Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 106 страниц)

Оба были виргинцами, и оба сражались за Север. Джозеф Галлоуэй владел кое-какой собственностью в окрестностях Манассаса, и на его ферме теперь квартировал полк кавалерии северян, набранный исключительно из южан, сохранивших верность правительству в Вашингтоне.

Костяк солдат кавалерийской бригады Гэллоуэя составляли добровольцы из приграничных штатов, спорных земель Мэриленда и западных округов Виргинии, но немало было беглецов и из самих Конфедеративных Штатов. Гэллоуэй не сомневался, что некоторые из этих солдат скрывались от правосудия южан, но большинство было идеалистами, сражавшимися за сохранение Союза. Именно Гэллоуэю пришла в голову идея принимать на службу подобных людей для ведения разведки глубоко в тылу мятежников.

Кавалеристы северян были выносливы и храбры, но совершенно незнакомы с виргинской местностью, и потому их возможности были ограничены по сравнению с безбожниками-южанами, которые знали каждую виргинскую деревню и поселение, где могли найти сторонников, всегда готовых предоставить им кров и еду. Именно Гэллоуэй явился вдохновителем идеи создать подразделение, которое могло бы разъезжать по мятежным штатам не хуже самих южан, хотя идея не получила должной поддержки в Вашингтоне. Наберите свой отряд, заявили бюрократы в правительстве майору Гэллоуэю, и мы соблаговолим принять их на службу, но только в том случае, если все будут экипированы оружием, лошадьми и военной формой.

Вот почему майор Гэллоуэй и капитан Адам Фалконер ждали пассажира, прибывавшего полуденным поездом, только что въехавшим в Манассас. Оба кавалерийских офицера локтями проторили себе путь среди толпы возбужденных солдат к последнему вагону поезда, предназначенному для пассажиров более высокого положения, чем обычное пушечное мясо. Проводник опустил лесенки вагона, и двум леди, едва протиснувшимся в узкие двери в своих пышных платьях, осторожно помогли спуститься на перрон.

За леди на перрон проследовала группа старших офицеров с подкрученными усами, в вычищенных мундирах и с раскрасневшимися от жары и виски лицами. Один из офицеров, самый молодой, отделился от группы и приказал ординарцам привести лошадей.

– Быстрей, пошевеливайтесь! Лошадей для генерала! – кричал адъютант. Кружевные зонтики-близнецы дам колыхались подобно белым поплавкам в океане табачного дыма по волнам темных шляп военных.

Последним пассажиром, вышедшим из вагона, оказался худой и высокий пожилой штатский с седыми волосами и бородой, свирепым взглядом и мрачным суровым лицом. У него были впалые щеки и римский нос, такой же величественный, как и весь его облик, одет он был в темный сюртук, цилиндр, и несмотря на жару облачился в застегнутый на все пуговицы жилет, поверх которого белел воротничок священника. В руке он держал темно-малиновый саквояж и тросточку из черного дерева, которой отпихнул в сторону темнокожего слугу дам, грузившего их поклажу на ручную тележку. Это движение было властным и непроизвольным поступком человека, привыкшего повелевать.

– Это он, – сказал Адам, узнав священника, проповедь которого слушал в Бостоне до начала войны.

Майор Гэллоуэй пробрался сквозь толпу к седовласому мужчине.

– Сэр? – окликнул он только что прибывшего священника. – Доктор Старбак, сэр?

Преподобный Элиял Джозеф Старбак, доктор теологии, король памфлетов и самый известный из всех священников-северян, сторонников аболиционизма, хмуро уставился на встречающих.

– Вы, должно быть, Гэллоуэй. А вы Фалконер? Прекрасно! Мой саквояж, – он всунул в протянутую для приветствия руку Адама свой саквояж.

– Надеюсь поездка была приятной, сэр? – поинтересовался майор Гэллоуэй, почтительно ведя своего гостя к дороге.

