Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"
Автор книги: Бернард Корнуэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 106 страниц)
Остатки Легиона Фалконера брели на вершину холма, туда, где среди перелесков и полей позади Виргинской бригады Джексона восстанавливали силы выжившие солдаты Натана Эванса. Люди были совершенно измотаны. По настоянию Эванса они встали в подобие шеренги лицом к Булл-Ран, но теперь находились на фланге восстановленной обороны южан и достаточно далеко от основной дороги, так что новая атака федералистов их не коснулась. Солдаты сидели на траве без всякого выражения на лицах и страдали от жажды, гадая, можно ли найти воду или какую-нибудь еду.
Доктор Дэнсон извлек пулю из ноги Адама Фалконера, работая быстро и без хлороформа.
– Тебе повезло, Адам. Ни одна основная артерия не задета. Может, у тебя даже будет легкая хромота, которая так притягивает дам, но и только. – Через десять дней ты уже сможешь танцевать, – он намазал рану ляписом, перевязал ее и занялся полковником.
Чтобы вытащить пулю из мышц живота Вашингтона Фалконера, он работал столь же проворно. Потом зашил рану на руке и наложил шину на сломанную кость.
– Ты не столь удачлив, как твой сын, Вашингтон, – доктор так и не привык обращаться с соседом как со старшим по званию, – но месяца через полтора с тобой всё будет в порядке.
– Полтора месяца? – полковник Фалконер всё еще был в ярости, что его драгоценный Легион выл выкошен под командованием Таддеуса Бёрда и по просьбе Натаниэля Старбака. Он жаждал мести, не Бёрду, которого всегда считал дураком, а Старбаку, на которого полковник возложил всю ответственность за поражение Легиона.
Вместо того, чтобы одержать славную победу под началом Вашингтона Фалконера, полк был брошен в какую-то жалкую стычку на другом конце поля боя. Легион потерял весь обоз и по меньшей мере семьдесят человек. Никто не знал точных цифр, хотя полковник выяснил, что Старбак тоже числится среди пропавших.
Доктор Дэнсон слышал, что Старбака взяли в плен преследующие их янки, а может, случилось и что похуже.
– Парень из второй роты думает, что Старбака могли застрелить, – сказал он полковнику, перевязывая сломанную руку.
– Хорошо, – свирепо заявил полковник, что было простительно человеку, испытывающему боль в только что сломанной руке.
– Отец! – тем не менее запротестовал Адам.
– Если его не застрелили чертовы янки, то это сделаем мы. Он убил Ридли! Я это видел.
– Отец, хватит, – взмолился Адам.
– Бога ради, Адам, почему ты всегда встаешь на сторону Старбака против меня? Верность семье для тебя пустой звук? – полковник выкрикнул сыну эти обидные слова, а тот, огорошенный подобным обвинением, промолчал. Фалконер вздрогнул, когда Дэнсон попытался приладить шину на его предплечье.
– Я вот что тебе скажу, Адам, – продолжал Фалконер, – твой чертов приятель самый настоящий убийца. Боже, мне следовало понять всю его гнилую натуру, когда он рассказывал нам эту историю про воровство и шлюх, но я поверил ему ради тебя. Я хотел помочь ему ради тебя, а теперь Итан из-за этого мертв, и обещаю тебе, я собственноручно придушу Старбака, если у него хватит наглости сюда явиться.
– Только не этой рукой, уверяю, – сухо ввернул доктор Дэнсон.
– К черту руку, Билли! Я не могу оставить Легион на полтора месяца!
– Тебе нужен отдых, – спокойно произнес доктор, – нужно вылечиться. Если ты будешь перетруждаться, Вашингтон, то вызовешь гангрену. Три недели усиленных упражнений, и ты будешь мертв. Давай подыщем для твоей руки подвязку.
Грохот ружейных выстрелов известил, что виргинцы Джексона поприветствовали врага. Теперь сражение велось на плато около Генри-Хауса, плоскую вершину холма окружило пламя и громыхание.
Резервные орудия конфедератов прорвали огромные бреши в наступающих рядах федералистов, но пехота северян зашла артиллерии с фланга, вынудив ее отступить, а пушки янки готовились заняться орудиями мятежников на флангах.
