Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"
Автор книги: Бернард Корнуэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 106 страниц)
Историческая справка
Первая битва при Манассасе (или при Булл-Ран, как ее называют северяне) прошла именно так, как описано в «Мятежнике», хотя в романе опускается жестокое, но беспорядочное сражение, заполняющее промежуток между отступлением бригады Натана Эванса и первым вступлением в бой Виргинской бригады Томаса Джексона, а также ничего не говорится о присутствии на поле битвы кавалерии Джеба Стюарта, хотя и в этом сражении, как и в большинстве других эпизодов гражданской войны, кавалерия не сыграла большой роли.
Первую битву при Манассасе выиграла пехота, и спас конфедератов своевременный маневр «Окорока» Эванса, который и правда постоянно прикладывался к «бочоночку» виски, хотя знаменитым в тот день стал «Каменная стена» Джексон, чья статуя до сих пор возвышается на холме, где он и заслужил свое прозвище.
21 июля 1861 года погибло около девятисот человек, а еще по меньшей мере в десять раз больше было ранено.
Поле сражения прекрасно сохранилось силами службы Национального парка.
Центр для посетителей на холме Генри-Хаус прекрасно знакомит с этим местом, снабдив его отличными указателями и объяснениями, туда легко добраться из Вашингтона.
В Виргинии нет округа Фалконер, как и не существовало Легиона Фалконера на службе штата.
II. Перебежчик
Часть первая
Глава перваяНаступление началось в полночь.
Это было не столько наступление, сколько масштабный рейд на лагерь мятежников, обнаруженный дозором и расположенный среди лесов, окаймлявших высокие утесы виргинского берега Потомака. Но двум тысячам человек, ожидавших приказа пересечь мрачную серую поверхность Потомака, приготовления этой ночи казались слишком важными для обычного рейда.
Назревающая схватка на противоположном берегу реки предоставляла им возможность доказать, как ошибались их критики. Одна газетенка назвала их «игрушечными солдатиками» – прекрасно подготовленными и вымуштрованными, но слишком драгоценными, чтобы пачкаться в грязи битвы.
И все же этой ночью презираемые всеми игрушечные солдатики будут сражаться. Сегодня Потомакская армия огнем и мечом ворвется в лагерь мятежников и, если все пройдет удачно, промарширует дальше в Лисберг, лежащий в двух милях от вражеского лагеря.
Томящиеся в ожидании солдаты представляли себе пристыженные лица граждан виргинского городка, которые, проснувшись, узрят звездно-полосатое знамя, снова развевающееся над их поселением. Они представляли себе марш на юг, глубоко на юг, пока мятеж не будет подавлен, а Америка – снова объединена в братство ради мира.
– Ублюдок! – раздался чей-то громкий вопль у берега реки – там, где рабочая группа спускала на воду лодку, доставленную от канала Чесапик-Огайо. Один из солдат поскользнулся на глине и выпустил кормовую часть лодки прямо на ногу сержанту.
– Криворукий, бесполезный, сучий, мать твою, ублюдок! – сержант кузнечиком ускакал от лодки.
– Извини, – нервно ответил виновник.
– Я тебя сейчас от души извиню, скотина!
– Тишина! А ну заткнитесь там! – великолепно одетый – новенькая серая шинель с великолепной красной подкладкой – офицер скатился с крутого обрыва и помог столкнуть лодку в воду, над поверхностью которой полз туман, скрывая противоположный берег.
Они работали под луной – ночь стояла безоблачная, и яркие и отчетливо видимые в небе звезды, рассыпанные то тут, то там, словно бы обещали успех.
Стоял октябрь – месяц запахов и ароматов, пахнущий яблоками и дымом. Месяц, когда изнурительные собачьи дни[31]31
Собачьими днями (caniculae) называют наиболее знойные дни лета. В Северном полушарии собачьи дни обычно приходятся на июль и август, в Южном – на январь и февраль.
[Закрыть] уступили свои права ясной погоде, намекнувшей на наступающую зиму достаточно прозрачно, чтобы убедить войска надеть свои новенькие шинели, цветом совпадавшие с ползущим над рекой туманом.
