Текст книги "Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Георгий Северский,Николай Коротеев,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Эдуард Ростовцев,Гунар Цирулис,Владимир Туболев,Гасан Сеидбейли,Рашит Халилуллин,Николай Пахомов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 119 (всего у книги 195 страниц)

– Что вам известно о взаимоотношениях Совы, Пинкявичуса и Федоровича?

– Дядя мне рассказал, что в 1945 году Сова привлек его в свою организацию. Дядя стал выполнять роль связного между «лесными братьями» и подпольем в Каунасе. После разгрома подполья он пробрался в район, где действовал отряд Совы, в тайный бункер. Ночью к бункеру вышли Сова и вор Копыль. Они бежали из-под ареста. Копыль на спине нес раненого Сову, а тот указывал в темноте путь по болоту среди топи. Все трое перезимовали в бункере. Весной Сова достал из тайника документы погибших граждан и снабдил ими дядю и Копыля. Так дядя стал Пинкявичусом, а Копыль – Федоровичем. Свое же новое имя Сова скрыл даже от дяди. Весной 1947 года они перешли на легальное положение и поселились в разных районах Литвы, но отношений между собой не прерывали. Иногда встречались, чтобы совершить ограбления. Позже занялись хищениями. Руководил делами Сова.

– А как вы оказались в этой компании?

– Меня вовлек Пинкявичус. Когда умер отец, Пинкявичус стал помогать маме воспитывать меня. Восемь лет назад умерла и мама. Пинкявичус взял надо мной полную опеку. Он хотел, чтобы после его смерти я наследовал все им накопленное.

– Как Сова относился к вам?

– Сова был не против того, чтобы я заменил дядю: тот в последнее время часто болел.

– Значит, Сову вы ни разу не видели в лицо?

– Ни разу. Он тщательно скрывался. Даже вчера, в квартире дяди, он действовал в темноте. Пользовался тем, что отлично видит в таких условиях. Только дядя знал, где и как его найти.

– Итак, полностью установлены картины убийства Федоровича и Бените, – подытожил полковник после доклада Гудинаса. – Центральной фигурой преступления является Юргенас Андрюлис – Сова. Далее. Сова руководит и хищениями. Этот вывод можем сделать на основании многочисленных фактов. – Полковник принялся загибать пальцы. – Деньги и распоряжения для работников фабрики Пинкявичус получал от Совы. Через Федоровича Сова контролировал транспорт, сбыт и выручку. Поведение «хозяина», по показаниям Улдукиса, соответствует поведению Совы: встречи устраивались вечером, в затемненных местах. Кроме того, Улдукис по фотографии Пинкявичуса опознал пожилого мужчину, который приводил его однажды на рандеву с «главным». Ну и, наконец, Сова по своему характеру никак не смирился бы со второстепенной ролью. К тому же – символика, используемая преступниками... Круг, мне думается, замкнулся. Теперь остается узнать, под чьим же именем – Адомайтиса, Лидаса или Пакальниса – скрывается бандит.

– Кстати, все они во время убийства Магды были на конференции в Киеве, вернулись вчера утром, – сказал Глушаков. – А в день убийства Федоровича Лидас и Адомайтис находились в Москве. В командировке. То есть остается Пакальнис...

– А вам не кажется странным... – полковник помедлил. – Что Сова уехал с дачи Котинаса раньше всех остальных? Что же заставило его покинуть сообщников в такой ответственный момент? Почему он лично не проконтролировал завершение дела? Второе: поступила информация, что к Тадеушу на квартиру приходил какой-то мужчина. Значит, его ищут. Может быть, Сова чем-то выдал себя и теперь хочет расправиться с ним? Возможно, у Тадеуша имеется информация, которая может дать ключ к разоблачению Совы. Может быть, какая-то мелочь, о которой он и сам не догадывается. Надо вызвать Шмукаса и допросить его еще раз.

