Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"
Автор книги: Бернард Корнуэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 106 страниц)
Часть вторая
Глава четвертаяОфициальная инаугурация Джефферсона Дэвиса на пост президента Конфедеративных Штатов Америки была назначена в день рождения Джорджа Вашингтона.
Однажды он уже прошел через эту церемонию в Монтгомери, штат Алабама, но там стал лишь президентом временного правительства.
Сейчас, после выборов и должным образом обустроившись в новой столице Конфедерации, он пройдет через эту церемонию во второй раз.
День рождения Вашингтона был выбран в качестве даты второй инаугурации с целью придать событию символическое величие, но этот знаменательный день не принес ничего, кроме мелкого нескончаемого дождя, который заставил огромную толпу, собравшуюся на ричмондской площади Капитолия, укрыться под зонтами, и со стороны казалось, что ораторы обращались к кучке блестящих черных холмиков.
Дождь так громко барабанил по крышам экипажей и туго натянутым зонтам, что никто кроме стоящих на трибуне не мог расслышать ни выступлений, ни молитв, ни даже торжественной присяги президента при вступлении в должность.
После принятия присяги президент Дэвис воззвал к помощи Бога в праведном деле южан, его молитва сопровождалась чиханьем и кашлем стоявших вокруг почетных гостей.
Над городом низко нависли серые февральские тучи, так что всё, кроме новых военных знамен восточной армии Конфедерации, выглядело темным.
Знамя, развевавшееся на флагштоке позади трибуны и различимое с крыши каждого дома с видом на площадь Капитолия, представляло собой красный флаг, пересеченный Андреевским крестом, на котором были вышиты тринадцать звезд, олицетворявшие одиннадцать мятежных штатов и Кентукки с Миссури, присягнувшие на верность обеим сторонам.
Южане, любящие во всём искать предзнаменования, были довольны, что новую страну основали тринадцать штатов, как и шестьдесят восемь лет назад тринадцать штатов основали другую страну, хотя некоторые в толпе считали это число несчастливым, сочтя и проливной дождь дурной приметой для только что избранного президента.
После церемонии процессия перепачканных грязью видных лиц Конфедерации поспешила по Двенадцатой улице, чтобы посетить прием в Брокенбро-Хаусе, снятом правительством в качестве президентского особняка.
Дом вскоре переполнился промокшими до нитки гостями, которые развешивали свои сырые плащи на две парные статуи – Комедию и Трагедию, украшавшие вестибюль, а потом переходили из комнаты в комнату, чтобы оценить и раскритиковать вкус новоизбранного президента в выборе мебели и картин.
Президентские рабы закрыли дорогие ковры в приемных защитными чехлами, но гостям хотелось рассмотреть узоры, хлопковые покрывала были откинуты в сторону, и вскоре красивые узорчатые ковры были затоптаны грязными сапогами, а двойной ряд павлиньих перьев на каминной полке в дамском салоне был выщипан теми, кто желал оставить себе сувенир в память об этом дне.
Сам президент нахмурившись стоял в роскошной столовой рядом с камином из белого мрамора и заверял всех подходивших его поздравить, что воспринимает сегодняшнюю церемонию как самое торжественное в жизни событие, а свое президентство – как чрезвычайно серьезную ответственность.
Предполагалось, что гостей будет развлекать армейский оркестр, но толпа была такой плотной, что скрипач даже не мог взмахнуть смычком, поэтому военные удалились на кухню, где повара угостили их прекрасной мадерой и холодным цыпленком в желе.
Полковник Вашингтон Фалконер, великолепный в своем изящном мундире Конфедерации, который эффектно оттеняла темная повязка, поддерживающая его правую руку, поздравил президента. Не будучи в состоянии пожать ему руку раненой правой рукой, он выпутался из этого неловкого положения, протянув левую.
Президент Дэвис наконец ухитрился неуклюже пожать руку, а затем невнятно пробормотал, что польщен присутствием полковника Фалконера на этом знаменательном событии, проводящемся в дни тяжелых испытаний.
– Тяжелые испытания выпадают на долю великих людей, господин президент, – ответил Вашингтон Фалконер, – и это значит, что нам повезло с вами.