Первые лодки неуклюже сползли с берега. Весла постукивали в уключинах, затем с плеском опускались в воду, отправляя лодки в туман.
Солдаты, которые только что суетились и переругивались, заваливаясь в неуклюжие лодки, внезапно превратились в силуэты воинов с торчащим во все стороны оружием, тихо и величественно скользящие по воде сквозь ночь – туда, где в тумане скрывались очертания вражеского берега.
Офицер, переругивавшийся с сержантом, теперь задумчиво смотрел вдаль.
– Полагаю, – тихо сказал он, – примерно так же себя чувствовал Вашингтон, пересекая ночью Делавэр.
– Мне кажется, тогда было гораздо прохладней, – ответил другой офицер – юный студент из Бостона.
– Скоро похолодает, – произнес его собеседник, майор.
– До рождества осталось всего два месяца.
Когда майор отправлялся на войну, газеты обещали, что восстание будет подавлено к осени, а теперь он гадал, окажется ли он дома вместе с женой и детьми на семейном праздновании Рождества.
В рождественскую ночь они обычно распевали рождественские гимны в бостонском парке, лица детей были освещены высокими фонарями, а потом их ожидали теплый пунш и куски поджаренной гусятины в церковной ризнице.
Потом, на Рождество, они ехали на ферму тестя в Стоутон, где запрягли лошадей, а дети радостно смеялись, когда кони мчались рысью по деревенским дорогам в облаках снега, звеня колокольчиками на санях.
– И мне кажется, генерал Вашингтон организовал свое предприятие лучше нас, – весело добавил студент, ставший лейтенантом. Его звали Холмс, и он был достаточно умен как для того, чтобы старшие офицеры его уважали, так и для того, чтобы этот ум не навлек на него их враждебность.
– Уверен, с организацией нашего предприятия все в порядке, – тон майора нес едва уловимую нотку защиты.
– Уверен, вы правы, – ответил лейтенант Холмс, хотя на самом деле совсем не был в этом уверен. Три полка северян ожидали переправы, тогда как в их распоряжении имелось всего лишь три маленькие лодки для перевозки войск с мэрилендского берега на остров, который находился возле другого берега реки, где высадившиеся войска должны были пересесть на две другие лодки для последней и короткой переправы на берег Виргинии.
Вне всяких сомнений, они пересекали реку в месте, наиболее близком к лагерю противника, но лейтенант Холмс не вполне понимал, почему нельзя было переправиться милей выше по течению реки, где никакие острова не преграждали реку.
Возможно, предполагал Холмс, это такое неожиданное место для переправы, что повстанцы даже и не подумают его охранять, вот лучшее объяснение, которое он смог найти.
Но если выбор места для переправы был непонятен, по крайней мере, цель этой ночи была ясна. Экспедиция взберется на утеса Виргинии, откуда атакует лагерь повстанцев и захватит как можно больше конфедератов.
Некоторые из повстанцев убегут, но эти беглецы обнаружат, что их путь блокировала вторая группа янки, которая переправлялась пятью милями ниже по течению.
Этот отряд перекроет главную дорогу, ведущую от Лисберга к штабу повстанцев в Кентервиле, и поймав в ловушку побежденные войска повстанцев, северяне обеспечат себе небольшую, но значительную победу, доказав, что Потомакская армия способна не только на муштру, тренировки и проведение впечатляющих парадов.
Захват Лисберга будет дополнительной наградой, но главная задача этой ночи – доказать, что свеженабранная Потомакская армия готова и способна разгромить ободранных повстанцев. Вот почему маленькие лодки изо всех сил сновали туда и обратно в тумане.
Каждая переправа, казалось, длилась вечно, и нетерпеливым солдатам казалось, что выстроенные на мэрилендском берегу и ожидающие своей очереди шеренги вовсе не уменьшались. Пятнадцатый массачусетский полк пересекал реку первым, и некоторые солдаты из Двадцатого массачусетского опасались, что их товарищи разгромят лагерь мятежников задолго до того, как малочисленные лодки перевезут Двадцатый на тот берег.
Всё казалось таким медленным и неуклюжим. Винтовочные приклады стучали по фальшборту, штыки в ножнах застревали в прибрежных зарослях, пока их владельцы забирались в лодки.