Капитану Имбодену, адвокату, ставшему артиллеристом, казалось, что поле вокруг его пушек изрыто стадом голодных кабанов.
Снаряды северян глубоко входили в почву, прежде чем разорваться, но некоторые попадали в более твердые мишени. Передок батареи Имбодена взорвался от прямого попадания, и один из канониров заорал во все легкие, когда от попавшего в живот осколка все его внутренности вывалились наружу.
Другие канониры пали под меткой стрельбой северных снайперов. Имбоден сам обслуживал одну из пушек, заложив картечь поверх круглого ядра, а потом отступил назад, потянув за шнур, и смертоносный снаряд ринулся в гущу пехотного полка северян, продвигающегося в дыму и вони.
На сером фоне выделялись яркие прямоугольники знамен. Звездно-полосатый флаг вырвался вперед, а три полосы Конфедерации отступили, но потом остановились, когда Томас Джексон, хранивший в седельной сумке зачитанную библию, решил, что им следует остановиться.
Люди Джексона застыли в этом дыму, обнаружив, что столь ненавистные часы муштры во время битвы превратились в привычные и эффективные действия, и что каким-то образом, несмотря на град вражеской картечи и пуль, несмотря на ужас, вызванный доносящимися отовсюду криками раненых и всхлипами умирающих, ужас разорванной плоти и выпотрошенных друзей, их руки по-прежнему заталкивали пули и заряды, устанавливали на место капсюли, прицеливались и стреляли. Всё стреляли и стреляли.
Они были напуганы, но хорошо натренированы, а человек, который их муштровал, бросал на них сердитые взгляды, так что они стояли как каменная стена, построенная у вершины холма.
И атака северян разбилась об эту стену.
Виргинцы Джексона должны были быть сломлены. Должны были быть сметены, как волна смывает кучку песка, вот только они не знали, что сражение проиграно, и потому боролись, даже продвигались вперед, и северяне уже начали задумываться, как им удастся разбить этих ублюдков, и в сердцах янки угнездился страх, а южане сделали еще один шажок по сухой траве, подпаленной горящими пыжами. Федералисты оглядывались в поисках подкрепления.
И это подкрепление пришло, но южане тоже получили свежие силы, когда Борегар наконец-то понял, что весь его план сражения был ошибочным.
Он был столь же неверным, как и любой другой план, но сейчас генерал вносил в него изменения, выдергивая людей с нетронутого правого фланга и подгоняя их к плато у Генри-Хауса.
Ирвин Макдауэлл, раздраженный тем, что вынужден был отложить сладкий миг победы из-за этого упрямого сопротивления, приказал бросить еще больше людей на склон, под огонь пушек капитана Имбодена, в ту жуткую мясорубку, что творили Матфей, Марк, Лука и Иоанн своей картечью, под обстрел винтовок генерала Томаса Джексона.
И тогда началась самая страшная бойня.
Она началась, потому что сражение, состоящее из маневров – захода с флангов, атак и отступлений, превратилось в схватку без явного преимущества. На вершине холма не было деревьев, канавы или стены, лишь открытое пространство, на котором гуляла смерть, и смерть жадно его проглотила.
Солдаты заряжали и стреляли, падали и истекали кровью, и всё новые люди выходили к плато, чтобы пополнить жатву смерти. Две шеренги пехоты встали всего в сотне шагов, пытаясь выпустить друг другу кишки.
Солдаты из Нью-Йорка и Нью-Хэмпшира, Мэна и Вермонта, Коннектикута и Массачусетса стреляли в жителей Виргинии, Миссисипи, Джорджии, обеих Каролин, Мэриленда и Теннесси.
Раненые ползли назад и затихали в траве, мертвых оттаскивали в сторону, шеренги смыкались к центру, ряды полков редели, но под яркими знаменами по-прежнему продолжалась стрельба.