– Она стала намного менее приятной, Гэллоуэй, когда мы взяли курс на юг. Должен признать, что инженерная мысль достигла своего апогея в Новой Англии, и чем дальше отдаляешься от Бостона, тем менее приятной становится поездка, – преподобный выдал эти суждения привыкшим достигать самых укромных уголков больших церквей и аудиторий Америки голосом. – Вынужден отметить, меня довольно-таки растрясло на железной дороге юга. Без сомнения, отсталый продукт рабовладельчества. До места моего пребывания мне придется идти пешком ? – недовольно спросил преподобный, внезапно остановившись как вкопанный.

– Нет, сэр. В легком экипаже, – Гэллоуэй собирался попросить Адама сходить за экипажем, но затем увидел, что тот слишком обременен тяжелым саквояжем преподобного. – Я сейчас приведу экипаж, сэр. Тут недалеко.

Преподобный Старбак махнул рукой уходящему Гэллоуэю и с живым любопытством уставился на группу штатских, ожидавших выгрузки почты из служебного вагона.

– Вы читали работы Шпурцхайма по френологии[64]64
  Доктор Иоганн Шпурцхайм (1776–1832) – немецкий медик, наряду с австрийским ученым Францем Иозефом Галем один из основоположников френологии. Френология – (от греч. френо– ум, рассудок и греч. логос – слово, наука) – одна из первых псевдонаук в современном понимании, основным положением которой является связь психики человека и строения поверхности его черепа. Последние годы своей жизни провел в Бостоне, где и умер в 1832 году.


[Закрыть]? – спросил он у Адама.

– Нет, сэр, – удивился Адам совершенно неуместному вопросу.

– Наука многому может нас научить, – заявил преподобный доктор Старбак, – пока мы помним, что все научные выводы подлежат одобрению всемогущего Господа, но мне интересно понаблюдать за доказательствами учения Шпурцхайма, – он взмахнул тростью в направлении стоявших в очереди штатских. – У жителя Новой Англии преобладают в основном благородные формы надбровных дуг. Контуры его черепа указывают на присутствие интеллекта, доброжелательности, мудрости, мышления, тогда как даже в этих ближайших к Северу округах южных штатов я наблюдаю, как черепные контуры людей выдают в них присутствие порочности, воинственности, деструктивности и отчетливую склонность к кретинизму.

Мучающая Адама совесть, как и прочно укоренившийся в нем патриотизм, могли заставить его сражаться против родной страны отца, но он ещё оставался верным сыном Виргинии, и критика со стороны священника-северянина вызвала его негодование.

– Разве Джордж Вашингтон не был южанином, сэр? – чеканя каждое слово, спросил Адам.

Но преподобный Старбак был слишком стар, чтобы отказаться от своих убеждений.

– Джордж Вашингтон, молодой человек, как и вы, был выходцем из аристократии. Мои наблюдения относятся только к безликой черни. Видите там генерала? – властная трость, едва разминувшись с сержантом артиллерии, указала на пухлого офицера, соседа преподобного по вагону.

– Вижу, сэр, – ответил Адам, гадая, какие же характерные черты таил в себе череп генерала.

Но преподобный Старбак уже отставил в сторону свои занятия френологией.

– Это Поуп, – провозгласил священник. – Он был достаточно вежлив, оказывая мне знаки внимания во время поездки. И в самом деле, приятный мужчина.

Адам с интересом наблюдал за новым главнокомандующим Северовиргинской армии. Генерал Джон Поуп оказался румяным и уверенным в себе человеком с проницательными глазами и кустистой бородой. Если френология и правда могла дать точную характеристику свойств его характера, то широкий лоб Поупа и солидное выражения квадратного лица наводили на мысль, что он может стать тем спасителем, которого ищет Север с самого начала войны.

Джон Поуп отличился в битве на Миссисипи, и теперь прибыл на восток, чтобы сотворить чудо в непокорной сельской Виргинии, где северных генералов, одного за другим, сперва водила за нос, а затем и разбивала армия мятежных оборванцев.

– У Поупа верные представления, – с энтузиазмом продолжил преподобный. – Неправильно это, жеманничать с мятежниками. Непослушание ведет к наказанию, открытое неповиновение требует расплаты. Царствие рабовладельцев должно получить по заслугам, а их земли следует предать огню. Поуп не будет бездействовать, он меня в этом заверил. Он настоящий исполнитель воли Господней.

