Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"
Автор книги: Бернард Корнуэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 71 (всего у книги 106 страниц)
И они выступили. Они шли так, как никогда в своей жизни, и как надеялись, никогда больше не придется.
Они шли так, как никогда раньше не передвигались никакие войска, шли в жаркий, как преисподняя, и сухой, как кости в аду, день по поднимаемой идущими впереди людьми и лошадьми пыли, которая обволакивала языки, толстым слоем покрывала глотки и залепляла глаза.
Они шли в своих драных башмаках или вообще без башмаков. Они шли, потому что им приказал Старина Безумный Джек, и он ждал, что они выступят, но никто не знал, куда или зачем. Сначала они шли на запад по тучным землям, которые еще не навестили фуражиры ни одной из армий, где народ приветствовал полки авангарда, предлагая печенье, сыр и молоко, но еды не хватало на тех, кто тащился позади – полк за полком, бригада за бригадой, длинные колонны потрепанной, но стремительной пехоты Джексона направлялись на запад, в самое сердце Америки, с пылью на лицах, кровью в башмаках и потом в бородах.
– Куда вы идете, ребята? – крикнул войскам какой-то человек.
– Всыпать янки, папаша! – нашел в себе силы ответить один из солдат, но кроме генерала никто точно не знал места их назначения.
– Всыпьте им как следует, ребята! Всыпьте сволочам по первое число!
Легион разбудили в три часа ночи звуки горнов, и усталые солдаты заворочались, просыпаясь после недолгого сна. Они ворчали и проклинали Старину Джека, а потом раздули костры и вскипятили суррогатный кофе.
Старбак раздал все оставшиеся у Легиона боеприпасы. Каждый солдат нес по тридцать патронов – половину обычного количества, но это всё, что у них осталось. Солдаты взяли с собой по тридцать патронов, оружие, скатку с одеялом и заплечный мешок с таким количеством галет и вареного мяса, которое они могли унести, но больше им ничего не разрешалось взять. Все ранцы и тяжелый багаж пришлось оставить к югу от Раппаханнок под хлипкой охраной раненых и больных, которые были слишком слабы для похода.
Дэниел Медликотт, чье назначение майором стало прощальным подарком Вашингтона Фалконера Легиону, явился вместе со старшиной Толливером, чтобы выразить официальный протест против приказов Старбака. Если Легион столкнется с врагом, заявили они, люди не смогут драться должным образом лишь с половиной обычных боеприпасов. Старбак, обеспокоенный этим первым вызовом своей власти, отсрочил конфронтацию, склонившись над костром и прикуривая сигару.
– В таком случае нам придется сражаться вдвое лучше, – ответил он,пытаясь скрыть легкомысленностью свою тревогу.
– Это не шутка, Старбак, – сказал Медликотт.
– Конечно, не шутка! – огрызнулся Старбак громче, чем намеревался. – Это война! Нельзя перестать сражаться только потому, что у вас нет всего необходимого. Янки могут так поступать, но только не мы. И вообще, мы сражаемся не одни. С нами идут все люди Джексона.
Старшина выглядел недовольным, но не стал продолжать спор. Старбак подозревал, что это Медликотт уговорил старшину присоединиться к выражению протеста, который проистекал скорее от неприязни Медликотта, чем от подлинного беспокойства, а тот, признал Старбак, и правда имеет причины чувствовать себя ущемленным. Мельник уже было посчитал себя командующим Легионом Фалконера, и вдруг ни с того ни с сего за его спиной повысили человека, которого он больше всего невзлюбил. Медликотт попытался придать своим протестам более благородную цель, чем просто спасение уязвленной гордости:
– Вы не понимаете, – сказал он Старбаку, – потому что не местный. Но я – совсем другое дело, они мои соседи, – махнул он в сторону Легиона, – и мой долг – вернуть их обратно к женам и малышам.
– Что заставляет вас сомневаться, зачем мы вообще деремся на войне, – отозвался Старбак.
Медликот моргнул в неуверенности, что понял это замечание.
– Я не считаю, что мы не должны выступать, – поменял он свою точку зрения. – Но если произойдет несчастье, моей вины в том не будет.
