Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 195 страниц)

V

Сконфуженные неудачей дружинники сгрудились вокруг Шарикова и старшины Кубладзе. Старшина молчал, по привычке покуривая в кулак. На скуластом его лице трудно было прочесть что-либо. Он равнодушно слушал «разнос» старшего лейтенанта.

– Разве вам можно доверить серьезное дело? – выговаривал дружинникам Шариков.– Позор! Что же вы, товарищи! Куда смотрели? Ведь я предупреждал: в дом пропускать всех, из дома – никого…

Пятеро ребят виновато молчали. Да и что возразишь, если прошляпили? Но старший группы дружинников Антон Бирюля не сдержался:

– Вы же сами запретили догонять девчонку! А ведь ее без труда можно было задержать.

Не в ней дело,– уже мягче и тише проговорил старший лейтенант.– Если бы сразу не дали уйти, тогда п разговор другой. Сейчас поздно.

– Ничего не поздно,– горячо зашептал Дима Колчин, секретарь комсомольской организации вагонного депо.– Разрешите, товарищ Шариков, я мигом ее доставлю. Можно?

– А вы знакомы с ней?

– Конечно! Глухареву все ребята знают. Мы ее не-давно из комсомола исключили. Помнишь, Антон?

В темноте Колчин не заметил, как Антон недовольно поморщился. Уж кто-кто, а он и сейчас иногда вспоминает то собрание…

– Что же будем делать, товарищ старший лейтенант? – спросил Бирюля, не ответив Диме.– Может, в самом деле привести сюда Глухареву?

– Поздно, ребята. Да и ни к чему это сейчас. Она ведь может сказать, что, мол, ни сном, ни духом вас не видела и преспокойно спала в кровати. Докажи потом. Вот так-то.– Шариков усмехнулся и уже деловым тоном распорядился: -По местам, товарищи! И чтобы ни звука. Будем ждать Голодко.

Парни бесшумно разошлись по своим местам.

Обнесенный высоким забором дом Голодко скрывался в глубине сада. Теперь таиться незачем было, и Шариков велел хозяйке погасить свет в окнах. Шел двенадцатый час ночи. Растревоженные недавним шумом, хрюкали свиньи в хлеву. Дима Колчин лежал рядом со старшиной у самого хлева, где была запасная калитка на огород. Где-то рядом тяжело вздохнула корова. Потом послышалось, как она поднялась, оступившись на осклизлом полу.

Дима весь превратился в слух. Каждый нерв у него напрягся. С озера потянуло свежестью, стало прохладно. Прошелестел ветер и замер в деревьях. Изредка в тишину поздней ночи врывались паровозные гудки. И опять убаюкивающая тишина августовской ночи. Голодко не появлялся. Незаметно Дима начал дремать, но часто спохватывался, по-птичьи вертя головой.

Старшина первым заметил слабый свет велосипедной фары.

– Видишь? – толкнул он Колчина локтем.

– Кто? Где? – Колчин резко поднял голову. Остро блеснули его очки.

– Тише! – предостерегающе прошептал Кубладзе и весь сжался, готовый к прыжку.

Велосипедист приближался. Вскоре послышался знакомый мотив «Катюши». Хриплый тенорок Голодко беззаботно и фальшиво звучал в ночной тишине.

– Сейчас ты у меня запоешь! – невольно сорвалось у Колчина.

Но велосипедист вдруг неожиданно, на полуслове, оборвал песню, круто развернул машину и стал усиленно нажимать на педали.

Одним махом Антон перескочил через забор и, прежде чем Голодко успел повернуть за угол, одной рукой вцепился в руль велосипеда, другой – в ворот.

– Слезай, «Катюша», приехали!

– Кара-а-ул! Гра-а-бят! – Голодко истошно заверещал и, ловко извернувшись, наотмашь ударил Антона в лицо.

Антон на миг опешил, закрылся руками, но в ту же минуту подбежали остальные ребята. Рассерженные, они набросились на обидчика.

– Отставить! – прикрикнул Шариков на парней.

Как ни зол был он на осточертевшего ему контрабандиста, но допустить расправу над ним не мог.

– А он имеет право кулаки в ход пускать? – возмутился один из дружинников.– Ух ты…– выдохнул ом с ненавистью.

– Прекратить разговорчики! – Шариков поискал глазами старшину.– Кубладзе, где вы?