И в самом деле, генерал Поуп почти что сразу же после своего назначения заявил, что старая политика доброго отношения к мирным жителям Юга завершилась.

С этого времени солдаты северян могли спокойно грабить мирное население, и любой возмутившийся подобным поведением южанин должен был быть подвергнут наказанию. Преподобного приводило в восторг подобное рвение.

– Южанин, – наставлял священник Адама, – понимает только один язык. Грубой силы. Этим языком он притеснял негров, и его же и следует использовать для подавления его самого. Вы согласны со мной?

– Я думаю, сэр, – тактично ответил Адам, – что победа северян не за горами.

– Несомненно, так и есть, – согласился преподобный, не уверенный, является ли этот ответ согласием. А согласиться с ним действительно стоило, так как именно от него зависело будущее кавалерийского полка Гэллоуэя и Адама. Адам остался без гроша, дезертировав с Юга, но знакомство с майором Джеймсом Старбаком сослужило ему неплохую службу, ведь как раз от старшего сына преподобного, Джеймса, он узнал о кавалерийском полке Гэллоуэя, он же предположил, что его знаменитый отец может предоставить Адаму необходимые средства для вступления в в него.

Преподобный доктор Старбак на деле выказал больше чем простое желание выделить деньги. Находившийся в слишком преклонном возрасте для сражений, но и будучи слишком неравнодушным, чтобы оставаться в стороне от войны, он бессильно наблюдал, как Север терпел в Виргинии одно поражение за другим. Эти поражения побудили его пожертвовать свои личные и церковные средства на набор и вооружение массачусетских полков, но лишь чтобы наблюдать, как их вели к катастрофе.

На месте преподобного люди менее стойкие давно бы бросили подобные усилия, но эти несчастья лишь усилили рвение священника. Вот почему, когда ему предоставился шанс внести пожертвования на создание кавалерийского полка Гэллоуэя, преподобный без колебаний согласился. Он не только помог Адаму, но и закупил для полка Гэллоуэя оружие и снаряжение на сумму в пятнадцать тысяч долларов.

Эти деньги не принадлежали преподобному Старбаку лично и были собраны обществом Благочестивых аболиционистов Новой Англии.

– В прошлом, – рассказывал он Гэллоуэю и Адаму, пока они ехали в экипаже на запад от Манассаса, – мы использовали подобные благотворительные сборы для нашей работы на Юге – распространяли брошюры, открывали воскресные школы для негров и конечно же не оставляли без внимания злостные поступки рабовладельцев, но теперь мы не в состоянии проводить эти мероприятия, и нашим пожертвованиям необходим другой способ трат.

– Без сомнения, большая часть будет потрачена на содержание беглых рабов? – поинтересовался Адам, в то же самое время надеясь, что этот вопрос не лишит его с Гэллоуэем денежной поддержки.

– Беглым неграм оказывают щедрую поддержку! Щедрую! – неодобрительный тон преподобного подразумевал, что те рабы, которые сумели сбежать на Север, нежились в роскоши, вместо того чтобы прозябать в антисанитарных условиях во временных лагерях. – Нам необходимо подрубить дерево рабства на самом корню, а не срывать завядшие листья с его верхушки.

Адам, заметивший гнев, скрывавшийся в словах священника, заподозрил, что преподобный Старбак скорее настроен наказать самих рабовладельцев, нежели на самом деле освободить рабов.

По дороге от Нью-Маркета экипаж вскарабкался на пологий холм, проехал большой лес и покатился вниз по холму к Уоррентон-Пайк. Управляя экипажем, майор Гэллоуэй указывал на знаменательные места сражений, которые гремели прошлым летом на этой самой земле. Тут были руины дома, где вдова хирурга Генри погибла под шрапнельным огнем, а там – дом Мэттьюза, служивший госпиталем.

Когда экипаж покатился вниз по Садли-роуд к северу от главной дороги, Гэллоуэй указал на противоположный берег реки, откуда началось фланговое наступление северян, но в процессе беседы понял, что преподобного едва ли трогает сей предмет разговора. Преподобный доктор Старбак не нуждался в экскурсии с провожатым по местам поражений северян, он хотел услышать лишь обещания побед, так что разговор смолк. Гэллоуэй направил экипаж по дороге, ведущей к унаследованной им от отца ферме.

