Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 106 страниц)

– В Бостон? Вы возвращаетесь так скоро? – вежливо вопросил майор Гэллоуэй.

– Я обязался вернуться к своей службе к концу месяца. Если бы я полагал, что захват Ричмонда неизбежен, пришлось бы просить понимания паствы, и я бы остался в армии. Но больше я в подобное не верю. Я надеялся, что ваши всадники подбодрят войска. По-моему, велись речи о рейдах на Ричмонд? – брошенное обвинение сопровождалось хмурым челом священника. – Мы едва волочим ноги, майор. Мы медлим и дрожим при малейшем намеке на врага. Мы забрасываем угодную Господу работу, предпочитая робость дерзости. Это печалит, майор, воистину это печалит. Но я веду записи и представлю свои открытия народу Севера!

Майор Гэллоуэй пытался уверить священника, что отступление Поупа – не более, чем временная осторожность, призванная дать северянам время на создание армии, сопротивление которой будет бесполезно. Но преподобный отказывался внимать подобным доводам. Он уже узнал от одного из помощников Поупа, что отступление за Раппаханнок предпринято с целью воспользоваться оборонительными преимуществами, которые обеспечивал отвесный северный берег реки.

– Мы ушли в оборону! – с отвращением воскликнул преподобный Старбак. – Появился бы Израиль, если бы Иисус Навин лишь защитил Иордан? Появились бы Соединенные Штаты, ограничься Джордж Вашингтон копанием траншей за Делавером? Работа Господня, майор, достигается не копанием и медлительностью, но крушением врага! "И когда услышишь шум как бы шагов на вершинах тутовых дерев, тогда вступи в битву, ибо вышел Бог пред тобою, чтобы поразить стан Филистимлян"[80]80
  Библия, Первая книга Паралипоменон, 14:15


[Закрыть]. Разве Первая книга Паралипоменон не обещает нам этого? Почему мы тогда не прислушиваемся к тутовым деревьям и не идем вперед? – назидательно спросил преподобный Старбак.

– Я уверен, мы скоро перейдем в наступление, – ответил Гэллоуэй, гадая, какое отношение к ведению войны имеют тутовые деревья.

– Тогда, увы, о вашем наступлении мне придется читать в "Джорнал", а не наблюдать своими глазами, если мне вообще доведется добраться до Бостона, – последние слова были произнесены с яростным укором в адрес хаоса, творившегося на маленькой станции Билтона. Преподобный Старбак прождал весь день, чтобы добраться до Манассаского узла, но его состав был заперт в городе тремя разгружающимися поездами с припасами. Никто не знал, сколько это займет времени. Никто даже не знал, не придется ли заново загружать припасы в случае дальнейшего отступления.

– И все же здесь не без удобств, – язвительно заметил преподобный, – поэтому извольте следовать за мной, – он провел всадников к концу станции, где леди от Христианской санитарной комиссии угощали лимонадом, гречишным хлебом и имбирными булочками. Преподобный извлек на свет огромный платок и промокнул с лица пот, затем не без помощи трости проложил себе дорогу к столу, где потребовал закуски на три персоны. Одна из женщин робко указала на написанное от руки объявление, согласно которому еда предназначалась только для военнослужащих в мундире, но яростный взгляд священника погасил ее протест в зародыше.

Как только имбирные булочки и лимонад были в руках и было найдено подходящее место для их употребления, майор Гэллоуэй сообщил преподобному отличные новости: армия Джона Поупа, возможно, и отступает, но кавалерия Гэллоуэя пощипала врага. Майор, что вполне простительно, приувеличил ущерб, нанесенный его налетчиками мятежникам, увеличив количество уничтоженных повозок и боеприпасов по крайней мере в четыре раза. Признав собственные потери, он заявил, что его бойцы уничтожили в два раза больше мятежников.

– Их лагерь был объят огнем, сэр, – сказал Гэллоуэй, – и пропах кровью.

Преподобный Старбак отложил кружку с лимонадом и молитвенно сложил ладони:

– Благодарение Господу, – произнес он, – за тех, кто сокрушает великие нации и низвергает могущественных королей!