– Здесь я,– откликнулся старшина.– А, старый знакомый,– протянул он, подойдя вплотную к задержанному и осветив его фонариком.

– Обыскать! – приказал старший лейтенант.– А вы, ребята, посветите как следует.

Голодко рванулся в сторону, опрокинув велосипед. Пять острых лучей скрестились на нем.

– Эй, дядя, полегче! – предупредил Антон.– Так и упасть можно.

– Не имеете права обыскивать рабочего человека! Это вам не панский режим.– Злые глаза Голодко жмурились от яркого света.– Хватать по ночам честных людей. Ответите за насильство над передовиком! Ответите!

На какое-то мгновение Кубладзе усомнился в правильности приказа: вспомнил, что в городском парке на Доске почета действительно видел портрет Голодко.

– Ну, довольно,– сказал он спокойно.– Поговорили, высказались…– И тут же начал ощупывать одежду задержанного.

Обыск ничего не дал. Дружинники тем временем осмотрели велосипед. Дима Колчин даже переусердствовал – выпустил воздух из камер. И непонятно для чего склонился к ниппелю, прислушиваясь к тоненькому свисту воздуха.

– Ты еще понюхай или языком лизни,– ухмыльнулся Голодко.

– Вас не спросим,– огрызнулся Дима.– Лучше помалкивайте.

– Помалкивайте? – взвизгнул Голодко. Сбросил с себя пиджак, рванул ворот рубахи. Он вскипел в неподдельном гневе.– Мне рот заткнете! Ты, старший лейтенант, ответишь за это! Думаешь, управы не найду на тебя? Найду, будь уверен! И вы, молодчики, меня попомните.

Диму явно обескуражил безрезультатный обыск, и он попытался было успокоить разбушевавшегося Голодко :

– Зря ругаетесь, дядя Макар.

– Волк в Беловежской пуще твой дядя. Понял?

– Вот вы какой,– все так же примирительно продолжал Колчин.– Ну извинимся, если вышла ошибка.

– На кой ляд мне твое извинение? Шубу я из него пошью? Шантрапа несчастная.

Пока Дима препирался с Голодко, Антон с трудом сдерживал негодование. Его так и подмывало расквитаться за синяк под глазом. И тут он не стерпел: эта мокрица смеет обзывать шантрапою лучших ребят депо! Но помешал старшина:

– Спокойно, не волноваться! – сказал он Антону.– Давай-ка еще раз велосипед посмотрим. Извиняться будем потом.

Голодко почему-то сразу притих.

Кубладзе склонился над велосипедом, потом для удобства стал на колени, вытащил из кармана плоскогубцы. Опытные руки бывшего слесаря без особого труда отделили одну за другой полые трубки рамы. Руль снялся легко. Не торопясь, словно он находился в сборочном цехе завода, старшина аккуратно складывал детали. А ребятам казалось, что делает он пустую работу, только время теряет. Но вот и последняя де-таль – короткая трубка. Старшина приподнял ее на уровень глаз, повертел и встряхнул. Внутри что-то приглушенно звякнуло.

– Вот теперь некоторым можно извиняться! – насмешливо проронил Кубладзе.– И жаловаться можешь, кацо.

Парни сгрудились вокруг старшины, посыпались вопросы:

– Что там?

– Покажите…

– Вот это да! – воскликнул Колчин, разглядывая золотые десятки. – Сорок семь… сорок восемь…– И когда счет дошел до семидесяти, вспомнил о Голодко : – Жаловаться он будет…– И осекся.

Ребят настолько поразила находка, что на время они забыли о главном виновнике тревожной ночи. И вспомнили о нем, когда услышали голос старшего лейтенанта:

– Слушайте, Голодко, не дурите. Сейчас же возвращайтесь обратно. Не стану же я с вами драться…

– Сказал – не пойду, и не приставай! Хотите мне дело пришить? Не выйдет, начальник!

Не дожидаясь, пока старший лейтенант позовет, Антон, а за ним и Дима побежали на голоса. И только сейчас оба поняли, что, не будь Шариков настороже, контрабандиста и след бы простыл. Голодко успел отбежать довольно далеко.

Окруженный возбужденными дружинниками, Голодко понуро плелся к машине. Парни шутили, смеялись, а Дима даже завидовал огромному синяку под глазом Антона.

– Все равно не попутаешь,– бубнил Голодко.– Никакого золота не видел, не знаю.– И вдруг, осклабившись, добавил насмешливо:-Если хочешь знать, и машина не моя. Прихватил ее возле станции. За это и в ответе буду.