Майор Гэллоуэй, по натуре человек добродушный, нервничал в обществе знаменитого аболициониста и с облегчением вздохнул, когда преподобный Старбак объявил, что не планирует провести ночь на уютной ферме, а хочет вечерним поездом отправиться дальше на юг, в Калпепер.

– Мой друг Бэнкс был очень любезен, пригласив меня, – пояснил священник, имея ввиду генерала Натаниэля Бэнкса, который до своего назначения генералом являлся губернатором Массачусетса и полагал, что визит старого друга поможет приободрить его павших духом солдат.

Это приглашение чудесным образом повлияло и на настроение священника. В Бостоне он рвал и метал, черпая военные новости из газет и писем, но теперь собственной персоной мог узнать, что же в действительности происходит в Виргинии, ради чего выхлопотал себе свободу от кафедры на весь август. И он усердно молился, чтобы этот месяц оказался достаточно долгим, дабы он мог стать первым священником-северянином, произнесшим проповедь с ричмондской кафедры.

Но прежде чем присоединиться к Бэнксу, священник согласился на встречу с майором Гэллоуэм и его людьми. Он обратился с речью к полку Гэллоуэя на лугу позади фермы, призывал его стойко сражаться, но по его резкой отрывистой манере речи стало понятно, что ему не терпится как можно скорее закончить проповедь и продолжить поездку.

Майор Гэллоуэй тактично отменил запланированное представление с поединком на саблях и повел гостя к сельскому дому, оказавшемуся величественным зданием в тени больших дубов, окруженным широкими лужайками.

– Мой отец был преуспевающим адвокатом, – объяснил Гэллоуэй причину столь роскошного дома.

– И рабовладельцем в придачу? – свирепо спросил священник, указав своей эбеновой тростью на небольшие хижины к северу от дома.

– Я освободил всех своих рабов, – поспешил ответить Гэллоуэй. – Если бы я продал их, сэр, – продолжил он, – то мне не пришлось бы выпрашивать деньги на полк. Для сбора средств я заложил ферму, сэр, и потратил все деньги на оружие и лошадей, которых вы только что видели, сэр, но больше средств у меня не осталось. Я остался без гроша ради дела свободы.

– Ради которого мы все должны быть готовы пойти на жертвы, – изрек преподобный Старбак, проследовав за майором по ступенькам веранды в холл. Звуки шагов отдавались эхом, словно дом был заброшен, что впрочем так и было – за исключением необходимых предметов мебели Гэллоуэй отправил всю свою библиотеку, портьеры и картины на хранение на Север, чтобы мятежные соседи не смогли отомстить за его предательство, разграбив ценности.

А если вещи не разграбят соседи, пояснил он, то без сомнения растащит брат.

– Мой брат, увы, сражается за южан, – сказал майор Гэллоуэй священнику, – и ничто не может прельстить его сильнее, чем возможность отобрать у меня дом со всеми вещами.

На мгновение он умолк.

– Нет ничего печальнее на свете, сэр, согласитесь, чем представители одной семьи, сражающиеся по разные стороны баррикад.

Вместо ответа преподобный Старбак злобно заворчал, и этот сердитый звук должен был предупредить майора Гэллоуэя, что стоит воздержаться от продолжения беседы, но майор был не самым проницательным собеседником.

– Если я не ошибаюсь, сэр, – спросил Гэллоуэй, – то кажется, ваш сын сражается на стороне мятежников?

– Не знаю такого, – ответил, ощутимо помрачнев, священник.

– Как же сэр, ведь Нат... – начал Адам, но его сердито прервали.

– У меня нет больше сына Натаниэля, – зарычал священник. – Я не знаю человека, который называет себя Натаниэлем Старбаком. Он обречен на вечные муки, изгнан не только из семьи, но и из лона церкви! Нечестивец! – последние слова он проревел с такой яростью, что будь ветер посильнее, их можно было бы услышать за полмили.