Северяне снова и снова стреляли по рядам конфедератов, зная, что им всего-навсего нужно сломить эту маленькую армию и захватить Ричмонд, и вся Конфедерация Юга распадется, как гнилая тыква, но южане, возвращая пулю за пулей, знали, что Север, однажды получив кровавую рану, сто раз подумает, прежде чем снова осмелится вторгнуться в священную землю Юга.
И потому, из-за столь схожих мотивов, солдаты дрались под своими знаменами, хотя на этой безветренной жаре главной целью являлись пушки противников, потому что та сторона, которой удалось бы заставить замолчать пушки врага, скорее всего выиграла бы борьбу. Ни одно орудие не было защищено земляными укреплениями, потому что ни один из генералов не планировал драться на этом голом плато, так что канониры были открыты для огня пехоты, потому что на вершине холма не было места, чтобы держаться на достаточном расстоянии. Это была практически рукопашная свалка, убийственная драка.
Канониры заряжали пушки смертоносной картечью, выкашивающей перед дулами орудий целые ряды атакующих, но солдаты всё равно шли в наступление. Потом, когда солнце прошло через зенит, полк виргинцев, одетых в синие мундиры, оказавшиеся единственной униформой, которую смог достать их полковник, пришел на помощь левому флангу конфедератов и увидел прямо перед собой вражескую батарею.
Они бросились вперед. Канониры заметили их и помахали руками, полагая, что это северяне, а в неподвижном дымном воздухе красно-бело-синее знамя конфедератов с тремя полосами выглядело как звездно-полосатый флаг.
Артиллеристы-северяне разделись до пояса, пот прочертил белые полосы по их черным от пороха телам, они чертыхались, обжигая руки о раскаленные дула орудий, и не стали пристально всматриваться в пехоту в синих мундирах, которая выступила, как полагали канониры, чтобы прикрыть их от наступающего спереди противника.
– Цельсь! – целый батальон виргинской пехоты подошел к флангу батареи северян на расстояние выстрела. Винтовки взметнулись к плечам синемундирников. Уже не было времени, чтобы развернуть заряженные орудия, так что артиллеристы просто бросились наземь, спрятавшись за пушками и лафетами и накрыв головы руками.
– Пли! – сквозь серый дым блеснуло пламя, и офицеры-виргинцы услышали щелканье сотен пуль, ударяющихся о металл пушек или деревянные передки, а потом до них донеслось ржание умирающих пятидесяти лошадей батареи. Те канониры, которые пережили этот залп, развернулись и бросились бежать, а виргинцы атаковали их с примкнутыми штыками и ножами. Батарея была захвачена, а пушки залиты кровью.
– Разворачивай пушки! Разворачивай пушки!
– В атаку!
Всё больше южан бросались вперед с блестящими в дымной пелене штыками.
– За наш дом! За наш дом! – вопили они, и их приветствовал ружейный залп, но северяне начали отступать. Где-то между шеренгами разорвался снаряд, озарив дым огнем. – За наш дом!
Северяне атаковали в ответ. Один из полков отбил захваченные виргинцами артпозиции, вынудив южан отступить, но орудия были бесполезны для северян – все канониры были застрелены или заколоты, а лошади превратились в груды мертвого мяса, так что и увести пушки не было никакой возможности.
Канониры других батарей были застрелены снайперами, конфедераты медленно наступали вперед, и северяне услышали странный крич наступавших мятежников. Тени удлинялись, и все больше и больше солдат карабкалось по холму, дабы принять участие в упорно творимом людьми кошмаре.
Джеймс Старбак поднялся на холм. Его уже не интересовали трофеи, которые генерал-победитель мог бы возложить к ногам президента. Он пришел разузнать, что же пошло не так на покрытом дымом плато.
– Узнайте, что там происходит, Старбак, – приказал генерал своему адъютанту.
– Отправляйтесь! – Макдауэлл послал с подобным поручением еще шестерых, но и не думал посетить плато собственной персоной. Вообще-то Макдауэлл был подавлен этим шумом и просто имел смутное желание, чтобы его адъютант вернулся с хорошими новостями о победе.