В два часа ночи выше по течению была обнаружена и перенесена к переправе лодка побольше. Ее появление встретили ироничным приветствием.
Лейтенанту Холмсу казалось, что люди, ожидавшие переправы, слишком уж шумели – достаточно, чтобы оповестить ближайший дозор мятежников, наблюдающих за виргинским берегом. Но ни один отклик не разорвал тишину, ни один выстрел не отразился от поросших деревьями уступов, зловеще мерцавших за островом.
– У острова есть название? – поинтересовался у майора, задумчиво рассуждавшего о Рождестве, лейтенант Холмс.
– Остров Гаррисона, кажется. Да, Гаррисона.
Лейтенанту Холмсу название показались слишком уж обыденным, без должного драматизма. Он предпочел бы что-нибудь более звучное для боевого крещения Двадцатого Массачусетского. Что-нибудь вроде стали Вэлли-Фордж или благородной простоты Йорктауна. То, что сохранится для истории и будет смотреться подходяще в качестве вышивки на боевом знамени полка. Но остров Гаррисона – это как-то слишком прозаично.
– А холм за островом? – с надеждой спросил лейтенант. – На том берегу?
– Бэллс-Блафф, – ответил майор.
Здесь и вовсе героизмом не пахло. «Битва у Бэллс-Блафф» больше напоминала название партии в покер, чем событие, которые ознаменует возрождение оружия Севера.
Холмс ожидал начала вместе со своей ротой. Им первым из Двадцатого массачусетского предстоит пересечь реку, так что в бой пойдут именно они. Если Пятнадцатый полк уже не захватил лагерь.
Перспектива оказаться в пекле битвы нервировала людей. Ни один из них еще не бывал в бою, но каждый слышал рассказы о битве у Булл-Ран тремя месяцами ранее, о том, как одетые в серое ряды мятежников сумели продержаться достаточно долго, сумев обратить превосходящую числом федеральную армию в паническое бегство. Но Двадцатый массачусетский был уверен, что им уготована не такая судьба.
Они были прекрасно экипированы, отлично подготовлены и находились под командованием профессионального военного. Они верили, что разобьют любого мятежника, когда-либо жившего на земле. Конечно, существовала определенная опасность, и они ожидали и даже желали ее, но это ночное мероприятие, без сомнения, завершится победой.
На одной из лодок, прибывшей с острова Гаррисона, доставили капитана Пятнадцатого полка, который пересек реку еще с первыми подразделениями и теперь возвращался для доклада командирам полков.
Капитан поскользнулся, спрыгивая с носа лодки, и едва не упал – удержала его лишь твердая рука лейтенанта Холмса.
– На Потомаке всё спокойно? – шутливо поинтересовался Холмс.
– Все тихо, Уэнделл, – судя по голосу, капитан был чем-то расстроен.
– Слишком тихо. Да там даже вражеского лагеря нет.
– Нет палаток? – удивленно спросил лейтенант.
– Правда?
Он надеялся, что его тон должным образом отражает огорчение, подобающее воину, которому отказали в битве. И часть него действительно сожалела, ибо он с нетерпением ожидал столкновения, но он осознавал и свое чувство постыдного облегчения от того, что, видимо, не было никакого врага, затаившегося на кручах.
Капитан оправил шинель.
– Черт его знает, что там усмотрел патруль ночью, но мы ничего не нашли, – он ушел, лейтенант же сообщил новости свое роте.
Никто не поджидал их в лесах у переправы, а значит, корпус двинется дальше, чтобы занять Лисберг. Один из сержантов поинтересовался, замечены ли в самом городе мятежники, но Холмс признался, что не знает. Майор, услышав разговор, предположил, что максимум, что они рискуют встретить в Лисберге – это горстку виргинских милиционеров, вооруженных, скорее всего, ружьями, доставшимися им по наследству от дедов, воевавших с британцами.
Майор сообщил, что их новой задачей будет захват урожая, недавно загруженного в амбары Лисберга. Он предупредил, что урожай считается законной военной добычей, тогда как всю остальную частную собственность нужно уважать.
