Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 177 (всего у книги 195 страниц)

От безысходности Жора попытался сойтись с подгулявшей компанией не то грузчиков, не то браконьеров. Предложил было им по дешевке бирюзовый перстень Зоркальцева, но те сами могли отдать за бутылку последнюю рубаху.

Выручила Кудряшкина. Кому Леля продала перстень, Жору не интересовало. Завладев пятью сотнями, он ударился в такой бесшабашный загул, что даже позабыл о семи тысячах, отданных Зоркальцевым какому-то Милосердову. Об упущенном Коробченко вспомнил почти случайно, когда вытаскивал из кармана джинсов последние рублевки и вместе с ними вытащил расписку с фиолетовым нотариальным штампом. Жора сунулся в горсправку, но по указанному горсправкой адресу Милосердов уже не проживал.

Чувствуя, что тысячи будет вырвать нелегко, Коробченко – в расчете на авось – разослал почтовые открытки дружкам по колонии и стал упорно разыскивать Владимира Олеговича. Помогла опять же Кудряшкина, которая, оказывается, знала не только самого Милосердова, но и адрес, где тот теперь живет. Едва Леля упомянула о двухэтажном деревянном доме в новостроящемся районе Новосибирска, Жора мигом сообразил, что именно к этому особняку, подвозил его Зоркальцев перед смертью. По нескольку раз на дню Коробченко приходил в новостроящийся район. Застав наконец владельца семи тысяч, он был близок к заветной цели, однако в самый последний момент, когда перепуганный наганом Милосердов готов был пожертвовать деньгами, раздался телефонный звонок. Приставив к виску полуобморочного официанта наган, Жора успел всего-навсего сорвать с пальца Владимира Олеговича бирюзовый перстень. Самому дрожащему от страха, Жоре даже и в голову не стукнуло, что Милосердов, сказав, будто звонил следователь, надул его беспардонным образом.

В этот же день в застекленной витрине у Железнодорожного РОВД Коробченко увидел розыскную ориентировку со своей фамилией и портретом. Раньше Жора не задумывался о ценности жизни, а тут вдруг с ужасом почувствовал, насколько жизнь ему дорога и на каком тонком волоске она повисла. Коробченко заметался, как обложенный флажками волчонок. Надо было срочно бежать из Новосибирска, но денег у Жоры не осталось ни рубля. Рисковать с наганом он больше не хотел. Решил тратить патроны только на то, чтобы как можно дольше продлить свою жизнь. В помощь дружков по колонии Жора не верил. Хрупкая надежда теплилась у него лишь в отношении Савелия Вожегова – единственного сына обеспеченных родителей. И Коробченко уговорил Кудряшкину заказать с квартирного телефона разговор с Минском. Зная, что мающийся похмельной болью Тюрин просидит на Главпочтамте впустую и встреча с ним ничего хорошего не сулит, Жора к ресторану «Садко» не пошел. В седьмом часу вечера он позвонил Кудряшкиной, чтобы узнать, на какое время междугородная пообещала соединить с Минском. Леля, даже не выслушав его, грубо ошарашила:

– Тебя угрозыск ищет, фрайер несчастный!

– Доищется… – многозначительно сказал Жора, – Лелька, займи на пару дней сотенку.

– Балда, у меня трояк до получки остался.

– Ну хоть трояк дай. Могу перстень подарить, который ты Милосердову продала.

– Слушай… – Кудряшкина словно задохнулась. – Ты совсем чокнулся? Тот перстень, оказывается, Генки Зоркальцева. Если с ним заметут, вышка тебе.

– Не ворожи… Иду за трояком…

– Не вздумай!

– Чо ты психуешь? Давай встретимся где-нибудь.

– Чтобы за компанию с тобой встать к стенке? Нет, земляк, для такой радости ищи другую дурочку.

Коробченко будто холодом обдало.

– Лелька, я погибаю… – в отчаянии проговорил он. – Ну придумай что-нибудь…

Кудряшкина по доброте душевной «придумала» отправить Жоре последние три рубля через Анжелику Харочкину, подарив той импортную жевательную резинку.