Тонкие губы Дэвиса слегка растянулись в улыбке, принимая комплимент. У президента ужасно болела голова, и он выглядел даже более отстраненным и холодным, чем обычно.
– Я действительно сожалею, – холодно сказал он, – что вы отказались принять должность эмиссара.
– Однако таким образом я избавил себя от некоторых неудобств, господин президент, – беспечно ответил Фалконер, прежде чем осознал, что на войне все должны воспринимать неудобства как должное, даже если эти неудобства подразумевали похищение флотом Соединенных Штатов из комфортных кают британского почтового судна.
Двух эмиссаров уже отпустили, таким образом оградив Север от вступления в войну не только с Конфедерацией, но и с Британией, однако их прибытие в Европу не принесло добрых вестей.
Франция не поддержит Юг, пока первый шаг не сделают британцы, а британцы не вмешаются, пока Юг не покажет четких признаков того, что в состоянии выиграть эту войну без посторонней помощи, что, конечно же, было полной бессмыслицей.
Президент, размышляя о дипломатическом провале, пришел к выводу, что эмиссарами были избраны не те люди.
Слайделл и Мейсон были неотесанными грубыми людьми, знакомыми с деревенским своеобразием американской политики, но едва ли достаточно изворотливыми на фоне хитрых бюрократов подозрительной Европы. Более ловкий эмиссар, как верил президент, мог бы достигнуть больших успехов.
А Вашингтон Фалконер действительно был представительный мужчиной со светло-соломенными волосами и открытым честным лицом, не лишенным привлекательности.
Широкий в плечах, подтянутый, обладатель одного из самого больших состояний в Виргинии, такого огромного, что он набрал на свои деньги полк и вооружил его по стандартам лучших армий мира. По слухам, он мог бы проявить подобную щедрость еще десяток раз и по-прежнему не испытывать недостатка в средствах.
Он был, по мнению любого, удачливым и неординарным человеком, и президент Дэвис еще раз почувствовал раздражение из-за того, что Фалконер отклонил предложение поступить на дипломатическую службу, только чтобы осуществить свою мечту – повести в бой бригаду.
– Сожалею, что вы еще не оправились, Фалконер. Президент указал на его черную повязку.
– Небольшая потеря сноровки, господин президент, но не достаточная, чтобы помешать мне обнажить шпагу в защиту своей страны, – скромно ответил Фалконер, хотя на самом деле его рука полностью зажила, и он носил перевязь, только чтобы выглядеть героем.
Черная перевязь была особенно привлекательна для женщин, этот эффект усиливался отсутствием жены Фалконера, страдающей от нервных недугов и живущей в загородном семейном поместье.
– И я верю, что эта шпага будет скоро востребована, – добавил Фалконер с явным намеком на то, что желает получить поддержку президента при назначении на должность командующего бригадой.
– Подозреваю, что скоро все мы будем задействованы, исполняя свой долг, – туманно ответил мертвенно бледный президент. Ему хотелось, чтобы рядом оказалась жена, которая помогла бы ему справиться со всеми этими возбужденными людьми, требующими от него большего воодушевления, чем он был в состоянии дать.
Варина прекрасно вела светские разговоры, тогда как сам президент во время этих общественных мероприятий чувствовал, что слова замирают у него на языке. Дэвис гадал, неужели и Линкольну соискатели должностей досаждали подобным же образом? Или его собрат чувствовал себя более непринужденно, общаясь со всеми этими докучливыми незнакомцами?
За спиной Фалконера неожиданно появилось знакомое лицо, человек улыбался и кивал президенту, требуя внимания. Дэвис пытался вспомнить его имя, которое, к счастью, всплыло в самый нужный момент.
– Мистер Дилейни, – без особого восторга поприветствовал новоприбывшего президент.
Бельведер Дилейни был адвокатом и сплетником, которого, насколько помнил Дэвис, не пригласили на этот прием, но он как ни в чём не бывало явился.
– Господин президент, – Дилейни поклонился в качестве признания высокой позиции Джефферсона Дэвиса.
За вкрадчивой наружностью маленького, пухлого, улыбчивого ричмондского адвоката скрывался острый, как змеиное жало, ум.