– Мы здесь не для того, чтобы воевать с женщинами и детьми в их домах, – сурово предупредил он.
– Мы должны показать южанам, что войска Севера – их друзья.
– Аминь, – произнес сержант. Он был доморощенным проповедником, усердно пытавшимся отучить солдат полка от азартных игр, выпивки и походов по бабам.
Последние массачусетцы 15-го полка пересекли реку, и одетые в серое солдаты Холмса спустились к лодкам, ожидая своей очереди. Чувствовалось, что их охватило разочарование.
Они надеялись на захватывающую охоту, но, похоже, на этот раз придется ограничиться изъятием ружей у каких-то стариков.
Где-то в темноте на виргинском берегу реки загрызла кролика лиса. Резкий и пронзительный крик животного затих, едва начавшись, в темном спящем лесу остались лишь запах крови и эхо смерти.
Капитан Натаниэль Старбак нашел полковой лагерь в три утра. Ночь стояла ясная, подсвечиваемая луной и яркими звездами, и лишь в лощинах присутствовал слабый намек на туманную дымку.
Он шел от самого Лисберга и вымотался до предела, пока достиг поля, на котором расположились четыре ровных ряда палаток Легиона. Часовой третьей роты дружелюбно кивнул молодому черноволосому офицеру:
– Слышали кролика, капитан?
– Уиллис? Ты Уиллис, кажется? – спросил Старбак.
– Боб Уиллис.
– И почему же ты, Боб Уиллис, меня не окликнул? Не поднял винтовку, не потребовал пароль и не пристрелил меня к черту, если я ошибусь?
– Я ведь знаю вас, капитан, – усмехнулся в лунном свете Уиллис.
– Как по мне, Уиллис, ты оказал бы мне огромную услугу, пристрелив меня. Что там с кроликом?
– Судя по всему, помер, капитан. Видать, лис сцапал.
Старбака передернуло от удовольствия в голосе часового.
– Спокойной ночи, Уиллис, спи, убаюканный пеньем херувимов[32]32
Уильям Шекспир, «Гамлет, принц датский» (пер. М.Лозинский), акт V, сцена 2.
[Закрыть], – Старбак, лавируя между кострами, зашагал к палаткам, у которых расположились на ночлег несколько легионеров Фалконера.
Большая часть палаток полка была утеряна в хаосе Манассаса, так что большинство обходилось сном на свежем воздухе или же аккуратными сооружениями из веток и земли.
Среди пристанищ одиннадцатой роты легкой пехоты Старбака мерцал костер, и один человек поднял на подошедшего капитана глаза.
– Трезвый?
– Сержант Траслоу не спит, – резюмировал Старбак. – Вы когда-нибудь вообще спите, Траслоу? Я абсолютно трезв. Трезв, как священник, в общем-то.
– Знавал я парочку пьяных священников, – кисло ответствовал Траслоу. – Например, одного недоделанного баптиста в Росскилле, который без брюха, полного виски, и молитвы-то прочесть не мог.
Он однажды чуть не утонул во время крещения толпы вопящих баб у реки за церковью. Они там все молятся, а он нализался так, что прямо стоять не мог. Так чем вы там занимались? Кошачий концерт устраивали?
Неодобрительный оборот «кошачий концерт» в устах сержанта обозначал гулянки с женщинами. Старбак, усаживаясь у костра, сделал вид, что раздумывает над вопросом, затем соизволил кивнуть:
– Устраивал кошачий концерт, сержант.
– С кем?
– Джентльмен о таких вещах не говорит.
Траслоу фыркнул. Это был низкорослый и коренастый человек с суровым выражением лица, которого беспрекословно слушалась одиннадцатая рота, и это дисциплина проистекала не от чистого страха, вызванного жестокостью Траслоу, но, скорее, от боязни вызвать его презрение.
Он являлся тем человеком, одобрения которого ищут другие, может, потому что, похоже, являлся хозяином своего собственного сурового мира. В свое время он побывал фермером, конокрадом, солдатом, убийцей, отцом и мужем.
Теперь он был вдовцом и во второй раз в жизни солдатом, привнеся в это занятие чистую и незамысловатую ненависть к янки. Что делало его дружбу с капитаном Натаниэлем Старбаком еще более загадочной, потому что Старбак был янки.