Скрытно пробираясь обходными улицами к макулатурному складу, куда обещала подойти Анжелика, Коробченко украдкой кинул бирюзовый перстень в кузов проезжавшего самосвала, загруженного щебнем. Расписку Милосердова, словно спасительную соломинку, он сохранил на случай, если придется доказывать, что деньгами Зоркальцева не воспользовался, хотя прекрасно понимал – легче от этого ему не будет…

Из Новосибирска Антон Бирюков уезжал рано утром. Умытый вчерашним ливнем город омолодился. В многочисленных лужицах на подсохшем асфальте искрились солнечные блики. Было тепло и тихо. До отправления электрички оставалось около часа, и Бирюков, чтобы развеять гнетущее состояние от ночного допроса, пошел к вокзалу пешком.

У Железнодорожного РОВД хмурый сержант милиции вынимал из витрины розыскную ориентировку с фотографией Жоры Коробченко. Остановившаяся возле сержанта любопытная старушка спросила:

– Словили одного бродягу?

– Так точно, бабушка, – ответил сержант.

Федор Шахмагонов
НАЙТИ ВОСКРЕСШЕГО

1

Мы ждали его… Рано или поздно он должен был вновь появиться.

Обычная суета на большом аэродроме. Кто-то торопится к трапу, кто-то проходит таможенный досмотр. Провожающие, ожидающие, встречающие… Диктор объявляет о прибытии лайнера, которого ждем и мы. Самолет международной авиатрассы подруливает к назначенному ему месту, и вот по трапу спускаются на летное поле пассажиры.

Вот он! Он идет, перекинув плащ через левую руку. В руках у него модный кожаный портфель, на голове шляпа, он в сером летнем костюме.

Жарко. Он снимает шляпу и вытирает белоснежным платком пот со лба. Житейский, бытовой жест. Но так ли это? Мы знаем, что у этого человека отработан каждый жест, а не только каждое движение.

Я посмотрел на своих товарищей. Они тоже обратили внимание на его манипуляции со шляпой и платком. Ищут, кому он подал знак. Неужели его встречает кто-то из тех, кому он неизвестен в лицо? Но это, конечно, только первое возможное объяснение его жеста. За этим может скрываться и что-то другое. Так, он может подать знак тревоги или, напротив, известить, что все благополучно, что он спокоен, что все развивается по заранее намеченной и обусловленной до мельчайших деталей схеме.

Одного из встречающих мы заметили несколько ранее. Он приехал минут за двадцать до приземления лайнера. Это Нейхольд, корреспондент одной из буржуазных газет.

Нейхольд – молодой человек, ему лет тридцать. В своих корреспонденциях он сдержан, демонстрирует объективность, проходит мимо скандальных сенсаций. Но вот уже несколько лет он работает на этого господина или на тех, кто посылает этого господина к нам в гости. Значительный приработок к гонорарам в газете? А может быть, журналистская деятельность всего лишь прикрытие?

Нейхольд одет небрежно, с какой-то даже нарочитой небрежностью. Что-то похожее на полуспортивный костюм: изрядно потертые джинсы, сандалеты, замшевая курточка.

Черные волосы заброшены назад. Нос горбинкой отличает европейца-южанина. Он смугл, но смугл от загара, который с первыми же жаркими лучами легко затягивает его кожу.

Последний раз мы видели Сальге пять лет назад. Он уже немолод. В этом возрасте смена лет не оставляет заметных следов. Он поседел, углубились морщинки у глаз. Но держится он все так же прямо, лишь едва заметно приопустились плечи.

Его можно принять за коммивояжера. Интересно, какими он на этот раз запасся документами? Он предпочел легальный, открытый въезд в страну. Но это совсем не означало, что вот сейчас, немедленно, он не попытается нырнуть в бездну и исчезнуть с наших глаз.

В прошлый раз он решался делать далекие поездки.

Итак, он снял шляпу, вытер белым платком пот со лба…

Нейхольд, перекидывая из одного угла рта в другой сигарету, бесстрастно смотрел на приближавшихся пассажиров. Жест приезжего не вызвал у него никаких эмоций. И все же!