– Позвольте искренне вас поздравить по случаю инаугурации.
– Торжественное событие, Дилейни, налагающее серьезные обязанности.
– Погодка, кажется, не из самых приятных, господин президент, – сказал Дилейни, словно злорадствуя по поводу дождливого дня.
– А теперь сэр, если вы позволите, я пришел, чтобы потребовать внимания полковника Фалконера. Вы не можете монополизировать право на общение с героями Конфедерации, сэр.
Дэвис кивнул, благосклонно согласившись, чтобы Дилейни увел Фалконера, хотя это лишь дало возможность некоему тучному конгрессмену сердечно поздравить своего миссисипского соотечественника со вступлением в должность первого президента Конфедерации.
– Это тяжелый долг и почетная обязанность, – пробормотал президент.
Конгрессмен из Миссисипи с силой хлопнул Джефферсона Дэвиса по плечу.
– Тяжелый долг, будь он проклят, Джефф, – проревел в ухо президенту конгрессмен.
– Просто отправь ребят на север, чтобы снесли башку старому Эйбу Линкольну.
– Я предоставлю стратегию ведения войны своим генералам, – президент пытался отойти от конгрессмена, чтобы принять явно более приятные пожелания священника епископальной церкви.
– Проклятье, Джефф, ты столько же знаешь о войне, сколько и любой из наших прекрасных солдат, – конгрессмен сплюнул струю табака в плевательницу.
Струя темной слюны пролетела мимо плевательницы, забрызгав мокрый подол платья жены священника.
– Время разобраться с этим северным куриным пометом раз и навсегда, – весело заявил конгрессмен, а затем предложил президенту сделать глоток из его фляги.
– Самый крепкий виски по эту сторону реки Теннесси, Джефф. Один глоток излечит все твои печали!
– Вам необходимо было меня видеть, Дилейни? – Фалконер был сердит, что низенький хитрый адвокат увел его от президента.
– Это не я хотел вас видеть, Фалконер, а Дэниелс, а когда зовет Дэниелс, человек делает всё от него зависящее, чтобы откликнуться.
– Дэниелс! – удивленно воскликнул Фалконер, так как Дэниелс был одним из самых влиятельных людей Ричмонда, который вёл затворнический образ жизни.
Он также был известен своим уродством и сквернословием, но являлся важной персоной, потому что именно Дэниелс решал, какие проекты и людей поддержит влиятельная газета «Ричмондский наблюдатель».
Он жил в одиночестве в обществе двух злых собак, ему доставляло особое удовольствие стравливать их с друг с другом, в то время как он хохотал со своего наблюдательного пункта в высоком парикмахерском кресле.
Сам он тоже был бойцом не робкого десятка, дважды дравшимся на дуэли на ричмондской дуэльной арене у Кровавого Ручья и выжив в обеих схватках, укрепив свою репутацию злодея.
Многие южане полагали, что он прекрасно разбирается в теоретических основах полимтики, и его памфлет «Вопрос о ниггерах» широко почитался всеми теми, кто не видел никакой необходимости в изменении института рабства.
А теперь наводящий ужас Джон Дэниелс ждал Фалконера на высоком заднем крыльце новой резиденции президента, с хлыстом в руке угрюмо наблюдая за дождем.
Он мельком взглянул в сторону Фалконера, затем щелкнул хлыстом по стекавшим с голых деревьев каплям дождя.
– Неужели погода злится на нашего нового президента, а, Фалконер? – спросил Дэниелс своим скрипучим резким голосом, воздержавшись от других формальных слов приветствия.
– Хотелось бы верить, что нет, Дэниелс. Надеюсь, вы в полном здравии?
– А что вы думаете о нашем новом президенте, Фалконер? – Дэниелс проигнорировал вежливое приветствие Фалконера.
– Я думаю, что нам повезло с этим человеком.