Старбак родился в Бостоне, будучи вторым сыном преподобного Элияла Старбака, известного изобличителя Юга, вызывающего страх противника рабства и пылкого священника, чьи проповеди в печатном виде заставляли грешников по всему христианскому миру содрогаться от осознания своей вины.
Натаниэль Старбак уже находился на пути к собственному посвящению в сан, когда некая женщина отвлекла его от учебы в Йельской семинарии. В Ричмонде она его бросила, и там, слишком напуганный, чтобы отправиться домой и встретиться лицом к лицо с отцовской яростью, Старбак присоединился к армии Конфедеративных штатов Америки.
– Та светловолосая сука? – спросил Траслоу. – Которую вы подцепили после религиозной службы?
– Она не сука, сержант, – ответил полный оскорбленного достоинства Старбак. Сержант в ответ лишь сплюнул в костер, и Нат печально покачал головой: – Вот вы разве никогда не искали утешения в женском обществе, сержант?
– Иначе говоря, не вел ли я себя, как мартовский кот? Вел, конечно, но успел выбить из себя эту дурь до того, как бороду отпустил, – Траслоу замолчал, возможно, вспоминая жену, покоящуюся ныне в одинокой могиле на высоком холме. – Ну и где муженек светловолосой суки?
Старбак зевнул:
– С войсками Магрудера в Йорктауне. Майор артиллерии.
Траслоу покачал головой:
– Когда-нибудь вас поймают и вспорют брюхо.
– Это кофе?
– Так его называют, – Траслоу налил капитану кружку густой и приторной жидкости. – Вы хоть поспали?
– Я и не собирался этим вечером спать.
– Вы все такие, сыновья священников? Дорветесь до одного греха, а потом катаетесь в них, как свинья в грязи.
В тоне Траслоу звучало неподдельное неодобрение, но не потому, что он не любил дамских угодников, а потому что знал, что его собственная дочь внесла вклад в просвещение Старбака в этом вопросе.
Салли Траслоу, сбежав от своего отца, стала шлюхой в Ричмонде. Траслоу этот факт причинял горький стыд, и несмотря на то, что ему было неловко от мысли, что Старбак и Салли были любовниками, он также считал, что их дружба является единственным шансом его дочери на спасение. Жизнь иногда оказывается такой сложной даже для столь незамысловатого человека, как Траслоу.
– И что стало с вашими библейскими чтениями? – спросил он своего офицера, намекая на те нерешительные попытки проявить благочестие, которые время от времени предпринимал Старбак.
– Я вероотступник, сержант, – беспечно заметил Старбак, хотя, по правде говоря, его совесть была не так спокойна, как предполагал этот легкомысленный тон.
Иногда его охватывал страх перед пламенем ада, он ощущал, что загнал себя в ловушку греха, и подозревал, что никогда не найдет прощение у Господа, и в такие моменты погружался в мучительные угрызения совести, но приходил вечер, и он вновь бросался к своим искушениям.
Сейчас он отдыхал, прислонившись к стволу дерева и потягивая кофе – высокий, худощавый и немного огрубевший после нескольких сражений юноша с длинными черными волосами, обрамлявшими угловатое и гладковыбритое лицо.
Стоило Легиону занять очередной городок или деревню, и Траслоу замечал, как девушки разглядывают Старбака, и только Старбака.
Его собственная дочь тоже была пленена высоким улыбчивым северянином с серыми глазами. Траслоу считал, что держать Старбака подальше от греха было не проще, чем пса – от лавки мясника.
– А когда побудка? – спросил капитан.
– С минуты на минуту.
– О Господи ты Боже, – простонал Старбак.
– Надо было возвращаться раньше, – ответил Траслоу, закидывая полено в костер. – Вы светловолосой суке хоть сказали, что мы уходим?
– Ну, я решил не говорить. Прощание – это настоящий ад.
– Трус, – констатировал Траслоу.
Старбак задумался над брошенным обвинением и ухмыльнулся:
– Вы правы, я трус. Ненавижу их рыдания.