– Надо же так! – подхватил старшина, подлаживаясь под тон Голодко.– Подвела человека машина. Подвела и подвезла.

Перехватив недовольный взгляд старшего лейтенанта, Кубладзе умолк. Зато без конца говорили дружинники. Им впервые пришлось столкнуться с таким серьезным делом. Как можно не радоваться успеху! А Шарикову было не до восторга. Не радовал его результат операции…

VI

Клава повернула голову, чуть замедлила шаг.

– А ты и в самом деле свихнулся. Чокнутый какой-то.

Николай вяло усмехнулся:

– Умора.

– Сам ты умора,– незлобливо ответила девушка.

От остывшей земли тянуло холодком. В низинах стелился туман. Клава поежилась в своем легком, без рукавов платьице, пошла быстрее.

– Слушай, Клава,– догнал ее Николай.– Давай поступать в институт вместе. Вот бы здорово! Верно? Махнули б потом в Сибирь. Или на целину. Красота, честное слово! Думаешь, только в книгах так? В жизни еще лучше.

Клава остановилась, обернулась к нему, и Николай близко-близко увидел глаза, налитые тоской.

– Зачем ты все это говоришь мне? – процедила она. И неожиданно громко и зло выкрикнула: – Врешь! Врешь! Нет никакой красивой жизни. И голову мне не морочь, уходи к черту…

Ответить Николай не успел и смотрел недоуменно вслед убегающей девушке. Едва освещенная призрачным светом луны, она удалялась от ошарашенного парня, словно хотела скрыться от громких слов и от длинной тени своей, неотступно бежавшей позади, за спиной…

Домой Клава вернулась поздно, усталая, издерганная. У двери остановилась, прислушалась к доносившимся изнутри голосам. Глухой бас Иннокентия рокотал зло и требовательно, и Клава отчетливо представляла себе плотного пресвитера в их комнате, заполненной молящимися «братьями» и «сестрами». Как все это надоело ей! Как опротивели злые, заплывшие глазки Иннокентия, следящие за каждым движением молящихся, словно буравчиками сверлящие их. Тут же и мама с рабски-покорным выражением на бледном лице, послушно выполняющая все, что прикажет ее повелитель. Клава знает, что за несколько последних месяцев Иннокентий сумел внушить матери такой страх к себе, что вели он ей броситься под машину, убить кого, самую себя исполосовать – все выполнит беспрекословно. Таков устав общины.

А перебранка в квартире стала еще слышнее. Что-то выкрикнул Иннокентий, мать ответила громче обычного, и Клава, сама не своя от страха, вбежала в дом.

Никого – только мама и он, мучитель.

Мать лежала на полу лицом кверху. Клава бросилась к ней и тут же услышала за спиной рокочущий голос пресвитера:

– Явилось чадушко. Мы с матерью извелись, ожидаючи. Видишь, даже захворала, сердешная. Шутка ли, пять часов, как ты ушла! – голос Иннокентия зазвучал вкрадчиво, ласково.– Поднимись, сестра, будет тебе убиваться. Господь бог милостив.

Мать с трудом поднялась, в изнеможении опустилась на сундук. На правой щеке ее алел след от пощечины. Худое болезненное тело била нервная дрожь. Во всем облике женщины, в некогда красивых синих глазах застыл ужас.

В комнате наступила тяжелая тишина. Клава ощущала на себе притворно-ласковый взгляд пресвитера, но не смела поднять голову. Иннокентий выжидательно молчал. Короткопалые, сильные руки его, поросшие рыжими волосками, покоились на толстых коленях.

– Ну, поведай, как дело святое выполнила, доченька. Все ли сделано?

Помимо воли Клава подняла голову и встретилась с ласковыми и в то же время настороженными глазами Иннокентия. Голос у него был блаженный, мягкий, вроде бы с оттенком страха.

Это было так несвойственно всегда уверенному в себе, жестокому, хитрому пресвитеру, что мать недоуменно взглянула на дочь. Клаву же вдруг охватило чувство мстительной радости.

– От моего рассказа вам веселее не станет,– твердо ответила она.– Там была засада… Чуть не поймали меня.

Пресвитер смешно подпрыгнул на стуле, выставил перед собою руки:

– Чего мелешь? Какая засада?