Гэллоуэй, поняв, что вел себя бестактно, поспешил перевести разговор на лошадей и их достоинства, пока вел гостей к дверям библиотеки, где их ожидал высокий, плотного сложения капитан. Капитан улыбался заученной улыбкой и выказывал дружелюбие.

– Могу я представить вам своего заместителя? – обратился к священнику Гэллоуэй. – Капитан Уильям Блайз.

– Рад встрече, преподобный. – протянул руку Блайз.

– До войны капитан Блайз торговал лошадьми, – сказал Гэллоуэй.

– Джо, тебе не следовало говорить это священнику! – улыбнулся Блайз. – Все знают, что торговцы лошадьми – самый вороватый народец на этой грешной земле, но Господи помилуй, сэр, – он повернулся к священнику, – в торговле я пытался быть праведным христианином.

– Рад это слышать, – буркнул преподобный Старбак.

– В честном долларе – сто центов, сэр, вот мой девиз, – весело произнес Блайз, – и если я когда-нибудь обсчитывал покупателя, то уж поверьте мне, без умысла. И скажу вам еще одну вещь, сэр, – Блайз доверительно понизил голос. – Если священнику нужна была лошадь, сэр, я не только отказывался от прибыли, но и продавал с убытком для себя.

– Признаю, что к сожалению никогда не был набожным человеком, сэр, но мой отец всегда говорил, что набожность никогда никому не приносила вреда, а моя дорогая матушка, упокой Господь ее душу, протерла все колени на паперти. И без сомнения, она не отказалась бы послушать вас, сэр, ведь не зря говорят, какой силой обладают ваши проповеди.

Преподобный Старбак выглядел польщенным откровениями и дружеским поведением Блайза, настолько, что даже не выказал неприязни, когда высокий капитан, по-дружески обняв его за плечи, повел в почти пустую библиотеку.

– Вы сказали, что не слывете набожным человеком, – спросил священник, – но надеюсь, вы причащены, капитан?

Блайз ослабил объятья, повернув свое изумленное лицо к преподобному Старбаку.

– Омыт в крови Христа, преподобный, – сказал Блайз голосом, выражавшим потрясение от того, что кто-то мог принять его за язычника. – Окроплен драгоценной кровью, сэр. Моя матушка позаботилась об этом, прежде чем отдала Богу душу, хвала Господу и да покоится с миром ее любящая душа.

– А ваша матушка, капитан, одобрила бы она ваш выбор стороны в этой войне? – спросил преподобный Старбак.

Капитан Блайз нахмурился, выказывая этим свою откровенность.

– Моя дорогая матушка, благослови Господь ее простую душу, сэр, всегда говорила, что в глазах Господа душа ниггера и белого человека в одной цене. Конечно же, если ниггер крещен. Когда наступит царствие ангелов, говорила она, мы все станем белы как снег, даже темные как смоль ниггеры, хвала Господу за его благодать.

Блайз поднял глаза к потолку, исхитрившись из-за плеча ничего не подозревающего священника весело подмигнуть майору Гэллоуэю.

Гэллоуэй положил конец разглагольствованиям своего заместителя, усадив гостя за большой стол библиотеки, засыпанный кипами книг. Гэллоуэй, Адам и Блайз уселись напротив священника, и майор изложил цели и намерения своего кавалерийского полка – как они будут ездить по южным дорогам с уверенностью и знанием местности, с которыми не сравниться ни одному из северных кавалеристов.

Майор говорил сдержанно, отметив необходимость тщательной разведки для армии и свое стремление создать кавалерийский полк с жесткой дисциплиной, но его речь явно разочаровала бостонского священника. Преподобный Старбак желал незамедлительных результатов и впечатляющих побед, и первым, кто заметил это желание, был любитель высокопарно выражаться – Уильям Блайз. Он прервал майора легким смешком.

– Вам следует извинить майора, преподобный, – сказал он, – что не слишком отягчает наши уши сведениями, но правда в том, что мы собираемся схватить за хвост Джеффа Дэвиса и выщипать у этого петуха перья, и разрази меня гром, если мы вчистую не ощипаем ему хвост. Обещаю вам, преподобный, что заставим мятежников вопить, и эти вопли дойдут до вас и вашей бостонской общины. Разве не так, майор?