– Конечно, не будет, – саркастически заметил Старбак. – Это будет моя вина, как и моей виной будет, если никакого несчастья не случится, – годом ранее, подумал он, его гордость человека образованного не позволила бы ему произнести это слово как "нищастье", но теперь, к его удовольствию, бостонский акцент отправился вслед за верностью Северу. – А ваш долг, майор, – продолжал он, – не только позаботиться о том, чтобы ваши соседи отправились домой, но и чтобы отправились домой янки, и если сволочам не хватает ума сделать это по собственной воле, то ваш долг – послать их обратно к женам и малышам в деревянных ящиках. Вот в чем ваш долг. Доброго дня вам обоим, – он отвернулся от двух удрученных подчиненных. – Капитан Траслоу!
Траслоу с шарканьем приковылял поближе.
– Просто "Траслоу" было бы достаточно, – ответил он.
– Ваша рота – замыкающая, – сказал Старбак, и вы знаете, что делать с отстающими, – он помедлил. – Включая отстающих офицеров.
Траслоу кивнул в молчаливом согласии. Помимо восьмой роты Траслоу получил под свое командование восемь выживших тягловых лошадей полка, которые раньше тащили фургоны с боеприпасами и телеги с провизией. Теперь, когда повозок не осталось, они везли тех, кто действительно не мог поспевать за остальными.
Легион выступил на рассвете. Приказ оставить тяжелый багаж подал солдатам тревожный сигнал, что это будет не обычный поход по сельской местности от одного лагеря к другому, но никто не был готов в такому тяжелому переходу. Томас Джексон обычно разрешал своим людям делать десятиминутный перерыв на отдых каждый час, но только не сегодня. Сегодня они шли вообще без остановок, и вдоль дороги стояли штабные офицеры, чтобы удостовериться, что никто не отстал, а другие штабные офицеры ожидали у первого брода, чтобы убедиться, что никто не замешкается, снимая ботинки и закатывая штаны.
– Продолжайте идти! – кричали штабные офицеры. – Не останавливайтесь! Вперед!
Войска подчинились, прошлепав по броду и оставив на берегу мокрые следы, которые быстро высохли под августовским солнцем.
Солнце поднималось всё выше. Стояло самое жаркое лето в памяти старожилов, но сегодня казалось, что жара достигнет новых ужасных рекордов. Пот струйками стекал по слоям пыли, запекшейся на лицах солдат. Иногда, когда дорога бежала по вершине невысокого холма, они могли окинуть взглядом растянувшуюся далеко впереди и за спиной колонну пехоты, и поняли, что в поход выступил весь корпус, но куда – знали только Господь и Старина Джек. Они шли не в ногу, а расхлябанной походкой опытной пехоты, которая знала, что ей предстоит выдерживать этот кошмар целый день.
– Сомкнуть ряды! – кричали сержанты, как только в рядах рот образовывалась брешь, и этот призыв прокатывался эхом вдоль еле волочащей ноги колонны.
– Сомкнуть ряды! Сомкнуть ряды!
Они шли мимо иссохших полей, высохших прудов и пустых амбаров. С обочин рычали сельские псы, иногда затевая драки с солдатскими собаками, эти драки обычно являлись популярным развлечением, но сегодня сержанты отгоняли псин пинками и прикладами винтовок.
– Продолжайте идти! Сомкнуть ряды!
Примерно каждый час один из кавалерийских патрулей, защищающих этот поход от вражеской кавалерии, мчался по весь опор мимо Легиона, чтобы занять новые позиции во главе длинной колонны, и всадники отвечали на вопросы пехоты, что не видели врага. До сих пор, похоже, янки не подозревали о перемещении армии Джексона по опаленной летним солнцем местности.
Люди начали прихрамывать, их мышцы сначала затвердели, а потом их свело судорогой. Боль от икр поднялась к бедрам. Некоторые, как и Старбак, носили снятые у Кедровой горы с янки башмаки, и через несколько миль эти новые ботинки натерли им ноги до кровавых волдырей. Старбак снял ботинки, связал и перебросил через шею, а дальше пошел босым. Несколько сотен шагов он оставлял в пыли кровавые следы, а потом волдыри подсохли, хотя продолжали болеть. Ступни ныли, ноги болели, кололо в боку, горело в горле и стреляло в больном зубе, его губы растрескались, глаза залепило потом и пылью, и это было лишь начало похода.