Кажется, полжизни отдала бы девушка, только бы продлить эту сцену, низвергавшую Иннокентия с высоты его могущества. Не столько для себя, сколько для матери хотелось унизить его, растоптать.

– Обыкновенная. Вам лучше знать, какие они бывают,– ответила Клава с вызовом.

В другое время за подобную дерзость крепко досталось бы от матери. Да и пресвитер отвесил бы от щедрот своих.

– Что-то плутуешь,– прохрипел Иннокентий, сдерживая в себе бушевавшую злость.– Не балуй, дочка, не балуй. Дело серьезное. Не ко времени развеселилась. Гляди, барышня, плакать не пришлось бы!

Клава еще больше осмелела, подошла ближе, остановилась между матерью и пресвитером. А тот, вытянув шею, приготовился слушать. С трудом ему давалось спокойствие. На лбу вздулась широкая вена. Чуть пониже, на виске, быстро-быстро пульсировала синяя жилка.

«А все-таки боишься,– радовалась про себя Клава.– И «господи помилуй» не помогает».

– Ну, говори же,– торопил Иннокентий.

– Чего сердитесь? Я не виновата. Не нужно было посылать. Сами бы пошли.

– Не о том спрашиваю. Про засаду расскажи. Кого видела, кто был там? Узнала ли кого? Тебя ли узнали? – скороговоркой выпалил Иннокентий.

– Не представлялись,– отрезала Клава.– И я с ними не знакомилась… Только зашла в калитку, а там сразу шум поднялся, стали ловить меня, но я убежала. Вот и все. Или еще…

Пресвитера разом взорвало. Он дико замахал кулаками перед самым Клавиным носом:

– Дрянь! Потаскуха! Хвост привела к самому дому? Отвечай, привела?

– Мне откуда знать? Вы в таких делах опытнее.

– Молчать!

Клава едва успела увернуться от огромного кулака. Иннокентий рванулся к сундуку, зацепился по дороге за табуретку, отшвырнул ее в сторону. Табуретка ударилась о шкафчик с посудой. Со звоном на пол

полетела кастрюля. Мать в испуге отшатнулась, и тут же цепкие руки столкнули ее с сундука.

– Не путайся под ногами, давай ключ! – С лихорадочной поспешностью пресвитер отпер сундук, погрузил в него руки и стал рассовывать по карманам пачки денег, то и дело бросая на Клаву подозрительные взгляды, будто та готовила ему новую неприятность.

Потом он захлопнул крышку, надел картуз, кивком головы подозвал к себе мать и отступил с нею в сторону. Он что-то шептал ей на ухо, кося взглядом на дверь. Мать покорно и молча кивала в ответ головой. Клава расслышала только обрывок фразы: «…пусть к старику приходит…»

И когда он ушел, Клава впервые за всю суматошную ночь свободно вздохнула. Взглянула на мать, та тоже вроде бы посветлела лицом и, кажется, чуточку улыбнулась уголком рта.

– Поешь, Кланя,– ласково предложила мама.

– Что-то не хочется. Совсем отбил аппетит твой праведник.

Мать в испуге замахала руками:

– Опомнись, доченька! Разве такое дозволено?

А Клава еще пуще развеселилась, запрыгала, точно маленькая:

– Дозволено, дозволено.– И звонко рассмеялась.

VII

Шариков ожидал неприятного разговора с начальником. Скептически оценивая свои действия при задержании Голодко, он убеждал себя, что поступил как неопытный, ничего не смыслящий новичок. «А за плечами как-никак пятнадцать лет службы на границе,– думал он, досадуя на себя.– Следовало предвидеть возможные осложнения. Одно дело – бумага, на которой изложен план действий, пусть даже самый подробный, другое – действительность… Вот и опростоволосился ты, парень. Поторопился, не выяснил до конца всех деталей. Разве не знал, что такие, как Голодко, никогда не действуют в одиночку. Он ведь не увлекающийся нумизмат, а контрабандист! Хитрый, алчный, изворотливый. А ты бил растопыренными пальцами…»

И еще вспомнил старший лейтенант дельный совет старшины: не торопиться с арестом Голодко. Зря не прислушался. Кубладзе – очень опытный пограничник. Он оказался прав…

Недавний ливень освежил город. Улицы, чисто вымытые дождем, блестели под ярким солнцем. Легкий ветерок с Веснянки шелестел в посвежевшей листве тополей, приятно холодил тело. На газонах по-весеннему ярко пестрели цветы. Но старшего лейтенанта не радовала красота летнего утра, не веселил оживленный гомон людей, торопившихся на работу. Он быстро шагал по тротуару, погруженный в свои невеселые думы. У входа в штаб Шариков молча откозырял дежурному и, переступая через ступеньку, быстро поднялся на второй этаж. Перед дверью майора Дудина остановился, несколько раз глубоко вздохнул и негромко постучался.