У Гэллоуэя глаза на лоб полезли, Адам молча рассматривал оцарапанную поверхность стола, но преподобный от заверений Блайза был просто в восторге.

– У вас составлен определенный план действий? – нетерпеливо спросил он.

Блайз мгновенно принял потрясенное выражение лица.

– Мы не можем сообщить вам ни одной проклятой детали, сэр, в противном случае это будет прямым нарушением устава с нашей стороны, но я обещаю вам, преподобный, что в ближайшие недели в бостонских газетах вы будете читать не про Джеба Стюарта, нет, сэр, а про майора Джозефа Гэллоуэя и его доблестный полк! Верно ведь говорю, Джо?

Гэллоуэй, захваченный врасплох, кивнул.

– Будьте покойны, мы сделаем все возможное.

– Но мы ничего не сможем сделать, сэр, – Блайз подался вперед с искренним выражением лица, – если у нас не будет револьверов, сабель и лошадей. Как любила говорить моя святая матушка, сэр, обещаниями сыт не будешь. Вам придется приложить немного усилий и пригоршню монет, если хотите набить брюхо южанину, и поверьте, сэр, мне больно, очень больно видеть, как эти доблестные патриоты-южане остались не у дел за неимением пары долларов.

– А что вы собираетесь делать с этими деньгами? – спросил преподобный Старбак.

– А есть что-то такое, чего мы не смогли бы? – в свою очередь спросил Блайз. – С Божьей помощью, преподобный, мы сможем перевернуть Юг вверх ногами и вывернуть наизнанку. Хотя я и не должен вам говорить этого, сэр, но подозреваю, вы из тех, кто держит язык за зубами, так что я рискну. Наверху в моей спальне висит карта Ричмонда, а зачем такому человеку, как мне, карта Ричмонда? Я не собираюсь вам ничего говорить, это будет прямым нарушением устава, но полагаю, сообразительный человек вроде вас сразу смекнет, с какой стороны у змеи жало.

Адам поднял голову, потрясенный этими словами, подразумевавшими налет на столицу отступников. Гэллоуэй уже приготовился твердо возразить ему, но преподобного Старбака захватила идея обещанного Блайзом рейда.

– Вы пойдете на Ричмонд? – спросил он Блайза.

– В самую точку, сэр. В эту обитель зла и логово змей. Если б только я мог выразить словами свою ненависть к этому месту, сэр, но с Божьей помощью мы очистим и сожжем его, отпустим грехи мятежникам!

Теперь торговец лошадьми подбирал именно те слова, которые жаждал услышать преподобный Старбак. Бостонский священник желал обещаний разгрома южан и блестящих побед Союза, деяний, способных соперничать с дерзкими успехами мятежника Джеба Стюарта. Он нуждался не в разговорах об осторожной и добросовестной разведке, а в яростных обещаниях побед северян, и никакая сдержанность со стороны Гэллоуэя не могла заставить священника решить, что обещания Блайза преувеличены. Преподобный Старбак услышал желаемое, и для претворения в жизнь обещаний Блайза он достал из внутреннего кармана фрака чек. Он позаимствовал у майора перо и чернильницу и с подобающей моменту торжественностью подписал его.

– Хвала Господу, – произнес Блайз, когда чек был подписан.

– Воистину восславим спасителя, – набожно откликнулся священник, протягивая через стол чек Гэллоуэю. – Эти деньги, майор, поступили от союза аболиционистских церквей Новой Англии. Эта сумма – тяжким трудом заработанные доллары честных работяг, с радостью отдавших их ради святого дела. Используйте их по назначению.

– Мы сделаем все возможное, сэр, – сказал Гэллоуэй и на мгновение смолк, когда увидел, что чек был не на ожидаемую им сумму в пятнадцать тысяч долларов, а на целых двадцать. Воистину, ораторское искусство Блайза сотворило небольшое чудо. – И спасибо вам, сэр, – выдавил из себя Гэллоуэй.

– И я попрошу у вас взамен одну вещь, – сказал священник.