Некоторые офицеры ехали верхом. На лошади сидели Свинерд, майор Медликотт и капитан Мокси. Теперь Мокси снова вернулся в Легион. Старбаку он был не нужен, но не был нужен и Свинерду в качестве адъютанта, и потому Мокси стал капитаном второй роты. Получивший повышение майор Медликотт отправился в первую роту с утешительной честью возглавить четыре правофланговые роты Легиона. Мокси получил следующую роту, сержант Паттерсон, ныне лейтенант Паттерсон, командовал третьей ротой, а служивший под началом Мерфи лейтенант Эзра Пайн теперь стал капитаном четвертой роты. Оставшимися четырьмя ротами командовали сержант Хоуз, ныне лейтенант и старший офицер пятой роты, капитан Лейтон из Арканзасского полка Хаксалла возглавил шестую, капитан Дейвис взял под свое начало бывшую седьмую роту Медликотта, а Траслоу, по настоянию Старбака произведенный сразу в капитаны, командовал восьмой.
Это был очень хилый список офицеров, состряпанный из тех, кто пережил катастрофу, и он не нравился солдатам Легиона, осознававшим его искусственность. Старбак понимал это недовольство. Основная часть людей не желала быть солдатами. Они не хотели, чтобы их оторвали от дома, жен и семей, и даже тяга к приключениям большей части безрассудной молодежи могла быть легко разрушена пулями минье и снарядами орудий Паррота. Чувство долга этих солдат-поневоле держалось на дисциплине, дружбе и победах. Старбак знал, что дай он им всё это, и каждый солдат Легиона Фалконера поверит, что он лучший чертов воин во всем проклятом мире и что нет на свете человека, живого или мертвого, носящего мундир любой страны и любой эпохи, который мог бы побить его в сражении.
Но сейчас Легион в это не верил. Их чувство товарищества было превращено в осколки рейдом Гэллоуэя и исчезновением Вашингтона Фалконера. Основная часть Легиона знала Фалконера с детства, он был главным в их мирной жизни, как и в военной, и несмотря на все его ошибки, к нему всё равно относились по-доброму. Фалконер был хорошим начальником, потому что хотел всем нравиться, и его исчезновение вселило в ряды Легиона беспокойство. Они также испытывали стыд, потому что полк был единственным, марширующим без знамен. Над всеми подразделениями развевались флаги, но у Легиона, в дополнение к его позору, не было знамен.
Поэтому во время марша Старбак провел некоторое время в каждой роте. Он не навязывался им, сначала приказывая сомкнуть ряды и двигаться быстрее, но потом просто шел рядом, выдерживая смущенные или недружелюбные взгляды, говорящие ему, что солдаты считают его слишком молодым для командующего.
Он знал, что эти взгляды не означают, что он не пользуется популярностью, потому что весной, когда в Легионе состоялись выборы полевых офицеров, почти две трети солдат вписали имя Старбака в свои бюллетени, несмотря на возражения Вашингтона Фалконера, но это их дерзкое поведение весной не означало, что они желали заполучить юного мятежного северянина в качестве командующего. Только не в двадцать два и не за счет человека из их собственного виргинского общества. И потому Старбак шел рядом с ними и ждал, пока кто-нибудь не задаст первый вопрос.
Разговор, который состоялся у него в седьмой роте, был вполне типичным.
– Куда мы направляемся? – хотел знать только что произведенный в сержанты Билли Саттон.
– Это знает только Старина Джек, а он не говорит.
– Мы увидим снова генерала Фалконера? – этот вопрос исходил от человека, который когда-то работал на земле Вашингтона Фалконера и, без сомнений, желал знать, останется ли у него эта работа после окончания войны.
– Полагаю, что да, – ответил Старбак. – Он ушел на повышение. Нельзя же понизить человека вроде генерала Фалконера, сам понимаешь.
– Так куда он уехал? – вопрос был задан враждебным тоном.
