу, хотя не в моих правилах лезть в чужие дела.

– Пусть вас не мучает совесть, – перебил его Русанов. – Это прежде всего ваши дела.

– В Ашхабаде он работал на овощной базе… Материально ответственное лицо. Скажу без утайки, вот там и водятся крутые жулики! Уж и не жулики даже, а бандиты! Тысячи хапнуть для них, что иному высморкаться! Ну и нахапали, да столько нахапали, что тамошним властям невтерпеж стало.

– Тысячи? – с некоторой долей иронии спросил Русанов.

– Не считал, хотя и знаю об этом твердо. Ну, кладовщик с ними. Там порядки глухие… Как начали хватать овощное начальство, он в бега…

– К вам в бега? В Сорочинку?

– А почему бы и не в Сорочинку? Вполне медвежий угол, хотя и недалеко от Москвы. Просился пристроить вахтером на фабрику, а я его и на порог не пустил бы, да Лизавета исходатайствовала. Сосед, дескать, от землетрясения нас на первое время приютил… Мне теперь все едино, а коли хотите знать правду, так о делах их базы я тогда еще не знал. Сердце мое к нему не лежало совсем не потому, что их там застукали. Не хотел его и вахтером оформлять. Предлагал поискать какой-либо работенки в окрестности. В леспромхозе, в Озерницке, или еще где… Хотя бы и на торфоразработках. А он не спешил… В розыске он себя считал, а коли в розыске, как бы это он мог предъявить паспорт кому-либо? Лизавета уговаривала его вахтером взять. А чем больше она уговаривала, тем меньше хотелось…

– Ревность что ли? – не выдержал Осокин.

– О ревности потом! – спокойно отпарировал Охрименко. – Вот тут-то он ко мне и подкатился… За рюмкой водки, будто бы вполпьяна поспособнее о таких делах говорить. Бери, говорит, вахтером, так я тебя сразу богатым сделаю. Я посмеялся над ним, ишь какой денежный мешок сыскался. Ради смеха ему и говорю: «Неужели сотняшку на такое дело приберег?» Он глядит на меня своими голубыми глазами, да вполголоса: «Десять тысяч дам!» Я таких денег, гражданин прокурор, в руках не держал. За такие деньги мне десять лет ишачить надобно, ни пить, ни есть! Дух у меня захватило, а не поверил!

– Не велика ли взятка за должность вахтера? – поинтересовался Русанов.

– Не то слово – велика! – откликнулся Охримен-ко. – Невозможная нелепица. Потому и посмеялся над ним. А он и говорит: «Да не будь ты ослом, не за вахтерскую должность деньги. Вахтером-то я везде за поллитра устроюсь! Мне паспорт надобно выправить. Это за хлопоты, а тому, кто паспорт выправит, своя цена будет. Думай», – говорит. Я и думал. Каюсь, отказываться не собирался, а прикидывал, где бы это выправить паспорт. Я его еще спросил: «А коли найдут?» Он заверил, что не найдут. Успел, дескать, изъять свою фотографию из личного дела и в паспортном столе.

– Ловок ваш сосед ашхабадский! На большое дело толкал вас, Охрименко. Справились?

– В голову ничего не вступало. Искать-то надо в милиции, а у меня там знакомцев не оказывалось. Деньги в руки просятся, а схватить их нет никакой возможности, а тут еще и страх: а вдруг его у меня обнаружат? Тут у нас с Лизаветой и случилось замыкание. Рассказал я ей о деньгах, пожалел, что нельзя их никак взять, потому как не имею людей, к паспортам причастных, и говорю, что пора бы гостя и проводить со двора, пусть со своим денежным мешком поищет угол. Лизавета ни в какую! Денежки она умела считать лучше меня – экономист. Ты, говорит, деньги-то возьми, скажи, что поищем, а там видно будет! Ну нет! Тут не ходи босым! Деньги дадут, но и спросят же! С ножом в руках спросят! Я не взял – она взяла…

Выводной принес сигарету. Охрименко закурил и жадно вдохнул в себя дым. Сожалеюще молвил:

– Тут вот куревом бедствуешь, а какие деньжищи мимо уплыли! Ой, не хотелось мне обо всем говорить… Все позади, и жизнь позади. Но скажу, потому как сильно вы меня разобидели, сочли за дурачка!

– Нет! – отверг Русанов. – За дурачка вас никто не считает. Очень это даже хитро у вас, Охрименко, получилось с письмецом к убитой!

Охрименко махнул рукой.

– Ничего тут хитрого! Понадеялся, что не убил. И стрелял в спехах! Вот где и взаправду дуру свалял! Со мной дружок, как вы называете, да собственная моя жена такую учудили штуковину, так почище всяких там писем! Я все раздумывал, как бы это к милиционерам подкатиться, а дружок, слышь, дружок-то вдруг и говорит: «Что хошь теперь делай, хоть свой паспорт отдай, потому как твоя жена взяла деньги». Лизавета то же твердит: «Давай».

Охрименко в несколько затяжек докурил сигарету и вдруг обратился к Осокину:

–· Вы извините меня, гражданин следователь, гонял я вас по-пустому! Сговорил он за моей спиной Лизавету, схлестнулись они и вместе на меня жмут, чтоб паспорт ему выправил. Думали дурака найти, а я очень не люблю, когда из меня дурака строят. Ну и выгнал его вон! Ей одна тогда дорога оставалась от нашей тогдашней свары – в санаторий. Не жить же мне с ней после этакой проделки, вот и заготовил впрок письмишки, ей же в под-собление!

– Хорошенькое подсобление! – заметил Осокин.

– Даже очень хорошее! – убежденно произнес Охрименко. – Письма анонимные: то ли в них правда, то ли лжа, поди установи. Я вот, дескать, поверил, потому и на развод! Все ей в тот же день объяснил, как приехала. А она? «Ты, – говорит, – деньги у Сергея взял, паспорт не выправил, а теперь на меня? Только шевельнись, я сразу в милицию!» Не страх меня за руку рванул, бабья подлость!

Охрименко поник и опять раскурил сигарету.

Русанов из-за спины Осокина заглянул в протокол.

– Не успеваю записывать, а надо бы слово в слово! – пояснил Осокин.

– Слово не в слово, а смысл передать надо. Очень важные показания! Вот как бы их подкрепить? Скажите, Охрименко, куда отправился Сергей Сергеевич Черка-шин? Не обратно ли в Ашхабад?

– Нет! В тюрьму он не спешил. В Минск собирался. Более сказать не могу. Не знаю, адреса не оставил. Да найдут его, то не ваша забота, гражданин прокурор! Обязательно найдут, ищут ведь!

Составленный протокол Охрименко подписал, его увели. Русанов тут же в камере перечитал протокол, чему-то про себя молча улыбнулся.