– Всё, что угодно, сэр! – ответил Блайз, раскинув свои длинные руки, словно стремился объять всю вселенную. – Всё, что угодно!

Священник бросил взгляд на стену над широкой дверью в сад, рядом с которой находилось блестящее древко пики, увенчанное выцветшим кавалерийским флажком – единственное оставшееся украшение комнаты.

– Знамя, – спросил священник, – если не ошибаюсь, важно для солдата?

– Так и есть, сэр – ответил Гэллоуэй. Небольшой флажок над дверью был знаменем, с которым он прошел всю мексиканскую войну.

– Можно даже сказать, священно, – добавил Блайз.

– Тогда я почту за честь, если вы преподнесете мне знамя мятежников, – сказал священник, – которое я смогу показать в Бостоне в качестве доказательства того, что наши пожертвования вершат богоугодное дело.

– У вас будет флаг, сэр! – незамедлительно ответил Блайз. – Я сам позабочусь о том, чтобы он вам достался. Когда вы возвращаетесь в Бостон, сэр?

– К концу месяца, капитан.

– Вы не уедете с пустыми руками, или меня больше не зовут Билли Блайз. Клянусь вам могилой моей драгоценной матери, вы получите свое боевое знамя мятежников.

Гэллоуэй покачал головой, но священник не заметил его жеста. Он видел только боевое знамя ненавистного врага, выставленное на потеху у алтаря своей церкви. Преподобный Старбак откинулся в кресле и сверился со своими карманными часами.

– Я должен вернуться на станцию, – сказал он.

– Адам отвезет вас, сэр, – сказал майор Гэллоуэй. Майор дождался ухода священника и затем печально покачал головой. – Ты дал кучу обещаний, Билли.

– На кону стояла денежная сделка, – беспечно отмахнулся Блайз, – и черт меня дери, если я когда-либо отказывался давать обещания.

Гэллоуэй прошелся к открытой двери в сад, откуда уставился на поблекший от солнца газон.

– Я не возражаю, если человек дает клятвы, Билли, но я определенно за то, чтобы их соблюдали.

– Я всегда держу слово, будь покоен. Я не забываю об обещаниях, пока работаю над тем, как бы их нарушить, – рассмеялся Билли. – Ты что, собираешься промывать мне мозги за то, что я добыл тебе деньжат? Черт возьми, Джо, с меня хватит благочестивых речей и этого молокососа Фалконера.

– Адам – достойный человек.

– Я никогда не говорил, что он таковым не является. Я просто сказал, что он набожный сынок праведной сучки, и одному Богу известно, зачем ты назначил его капитаном.

– Потому что он достойный человек, – твердо сказал Гэллоуэй, – потому что его фамилия известна в Виргинии, и еще он мне нравится. И мне нравишься ты, Билли, но мне совсем не понравится, если ты будешь все время пререкаться с Адамом. Почему бы тебе не пойти и не заняться делом? Тебе знамя надо захватить.

Блайз высмеял подобное предложение.

– Разве? Чёрт! Вокруг куча красно-бело синей материи, так что мы просто заставим твоих домашних ниггеров быстренько соорудить нам знамя мятежников.

Гэллоуэй вздохнул.

– Они мои слуги, Билли, слуги.

– Но всё же ниггеры, да? А девка может орудовать иголкой, не так ли? И преподобный никогда не заметит разницы. Она сошьет флаг, я его слегка потреплю и вываляю в грязи, и старый дурак охотно поверит, что мы вырвали его из лап Джеффа Дэвиса, – Блайз ухмыльнулся своей затее, затем взял чек и он одобрительно присвистнул. – Сдается мне, я уболтал его на кругленькую сумму, Джо.

– Полагаю, ты и в этом преуспел. Так что теперь отправляйся и потрать их, Билли, – Гэллоуэю требовалось снабдить отряд Адама лошадьми, а большинство солдат – саблями и огнестрельным оружием, но теперь, благодаря великодушию аболиционистов преподобного Старбака, полк Гэллоуэя будет также превосходно экипирован, как и любой кавалерийский отряд северной армии. – Потрать половину на лошадей, а другую – на оружие и седла, – посоветовал Гэллоуэй.