– В Ричмонд.
Настала тишина, в которой раздавался лишь топот башмаков по дороге, звон прикладов о фляги и хриплое людское дыхание. Поднимающаяся с дороги пыль окрасила кусты в красновато-серый цвет.
– Говорят, что Старина Джек дал Фалконеру от ворот поворот, – вставил сержант Берриган. – Вы об этом слыхали, майор?
Старбак отметил упоминание своего нового звания и посчитал Берригана сторонником. Он покачал головой:
– Я слышал лишь, что Старина Джек просто решил, что генерал Фалконер принесет больше пользы в Ричмонде. Фалконер никогда не получал удовольствия от всех этих маршей и ночевок в походных условиях, и ты это знаешь. Он не был для такого воспитан и никогда не имел к этому наклонностей, и Старина Джек с ним согласился.
Это был довольно умный и близкий к истине ответ, намекающий на то, что Фалконер был не слишком стойким человеком. Основная часть Легиона не хотела верить, что их генерала уволили, потому что это бросило бы тень и на них, так что они с готовностью приняли более приятную версию Старбака относительно внезапного исчезновения Фалконера.
– А что насчет полковника Бёрда? – спросил один из солдат.
– Дятел скоро вернется, – заверил его Старбак. – И получит свою должность обратно.
– А капитан Мерфи? – спросил другой.
– Я слышал, что он идет на поправку. Он тоже вернется.
Рота побрела дальше.
– И мы по-прежнему Легион Фалконера? – спросил капрал.
– Полагаю, что да, – согласился Старбак. – Большая часть людей оттуда, – этот ответ был уверткой, потому что в свое время Старбак намеревался сменить название полка, как Свинерд планировал сменить название бригады.
– Тони Мерфи произведут в майоры? Как вас? – этот грубоватый вопрос донесся от высокого и хмурого Абрама Трента, намеренно придавшего своему тону враждебность. Вопрос Трента предполагал, что Старбак слишком быстро получил повышение и в обход выходцев из округа Фалконер.
Старбак ответил со всей прямотой:
– Это не мое решение, Трент, но если ты считаешь, что мне не следует быть майором, я буду рад это с тобой обсудить как только мы остановимся. С глазу на глаз.
Солдатам нравилось, когда офицер готов пустить в ход кулаки, и вызов на драку внушал им уважение к Старбаку, а нежелание кого бы то ни было принять подобный вызов только увеличивало это уважение. Старбак знал, что люди вроде Абрама Трента являлись островками сопротивления его новой и хрупкой власти, и угомонив их, он сможет подорвать это неповиновение. Он закончил разговор, рассказав седьмой роте всё, что знал о месте их назначения.
– Старина Джек не будет гонять нас как собак ради ерунды, ребята. Мы собираемся дать янки хорошего пинка, так что поберегите дыхание и продолжайте идти.
Сражение, подумал он, особенно победа в сражении, станет тем живительным эликсиром, который восстановит уверенность Легиона.
Но не все жаждали сражения. Чуть позже тем же утром, когда лишь у немногих оставалось дыхание для того, чтобы задавать вопросы, со Старбаком поравнялся капитан Мокси. Раньше он ехал верхом, но теперь вел лошадь в поводу.
– Я не могу идти дальше, – заявил он.
Старбак бросил на болезненно выглядящего Мокси недружелюбный взгляд.
– Как по мне, ты выглядишь вполне свежим, Мокс.
– Дело не во мне, Старбак, а в лошади.
Старбак передвинул ремень винтовки с того места на правом плече, где уже содрал кожу, хотя и знал, что через несколько секунд ремень все равно вернется на прежнее больное место.
– Не лошадь командует ротой, Мокс, а ты.
– Она охромела, – настаивал Мокси.
Старбак оглядел кобылу, которая и правда слегка прихрамывала на правую заднюю ногу.
– Так слезь с нее, – сказал он.
– Возможно, это всего лишь плохие подковы, – заявил Мокси, – так что если ты дашь мне пропуск, я найду кузнеца в ближайшей деревне и нагоню вас.
Старбак покачал головой.
– Не могу этого сделать, Мокс. Приказ Старины Джека. Никто не уйдет с марша.