Джеймс пришпорил лошадь вверх по изрытому снарядами холму и обнаружил там ад. Он отпустил поводья, и его лошадь медленно шла вперед, где с примкнутыми штыками маршировал полк из Нью-Йорка, только получивший приказ подниматься вверх, в сторону вражеского строя, и Джеймсу показалось, что вся армия южан вдруг расцветилась пламенем, огромной стеной огня, сменившейся накатывающейся пеленой дыма, и ньюйоркцы рывком остановились, а потом последовал еще один залп южан по флангу, и северяне начали отступать, оставляя мертвых и раненых. Джеймс заметил, как задвигались шомполы, когда северяне попытались открыть ответный огонь, но нью-йоркский полк атаковал в одиночку, без поддержки с фланга, и у него не было шанса против залпового огня южан, обстреливающих с флангов и спереди, выкашивая ряды северян.
Джеймс попытался их приободрить, но его рот вдруг пересох, и он не смог выдавить ни слова.
А потом мир вокруг Джеймса разлетелся на куски. Его лошадь буквально подпрыгнула прямо под ним, потом подняла голову, чтобы заржать, и рухнула. Снаряд разорвался под ее брюхом, выпотрошив животное, и Джеймс, оглушенный, ничего не соображающий и вопящий, неуклюже распластался на куче внутренностей, плоти и копыт.
Он отполз от нее на четвереньках, изрыгая содержимое своего переполненного желудка. Он так и остался на четвереньках, чувствуя новые позывы к рвоте, а потом смог нетвердо встать на ноги.
Он поскользнулся в луже лошадиной крови, снова поднялся и шатаясь захромал к деревянному дому, находившемуся в центре шеренги федералистов, где, похоже, можно было укрыться, хотя, подойдя поближе, он заметил, что древесина этого маленькое здания была подпалена и расщеплена пулями и снарядами. Джеймс прислонился к погребу во дворе и попытался восстановить представления о мире, но мог думать только о том, как он окунулся в лошадиную кровь. В ушах еще звенело после взрыва.
Рядом с ним сидел солдат из Висконсина с белым, как маска, лицом, и Джеймс постепенно начал понимать, что голова солдата наполовину отделена от тела осколком снаряда, а мозги торчат наружу.
– Нет, – произнес Джеймс, – нет! Внутри дома завывала женщина, а где-то вдалеке раздавались такие звуки, будто воет целая армия женщин. Джеймс оттолкнулся от погреба и похромал в сторону полка пехоты.
Это были жители Массачусетса, его земляки, и он встал рядом с их знаменами, увидев мертвецов, сваленных под флагами, и пока он смотрел на них, в кучу бросили еще одного человека.
Флаги являлись мишенью для вражеских снайперов, приглашением к смерти под яркими звездами, но как только падал знаменосец, другой подхватывал древко и держал штандарты высоко.
– Старбак! – прокричал чей-то голос. Это был майор, которого Джеймс знал как сурового и осторожного бостонского адвоката, но по непонятной причине, хотя он и встречал этого человека каждую неделю в адвокатском клубе, Джеймс не мог припомнить его имени. – Где Макдауэлл? – рявкнул майор.
– Внизу, у главной дороги, – Джеймсу удалось ответить членораздельно.
– Он должен быть здесь!
Над головой просвистел снаряд. Майор, худой седовласый человек с аккуратной бородкой, вздрогнул, когда снаряд разорвался где-то за его спиной.
– К черту их!
«К черту кого?», – подумал Джеймс, а потом поразился, что он использовал это дурное слово, хотя и мысленно.
– Мы деремся с ними отдельными подразделениями! – бостонский адвокат пытался разъяснить затруднительное положение армии северян. – Так не должно быть!
– Что вы имеете в виду? – Джеймсу приходилось кричать, чтобы его можно было расслышать на фоне постоянного грохота пушек. Как же зовут этого человека? Он вспомнил, что адвокат был настоящим докой в перекрестных допросах и никогда не отпускал свидетеля, не вытряся из него нужные доказательства, и еще вспомнил один знаменитый случай, когда этот человек однажды вышел из себя, заявив на открытом процессе, что главный судья Шоу и интеллектуально, и юридически туповат, и за это судья сначала его оштрафовал, а потом пригласил на ужин. Так как же его зовут?