– Вы говорите как редактор «Стража». Повезло! Боже мой, Фалконер, старый Конгресс Соединенных Штатов был полон таких слизняков, как Дэвис. Я видел, как люди и получше него вываливались из поросячьей задницы. Он впечатляет своей уравновешенностью, так ведь? Да, он уравновешен, скажу я вам, потому что в нем нет ничего живого, ничего кроме гордости, чести и государственного ума. А это не те качества, которые нам нужны, Фалконер. Нам нужны люди, которые просто пойдут и прикончат янки. Мы должны утопить Север в крови янки, а не произносить прекрасные речи с трибуны. Если бы речами выигрывали сражения, мы бы уже маршировали по штату Мэн, по пути захватив Канаду. Вы знаете, что два дня тому назад в Ричмонде был Джо Джонстон?
– Нет, не знаю.
– И знаете, как Джонстон вас называет, Фалконер? – спросил Дэниелс своим малоприятным голосом.
Для Дэниелса не имело значения, что Фалконер был одним из богатейших людей Юга, настолько богатым, что мог позволить себе купить дюжину газет вроде «Наблюдателя», Дэниелс знал свою силу, с помощью которой был способен влиять на общественное мнение Юга.
Эта же власть давала ему право развалиться в плетенном президентском кресле-качалке, положив свои поношенные сапоги на ограду крыльца, в то время как Фалконер в ярком полковничьем мундире стоял возле него как проситель.
– Он зовет вас героем Манассаса, – звительно произнес Дэниелс.
– Что вы на это скажете?
– Премного благодарен, – ответил Фалконер.
В действительности это прозвище было ошибкой, потому что генерал Джонстон так и не узнал, что это не Фалконер повел Легион против неожиданной фланговой атаки северян в Манассасе, а никем не воспетый Таддеус Бёрд, как и не узнал, что Бёрд принял это решение, намеренно нарушив приказы Фалконера.
Вместо этого, как и многие другие в Конфедерации, Джонстон был убежден, что в лице Вашингтона Фалконера Юг приобрел блестящего и подобающего героя.
Это мнение умело поддерживалось и самим Вашингтоном Фалконером. После Манассаса полковник провел долгие месяцы, читая лекции по тактике ведения боя в залах и театрах от Фредриксберга до Чарльстона.
Он рассказывал своим слушателям о предотвращенном несчастье и о поражении, обернувшемся победой, его истории придавал красок и драматизма небольшой оркестр раненых музыкантов, которые играли патриотические песни, а в самые трагические моменты повествования имитировали призыв военного горна, и аудитория получала полное впечатление, будто невидимые армии маневрировали прямо за темными окнами зала.
Затем, когда повествование достигало своего апогея, и вся судьба Конфедерации висела на весах истории, Фалконер делал паузу, и дробь небольшого барабана изображала ружейную стрельбу, а грохот большого – артиллерийский огонь, а потом Фалконер рассказывал о героизме, приведшем в тот день к победе.
Потом звучали аплодисменты, заглушая барабаны, изображавшие ружейный огонь. Героизм южан побеждал тупую силу янки, и Фалконер скромно улыбался в гуще оваций.
Не то чтобы Фалконер когда-либо действительно объявлял себя героем Манассаса, но его рассказ о сражении и не опровергал эти похвальные отзывы.
Если бы вы спросили об этом самого Фалконера, то он отказался бы отвечать, заявляя, что скромность украшает воина, но затем коснулся бы своей правой руки на перевязи, увидев, что мужчины уважительно расправили плечи, а женщины просто тают под его взглядом.
Он привык к лести, по правде говоря, он так долго произносил свои речи, что и сам поверил в собственный героизм, и это убеждение сделало невыносимым воспоминание о той ночи в Манассасе, когда Легион от него отвернулся.
– Так были ли вы героем? – прямо спросил Дэниелс Фалконера.
– Каждый был в Манассасе героем, – высокопарно ответил Фалконер. Дэниелс рассмеялся над этими словами.
– Он должен был стать адвокатом как и вы, а, Дилейни? Умеет пустословить!
Бельведер Дилейни чистил ногти и одарил редактора легкой безрадостной улыбкой. Дилейни был придирчивым, умным, сообразительным человеком, которому Фалконер не совсем доверял.
В данный момент на адвокате был мундир Конфедерации, хотя в чём состояли его военные обязанности, Фалконер не мог разгадать. Ходили слухи о том, что Дилейни являлся владельцем знаменитого борделя миссис Ричардсон на Маршалл-стрит и еще более престижного публичного дома на Франклин-стрит.