– Тогда не давайте им повода для рыданий, – Траслоу всё же понимал, что с тем же успехом можно просить воду перестать быть мокрой. Да и потом, подружки военных всегда рыдают. Такова природа самих военных.
Они приходят, завоевывают и уходят. И этой ночью Легион Фалконера уйдет из Лисберга.
В предыдущие три месяца полк являлся частью бригады, расположившейся лагерем около Лисберга, обороняя двадцатимильный участок Потомака, но враг не выказывал никаких признаков желания пересечь реку, а теперь, когда осень перетекала в зиму, множились слухи о последней атаке янки на Ричмонд, до того как лед и снег ограничат подвижность армии, так что бригаду решено было ослабить.
Легион должен был отправиться в Кентервиль, где основная часть армии конфедератов защищала главную дорогу, ведущую из Вашингтона к столице мятежников.
Именно на этой дороге, около Манассаса тремя месяцами ранее, Легион Фалконера дал по носу первым вторгшимся северянам.
Теперь, если слухи были правдивыми, от Легиона снова могли потребовать проделать ту же работу.
– Но это будет совсем другое, – ответил Траслоу на незаданный вопрос. – Я слышал, нынче в Кентервиле все только и делают, что землю роют.
Так что если придут янки, мы перебьем ублюдков из-за добрых крепких стен, – он замолчал, заметив, что Старбак заснул с открытым ртом, пролив кофе.
– Вот же сукин сын, – прорычал Траслоу с теплотой, потому что Старбак, несмотря на все свои кошачьи концерты, доказал, что является достойным офицером.
Он сделал одиннадцатую роту легкой пехоты лучшей в Легионе, добившись этого смесью безустанной муштры и оригинальных тренировок. Именно Старбак, когда его людям недоставало пороха и пуль для оттачивания меткости стрельбы, повел отряд через реку, чтобы захватить на дороге у Пулсвилла фургон с амуницией северян.
Той ночью он вернулся с тремя тысячами патронов, а неделей спустя снова отправился назад и привез десять мешков отличного кофе.
Траслоу, знавший военное дело, понял, что Старбак обладает врожденными инстинктивными способностями. Он был мудрым воином, способным читать мысли врага, и солдаты одиннадцатой роты, по большей части мальчишки, похоже, с этим соглашались. Старбак, уверял Траслоу, был хорош.
Хлопанье крыльев заставило Траслоу поднять голову, и он увидел силуэт совы, мелькнувший на фоне луны. Траслоу решил, что птица охотилась на полях рядом с городом, а теперь возвращается к месту своего ночлега в густой чаще, находящейся над рекой на утесе Бэллс-Блафф.
Горнист взял фальшивую ноту, перевел дыхание и огласил ночь сигналом побудки. Дернувшись, Старбак проснулся, выругался, потому что пролил кофе на панталоны, и застонал от усталости.
Всё ещё стояла глубокая ночь, но Легиону следовало подняться, подготовиться покинуть их тихий дозор у реки и выступить на войну.
– Это был горнист? – спросил своего набожного сержанта лейтенант Уэнделл Холмс.
– Не могу знать, сэр, – сержант тяжело дышал, карабкаясь на Бэллс-Блафф, его серая шинель была распахнута, обнажая элегантную алую подкладку.
Эти шинели были подарком от губернатора Массачусетса, который был решительно настроен на то, чтобы полки из этого прибрежного штата находились в числе лучше всего экипированных подразделений армии федералистов.
– Вероятно, один из наших горнистов, – предположил сержант. – Может, высылает застрельщиков?
Холмс полагал, что сержант прав. Они пробирались вверх по крутой тропе, извивающейся к вершине утеса, где ждал Пятнадцатый массачусетский полк.
Склон был не настолько крутым, чтобы по нему приходилось подниматься, прибегая к помощи рук, но в темноте многие оступались, соскальзывая вниз, больно ударяясь о стволы деревьев.
Река внизу по-прежнему была поглощена туманом, из которого темным пятном проглядывал силуэт острова Гаррисона. На острове толпились люди, ожидая, пока две небольшие лодки переправят войска через последнюю полоску воды.