– Атаки должны вестись одновременно! Нам нужен старший офицер, который бы координировал всё это, – майор внезапно остановился.
Джеймс, который уже чувствовал дискомфорт, выслушивая критику законного командования, попытался объяснить, что генерал Макдауэлл, вне всяких сомнений, в курсе того, что происходит, но потом замолчал, потому что майор покачивался.
Джеймс протянул ему руку, майор схватился за нее с дьявольской силой, а потом открыл рот, но вместо слов оттуда вдруг хлынул фонтан крови.
– О нет, – только и смог произнести майор, а потом рухнул к ногам Джеймса. Джеймс и сам шатался. Это был настоящий кошмар, и его охватил жуткий, подлый и постыдный страх.
– Передайте моей дорогой Абигейл, – сказал умирающий майор, а потом бросил на Джеймс жалостливый взгляд. Джеймс так и не вспомнил его имени.
– Что передать Абигейл? – спросил он глупо, но майор был уже мертв, и Джеймс отбросил руку мертвеца, ощущая чудовищную грусть, потому что ему предстояло умереть, так и не познав удовольствий этого мира.
Он умрет, и никто по-настоящему по нему не заскучает, никто не будет горевать, и Джеймс уставился в небо, заскулив от жалости к самому себе, а потом на ощупь вытащил из твердой кожаной кобуры револьвер, нацелил его куда-то в сторону армии конфедератов, взвел курок и выпустил пули в дымную завесу. Каждым выстрелом он мстил и протестовал против собственной осмотрительности.
Массачусетский полк спотыкаясь шел вперед. Шеренга распалась, а солдаты объединились в небольшие группы, пробирающиеся между мертвыми и умирающими.
Они переговаривались, подбадривая друг друга, обмениваясь похвалами и шутками.
– Эй, мятежники! Вот свинцовая таблетка от вашей болезни!
– Билли, ты как?
– Пушки что-то прям задыхаются от злости.
Пули Минье расширялись в стволах винтовок от взрыва пороховых газов в их полом основании, а резьба в дуле придавала им смертоносное вращение.
Такая расширившаяся пуля, царапая по дулу, должна была извлекать из него остатки пороха, но на практике этого не происходило, а из-за скапливающегося порохового нагара усталым солдатам становилось чудовищно сложно заряжать винтовки.
– Сюда, мятежники! Я кое-что для вас приготовил!
– Боже! Вот эта близко прошла.
– Бесполезно пригибаться, Робби, они пролетят мимо до того, как ты услышишь.
– Есть у кого-нибудь заряды? Дайте мне патрон!
Джеймсу стало легче от этих спокойных разговоров, и он подошел ближе к одной из групп. Командующий офицер Массачусутского полка начал день лейтенантом, и теперь кричал выжившим, чтобы шли в атаку, и они пытались, выплевывая оскорбления из своих осипших глоток, но потом две шестифунтовые пушки конфедератов накрыли открытый фланг полка зарядами картечи, и пули забарабанили по рядам выживших, уничтожая оставшихся и добавляя новой крови на уже скользкую от нее траву.
Солдаты из Массачусетса отступили. Джеймс перезарядил револьвер. Он находился настолько близко, что мог разглядеть заляпанные грязью лица врагов, видел, как на фоне черной от пороха кожи блестели белки их глаз, их расстегнутые мундиры и выпущенные рубашки. Он наблюдал, как один из мятежников упал, схватившись за колено, а потом пополз обратно в тыл.
Он видел, как офицер мятежников с длинными русыми усами кричал, пытаясь воодушевить солдат. Его китель был расстегнут, а панталоны подвязаны веревкой. Джеймс тщательно прицелился в офицера, но дым из револьвера не позволил рассмотреть произведенный выстрелом эффект.
Пушки мятежников откатывались назад, с грохотом подпрыгивая в колее, оставленной собственными колесами, шипели, когда банники чистили дула, а потом снова стреляли, изрыгая клубы дыма, густеющие, как туман в Нантакете.