Если это было правдой, то сплетни из обоих борделей, без сомнения, снабжали Дилейни компрометирующими сведениями обо всех лидерах Конфедерации, и хитрый адвокат, вероятно, передавал содержание интимных бесед этому хмурому, больному и скрюченному Дэниелсу.
– Нам нужны герои, – сказал Дэниелс. Он угрюмо смотрел на затопленные дорожки и грязные овощные грядки мокрого сада. Струйка дыма вилась из президентской коптильни, где заготавливалась добрая дюжина виргинских окороков. – Ты слышал о Генри и Донельсоне?
– Конечно, – ответил Фалконер. В Теннесси были захвачены форты Донельсон и Генри, и похоже, что должен был пасть и Нэшвилл, в то время как на западе очередной удар нанес флот янки, на этот раз захватив остров Роанок в Северной Каролине.
– А что ты скажешь, Фалконер, – Дэниелс бросил недоброжелательный взгляд на привлекательного виргинца, – если я сообщу тебе, что Джонстон собирается оставить Кентервиль и Манассас?
– Он не может! – Фалконер был действительно ошеломлен этой новостью. Слишком много акров севера Виргинии были уже оккупированы врагом, и очередная сдача священной земли штата без битвы ошеломила Фалконера.
– Но он собирается, – Дэниелс сделал паузу, чтобы прикурить длинную черную чируту. Он сплюнул кончик чируты через ограду крыльца и затем выпустил дым в дождь.
– Он решил отступить за Раппаханнок. Утверждает, что там мы сможем лучше держать оборону, чем в Кентервиле. Никто еще не объявил об этом решении, оно держится в тайне, а это значит, что об этом знает Джонстон, Дэвис, мы с вами, и, возможно, добрая половина чертовых янки. И угадайте, что собирается сделать Дэвис, Фалконер?
– Уверен, даст бой сторонникам этого решения, – ответил Фалконер.
– Бой? – передразнил Фалконера Дэниелс.
– Джефф Дэвис не знает значения этого слова. Он только слушает Бабулю Ли. Осторожность! Осторожность! Осторожность! Вместо того, чтобы сражаться, Фалконер, Дэвис предлагает с завтрашнего дня в течении недели молиться и соблюдать пост. Вы можете этому поверить? Мы уморим себя голодом, и Господь Всемогущий обратит внимание на наше бедственное положение. Что ж, Джефф Дэвис может затянуть свой пояс потуже, но черт меня дери, если и я сделаю то же самое. В этот день я закачу пирушку. Присоединитесь, Дилейни?
– С преогромным удовольствием Джон, – протянул Дилейни и затем оглянулся, когда открылась дверь в конце веранды.
На крыльце появился маленький мальчик с обручем в руке, должно быть, лет четырех или пяти. Мальчик улыбнулся незнакомцам.
– Няня сказала, что я могу здесь поиграть, – пояснил мальчик, который, как решил Фалконер, был старшим сыном президента.
Дэниелс бросил злобный взгляд на ребенка.
– Захотелось порки, парень? Если нет, то убирайся отсюда к чертовой матери, немедленно!
Когда мальчик в слезах убежал, редактор повернулся к Фалконеру.
– Мы не только отступаем от Кентервиля, Фалконер, но поскольку у нас недостаточно времени для вывоза обоза с узла в Манассасе, мы сжигаем его! Ты можешь в это поверить? Мы потратили многие месяцы, обеспечивая армию продовольствием и амуницией, и с первым же дуновением весны решаем сжечь все до последней тряпки и удрать за ближайшую реку, как перепуганные девицы. Что нам нужно, Фалконер, так это генералы с яйцами. Способные генералы. Генералы, не избегающие сражений. Прочтите это, – он вытащил из кармана жилета сложенный лист бумаги и кинул его Фалконеру.
Полковнику пришлось наклониться к тростниковой циновке крыльца, чтобы поднять сложенный листок, оказавшийся наброском редакторской колонки для «Ричмондского наблюдателя».