Тадеуш старательно вспоминал каждую мелочь, рассчитывая в будущем получить хотя бы кроху снисхождения, но ничего нового к прежним своим показаниям добавить не мог. Потом сказал:

– Да-а! За несколько дней до убийства Федоровича Сова позвонил мне на работу и потребовал, чтобы я срочно раздобыл ему паспорт пожилого мужчины. Знать об этом не должен был никто, даже Пинкявичус. Я поначалу растерялся, но потом вытащил паспорт из кармана пиджака своего сослуживца, Карбаускиса. Паспорт Карбаускиса я запечатал в конверт и передал его на площади Гидеминаса девушке, присланной Совой. Через несколько дней эта же девушка передала мне паспорт обратно, и я подбросил его Карбаускису.

– Опишите девушку, – попросил Гудинас.

– Невзрачная, скромная, худышка. В больших очках. Светленькая.

– Когда Сова исчез с дачи Котинаса?

– В ту же ночь, когда убили Федоровича. Очень торопился, боялся куда-то опоздать.

– Значит, говорите, фамилия – Карбаускис? – переспросил Раймонис. – Ну, что же, посмотрим...

...Полковник прошелся по кабинету, сказал:

– Где требуют паспорта при оформлении билетов? В Аэрофлоте. Там и поищем фамилию Карбаускиса... Глушаков, посмотрите в аэропорту регистрационные книги. Обратите внимание на рейсы из Москвы и, естественно, обратно. А вы, Гудинас, завтра в министерстве и в тресте попытайтесь найти невзрачную девушку, которая встречалась по поручению начальника с красивым молодым человеком на площади Гидеминаса. Думаю, преступник использовал какую-нибудь секретаршу, чтобы не показаться Тадеушу лично.

Вскоре Глушаков сообщил: пассажир по фамилии Карбаускис действительно совершил рейс из Москвы, а затем обратно в столицу.

«Значит, либо Адомайтис, либо Лидас», – подумал капитан, снимая трубку телефона внутренней связи.

– Какие новости? – спросил Раймонис.

– Или Лидас, или Адомайтис, – коротко сказал капитан.

– Немедленно свяжитесь с Котинасом и представьте ему для опознания их фотографии, – приказал полковник. – Времени, конечно, прошло немало, Сова мог измениться неузнаваемо, однако... попробуйте.

Гудинас бросился к художнику, но выяснилось, что тот с утра уехал на этюды к себе на дачу. Капитану не оставалось ничего, как только последовать за ним.

При выезде из города Гудинас связался с Раймонисом по рации. Выслушав доклад, тот сказал:

– Сова, вероятно, не кто иной, как Лидас. Он уже два дня отсутствует на службе. Вам, Гудинас, сегодня надлежит быть возле художника.

«Лидас – Сова»! – стучало в висках у Гудинаса, когда он с включенной сиреной обгонял транспорт, пересекая осевую линию.

Дача была заперта. Ковальские, копавшиеся в огороде, сказали, что Котинас рисует на противоположном берегу озера.

На холме Гудинас остановился, залюбовавшись тем многоцветьем природы, что бывает только в ясные осенние дни: зеленью хвойных перелесков, красно-желтыми осинниками и чернотой перепаханных полей. Художник работал за этюдником на большой поляне среди сосен.

– Не ожидали? – Капитан, улыбаясь, протянул ему руку.

– Что-нибудь случилось? – Котинас отложил кисть, встал с небольшого складного стульчика.

– Я привез фотографии... – начал Гудинас и осекся...

Из-за деревьев на поляну вышел высокий человек в темном пальто и велюровой шляпе. Какой-то миг Гудинас вспоминал, где он видел это длинное, с дряблыми щеками и узким разрезом глаз лицо; потом понял: Лидас...

– Ручки, милиция, ручки... – произнес бандит ровным, глухим голосом и выразительно покачал «парабеллумом». – Вот так. А теперь достань свою пушку. Двумя пальчиками. И предупреждаю: без фокусов. Со мной они не проходят. Так что лучше и не пытаться. Расстегни плащ... Теперь – пиджак...