Со стороны правого фланга Борегара подошли новые пушки. Генерал мятежников почувствовал, что бедствие удалось предотвратить, хотя его заслуги в этом не было, это мальчишки – фермеры, студенты и приказчики в лавках – выстояли перед натиском северян и теперь пошли в контратаку по всей линии обороны, на скорую руку выстроенной Джексоном. Две непрофессиональные армии столкнулись, и удача оказалась на стороне Борегара.
Генерал Джозеф Джонстон привел своих людей из долины Шенандоа, но теперь, когда они были здесь, он не мог ничего поделать, разве что наблюдать, как они умирают. Джонстон имел более высокий ранг, чем Борегар, но Борегар планировал ход этой битвы и знал местность, в то время как Джонстон являлся чужаком и потому позволил Борегару довершить дело. Джонстон был готов взять на себя командование, если Борегара ранят, но до этого момента он решил молчать, просто пытаясь уловить течение событий, подошедших к ужасающей кульминации на вершине холма.
Джонстон достаточно четко понял, что Север обманул Борегара, обойдя его с фланга, но и видел, что войска южан дали серьезный отпор и теперь куют свою победу.
Джонстон также понял, что именно полковник Натан Эванс из Южной Каролины, на которого никто не обращал внимания, вероятно, спас Конфедерацию, разместив свои жалкие войска на пути наступления северян. Джонстон разыскал Эванса и поблагодарил его, а потом, пробиваясь обратно на восток, генерал поравнялся с тем местом, где лежал, прислонившись к седлу, раненый полковник Вашингтон Фалконер. Фалконер был замотан в бинты от пояса до груди, а его левая рука держалась на покрытой пятнами крови ленте.
Генерал натянул поводья и с сочувствием опустил глаза на раненого полковника.
– Фалконер, не так ли?
Вашингтон Фалконер поднял взгляд и увидел сияние желтого галуна, но покрытое дымовой завесой солнце находилось за спиной всадника, и его лицо невозможно было разглядеть.
– Сэр? – ответил он очень осторожно, пытаясь подобрать аргументы для оправдания поражения Легиона.
– Я Джозеф Джонстон. Мы встречались в Ричмонде четыре месяца назад, и, конечно, в прошлом году имели удовольствие отобедать вместе в доме Джетро Сандерса.
– Конечно, сэр, – Фалконер ожидал получить выволочку, но голос генерала Джонстона звучал более чем дружелюбно.
– Должно быть, вы чувствуете себя ужасно, Фалконер. Рана серьезная?
– Царапина, сэр, через полтора месяца пройдет, только и всего, – Фалконер знал, как придать голосу приличествующую ситуации скромность, но, по правде говоря, он отчаянно пытался свыкнуться с чудесной мыслью, что генерал Джонстон не собирается его отчитывать.
Вашингтон Фалконер не был дураком и знал, что вел себя неподобающе или, по крайней мере, ему можно было вменить в вину, что он действовал не мудро, оставив Легион и тем самым не оказавшись на месте, чтобы спасти его от предательства Старбака и импульсивности Бёрда, но если ориентироваться на дружелюбие Джонстона, то, может, никто и не заметил это его пренебрежение долгом?
– Если бы не ваше самопожертвование, – заявил Джонстон, поливая целительным бальзамом чувство собственного достоинства Фалконера и превратив его радость в полную и безоговорочную, – сражение было бы проиграно еще два часа назад. Слава Богу, что вы были с Эвансом, вот всё, что я хочу сказать.
Фалконер открыл было рот, чтобы ответить, но не нашел подходящих слов и закрыл его.
– Федералисты полностью сбили с толка Борегара, – небрежно заметил Джонстон.
– Он думал, что всё решится на правом фланге, а эти мерзавцы всё время планировали нанести нам удар здесь. Но ваши ребята всё сделали правильно, и спасибо Господу за это, потому что вы спасли Конфедерацию, – Джонстон был очень дотошным профессиональным солдатом с большим опытом, и, похоже, был действительно тронут, отдавая эту дань уважения.
– Эванс рассказал мне о вашей храбрости, Фалконер, и для меня честь поприветствовать вас!