Статья была чистым бальзамом на душу Фалконера. Она гласила, что наступило время решительных действий. Весна, несомненно, принесет вражескую атаку беспримерной жестокости, и для Конфедерации единственным способом выживания было противопоставить этому бешеному натиску храбрость и находчивость.
Юг никогда не одержит победу нерешительностью, и точно не рытьем траншей, которыми генерал Роберт Ли намеревался окружить Ричмонд.
Конфедерация, заявляла статья, будет упрочена людьми бесстрашными и дальновидными, а не усилиями военных инженеров.
Автор неохотно допускал, что нынешние лидеры Конфедерации действовали из лучших побуждений, но они были ограничены в своих идеях, и без сомнения, пришло время назначить на высшие должности новых офицеров.
Одним из таких людей был Вашингтон Фалконер, оставшийся не у дел после Манассаса. Бросьте этого человека против Севера, резюмировала статья, и война будет окончена к лету.
Фалконер прочитал статью второй раз и обдумывал, стоит ли ему заглянуть после обеда к Шафферсу, чтобы заказать дополнительную тесьму на рукава и вышивку золотом, которая будет обрамлять звёзды на кончиках его воротника.
Бригадный генерал Фалконер! Он решил, что это звание ему идет.
Дэниелс забрал статью обратно.
– Вопрос в том, Фалконер, стоит ли нам это публиковать?
– Вам решать, Дэниелс, не мне, – скромно заявил Фалконер, спрятав свой восторг, закрывая сигару от ветра и прикуривая.
Ему было интересно, скольких старших офицеров оскорбит эта публикацию, а затем он понял, что он не сможет высказать эти боязливые опасения Дэниелсу, иначе статья может измениться, порекомендовав отдать бригаду под начало кого-нибудь другого.
– Вы тот самый нужный нам человек? – рявкнул Дэниелс.
– Вы спрашиваете, буду ли я атаковать, атаковать и снова атаковать? Да. Вы спрашиваете, покину ли я Манассас? Нет. Вы спрашиваешь, буду ли я использовать хороших солдат, чтобы копать канавы вокруг Ричмонда? Никогда!
После этого заявления Фалконера Дэниелс хранил молчание. Вообще-то, он молчал столько времени, что Вашингтон Фалконер начал себя уже чувствовать себя глупо, но потом чернобородый редактор заговорил снова.
– Вам известна численность армии Макклелана? – задал он вопрос, не глядя на Фалконера.
– Нет, точно я не знаю.
– Нам она известна, но мы не публикуем эти цифры в газете, потому что если мы это сделаем, то можем просто довести людей до отчаяния, – Дэниэлс помахивал своим длинным хлыстом, а его голос громыхал, заглушая бурлящие потоки непрекращающегося дождя.
– Это новый Наполеон, Фалконер, под его командованием более ста пятидесяти тысяч человек. У него пятнадцать тысяч лошадей и более двухсот пятидесяти пушек. Больших пушек, Фалконер, смертоносных пушек, лучших пушек, которые могли поставить литейщики Севера, и они выстроились колесом к колесу, чтобы стереть наших бедных солдат в кровавые ошмётки. А сколько у нас бедолаг-южан? Семьдесят тысяч? Восемьдесят? И когда закончится их срок службы? В июне? В июле?
Большую часть армии Юга составляли добровольцы, которые приходили служить на один год, и по окончании этого года выжившие ожидали возвращения домой.
– Нам придётся начать призыв, Фалконер, – продолжал Дэниелс, – если весной мы собираемся разбить этого так называемого гения Макклелана.
– Народ никогда не поддержит на призыв, – сурово заявил Фалконер.
– Народ, полковник, прекрасно поддержит всё, чёрт побери, что приведёт нас к победе, – жестко произнес Дэниелс, – но поведёте ли этих призывников вы, Фалконер? Таков сейчас правильный вопрос. Вы тот человек, что мне нужен? Стоит ли «Наблюдателю» вас поддерживать? В конце концов, вы не самый опытный офицер, так ведь?
– Я смогу привнести новые идеи, – скромно предположил Фалконер. – Новую кровь.
– Но новому и неопытному бригадному генералу потребуется хороший и опытный заместитель. Разве не так, полковник? – произнося эти слова, Дэниелс злобно посматривал на Фалконера.