В общем круговороте, в вокзальном хаосе мы уловили наметившееся целеустремленное движение человека. Это – шофер такси. На голове у него форменная кепочка. Сравнительно молодой, лет двадцати пяти. Он лениво двинулся сквозь хаотический поток. Шел не торопясь, небрежно, полы пиджака нараспашку, в зубах сигарета. Он шел, имея цель, как бы пронизывая хаос насквозь…

Остановился у киоска с сигаретами, прошелся вдоль книжного прилавка, подбросил в руке связку ключей. Профессиональный жест шофера. Через минуту он оказался за рулем в такси. К нему подходили пассажиры и тут же отходили. Он отказывался ехать…

На привокзальной площади – интересующий нас господин. Поглядывая поверх снующих пассажиров, он направился к машине, где сидел за рулем тот самый таксист. Сел в машину. Такси медленно тронулось, пристроилось к веренице других машин на выезде со стоянки.

В какой-то степени эта комбинация вносила поправки в подготовленную нами встречу. Он сел к «своему». Это усложняло наблюдение, требовало особой осторожности. Но мы его ждали – стало быть, готовились и к неожиданностям.

Мы знали, что некто Сальге приехал туристом. Через несколько минут мне доложили, что на этот раз Сальге приехал под Именем Иоахима Пайпера, что господину Пайперу забронирован номер в гостинице «Украина».

Все развивалось по классической схеме. Мы знали, что он приехал, установили, под каким именем, знали, куда он проследует с аэродрома. Но с этим господином требовалась удвоенная осторожность.

Его надо было встречать в пунктах его назначения, а не сопровождать, не идти за ним следом.

А Нейхольд все еще кого-то ждал на аэродроме. Не понадобилась же ему в его журналистских целях затянувшаяся прогулка на аэровокзале. Нет, случайной эта прогулка быть не могла. Нейхольд присутствовал на аэровокзале, когда прибыл Сальге, как когда-то Сальге провожал его, Нейхольда, в Париж, наблюдая за его посадкой в самолет со стороны…

2

Не так все начиналось пять лет назад…

Поздним вечером в городское отделение милиции небольшого подмосковного городка явилась Клавдия Ивановна Шкаликова – пожилая женщина, местная жительница. Она всех знала в городе и ее все знали. Тихий, небольшой городишко, заглубленный в лесные массивы, которые можно считать предплечьем Брянских лесов. В городке – швейная фабрика, вот и вся его промышленность. В пригородах – пионерские лагеря. Колхозная земля начинается сразу же за городской чертой.

Она вошла к дежурному по отделению милиции в двенадцатом часу ночи. Старшина дремал, уронив голову на стол. Происшествия, когда требовалось бы вмешательство милиции, в городке были редки.

Он проснулся от стука входной двери, поднял голову и протер глаза. Шкаликова… Он сразу узнал ее. Она жила на соседней улице. Ее плотная, полнеющая фигура, ее круглое лицо с доброй улыбкой примелькалось ему в городе. Сейчас она была явно не в себе. У нее подрагивали губы, а в глазах стояли слезы.

Она подошла к барьеру и тихо сказала:

– Сынок! Ты уж извиняй меня! Где Иван Иванович?

– Начальник? – переспросил старшина. – Спит он… Отдыхает!

Сон ушел. Старшина подтянулся, сообразив, что не на огонек зашла Шкаликова в милицию.

– Что случилось?

Шкаликова наклонилась было ближе, но, с сомнением оглядев старшину, отодвинулась.

– Нет, сынок… – ответила она как бы самой себе. – Иван Иванович мне нужен…

– Какая срочность? Приходите, Клавдия Ивановна, утром…

Шкаликова рассказывала потом, что уже было и собралась все отложить до утра. Она уже было и к двери пошла, но вернулась.

– Нельзя утром… Буди начальника!

В голосе ее послышалось что-то такое, отчего старшина сдался.

Старшина поднял телефонную трубку…

Это произошло недавно, полчаса назад… Ее дочка, Леночка, сидела у открытого окна и читала.

Кто-то постучал снаружи пальцами о подоконник. В саду было темно. На свет из окна вышел незнакомый человек.