На самом деле Окорок Эванс отдал дань храбрости Легиона Фалконера, вообще не упомянув имя Вашингтона Фалконера, но это недопонимание не было удивительным, а Вашингтон Фалконер решил, что исправлять его в данный момент не стоит.
– Мы просто сделали всё, что могли, сэр, – только и сумел вымолвить Фалконер, а мысленно уже сочинил целую историю про этот день – как он с самого начала понял, что левый фланг южан остался опасно незащищенным. Разве не он отправился на рекогносцировку местности к броду Садли на заре? Разве не он разместил свой полк в том самом месте, где он мог противостоять вторжению врага? И разве он не был ранен в последующем сражении?
– Рад оказать эту мелкую услугу, сэр, – скромно добавил он.
Джонстону понравилась скромность Фалконера.
– Вы храбрый человек, Фалконер, и я приложу все усилия, чтобы в Ричмонде узнали, кто является настоящим героем Манассаса.
– Настоящие герои – мои солдаты, сэр, – всего десять минут назад полковник проклинал своих людей, особенно музыкантов, которые бросили два дорогущих саксгорна, трубу и три барабана в отчаянной попытке удрать от преследования северян. – Они славные виргинцы, сэр, – добавил он, зная, что генерал Джонстон и сам происходит этого штата.
– Отдаю честь всем вам! – сказал Джонстон, хотя и притронулся к шляпе исключительно для Фалконера, а потом пришпорил лошадь.
Вашингтон Фалконер лежал на спине, греясь в лучах славы. Герой Манассаса! Даже боль, казалось, ушла, или, может, дело было в морфине, который дал ему доктор Дэнсон, но даже если и так, он герой! Какое славное слово и как хорошо оно подходило Фалконеру!
И, может, полтора месяца в ричмондском доме – это не так уж плохо, если, конечно, сражение будет выиграно, а Конфедерация спасена, но с этой оговоркой у героя больше шансов получить повышение, если он регулярно обедает с властями страны. И каким укором это будет для всякой швали вроде Ли, который обращался с ним как с каким-то ниггером. Теперь им придется иметь дело с героем! Фалконер улыбнулся своему сыну.
– Адам, думаю, ты заслужил повышение.
– Но…
– Тише! И не вздумай протестовать! – полковник всегда хорошо себя чувствовал, проявляя щедрость, а в этот момент, пробудивший надежды на то, что его статус героя Манассаса упрочится, он чувствовал себя еще лучше. Ведь его наверняка произведут в генералы? И он наверняка найдет время, чтобы довести Легион до совершенства, чтобы полк стал жемчужиной в составе его новой бригады. Бригады Фалконера.
Как прекрасно звучало это название, и полковник уже воображал, как бригада Фалконера возглавляет марш на Вашингтон, как салютует, проходя по покоренной стране мимо Белого дома в сопровождении завоевателя верхом на коне. Он вытащил сигару из коробки и протянул ее Адаму, чтобы подчеркнуть всю важность своих слов.
– Ты должен взять на себя командование Легионом, пока я не поправлюсь. Я должен быть уверен, что Дятел не сойдет с ума в очередной раз. Что никогда больше не бросит Легион в какую-нибудь малозначительную стычку. И вообще, Легион должен находиться в руках семьи. А сегодня ты прекрасно себя показал, сынок, просто прекрасно.
– Я ничего не сделал, отец, – горячо запротестовал Адам, – и даже не уверен, что…
– Хватит, хватит! Замолчи! – Вашингтон Фалконер заметил приближающегося майора Бёрда и не хотел, чтобы Таддеус стал свидетелем того, как Адам увиливает от ответственности. – Таддеус! – полковник поприветствовал своего шурина с несвойственной теплотой. – Генерал просил меня тебя поблагодарить. Ты всё правильно сделал!
Майор Бёрд, прекрасно осведомленный, что полковник был в ярости еще минуту назад, ошеломлено застыл, нарочито оглядываясь, словно в поисках другого человека по имени Таддеус, который мог бы стать объектом похвалы полковника.
– Вы со мной говорите, полковник?