Лейтенант Холмс удивился, что течение оказалось сильным и норовило утащить лодку вниз по реке, в сторону далекого Вашингтона.
Гребцы ворчали, пытаясь бороться с течением, а потом лодчонка уткнулась в глинистый берег.
Полковник Ли, командующий Двадцатым массачусетским полком, столкнулся с Холмсом на вершине.
– Скоро рассвет, – бодро произнес он. – Всё в порядке, Уэнделл?
– Всё в порядке, сэр. Разве что я так голоден, что лошадь бы съел.
– Позавтракаем в Лисберге, – с энтузиазмом заявил полковник. – Ветчина, яйца, кукурузный хлеб и кофе. И свежее масло с Юга! Вот это будет дельце. И не сомневаюсь, что народец в городишке будет нас уверять, что они совсем не заодно с мятежниками, а добрые граждане, хранящие верность Дяде Сэму.
Полковник повернулся, встревоженный резким лающим звуком, ритмично повторявшимся эхом среди деревьев на вершине утеса. Этот звук, от которого кровь стыла в жилах, заставил стоящих рядом солдат быстро и настороженно оглядеться, подняв винтовки.
– Нет нужды волноваться! – призвал полковник.
– Это просто сова, – он узнал это уханье неясыти и предположил, что птица возвращается с ночной охоты с набитым мышами и лягушками животом.
– Продолжайте движение, Уэнделл! – Ли повернулся обратно к Холмсу, – вниз по этой тропе, пока не доберетесь до роты на левом фланге Пятнадцатого полка. Там остановитесь и подождёте меня.
Лейтенант Холмс повел свою роту за спинами сидевших на корточках солдат Пятнадцатого полка и остановился и освещенного луной края леса.
Перед ним теперь лежал маленький луг, усеянный темнеющими силуэтами кустов и робиний, за которым поднимался еще один черный лес.
Примерно там прошлой ночью патруль наткнулся на лагерь врага, но Холмс предположил, что напуганные солдаты легко могли перепутать в лунном свете черные тени далекого леса с силуэтами палаток.
– Вперед! – выкрикнул приказ полковник Девенс из Пятнадцатого Массачусетского, и солдаты вышли на белый от лунного света луг.
Никто в них не выстрелил, никто не бросил им вызов. Южане спали, и северяне продвигались беспрепятственно.
Взошло солнце, покрыв золотом реку и бросая алые лучи сквозь скрытые туманом деревья. Во дворах Лисберга закукарекали петухи, из колодцев вытащили полные бадьи с водой, а коровы выстроились на первую дойку.
Мастерские, закрытые в воскресный день, снова открылись, а инструменты разобрали со своих мест. За городом, в лагере бригады конфедератов, которая обороняла реку, дым от полевых кухонь просочился в свежесть осеннего утра. Костры Легиона Фалконера уже потухли, и полк неспешно покидал своё расположение.
День обещал прекрасную погоду, а поход к Кентервилю был довольно недолгим, так что восемьсот солдат неторопливо собирались, а майор Таддеус Бёрд, командующий полком, не пытался их торопить.
Вместо этого он компанейски расхаживал среди солдат, как добрый сосед, наслаждающийся утренней прогулкой.
– Боже мой, Старбак, – при виде капитана одиннадцатой роты Бёрд в изумлении остановился.
– Что с тобой случилось?
– Просто плохо выспался, сэр.
– Выглядишь, как живой мертвец! – Бёрд развеселился при мысли о испытываемом Старбаком дискомфорте. – Я когда-нибудь рассказывал о Мордехае Муре? Он был штукатуром в Фалконере.
Однажды во вторник он помер. Вдова выплакала все глаза, детишки выли, как обваренные кипятком коты, похороны назначили на субботу, полгорода оделось в траур, выкопали могилу, преподобный Мосс уже приготовился утомить нас своим обычным пустословием, но тут все услышали, как по крышке гроба кто-то скребет.
Гроб открыли, и вот он, тут как тут! Один очень озадаченный штукатур! Живехонек, как мы с тобой. Ну или как я. Но выглядел он прям как ты. Очень похоже, Нат. Как будто наполовину разложился.
– Премного благодарен, – заявил Старбак.