– Это не займет много времени! – упрашивал Мокси. – Чёрт, мы же всегда так поступаем на марше, – он пытался говорить фамильярно, но тон получился обиженным. У его семьи были деньги, но, как всегда подчеркивал Дятел Бёрд, недостаточно, чтобы соответствовать претензиям, как и Мокси не обладал достаточно благородными манерами, чтобы считаться джентльменом. На его лице застыло постоянное выражение недовольства, словно он выступал против всего света, по неизвестной причине отказавшегося предоставить его семье последнюю тысячу долларов, которая избавила бы ее от забот о деньгах, в то время как сейчас Мокси, старший сын, жил в постоянной тревоге, что однажды ему придется работать, чтобы обеспечить свое существование.
Старбак поморщился, наступив на острый камень. Он шел босым, и пару шагов не мог ни слова вымолвить от боли. Потом короткий приступ боли затих.
– Так что же, Мокс, – спросил Старбак. – Ты не хочешь драться?
Мокси ощетинился:
– Ты обвиняешь меня в трусости?
– Я задал тебе вопрос, чёрт возьми, – рявкнул Старбак.
Мокси немедленно пошел на попятный.
– Моя лошадь охромела! Вот и всё!
Старбак перебросил винтовку на левое плечо, хотя больное место и на этом плече немедленно заныло.
– Приказы совершенно ясны, Мокс. Если твоя лошадь больше не может идти, придется ее бросить. Оставь ее на поле, где ее могут подобрать фермеры.
– Это дорогая кобыла! – запротестовал Мокси. – Из конюшни Фалконера!
– Мне плевать, даже если бы это был чёртов единорог из конюшни самого повелителя солнца, – холодно ответил Старбак. – Если она не может идти, то придется ее оставить.
Мокси разъярился:
– Это не какая-нибудь бостонская тягловая кляча угольщика, Старбак. Это настоящая породистая лошадь. Стоит несколько тысяч баксов.
Старбак снова перевесил винтовку на правое плечо.
– Просто не отставай, Мокс, с лошадью или без.
– Чтоб тебе провалиться, – бросил Мокси и сердито пошел прочь.
Старбак внезапно ощутил прилив энергии. Он развернулся вслед за Мокси, взял его под локоть и силой потащил к растущим у дороги деревьям. Старбак выдавил улыбку, чтобы никто не принял разыгравшуюся сцену за ссору двух офицеров, но как только он увел Мокси вместе с лошадью из поля зрения колонны, улыбка сползла с его лица.
– А теперь послушай, чертов сукин сын. Может, тебе это и не нравится, но командую этим чертовым полком я, а ты всего лишь капитан, так что будешь делать то же, что и все остальные. Мне плевать, если ты загонишь проклятую лошадь до смерти или оставишь ее подыхать с голода, но мне важно, чтобы ты повел вторую роту, когда мы столкнемся с проклятыми янки. Так что ты намерен делать, Мокс? Пойдешь пешком или поедешь верхом?
Мокси побледнел.
– Я не оставлю свою лошадь. Она слишком дорогая.
Старбак вытащил из кобуры револьвер.
– Вот что я скажу тебе, Мокс, – произнес он, засовывая капсюль в одну из ячеек барабана, – тебя следовало утопить еще при рождении, и тем спасти нас от кучи неприятностей, – он крутанул барабан, чтобы заряженная ячейка оказалась ближайшей к курку, и поднес его к усталой голове лошади, точно над глазами.
– Какого чёрта... – начал Мокси.
Старбак взвел курок, и кобыла посмотрела на него своими нежными карими глазами.
– Ты просто кусок вонючего крысиного дерьма, Мокс, – спокойным тоном произнес Старбак, – но так уж случилось, что ты всё равно мне нужен, и если эта кобыла мешает тебе делать свою работу, то ей придется отправиться на небеса, – он прижал палец к спусковому крючку.
– Нет! – Мокси оттащил кобылу подальше от револьвера. – Она справится!
Старбак вернул курок на место.
– Главное, чтобы ты справился, Мокс.
– Будь ты проклят! Ты свихнулся!