Гудинас сжал зубы от досады. Передернуть затворную раму, опустить предохранитель, выстрелить – все это требовало слишком много времени, слишком... А перед ним стоял не тот, кто бы мог промахнуться, – ствол «парабеллума» отслеживал каждое движение художника и капитана.

Пистолет Гудинаса полетел к ногам Совы. Тот поднял его, сунул в карман.

– Кончила веревочка виться, Котинас... – Сова хрипло хохотнул. – Тридцать лет ждал этой минуты. Тридцать лет мечтал раздавить тебя, наступить сапогом на лицо! По ночам снилось, что корчишься у моих ног, собака! Но не просто убить я тебя хотел... Хотел выждать, когда ты на вершине будешь... Счастливый, беззаботный, вот тут-то я тебя и... Не вышло. Придется теперь поспешить...

Котинас хмуро и презрительно смотрел в глаза врагу. Сова не отводил взгляда.

– Все одно, подохнешь! – с презрением сказал художник.

– Все подохнем, – Сова усмехнулся. – Кто раньше, кто позже, кто в грязи, а кто на белых простынях – какая разница! – Теперь он говорил раздраженно. – Я сильный человек и никогда не боялся смерти. Ты помнишь мое кредо, Котинас. Видишь, мои слова не были пустым звуком. Я жизнь положил, чтобы выполнить клятву! Убивал вас и в бою и из-за угла; душил своими руками! Жег ваши дома, травил скот, грабил, только бы вреда вам было побольше!

– Злоба разъела тебе разум, – прервал его Котинас. – Пока ты ненавидел, мы жили, делали свое дело, любили. А ты уже давно мертвец.

По лицу Совы пробежала болезненная судорога.

– Врешь, Котинас! Я пожил! Ты не сделаешь мне больно! А чтобы тебе больнее было помирать, вот что скажу: Магда твоя валялась подо мной. Я еще помню, как она стонала и извивалась. Мое клеймо осталось на ней! – Он усмехнулся. – Больно слышать об этом? А теперь, Котинас, пора. – Сова поднял пистолет.

– Не спеши, Лидас, – сказал капитан. – Дело гораздо сложнее, чем ты думаешь... Просто так тебе отсюда не уйти.

– Ну да? – с иронией сощурился тот.

– Представь себе, – скучным тоном продолжал Гудинас. – Ты здесь благодаря счастливой случайности: попал, что называется, в «окно», когда оцепление только начиналось. Теперь же «окно» закрыто. Дороги, проселки, станции – везде наши люди. И надеяться на повторную счастливую случайность – более чем глупо. Через полчаса я должен связаться с управлением. У моего начальства есть несколько вопросов к нему... – Гудинас кивнул на Котинаса. – И если разговор не состоится, на наш розыск...

– Ну, я понял, – прервал его Сова. – Если и врешь, то логично. И... какие же предложения?

– Думай сам, – проронил капитан.

Сова потер лоб.

– Ну вот что, милиция... – процедил со злобой. – Сочиняешь ты или нет, проверить нетрудно... Ты должен связаться со своими начальничками из машины?

– Да.

– Так. – Сова закусил губу. – Хорошо. Сейчас пойдем к машине. И поговоришь... Естественно, сообщишь, что все в порядке... И ты – тоже... – Он с ненавистью посмотрел на Котинаса. – А затем отвезете меня, куда скажу. Тебе, – он кивнул капитану, – жизнь обещаю. Насчет него – подумаю... В конце концов рано или поздно, а все равно с ним рассчитаюсь... Пусть и не сегодня. Я еще надеюсь пожить. Но повторяю: без фокусов! – Он вновь потряс пистолетом. – Ты, милиция, знаешь, что такое профессионал... Пошли!

Гудинас и Котинас двинулись по тропе к дачам. Сова шел сзади. С каждым шагом капитан понимал, что надеяться на случай не приходится, – противник упредит любую ситуацию, любое сопротивление... Котинас молча шагал рядом, хмуро поглядывая на капитана.