– Здравствуйте,– поднялся навстречу майор, дружелюбно протянул загорелую руку.– Садитесь, Валентин Иванович. Признаться, я ждал вас часам к двенадцати,– сказал он, присаживаясь на диван.– Вы и выспаться не успели толком. Надо было отдохнуть.

Шариков насторожился: что это, скрытая ирония?

Майор словно не замечал состояния старшего лейтенанта. Или не хотел замечать. Он потянулся рукой к лежавшему на столе портсигару, взял папиросу.

– Вы, кажется, не балуетесь этим снадобьем? – спросил Дудин.– И не нужно, Валентин Иванович. Знаю по собственному опыту. Могу предложить конфету взамен. Хотите?

«И чего он тянет? – подумал Шариков.– Папироску, конфетку! Говорил бы прямо. А то, как кошка с мышкой…» Но решил не возражать.

– Спасибо, не курю. И конфетами тоже не балуюсь. Зубы берегу.

– Вольному воля.

Дудин энергично встал с дивана, притушил папиросу, лукаво взглянул на Шарикова и бросил в рот леденец. Он упрямо не хотел замечать состояния своего помощника,– так казалось Шарикову.

– Вы чем-то огорчены? – осторожно спросил Дудин.

– Вроде нечему радоваться.

– Почему? – искренне удивился Дудин.– Чем недовольны?

И в этом вопросе старшему лейтенанту почудился подвох: «Сначала трогательная забота, потом все сантименты в сторону…»

Он ошибся.

Майор присел к столу, открыл папку с бумагами, пробежал глазами по мелко исписанной страничке и улыбнулся каким-то своим мыслям. Потом оторвал глаза от бумаги:

– Если имеете в виду дело Голодко, то не усматриваю особых причин для огорчений. И так получилось неплохо. Пока вы отдыхали, я успел с ним поговорить. Предварительно. Так сказать, по горячим следам. Почитайте мои заметки.– Майор протянул через стол папку.

Шариков читал, а о себе думал: «Экое я нагородил… Майор и в мыслях ничего не имел…» Даже стыдно стало.

– Вы меня извините, товарищ майор,– заговорил он.– Мне казалось, что…

– Не нужно,– остановил Дудин.– Вам ли не знать, что в нашей работе не всегда все предусмотришь! Важен финал, к нему и пойдем вместе.

По мере того как майор говорил, глаза Шарикова теплели.

– Разрешите папиросу,– попросил он и стал неумело раскуривать.

Дудин оставил на время помощника и через несколько минут возвратился вместе с Голодко.

Угрюмый, невыспавшийся Голодко был жалок. Он присел на краешек стула и, не ожидая вопросов, заговорил просительно:

– Так как, гражданин начальник? Отпустите? Ведь я все сказал… Да разве ж я пошел на такое, кабы не нужда?.. Ну вот, опять смеетесь, не верите. От чистого сердца говорю: жизнь у меня незаметная, маленькая…

Дудин действительно улыбался, собрав у глаз сетку морщинок. Откровенная ирония сквозила в его усмешке. Да и сдерживать ее незачем было.

– Слушайте, Макар Пантелеевич, мы ведь договорились… Ну зачем вы, ей-богу, опять за свое: «нужда заставила», «пожалейте»… Какая нужда вас заставила? Зачем околесицу несете? Ничего себе нужда: полгектара сада, четырехкомнатный дом, полным-полно всякой живности… Все у вас «маленькое»: маленький садик, маленький домик, маленький огородик, маленькие поросята… С каких доходов?

– Так я…

– Оставьте, – перебил майор. – Слышал уже.

Лучше выкладывайте начистоту все как есть. Так лучше, поверьте моему слову. Ну день, ну два поморочите голову нам и… себе. А дальше? Неужели на простачков весь расчет? Вы ведь и сам не простак. Верно?

Впервые в течение этого разговора Голодко поднял голову, посмотрел в лицо майору. Пристально, хитро.