– Но всё равно твой командующий, Мокс, и полагаю, мудро было бы не расстраивать командующего, особенно свихнувшегося. В следующий раз это будут твои мозги, а не кобылы, – Старбак вернул курок на место и мотнул головой в сторону дороги. – Возвращайся к своей роте.
Старбак направился вслед за Мокси обратно к дороге. Мимо как раз проходила восьмая рота, и Траслоу плюнул в сторону несчастной фигуры Мокси.
– Что это было? – спросил он Старбака.
– Мы с Мокси просто осмотрели его лошадь. Решали, сможет ли она справиться с переходом.
– Еще как сможет, – язвительно заметил Траслоу, – как только он вытащит чёртов камень из ее копыта.
– Так вот оно что?
– А вы как думали, черт возьми?
Создавалось такое впечатление, что на Траслоу не повлияли ни жара, ни скорость перехода. Он был одним из самых старых легионеров, но и самым выносливым. Он не придал особого значения повышению до офицера, потому что чины всегда были Траслоу безразличны, но волновался за Старбака, которого считал умным человеком и способным военным.
– Вы должны присматривать за Мокси, – сказал он.
– Мне тоже так кажется, – согласился Старбак.
– В смысле действительно присматривать, – Траслоу переместил кусок жевательного табака от одной щеки к другой. – Он щенок Фалконера, а Фалконер не захочет, чтобы мы добились успеха.
Старбак пожал плечами.
– А что с этим может поделать Мокси? Он даже не хочет здесь находиться, просто мечтает сбежать.
– Он пронырливый малый, – возразил Траслоу. – Как собака. Нуждается в хозяине, понимаете? И как только уехал Фалконер, он наверняка ткнулся носом в руку Медликотта, – презрительно фыркнул Траслоу. – Знаете про слухи, которые распускает Медликотт? Он говорит, что если бы Легионом командовал он, нам бы не пришлось драться за Джексона, сидели бы в окопах Ричмонда. Говорит, как будто так оно и есть.
– Ну да, как же, – бросил Старбак, вздрогнув, когда ремень винтовки впился в его плечо.
– Но в такие слухи люди охотно верят, когда им плохо, – сказал Траслоу, – и нет прока притворяться, что все в Легионе хотят видеть вас командующим. Вы забыли, жизнь скольких человек в Легионе зависит от Вашингтона Фалконера. Они рубят его лес, ловят его рыбу, получают от него жалованье, хранят деньги в его банке и живут в его домах. Взгляните на Уилла Паттерсона, – Траслоу упомянул только что получившего повышение командира третьей роты.
– Паттерсон пытался стать офицером еще с начала войны, – возразил Старбак. – Он должен быть мне благодарен!
– Эта семейка ни за что вас не отблагодарит! – заявил Траслоу. Сержант Паттерсон, сын каменщика из Фалконера, дважды пытался выиграть выборы и стать офицером, но оба раза провалился. Старбак не был уверен, что Паттерсон станет хорошим офицером, но больше некого было назначить. – И добрая половина бизнеса Паттерсона зависит от Вашингтона Фалконера, – продолжал Траслоу, – так что же, вы думаете, Уилл Паттерсон может позволить себе стать на вашу сторону?
– Пока он дерется, – ответил Старбак, – это всё, что имеет значение.
– Но Медликотт, Мокси и Паттерсон, – напомнил Траслоу, – командуют тремя ротами правого фланга. И вы думаете, эти люди будут сражаться изо всех сил, когда дела пойдут плохо?
Старбак поразмыслил над этим заявлением и не обрадовался своим выводам. Он придержал их про себя, вместо этого улыбнувшись Траслоу.
– Некоторым я нравлюсь.
– Кому?
– Коффмэну.
– Мальчишка. Слишком мал, чтобы разобраться.
– Свинерду?
– Безумней, чем бешеная крыса.
– Дятлу?
– Безумней, чем две бешеные крысы.
– Мерфи.
– Мерфи любит всех. К тому же он ирландец.
– Вам?
– Мне вы нравитесь, – презрительно буркнул Траслоу, – и вы что, думаете, это хорошая рекомендация?
Старбак засмеялся.