Возле машины остановились. Капитан посмотрел на дачу Ковальских: те, вероятно, уже закончили свои хлопоты в огороде и ушли в дом обедать.

– Открывай машину, – приказал Сова. Пистолет он держал под полой расстегнутого пальто. – Ну?!

Капитан открыл дверь. Сел на место водителя. Котинас – рядом. Сова разместился сзади, приставил ствол «парабеллума» к затылку Гудинаса.

– Включай рацию! – потребовал он. – И без шуточек!

Капитан, слегка нагнувшись, ткнул пальцем в кнопку. Вскинув глаза, в зеркале увидел Сову: скулы сведены, губы дрожат от напряжения, рука, согнутая в локте, держит чуть подрагивающий «парабеллум».

Гудинас медленно начал поворачивать рычажок настройки, непроизвольно, левой рукой сжав рукоять регулировки спинки сиденья. И вдруг, даже не успев до конца осознать, что делает, потянул рукоять вверх, сам же откинулся назад, на Сову.

В салоне машины выстрел прозвучал оглушительно. Пуля попала в плафон. Сова пытался освободить руку с пистолетом, прижатую к телу подголовником сиденья. Гудинас, изогнувшись, схватил бандита за кисть. Еще выстрел. Гудинас видел только костистый кулак с зажатым в нем «парабеллумом»; и вдруг кулак безвольно разжался, пистолет выскользнул, и почему-то стало тихо-тихо... Потом щелкнула дверь, в машину ворвался свежий воздух, и капитан увидел Котинаса с монтировкой в руке, кулем завалившегося в проход Сову, каких-то людей, бежавших к машине...

Непослушными пальцами Гудинас поднял с пола «парабеллум».

«Ну вот и всё... – подумалось устало и отчужденно. – Вот и всё...»

...В Вильнюс капитан возвращался вечером. Шел дождь. Мокрое шоссе облепили желтые листья осени.

Гудинас подставил ладонь под холодную струйку воздуха, пробивавшуюся сквозь дырку в лобовом стекле – второй выстрел Совы...

– Последний выстрел, – произнес Гудинас вслух.

И прибавил скорость. В управлении его ждали дела.

Владимир Туболев
Воробьиная ночь

1

Он сам напросился на этот вылет.

Когда знаешь, что это твой последний, в лучшем случае – предпоследний полет и больше ты никогда в жизни не возьмешь в руки штурвал, привередничать особенно не приходится. А если в условиях специально для командира самолета за один-единственный рейс предусмотрено пять миллионов – тем более. Благодетели в наше время крайне редки. Пять миллионов, конечно, не Бог весть какие деньги, но это в любом случае почти месячная зарплата пилота. Не считая аренды, которая не идет в общий котел…

Или ты без долгих рассуждений ввязываешься в это дело, или…

Вот то-то – или. Ты пролетал без малого двадцать лет, из них одиннадцать – на поисковой съемке на агрегате, именуемом Ан-2, который по производимому шуму и грохоту сопоставим с шаровой мельницей. Но, поскольку летал на нем не один только ты, то и не слишком задумывался над тем, что он вытворяет с твоими барабанными перепонками. Потом однажды ты выбираешься на пикничок в великолепный смешанный лес. Ты радуешься затопившему всю округу расплавленным золотом солнышку, с наслаждением вдыхаешь смолистый запах сосен, любуешься рябиновыми и калиновыми кустами, ощущаешь упругость травы…

И вдруг замираешь.

Все дело в том, что верхушки деревьев качаются под ветром и по всем физическим законам должны создавать шум. Но они его не создают. Сухие сучки под твоими ногами, ломаясь, должны потрескивать. Однако не потрескивают. Ты стал настолько невесом, что земли не касаешься? Идешь по ней, яко Христос по водам? Но все твои чувства, за исключением слуха, свидетельствуют об обратном.