– Мягко стелешь, начальник,– хрипло проговорил он.– А спать как доведется? На нарах? – В его вопросе слышалась скрытая надежда. И выжидающе смотрел.

– Сочи не обещаю. Спать будете, на чем заслужили. А вот долго ли, суд скажет.

Голодко опять опустил голову:

– Значит, суд все-таки?

– Да, все-таки суд.

– Может, без него обойдемся? Как-нибудь сговоримся без адвоката?

Шариков ожидал, что начальник сейчас разозлится, накричит на обнаглевшего контрабандиста. Что это – неприкрытая взятка? Ну и ну! Всякое довелось видеть. Но такое…

Майор реагировал иначе, даже бровью не повел.

– Ай, ай,– тряхнул головой Дудин.– Думал я, вы умнее, Макар Пантелеевич.– И вдруг, приподнявшись над столом, спросил в упор: -Сколько?

– Что «сколько»?-прикинулся Голодко ничего не понимающим.

– За сколько, говорю, договориться хотите со мной?

Голодко нервозно отодвинулся вместе со стулом, криво улыбнулся:

– Так пошутил я, гражданин начальник, а вы всурьез приняли. То ж шутка. Я и сам понимаю, что влип.– Приподнятые кверху уголки губ его опустились, и сразу же слетела наигранная бодрость.– Спрашивайте, гражданин начальник. Будем кончать, раз такое дело. Отгулялся я, значится.

Конечно, такой быстрый переход от упрямства к раскаянию, от прозрачных намеков на взятку к смирению не могли обмануть ни Дудина, ни Шарикова.

– Спросим,– многообещающе ответил майор. – Обо всем и за все… Впрочем, пока меня интересует только один вопрос: кому вы сбывали золото? Только честно, иначе разговора у нас не получится.

Шарикову почудилось, что в глазах контрабандиста промелькнул испуг.

– Я, значится, золотом особо не промышлял,– медленно заговорил Голодко, не поднимая глаз.– Барахлишко кое-какое, это верно – брал. Товар ходкий. Моя баба его на толкучке сбывала… Признаюсь, раз десять, а то и больше покупал. Ну и насчет золота – тоже. У каких-то туристов брал. Только, гражданин начальник, я их никого не знаю. Деньги отдал, монеты забрал, а там и знакомству конец…

– Как по-писаному,– не сдержался Шариков.– Вас же не о том спрашивают. Не про барахлишко, как вы говорите. О золоте идет разговор.

– О золоте и говорю,– сверкнул Голодко глазами.– Разве не о нем… Честно признался, покупал. Что ж вы, начальник, не слышали разве? – И опять недобрый огонек зажегся в его глазах.– Стало быть, на казенный харч переведете? На паечек нежирный. Ешь, мол, пей, Макар Пантелеевич, казна богатая… Что ж, оно, может, и лучше, нежели…– Он умолк, не договорив до конца.

Дудин, внимательно слушавший диалог между помощником и задержанным, подошел к Голодко:

– Решили поиграть еще? Но ведь терпеливый я.

И он тоже.– Майор кивнул головой в сторону старшего лейтенанта.– А не лучше ли бросить ловчить?

– Так мне, начальник, торопиться тоже некуда,– с вызовом ответил Голодко.– Меня изловили, обо мне речь. А то: «где покупал?», «кому продавал?». Все одно пропадать… Не упомню всех покупателей. По мелочишке брали. На зубы, на колечко. Оно, золотишко, завсегда пригодится. Особо, кто толк в нем понимает.

Офицеры не удивлялись упрямству этого озлобленного сейчас человека. Первый испуг прошел, и теперь Голодко долго будет плести небылицы, играть, переигрывать, просить и грубить и снова взывать к жалости… Такое не ново. Но у обоих почти одновременно мелькнула мысль: Голодко боится назвать скупщика. Именно боится.

Шариков полагал, что майор тут же станет настойчиво добиваться ответа, обязательно постарается выяснить фамилию скупщика, с которым связан задержанный, но ошибся. Решение майора крайне удивило старшего лейтенанта.

– Закончим на этом,– сказал Дудин, обратись к обоим.– Славно поговорили, Макар Пантелеевич. Отлично.

– Куда уж лучше,– буркнул Голодко.– По-свойски, значится.– И уже в дверях, провожаемый Шариковым, он обернулся, ссутулив плечи: – Значится, на казенный харч?

Майор ему не ответил.