– Ну и вообще, – произнес он через несколько шагов, – мы здесь не для того, чтобы нас любили. Мы здесь, чтобы выигрывать сражения.
– Ну так позаботьтесь о том, чтобы их выиграть, – ответил Траслоу, – уж как следует позаботьтесь.
Усталые и взмыленные солдаты получили передышку, подойдя к Раппаханнок. До сих пор они сделали крюк на юг от реки, но теперь повернули к северу, чтобы обойти янки с фланга. Северный берег реки представлял собой утес, на который круто взбиралась дорога, и одна из восьми пушек Джексона застряла на скользком берегу.
Возницы нахлестывали лошадей, а ближайшую пехоту позвали на помощь,чтобы подтолкнуть колеса орудий плечами, но задержка неизбежно заставила колонну замедлить шаг, и благодарные солдаты рухнули у дороги, чтобы дать отдых ноющим ногам и перевести дыхание. Некоторые заснули, и их лица стали похожи на лица мертвецов из-за покрывающей кожу пыли. Мокси тайком извлек камень из копыта лошади, а потом сел рядом с мрачным майором Медликоттом. Основная часть офицеров Легиона столпилась вокруг Старбака в надежде вытянуть из него больше сведений, которые они могли бы передать своим солдатам, но Старбак и сам не знал, куда они направляются.
– Наверное, в долину Шенандоа, – высказал предположение капитан Дейвис, и когда никто не стал возражать и даже не поинтересовался, с чего он это взял, всё равно разъяснил свою точку зрения. – Это ведь родной дом Старины Джека, правильно? Он навел ужас в Шенандоа. Как только янки узнают, что мы в Шенандоа, им придется разделить армию на две.
– Нет, если они решат оставить нас гнить в Шенандоа, – прокомментировал только что назначенный лейтенантом Хоуз.
– Значит, мы не будем там гнить, а вторгнемся в Мэриленд, – предположил Дейвис. – Вверх по Шенандоа, прямо через Потомак и там до Балтимора. А как только захватим Балтимор, можем атаковать Вашингтон. Думаю, через месяц мы выгоним Эйба Линкольна из Белого дома и заставим самого спрятаться за каким-нибудь забором.
Уверенность Дейвиса была встречена молчанием. Кто-то плюнул на дорогу, а другой поднес ко рту флягу в надежде найти в ней последнюю каплю тепловатой воды.
– Вниз по Шенандоа, – наконец вымолвил Траслоу, – а не вверх.
– Вниз? – спросил Дейвис, озадаченный этим возражением. – С какой стати нам идти на юг?
– Внизу север, а наверху юг, – сказал Траслоу, – так всегда было и всегда будет. Отправься в долину и спроси, как пройти наверх, и тебя пошлют на юг. Так что мы пойдем вниз по Шенандоа, а не вверх.
– Вверх или вниз, – заметил Дейвис, обиженный этой поправкой, – какая разница? Пока мы идем на север. До Шенандоа два дня пути, и еще два до Потомака, а потом неделя до Балтимора.
– Однажды я бывал в Балтиморе, – мечтательно произнес капитан Пайн. Все хотели послушать подробности, но похоже, Пайну нечего было добавить к этому короткому заявлению.
– Подъём! – Старбак увидел, что батальон впереди встает на ноги. – Готовьтесь, ребята.
Они переправились через реку и пошли на север. Шли не по дороге, тянувшейся на запад, а прямо через поля и леса, через мелкие речушки и широкие выгоны, срезав путь, и в конце концов добрались до проселочной дороги, ведущей на север. Старбак попытался мысленно нарисовать карту Виргинии и понял, что они двигаются параллельно Голубому хребту, это означало, что как только они доберутся до железной дороги в Манассасе, то могут повернуть на запад и идти вдоль железной дороги, через перевал в долину Шенандоа. А долина, словно пушка, целилась в предместья Вашингтона, так что, может, возбужденный Дейвис был прав.