– Есть новости еще лучше, сэр, – сообщил Адам. Пока Кемп лежал под докторским ножом, Адам отыскал кусок бумаги и оформил посылку для доставки на адрес преподобного Элияла Старбака на Ореховую улицу в Бостоне. Он хотел отослать посылку на станции, но теперь подвернулась возможность вручить трофей лично в руки.

Было очевидно, что в посылке содержалась ткань. Преподобный, осторожно прощупывая пальцами пакет, едва мог поверить своим предположениям.

– Это не... – начал он, но потом, не закончив предложения, разорвал бумагу, обнаружив под ней сложенный кусок шелка – алый с белым и синим. Преподобный вздохнул, касаясь позолоченной бахромы боевого знамени мятежников. – Благослови тебя Господь, мое дорогое дитя, – сказал он Адаму. – Благослови тебя Господь.

Адам хотел придержать знамя Фалконера у себя. Еще он хотел воспользоваться отцовскими саблей и револьвером, но боевое знамя – флаг из красного шелка с одиннадцатью белыми звездами на голубом Андреевском кресте – было подарком преподобному Старбаку: трофей, добытый из грязного сердца раскола, покажет жертвователям преподобного, что их взносы не пропали втуне.

– Не знаю, захотите ли вы знать это, сэр... – неуверенно произнес Адам, пока священник в восторге таращился на великолепный шелк. – Но это знамя принадлежало батальону Ната.

Но упоминание имени сына лишь увеличило удовольствие священника.

– Вы забрали эту безвкусную тряпку у Ната, да? Отличная работа!

– Вы заберете его в Бостон, сэр? – спросил майор Гэллоуэй.

– Непременно. Мы всем его продемонстрируем, майор. Я вывешу его, чтобы все могли полюбоваться, и, возможно, мы позволим публике закидать его грязью взамен на скромный взнос на военные цели. А следующего Четвертого июля сожжем, – он взглянул на дорогой красный шелк, и его тело сотрясла вызванная смесью вожделения и отвращения дрожь. – "И жертвенники ваши будут опустошены, столбы ваши в честь солнца будут разбиты, и повергну убитых ваших перед идолами вашими"[81]81
  Библия, Иезекииль, 6:4.


[Закрыть], – продекламировал он своим чудесным голосом.

– "Во всех местах вашего жительства города будут опустошены и высоты разрушены, для того, чтобы опустошены и разрушены были жертвенники ваши, чтобы сокрушены и уничтожены были идолы ваши, и разбиты солнечные столбы ваши, и изгладились произведения ваши. И будут падать среди вас убитые, и узнаете, что Я Господь", – дюжина человек на несколько секунд замолчали и в благоговении повернулись, чтобы послушать проповедника, который теперь, показывая, что речь закончена, поднял кружку с лимонадом. – Пророк Иезекииль, – добавил он разъяснение.

– Аминь, – тихо произнес майор Гэллоуэй. – Аминь.

– Так что же теперь с вами будет, майор? – поинтересовался преподобный Старбак, сворачивая флаг. Он разорвал оберточную бумагу на бесполезные клочки, но сумел сохранить достаточный кусок веревки, чтобы связать большое шелковое полотнище в некое подобие аккуратного свертка.

– Подыщем здесь себе какую-нибудь работенку, сэр. Снова нанесем по врагу удар, надеюсь.

– Вы занимаетесь угодной Господу работой, – сказал священник, – так делайте ее должным образом! Опустошите их земли, майор, сокрушите их! И Господь придаст вашим рукам силу десятерых, когда вы будете этим заниматься. Вы напишете полный отчет о вашем налете? Что бы я мог опубликовать его для своих подписчиков?

– Конечно, сэр.

– Тогда вперед, к победе! К победе! – преподобный доктор Старбак всунул пустую кружку из-под лимонада в руки Адама, а потом, держа вражеский флаг столь же гордо, словно он захватил его лично, вновь вернулся к ожиданию в своем вагоне.