Ты слышишь, и достаточно отчетливо, голоса твоих друзей, чириканье птиц, даже цвирканье кузнечиков. Но ты уже отчетливо понимаешь, что твоя песенка как летчика спета. Через неделю у тебя медицинская комиссия, тебя заставят прослушать пиликанье генератора звука, и это конец. В былые времена пилот при уходе на пенсию получал бы сто двадцать рублей – около девятисот тысяч нынешних. Тебе же назначат – примерно четыреста тысяч. На бывшие советские деньги – около пятидесяти рублей. Могут и больше, если докажешь, что это профессиональное заболевание. Некоторые доказывали. Но каких это стоило им нервов, какой беготни и, главное, времени! Никого не интересует, что запишет в книжке медицинская комиссия. Добудь десятки справок из отдела кадров, от профсоюза, от инженера по технике безопасности, от… На полтора-два года удовольствий.

А у тебя жена и двое ребятишек. Пусть ты с ними и не живешь – тем более надо позаботиться об их содержании.

Работы ты не найдешь, для списанных летчиков такая роскошь не предусмотрена. Раньше еще можно было стать диспетчером, дежурным штурманом, начальником штаба, на худой конец пойти в ВОХР, вооруженную охрану порта. Сейчас об этом и думать нечего. На завод, на стройку, в торговлю?

Твоя голова набита знаниями, как у академика, руки умеют поднимать, вести и сажать самолет с ювелирной точностью, но нигде и никому ни твои знания, ни твое умение не нужны. Без самолета ты ноль.

И даже если паче чаяния что-нибудь и найдешь подходящее, до этого еще надо продержаться. Нужно время, чтобы хоть чему-то научиться. Нужно…

Вот так-то, отличник Аэрофлота, первый класс, кандидат в заслуженные… Никто не станет считаться с тем, что ты и сам до этого дня не подозревал о том, что творится с твоим слухом. Никто не посчитается с тем, что ты отлично слышишь переговоры по рации – как в кабине самолета, так и внешние. Есть медицинские допуски. Все.

– Ты согласен на этот вылет? – спросил Кедров.

Кедров – бывший комэск, ныне председатель частного коммерческого авиапредприятия, бизнесмен. Бизнесмен из него такой же, как из Останина архиепископ, но он нагл, упрям, изворотлив и умеет даже свои промахи приспособить себе на пользу. Не говоря о промахах других, а другие – тоже бизнесмены не ахти какой закваски.

– У меня нет выбора, – пожал плечами Николай. – Тебя в этом деле что-то смущает?

– Сам не знаю. Куш они за этот рейс отвалили изрядный. Торговаться не стали. Оплату командиру из своих бабок предложили они же. Раньше этого никто не делал. Я вполне могу допустить, что они миллиардеры, но…

– Но?

– Как-то все слишком легко и просто. Так не бывает… Я достаточно бит, чтоб не знать: так не бывает.

– Еще что?

– Рейс на север.

– И что?

– Национальность не внушает. Кавказцы. Какого черта они потеряли в Уренгое? Вернее, какого черта они везут в Уренгой? Вот если бы они туда ехали с деньгами, а оттуда волокли цистерну нефти…

– Еще?

– Ижевск рядом. Там автоматы Калашникова. А в Чечне война. Думай.

– Думаю.

– И последнее. Они настаивали на твоем экипаже. Вернее – на тебе, об экипаже речи не было.

Останин приподнял брови и уперся в него немигающим взглядом.

– На мне?

– Да.

– Откуда они могут обо мне хоть что-то знать? Даже фамилию. На доске объявлений ее нет.

– И доски тоже, – пробурчал Кедров.

– Чем я выделяюсь среди других командиров?

– Вот именно – чем? Заказчик сам выбирает для себя командира самолета. Это что-то новенькое.

– Что из себя представляет заказчик?

Кедров побарабанил пальцами по столу, перевел на него взгляд зеленых, навыкате глаз.