Фалконер радостно улыбнулся.
– Я надеюсь, что вместе со мной будит служить мой сын Адам. Сейчас он в штабе Джонстона, так что у него хватает опыта, и нет более способного и честного человека в Виргинии, – тон Фалконера наполнился почти осязаемой теплотой и искренностью.
Он безумно любил своего сына, не только отцовской любовью, но и с радующим его чувством гордости за несомненные добродетели Адама. В самом деле, Фалконеру иногда казалось, что Адам был его несомненным успехом, достижением, придающим смысл остатку его жизни. Теперь он, улыбаясь, повернулся к адвокату.
– Вы ведь можете подтвердить добродетели Адама, правда, Дилейни?
Но Бельведер Дилейни не ответил. Он просто разглядывал мокрый сад.
Дэниелс со свистом вдохнул и предостерегающе мотнул уродливой головой.
– Мне это не нравится, Фалконер. На мой взгляд тут попахивает покровительством. Непотизмом! Верно я сказал, Дилейни?
– Непотизм и есть, Дэниелс, – подтвердил Дилейни, не глядя на Фалконера, чье лицо стало похоже на лицо маленького мальчика, которого только что выпороли.
– «Наблюдатель» никогда не поддерживал непотизм, Фалконер, – протрещал Дэниелс своим скрипучим голосом, а потом отрывисто махнул Дилейни, и тот послушно открыл переднюю дверь веранды, впустив на крыльцо изможденное и оборванное создание, одетое в мокрый изношенный мундир, в котором в этот ненастный день незнакомец дрожал от холода.
Казалось, что жизнь изрядно потрепала этого мужчину среднего возраста, с клочковатой черной бородкой, глубоко запавшими серыми глазами и тиком покрытой шрамами щеки.
По всей видимости, его донимала простуда – он без конца утирал шмыгающий нос, проводя затем рукавом о неряшливую бороду с засохшими каплями табачной слюны.
– Джонни! – без тени смущения поприветствовало это невзрачное существо Дэниелса.
– Фалконер? – Дэниелс обернулся к полковнику.
– Познакомьтесь с майором Гриффином Свинердом.
Отрывисто кивнув Фалконеру, Свинерд протянул левую руку. На ней, заметил полковник, не хватало трех пальцев, остался лишь большой и мизинец. Мужчины обменялись неуклюжим рукопожатием. Нервный тик правой щеки придавал Свинерду несколько возмущенное выражение.
– Свинерд, – пояснил Фалконеру Дэниелс, – служил еще в старой Армии США. Выпускник Вест-Пойнта… какого года?
– Выпуск двадцать девятого года, Джонни, – Свинерд щелкнул каблуками.
– Служил в Мексике, затем во время Семинольских войн[38]38
Семинольские войны – три вооружённых конфликта на территории штата Флорида между семинолами (группами различных индейских народов, а также беглыми чернокожими рабами, сражавшихся на их стороне) и армией Соединённых Штатов Америки. Первая Семинольская война шла с 1814 по 1819 годы, вторая – с 1835 по 1842 годы, третья – с 1855 по 1858 годы.
[Закрыть], верно?
– Поснимал скальпов поболее любого из ныне живущих белых, полковник, – поделился Свинерд, ухмыляясь полковнику и обнажая ряд гнилых желтых зубов.
– Одним прекрасным днем снял аж тридцать восемь скальпов! – похвастался Свинерд.
– И все – своими руками, полковник. Скво, детишек, воинов! Кровищи было по локоть, забрызгивало до подмышек. Когда-нибудь имели удовольствие снимать скальп, полковник? – со свирепой энергией поинтересовался Свинерд.
– Нет, – выдавил Фалконер.
– Не довелось, – он все еще переживал из-за отказа Дэниелса поддержать кандидатуру Адама, понимая, что за повышение придется платить.
– Все дело в сноровке, – продолжил Свинерд.
– Как и в любом деле, главное – набить руку. Молодые солдаты вечно пытаются скальп вырезать и, ясное дело, ничего не получается. В результате у них в руках оказывается нечто вроде дохлой мыши, – Свинерду шутка показалась смешной, и он, обнажив щербатый рот, с присвистом засмеялся.