– Лошади дороговаты, Билли, – предупредил Блайз. – Из-за войны их не так уж легко достать.

– Ты ведь торговец лошадьми, Билли, почему бы тебе не использовать свою магию торговца. Или ты предпочтешь, чтобы я поручил это Адаму? Он хочет присмотреть себе лошадей.

– Никогда не поручай мужскую работу мальчишке, Джо, – сказал Блайз. Он поднес к губам чек священника, одарив его пылким поцелуем. – Слава тебе, Господи, – произнес Билли Блайз, – славься имя твое, аминь.

Легион Фалконера разбил лагерь всего лишь в нескольких милях от реки, где они впервые заметили зловещую фигуру своего главнокомандующего. Никто в Легионе не знал, где они находятся или куда и ради чего направляются, но проходивший мимо майор артиллерии, оказавшийся ветераном походов Джексона, сказал, что это обычное дело для Старины Джека.

– Вы узнаете, что прибыли, когда подойдет враг, но не ранее, – объяснил майор и попросил ведро воды для лошади.

Штаб бригады разбил палатки, но никто в полках не обременял себя подобной роскошью. Легион Фалконер вступил в войну с тремя фургонами палаток, но теперь остались лишь две, и обе были оставлены для доктора Дэнсона. Солдаты привыкли сооружать себе шалаши из веток и дерна, хотя в этот теплый вечер не было нужды делать убежища от непогоды. Рабочие партии рубили лес для походных костров, другие принесли воду из ручья в миле от лагеря.

Некоторые из солдат опустили ноги в ручей, пытаясь смыть грязь и кровь сегодняшнего перехода. Четверо провинившихся поили ломовых лошадей, тащивших повозки с боеприпасами, закончив, они принялись наматывать круги вокруг лагеря с свежесрубленными стволами на плечах. Они шатались под их тяжестью, сделав десять кругов вокруг Легиона – в этом заключалось их сегодняшнее наказание.

– В чем они провинились? – поинтересовался у Старбака лейтенант Коффмэн.

Старбак бросил взгляд на жалкую процессию.

– Лем Пирс напился. Мэттьюз продал патроны за пинту виски, а Эванс угрожал ударить капитана Медликотта.

– Жаль, что не ударил, – вмешался сержант Траслоу. Дэниел Медликотт был мельником из Фалконера, где приобрел репутацию прижимистого человека, у которого водились деньжата, хотя весной, во время выборов полевых офицеров, он разбрасывался налево и направо обещаниями и виски, лишь бы его повысили с сержанта до капитана.

– А вот в чем провинился Трент, не знаю, – закончил свою речь Старбак.

– Абрам Трент – просто сифилитик и сын шлюхи, – сказал Коффмэну Траслоу. – Он стянул у старшины Толливера какую-то провизию, но наказали его не за это. Его наказали, парень, потому что поймали.

– Сейчас ты слушаешь Писание на лад сержанта Томаса Траслоу, – обратился к лейтенанту Старбак. – В десяти заповедях сказано – укради, но не попадайся, – Старбак усмехнулся, но потом зашипел от боли, уколов большой палец иголкой. Он пытался пришить подметку правого ботинка, для чего взял взаймы одну из трех принадлежащих роте драгоценных игл.

Сержант Траслоу, сидевший с другой стороны от костра, напротив обоих офицеров, посмеялся над усилиями капитана.

– Хреновый из вас сапожник.

– Я никогда и не претендовал ни на что другое.

– Вы сломаете чертову иголку, если будете так давить.

– Хотите сделать это вместо меня? – спросил Старбак, протягивая сержанту незаконченную работу.

– Чёрта с два, мне не платят за починку ваших башмаков.

– Тогда заткнитесь к чертовой матери, – сказал Старбак, пытаясь продеть иглу через одну из дырок, оставшихся от старого шва в подметке.

– А поутру всё равно моментально порвется, – заявил Траслоу после короткого молчания.

– Нет, если я сделаю всё как надо.

– И речи быть не может, – возразил Траслоу. Он вытащил кусок табака и заложил его за щеку. – Нужно предохранить нитку, ясно? Чтобы она не терлась о дорогу.