– Дочка! Разбуди отца!

Здесь Шкаликова проснулась, услышав сквозь сон мужской голос.

– Кого? – удивленно воскликнула девочка. Удивиться было чему. Прошло пятнадцать лет без малого, как ее отец утонул. Кто из близких не знал этого?

– Отца позови! – повторил незнакомец. И уже нетерпение слышалось в его голосе.

Шкаликова встала, накинула платье. Разговор у окна продолжался.

– Дома отец-то? – продолжал незнакомец.

– Мама! Мама! – позвала Леночка. – Тут папу спрашивают…

– Отец-то где? – опять послышался голос незнакомца.

– Он умер… И давно… Пятнадцать лет прошло, как умер…

Шкаликова вышла в комнату. Она успела увидеть смуглое лицо, приметила даже раздражение в лице незнакомца… И все исчезло. Шорох за стеной, тишина. Шкаликова быстро подошла к окну. Из сада к подоконнику тянулись ветви старой яблони. Тут же стеной стояла гряда густых вишневых деревьев. Сквозь них ничего не было видно. Словно бы под окном никто и не стучался.

– Кто здесь был? – спросила Шкаликова у дочери.

– Не знаю… Какой-то человек… Я боюсь, мама! Кто это был?

Руки у дочери дрожали.

– Я боюсь, мама! Почему он не знал, что папка умер? Почему? Кто он такой?

Шкаликова погасила огонь, закрыла окно. Приказав Леночке спать, торопливо оделась и задами, огородами вышла к милиции.

– Почему он не знал, что мой муж умер? – приступила она к Ивану Ивановичу, когда он пришел в отделение.

Иван Иванович был старым оперативным работником. Именно оперативная работа приучила его не отмахиваться от трудноуловимых, невыраженных впечатлений. Худой, немного уже сгорбленный, но собранный как пружина человек, он сумел уцепиться за почти неуловимое в рассказе Шкаликовой. Ответил как бы успокаивая ее, чтобы еще больше обострить ее чувства.

– Что же тут удивительного, Клавдия Ивановна? Разве все должны знать, что ваш муж умер? Были же товарищи, друзья…

– Ни друзей, ни товарищей у него не было…

– Так уж вы всех и должны помнить. Может быть, какой-нибудь фронтовой товарищ вспомнил?

– Это с того света надо товарищу явиться, чтобы не знать.

– Может быть, где воевали вместе?

– Может быть… – с немалой вдруг долей иронии согласилась Шкаликова. – Всю войну мой муж в плену был!

Иван Иванович ничего сразу не ответил. Пока еще очень смутно? но все же вырисовывалось объяснение ночного визита. Вместе были в плену. Шкаликов прошел комиссию, преступлений против Родины в плену не совершил. А этот незнакомец мог быть и связан преступлениями с захватчиками, мог он отбывать и наказание. Вышел… Прошли годы. Решил повидаться с сотоварищем по плену. Но осторожен, всего боится… Чего же ему бояться? В городок приехал повидать товарища, товарищ умер. Час поздний… Повернулся и ушел. С женой товарища не захотел увидеться. Почему?

Шкаликов умер задолго до того, как Иван Иванович пришел работать в городок. В ту ночную встречу Иван Иванович был совершенно неподготовлен для разговора. Он посмотрел на часы. Еще не отошел из городка ночной автобус последнего рейса. Он приказал ночному патрулю проехать к автобусной остановке, задержать незнакомца со смуглым лицом и выяснить его личность.

А со Шкаликовой продолжал в раздумчивом ритме разговор.

– Вы думаете, Клавдия Ивановна, что это кто-то из знакомых его по плену?

– Только по плену и были у него знакомые. Он бежал из плена. Сам мне рассказывал.

Вот еще объяснение. Может быть, кто-то из бежавших с ним из плена. Но тогда стеснительность этого человека тем более необъяснима.

Иван Иванович попытался сопоставить все во времени и задал всего лишь уточняющий вопрос:

– Когда умер ваш муж?

И вдруг ошеломляющий ответ:

– Он не умер… Он жив!

– Сбежал, что ли? К другой ушел?