– Резать скальп смысла нет, полковник. Не-ет, скальп надо снимать, ну, как кожуру апельсина! – объяснял Свинерд с очевидным обожанием сей процедуры, которую проиллюстрировал с помощью раненой руки, больше похожей на коготь.
– Если посетите Тайдуотер, обязательно покажу свою коллекцию. У меня три ящичка, доверху заполненные первоклассными скальпами – все обработаны и выдублены, как полагается, – Свинерд, очевидно, решил, что таки произвел неизгладимое впечатление на Фалконера – он льстиво улыбнулся, а щека задергалась еще сильнее.
– Не хотите взглянуть на скальп, полковник? – вдруг спросил Свинерд, ныряя рукой в нагрудный карман. – У меня какой-нибудь всегда при себе.
Талисман на удачу, понимаете? Этот вот – семинольской скво. Ну и шумной сукой она была, скажу я вам. Что-что, а уж визжать эти дикари умеют!
– Нет, спасибо, – Фалконеру все же удалось удержать любителя скальпов от презентации своего трофея.
– Так вы виргинец, майор? – спросил он, переводя разговор в другое русло и стремясь скрыть отвращение, вызванное гнусным на вид Свинердом.
– Из Тайдуотера, как вы сказали?
– Из Свинердов города Чарльз! – гордо ответил его собеседник.
– Когда-то это была знаменитая фамилия! Разве нет, Джонни?
– Свинерд и сыновья, – сказал редактор, наблюдая за дождем. – Работорговцы, поставляющие товар виргинской знати.
– Но папаша проиграл весь бизнес, полковник, – признался Свинерд. – Были времена, когда сама фамилия «Свинерд» означало не что иное, как торговлю ниггерами.
Но мой папаша, поддавшись греху азарта, все спустил. И с тех пор мы бедняки, – произнес он с очевидной гордостью, но Фалконеру было понятно, какое предложение стоит за этим хвастовством.
Редактор затянулся сигарой.
– Свинерд – мой кузен, Фалконер. Родня.
– И он обратился к вам в поисках работы? – проницательно предположил Фалконер.
– Не как к газетчику! – вмешался майор Свинерд.
– Со словесностью я не в ладах, полковник. Пусть этим занимаются умные ребята вроде Джонни. Нет, я солдат до мозга костей. Можно сказать, вскормлен из оружейного ствола. Я – боец, полковник, и у меня при себе три ящика скальпов в качестве доказательства.
– Но в настоящий момент – без работы? – подсказал Дэниелс.
– Вообще-то, я подыскиваю наилучшее применение своим бойцовским талантам, – подтвердил Свинерд.
Повисла пауза. Дэниелс извлек рукопись статьи в из кармана и якобы углубился в изучение текста. Фалконер понял намек.
– Если мне удастся подыскать местечко для себя, майор, – торопливо заверил он Свинерда, – я почту за великую честь предложить вам должность моей правой руки.
– Первого заместителя, то есть? – вставил Дэниелс.
– Да-да, первого заместителя, – поспешно поправился Фалконер.
Свинерд щелкнул каблуками.
– Я не разочарую вас, полковник. Может быть, мне и не хватает грации аристократа, но, видит Бог, свирепости мне не занимать! Я не рохля, черт возьми, не рохля. Я верю в то, что с солдатами следует управляться, как с ниггерами – быстро и сурово! С кровью и жестокостью, никак иначе, разве не так, Джонни?
– Истинно так, Гриффин, – Дэниелс сложил рукопись, но не торопился убирать ее в карман.
– К сожалению, Фалконер, – продолжил Дэниелс, – мой кузен обнищал на службе родине.
Старой родине, то есть. Наших новых врагов. А это значит, что на новую родину он прибыл с ворохом долгов. Так ведь, Гриффин?
– Фортуна меня подвела, полковник, – признался Свинерд.
Глаз его заслезился, а тик снова усилился.
– Всё отдал армии. Всё, и пальцы тоже! Но остался я ни с чем, полковник, ни с чем. Но много я не прошу – лишь возможность служить и сражаться, да клочок земли Конфедерации, когда мой честный труд завершится.