Старбак попытался вообразить падение Вашингтона. Он представил потрепанные легионы мятежников марширующими по покоренному кольцу фортов, окружающих столицу, а потом, под взглядами молчаливых и потрясенных зрителей, стоящих вдоль улиц, проходящими мимо захваченного Белого дома. Он слышал победные мелодии и нарисовал в своем живом воображении боевое знамя с крестом и звездами, развевающееся над роскошным белым и высокомерным зданием, а когда парад победы закончится, хозяевами города станут солдаты, празднующие свой триумф. Полковник Лассан, француз, провел в северной столице неделю и описал Старбаку город.
Это было место, по словам Лассана, лишенное силы. В Вашингтоне не было промышленности – ни верфей, ни фабрик, ни свистящих паровых металлургических предприятий, заслоняющих солнце своей грязью. Как сказал Лассан, это был небольшой город, служивший единственной цели – производить законы и постановления, искусственный город, где хитрость сходила за ум, а коррупция заменяла промышленность. Он был населен бледными адвокатами, толстыми политиками, богатыми шлюхами и безлицыми ордами чернокожих слуг, и когда в него войдут мятежники, адвокаты и политики, без сомнения, давно его уже покинут, останутся лишь люди с доброй душой.
Эта соблазнительная перспектива помогала разуму Старбака не думать о волдырях на ногах и горящих мышцах. Он мечтал о нежном городе, о захваченном шампанском, о широких постелях и накрахмаленных белых простынях. Мечтал о жареных устрицах и черепаховом супе, ростбифе и отбивных из телячьей вырезки, о персиковых пирожных, и все это будет съедено за компанию с богатыми как адвокаты вашингтонскими шлюхами, и эта заманчивая мысль внезапно напомнила ему о женщине с золотистыми волосами, которую он видел сидящей вместе с мужем в открытом экипаже в тылу у янки во время сражения при Булл-Ран.
Она жила в Вашингтоне и пригласила Старбака ее посетить, но сейчас даже под страхом смерти он бы не вспомнил ее имя. Ее муж был конгрессменом-северянином, напыщенным и туповатым человеком, но его жена была прекрасна и обладала золотистыми волосами, это промелькнувшее в памяти видение было достаточно утешительным, чтобы усталый человек проковылял через маленькие виргинские городки, где проходящим мимо мальчишкам-солдатам аплодировали возбужденные жители. Годичной давности флаги мятежников, спрятанные все те месяцы, когда здесь стояли только войска янки, вывешивали на балконах и карнизах, а дети приносили солдатам ведра с тепловатой колодезной водой.
К тому времени, когда солнце начало скрываться за зубчатыми вершинами Голубого хребта, боль Старбака, казалось, почти совсем утихла. Он увидел, как солдаты впереди снимают шляпы, и гадал о причине этого жеста, а потом штабной офицер промчался вдоль колонны в обратном направлении, призывая солдат не выкрикивать приветствия.
– Мы не хотим, чтобы нас услышали разведчики-кавалеристы янки, – объяснил он, – так что никаких возгласов.
Приветствия? Почему нельзя выкрикивать приветствия? Старбак вернулся от воображаемой вашингтонской роскоши к отвратительной и потной реальности и внезапно заметил похожую на каменное изваяние фигуру, стоящую у дороги на вершине скалы размером с дом. Это был Джексон со шляпой в руках, наблюдающий, как проходят его войска. Старбак инстинктивно расправил плечи и попытался шагать с большим воодушевлением. Он стянул поношенную и пропитанную потом шляпу с длинных черных волос и уставился на человека с суровым лицом, который, увидев Старбака, слегка кивнул ему в знак приветствия. Идущий за Старбаком Легион снял шляпы и зашагал в ногу, проходя мимо легендарного генерала. Никто не кричал приветствий, все молчали, но еще милю Старбаку казалось, что на лицах солдат появилась бодрость.
Они шли, пока не наступил вечер. Небо на западе окрасилось багряным с полосами желтого, эти пламенеющие цвета медленно съёживались и бледнели, превратившись в серые сумерки. Боль снова вернулась, теперь ее слегка облегчала понизившаяся температура. Люди искали глазами признаки лагеря, которые сказали бы им, что они достигли места назначения, но рядом с дорогой никто не разбил лагерь и ни один костер не наполнял воздух дымом, поход продолжился и в темноте.