– Утонул… На льду около полыньи нашли его телогрейку… А на самом деле не умер он… И к другой не уходил!

Несколько позже Шкаликова при мне повторила свой рассказ. Мешались в этом рассказе вещи вполне понятные и вещи, заставляющие задуматься…

– Получила я открытку – пропал без вести… – рассказывала Шкаликова. – Не похоронная! А что это означает: пропал без вести? Где он? Какое ему лихо? Слезы душат! Долгие ночи все о нем думаю. Из-под венца на войну ушел… А тут эвакуация. Отступ в Сибирь… Мыкалась одна, как могла. Первенький наш глотошную в дороге схватил. Умер… Войне кончаться – явился…

Разговор шел дома у Шкаликовой. Иван Иванович подправлял ее, возвращая к той форме рассказа, в которой она ему все выложила.

– Да ты не волнуйся, Клавдия Ивановна, – урезонивал он ее. – Не торопись!

– Явился! – продолжала она, стараясь не потерять нити рассказа. Чувствовалось, что вот-вот слезы подступят у нее к глазам. – Только гляжу, порченый он! Ночью проснется, закричит… Зубами скрипит. В плену всю дорогу…

– Плен дело не шутейное! – поддержал Иван Иванович.

– Боялся он! – объясняла Шкаликова.

Вот она, точка, вот те два слова, которые привели начальника отделения милиции к нам, в Комитет государственной безопасности. Ему она толком ничего не объяснила. Я тут же спросил ее:

– Кого он боялся?

Шкаликова вздохнула и не ответила. Задумалась.

– Рассказывай, рассказывай! – подбадривал ее Иван Иванович. – Нам все нужно знать, чтобы разобраться!

– Как ночь, под кровать топор ложит… – продолжала Шкаликова. – На стенку ружье вешал, чтобы сразу рукой дотянуться. На окна глухие ставни поделал. У нас их сроду не было. Он закрывал ставни изнутри и снаружи. Запрется кругом, тусклую лампочку зажжет, ложится, а не спит… Лежит с открытыми глазами. Или всю ночь ходит и ходит… Собака залает – одна рука к ружью, другая – за топор… Успокаивала я его… Допытывалась. Сергей, говорю, ежели в чем виноват, пойди повинись… А он посмотрит на меня чудными глазами и молчит…

– Ждал он кого-то! – подсказал Иван Иванович.

Я смотрел на Шкаликову. Ответ мне ее был известен со слов Ивана Ивановича. Ответ этот тоже был всего-навсего намеком.

– Ночи долги… Сама ведь тоже не сплю… Как-то ночью совсем измаялась. Спрашиваю, кого ты ждешь? А он вдруг говорит: если бы знал, кто придет, встретил бы… И топор взял бы!

Иван Иванович многозначительно посмотрел на меня поверх ее головы. Понятно? Понятно, кого топором встречают?

Но сам Шкаликов, сам он кто же таков?

Работал он, как из плена пришел, на тихих, незаметных работах. Служил в бухгалтерии лесхоза контролером, ушел обходчиком леса, потом ночным сторожем на складе. Вернулся он с войны еще молодым человеком. Почему же ему не захотелось попытать себя на деле более значительном и интересном? И не пил… Трезво жил.

Шкаликова заканчивала:

– А как дочь родилась – успокоился. Радовался он ей! А тут и исчез…

Иван Иванович тогда успокоил женщину, отправил домой и связался с нами. Свое обращение в Комитет государственной безопасности он обосновал тем, что ночной визит был явно связан с пребыванием Шкаликова в плену. Он считал необходимым найти Шкаликова, посмотреть его дело.

Поинтересовался он и как живет Шкаликова. И вдруг открылось: каждый месяц аккуратнейшим образом шли к ней денежные переводы из разных городов и поселков. Всегда одна и та же сумма. Смутило нас, что переводы шли от разных лиц. Я сейчас же дал указание нашим товарищам изучить географию переводов, чтобы уловить хоть какую-нибудь связь между ними, сам же поехал со своим помощником Василием Михайловичем Снетковым к Шкаликовой.