– Это тебе ничего не даст. Двое. Черноволосые. Элегантные. Вежливые. Но с тобой полетят не они. Трое сопровождающих. Я их не видел.

– А я смогу?

– До взлета – вряд ли. Я не могу приказать им явиться для осмотра. Я не знаю, кто они и где они.

– Стоп. Через неделю я – никто. Мне нужны деньги. Они не могут знать?..

– Пока об этом знаем только мы двое, а я – не болтлив. Сомневаюсь, что и ты, задрав хвост…

– Колокольчика на хвосте нет.

– Но если бы они даже и знали… Какое отношение это может иметь к вылету?

– Никакого.

– Я тоже так думаю. Вряд ли они решили от щедрот своих подкинуть тебе на пропитание.

– А документы?

– В порядке. Комар носа не подточит.

– Груз не указан?

– Указан. Полсотни ящиков. Две тонны двести пятьдесят четыре килограмма. Осенило?

– М-да… А мы не можем потребовать вскрыть несколько ящиков?

– Не можем.

– Почему?

– Допустим, в ящиках оружие. Его конфискуют. Вылета нет. Денег нет. – Кедров вытащил из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой. – Второй вариант: вскрыли – в ящиках безобидный груз. Как думаешь, этот заказчик впредь когда-нибудь к нам обратится?

– Нет.

– Но главное: документы в порядке, груз в самолете, все осмотрено и проверено. Законными представителями власти, на законном основании. Я или ты подходим к этому законному представителю и говорим: а давайте-ка вскроем вот эти ящички и посмотрим, что в них находится. И он спросит: на каком основании? Ах, только потому, что вам что-то показалось. А вот мне ничего не кажется, потому что я их уже проверил и перепроверять самого себя не буду. И ты никогда не узнаешь: действительно ли он что-то там проверил, или ему дали на лапу, чтоб не проверял. А если там оружие, то уж на лапу точно дали, и ничем ты его с места не шевельнешь.

– О, времена, о, нравы.

– С трудов праведных не наживешь палат каменных.

– Вылет во сколько?

– В час двадцать.

– Время они определили?

– Да.

– Что до Уренгоя, что до Чечни – где-то вокруг четырех часов. Ночь.

– Да.

– Все равно ни о чем не говорит.

– Нет. Так что, берешься?

– У меня нет выбора… – повторил Останин.

Кедров выдвинул ящик стола, вытащил из него обернутую банковским бандажом пачку пятидесятитысячных купюр.

– Даже так? – сказал Николай.

– Даже.

Он взял пачку и, не вскрывая, сунул ее в карман.

– Вряд ли из тебя получится что-нибудь путное. Ни один капиталист не стал бы рисковать и платить за еще не выполненную работу.

– Я рискну, – сказал Кедров.

Он еще раз залез в ящик и вынул газетный сверток. Тот глухо стукнул по столу. Кедров двинул его к Николаю.

– А это что?

– ТТ…

Он жестко, чуть прищурившись, взглянул в глаза Останину. Последняя точка.

– Дело начинает пованивать, – сказал Николай, и в его лице на секунду промелькнуло напряжение. Это уже были не шутки. Разговор, даже самый что ни на, – одно. Пушка – совсем другое. – Чей?

– Не мой.

– Зачем?

– Чем бес не шутит. Такой организм, – он окинул взглядом обширную фигуру Останина с головы до ног, – не хотелось бы, чтоб разукомплектовали.

– А мне не хотелось бы связываться с законом.

– Отчета не потребуют. А форточка в самолете всегда под рукой.

– Круто. – Он все еще не притрагивался к пистолету. – А может, поговорить с оружейниками?

– Не дадут. Частная лавочка. И не в том дело. За тобой могут следить. Черт. Не хотелось мне во все это ввязываться. Но если тут все чисто – и в трубу вылетать не хочется. Такие предложения делают не каждый день.

Останин взял пистолет, проверил предохранитель, обойму, застегнул кобуру и сунул сверток во второй карман.