– Все разошлись по домам, – продолжил Бёрд свой рассказ.
– Док Билли осмотрел Мордехая. Объявил, что он проживет еще десяток лет, и, черт меня дери, он протянул ноги прямо на следующий же день. Только на сей раз действительно умер, и могилу пришлось копать заново. Доброе утро, сержант.
– Майор, – брякнул Траслоу. Траслоу был известен привычкой не называть офицеров «сэр», даже Бёрда, командира полка, которого сержант любил.
– Вы, конечно же, помните Мордехая Мура, Траслоу?
– Да уж конечно, черт возьми. Этот сукин сын не смог бы как следует положить штукатурку даже ради спасения собственной шкуры. Мы с отцом переделывали за него половину дома Коттона. И нам так за это и не заплатили.
– Что ж, в таком случае гильдия строителей только выиграла с его смертью, – с горечью произнес Бёрд.
Дятел Бёрд был высоким, нескладным и тощим, как скелет, человеком, служившим раньше школьным учителем в Фалконере, где полковник Вашингтон Фалконер, самый крупный землевладелец округа Фалконер и муж сестры Бёрда, и основал Легион.
Фалконер был ранен при Манассасе и теперь находился в Ричмонде, оставив Бёрда командовать полком. Учитель, вероятно, был последним человеком, которого можно было счесть пригодным для военной службы по всему округу Фалконер, если не по всей Виргинии, и получил назначение майором благодаря мольбам своей сестры, занявшись в полку бумажной работой, но неожиданно косматый учитель стал эффективным и уважаемым офицером.
Солдаты его любили, может, потому что чувствовали его величайшее сострадание к человеческим ошибкам. Бёрд тронул Старбака за локоть.
– На пару слов, – попросил он, оттащив юношу в сторону от одиннадцатой роты.
Старбак отошел с Бёрдом на луг, покрытый бледными круглыми пятнами, показывающими, где располагались немногочисленные палатки полка.
Между выбеленными кругами темнели мелкие опаленные клочки земли, указывающие на местонахождение костров, а за этими шрамами виднелись круги большего размера – там, где офицерские лошади выщипали траву в тех пределах, которые позволяли им веревки.
Старбак подумал, что хоть Легион и покинет это место, эти отметины останутся здесь еще многие дни, как свидетельство их существования.
– Так ты принял решение, Нат? – спросил Бёрд. Он любил Старбака, и голос был наполнен теплотой. Он предложил юноше дешевую темную сигару, взял одну себе, а потом чиркнул спичкой, чтобы закурить.
– Я остаюсь с полком, сэр, – ответил Старбак, затянувшись.
– Я надеялся на этот ответ, – заявил Бёрд. – Несмотря ни на что. Он затянулся, вглядываясь в сторону Лисберга, над которым вился тонкий утренний дымок.
– Хороший будет денек, – отметил майор. Послышался далекий треск винтовки, но ни Бёрд, ни Старбак не обратили на него никакого внимания. Редко когда поутру никто не охотился.
– И мы не знаем, действительно ли полковник собирается возглавить Легион? – поинтересовался Старбак.
– Мы ничего не знаем, – заметил Бёрд. – Солдаты, как дети, – живут в естественном состоянии сознательного невежества. Но риск есть.
– Вы тоже рискуете, – подчеркнул Старбак.
– Твоя сестра не замужем за полковником, – так же подчеркнуто отозвался Бёрд, – что делает тебя, Нат, гораздо более уязвимым, чем я. Позволь напомнить, Нат, что ты оказал этому миру услугу, прикончив будущего зятя полковника, и, несмотря на то, что небеса со всеми своими ангелами возрадовались этому событию, сомневаюсь, что Фалконер тебя уже простил.
– Но, сэр, – невыразительно пробормотал Старбак.
Он не любил, когда ему напоминали о смерти Итана Ридли. Старбак убил Ридли в неразберихе сражения, убеждая самого себя, что то был акт самозащиты, хотя, нажимая на курок, он знал, что вынашивал в своем сердце это убийство, и знал, что никакие рациональные объяснения не сотрут этого грех из той огромной книги, в которой на небесах ведется список всех его прегрешений.