Со Снетковым мы работаем уже несколько лет. Он пришел в Комитет государственной безопасности со студенческой скамьи из юридического института.

Снетков был с виду мягким и тихим человеком. Сильные очки искажали его глаза, укрупняя их; когда он снимал очки, выражение его лица становилось беспомощным. Он очень скупо и даже серо рассказал о себе. Могло показаться, что это скучный человек, но и под очками, и без очков глаза его говорили о многом. О широте души, о мягкости. Светился в них и юмор. Он чем-то напоминал ученого-историка. Такие сидят в библиотеках часами над фолиантами, делая удивительные открытия и там, где, казалось бы, уже открыть ничего невозможно.

С тех пор много воды утекло. Я имел случай убедиться, что Василий Снетков не только способен вникнуть в самые запутанные дела, но что он и беспредельно смел.

Он присутствовал при нашей первой встрече с начальником отдела милиции. Выслушал его рассказ. Я спросил его, как он относится к этой истории.

– Топор, ружье, ставни… Это интересно! Не от милиции и не от нас он собирался отбиваться топором… Послушайте, Никита Алексеевич! Интересное это дело! Разрешите, я поеду…

Поехали мы вместе. Прежде чем войти в дом к Шкаликовой, мы с Василием подошли к окну. Заглянули внутрь комнаты. Интересная деталь: в окно была видна задняя стена. На стене, как это обычно бывает в деревенских избах или вот в таких домиках в небольших городках, развешено множество семейных фотографий. Висел портрет молодых: Шкаликов в солдатской гимнастерке и его жена. Несколько послевоенных фотографий Шкаликова. Заглянув в окно, ночной посетитель мог увидеть все эти фотографии. Они могли подтвердить ему, что он пришел по адресу.

Мне в общем были понятны мотивы, которые привели Шкаликову в милицию. Но мне хотелось, чтобы она сама это объяснила. Когда я спросил, что ее заставило обратиться в милицию, Шкаликова задумалась. Я уточнил вопрос:

– Для себя вы никакой беды не ждали?

– Для себя? – спросила она в удивлении. Но тут же удивление прошло. Она задумалась. – Для себя? – переспросила она. – Нет! Для себя не ждала! Бабье чутье подсказало, что вот он, тот самый, кого боялся Сергей, для чего ружье и топор под рукой держал…

Я слушал и думал, как спросить о переводах? О них она ничего не сказала в милиции. Сказала, что муж жив, но где он – не знает…

– Скажите, Клавдия Ивановна, – спросил я как бы между прочим. – Когда вы получили последний денежный перевод от мужа?

– На днях! – ответила она без тени удивления.

– Алименты по договоренности?

Она оставалась по-прежнему спокойной, как спокоен человек, ничего не утаивающий.

– Ни о чем я с ним не договаривалась… Исчез – и все… Утонул… Так я и считала, что утонул…

– Когда вы догадались, что переводы идут от него?

– Чего же гадать? Кто же еще пошлет? Кому нужно? Думала поначалу, что другую нашел… Другую нашел – деньги не посылал бы!

– Вы его искали?

– Зачем? Что с ним делать, если жизнь ему с нами занедужилась?.. Дочь поднять он мне помог. Спасибо ему и на этом. Подросла вот. Да какие у него заработки? Таится от всех, боится всего…

– Что его заставило уйти? – не выдержал Василий, Не хватало ему, видимо, какой-то последней точки в психологическом рисунке Шкаликовой.

– Намек он мне давал… Оттуда должны прийти… С пленом это связано! Что у них там вышло, не знаю… Только говорил: придут – мне один конец. Или руки на себя наложить, или топором встретить!

– За мужа испугались? – не выпускал ее Василий.

– За него…

– Вы не сказали гостю, что ваш муж жив?

– Никто этого не знает… Я только вам открылась…

Итак, Шкаликов боялся, что к нему явятся «оттуда». «Оттуда» – это уже не только из прошлого. Он не хотел этой встречи. Стало быть, эта встреча была для него страшна. Или топором встречать того, кто придет, или руки на себя наложить… Это не ссора! Это… Решили немедленно искать Шкаликова.