– Ты прекрасно справился! Поздравляю! Ты поступил именно так, как я от тебя и ожидал, в самом деле, именно так! Заставил Легион выполнять свой долг до моего появления. Все считали, что сражение будет на правом фланге, но мы ведь лучше разобрались, да? Мы справились, прекрасно справились. Если бы не сломанная рука, я бы пожал твою. Отлично, Таддеус, отлично!
Таддеусу Бёрду удалось удержаться от смеха, хотя его голова нервно задергалась взад и вперед, словно он был готов разразиться дьявольским хохотом.
– Стоит ли это понимать, – наконец сумел выдавить он, подавив смешок, – что и вас тоже нужно поздравить?
Полковник скрыл свой гнев, вызванный подобной наглостью шурина.
– Полагаю, мы с тобой знаем друг друга достаточно хорошо, чтобы обмениваться комплиментами, Таддеус. Просто хочу тебя заверить, что я упомяну твое имя в Ричмонде.
– Я пришел сюда не для того, чтобы выразить вам свое восхищение, – заявил Таддеус с бестактной честностью, – а чтобы предложить направить группу за водой. У всех пересохло во рту.
– За водой? Ну конечно же, за водой. А потом мы с тобой можем сесть вместе и решить, что нам понадобится в будущем. Мистер Литтл сообщил, что оркестр потерял кой-какие инструменты, и мы не можем позволить себе терять так много офицерских лошадей, как сегодня.
Инструменты? Лошади? Таддеус Бёрд вытаращился на зятя, гадая, не иссушил ли ему мозги перелом руки.
Что действительно нужно Легиону, как решил Таддеус Бёрд пока полковник отсутствовал, так это учебник Макгаффи по основам военного дела, самая первичная подготовка по стрельбе и муштра, но он знал, что не стоит сейчас этого говорить.
Самодовольство Фалконера и так раздулось из-за какой-то дурацкой похвалы, он уже воображал себя покорителем Нью-Йорка. Бёрд попытался отрезвить полковника, напомнив ему о реальности.
– Вам нужен счет от мясника, Фалконер? – прервал он полковника. – Список убитых и раненых?
Вашингтону Фалконеру пришлось снова скрыть свое раздражение.
– Всё так плохо? – спросил он осторожно.
– Мне не с чем сравнивать, и к сожалению, вряд ли он полный. Мы недосчитались многих после вашей храброй победы, но знаем наверняка, что пара десятков точно погибла. Капитан Дженкинс и бедняга Бэрроуз, конечно же. Полагаю, вы напишете вдовам? – Бёрд помедлил, но не получив ответа, просто пожал плечами и продолжал: – Конечно, могут быть и другие погибшие, которые еще остались там. Нам известно о двадцати двух раненых, некоторые ранены очень серьезно.
– О двадцати трех, – вмешался полковник, наградив Таддеуса Бёрда слабой улыбкой. – Я тоже считаю себя солдатом Легиона, Таддеус.
– И я, Фалконер, и уже включил вас в число героев. Как я и сказал, двадцать два ранения, некоторые серьезные. Мастерсон не выживет, а Нортон потерял обе ноги, так что…
– Мне не нужны детали, – раздраженно заявил Фалконер.
– И семьдесят два человека числятся пропавшими, – Бёрд стоически продолжал докладывать плохие новости. – Это не значит, что они навсегда для нас потеряны, Тёрнер Маклин приковылял пять минут назад, причем часа два бродил по полю боя, совершенно ничего не соображая. Другие, возможно, мертвы. Я слышал, что Ридли погиб.
– Убит, – подчеркнул полковник.
– Убит? – Бёрд уже слышал эту историю, но хотел спровоцировать полковника.
– Он был подло убит, и я тому свидетель, – заявил полковник, – а ты внесешь это в полковые книги.
– Если я вообще их найду, – весело отметил Бёрд. – Похоже, мы потеряли весь обоз.
– Подло убит! Слышишь меня! – Фалконер выплеснул это обвинение, так что в его груди вспыхнула боль. – Вот что ты напишешь. Что он был убит Старбаком.
– А Старбак пропал, – горько продолжал Бёрд. – С сожалением должен это констатировать.