Гэллоуэй вздохнул, покачал головой, поражаясь подобной энергичности, и отправился искать кого-нибудь, кто мог бы дать приказы его кавалеристам.

Полковник Свинерд и нервничающий капитан Старбак целый день ожидали встречи с генералом Томасом Джексоном. Когда настали сумерки, они по-преждему ждали, и один из адъютантов генерала принес на веранду дома, где располагался штаб Джексона, пару светильников.

– Он не спит в доме, – сообщил адъютант, остановившись, чтобы посплетничать. – Предпочитает спать на открытом воздухе.

– Даже во время дождя? – Старбак заставил себя поддержать разговор. Он не чувствовал желания общаться, только не перед тем, как ему предстоял неприятный допрос, но адъютант казался вполне дружелюбным.

– Пока настоящий ливень не пойдет, – адъютант явно наслаждался рассказом об эксцентричности своего начальника. – И встает каждое утро в шесть, чтобы принять холодную ванну. В чем мать родила и по плечи в воде. Здесь он пользуется вон той старой лоханью для лошадей, и летним утром это, может, и вполне приятно, но зимой я видел, как Старина Джек разбивает лед, прежде чем принять свое крещение, – адъютант улыбнулся, когда у угла дома появился чернокожий. – Джим! – позвал он. – Расскажи этим джентльменам, какую еду любит генерал.

– Да ничегошеньки он не любит! – хмыкнул чернокожий. – Питается хуже, чем язычник. Как будто готовлю для бойцовского петуха.

– Мистер Льюис – слуга генерала, – объяснил адъютант. – Не раб, а слуга.

– Он – великий человек, – восхищение Джима Льюиса эксцентричным Джексоном было столь же неподдельным, как и у носящего мундир адъютанта. – Во всем мире и дюжины таких, как генерал, не найдется, и это непреложный факт, в целом мире не сыскать человека, который может как генерал наподдать янки, и это тоже непреложный факт, но всё равно питается он хуже козла.

– Только черствым хлебом, постным мясом, яичными желтками и коровьим маслом, – добавил адъютант, – и фруктами по утрам, но только по утрам. Он считает, что фрукты, съеденные после полудня, плохо влияют на кровь, видите ли.

– Это сам генерал плохо влияет на кровь янки! – засмеялся Льюис. – Он уверен, что смертелен для крови янки! – Льюис окунул ведро в ванну генерала и понес воду на кухню на задах дома, а адъютант поставил второй светильник у дальнего конца крыльца. Внутри дома, где за муслиновыми занавесками окон сияли свечи, звучали голоса.

– Выигрывайте сражения, Старбак, и вы можете вести себя так, как вам заблагорасудится, – с горечью заявил Свинерд. – Можете быть эксцентричным безумцем, даже богачом с привилегиями вроде Фалконера, – полковник помедлил, наблюдая, как на далекий лес и поля с поблескивающими огоньками костров опускается тьма. – Знаете, в чем нас винит Фалконер?

– В том, что мы живы, – язвительно отозвался Старбак.

– Он хочет, чтобы его любили, – проигнорировал сарказм Старбака Свинерд.

– Он в самом деле считает, что может заставить людей себя любить, обращаясь с ними снисходительно, но это не всегда срабатывает. Солдаты любят офицеров не за то, что с ними легко, они не возражают, если с ним обращаются как с собаками, даже как с рабами, пока вы приносите им победы. Но обращайтесь с ними мягко и приведите их к поражению – и они будут вечно вас презирать. Не важно, что вы за человек, даже если вы законченный мерзавец, пока вы ведете людей к победе, – он сделал паузу, и Старбак подумал, что полковник размышляет скорее над собственной карьерой, чем над карьерой Фалконера.

– Полковник Свинерд? Капитан Старбак? – показался в дверях другой адъютант. Его голос звучал властно, а манеры выдавали человека, который хочет побыстрее разделаться с неприятной обязанностью. – Прошу сюда.

Старбак оправил китель, а потом последовал за Свинердом через прихожую в залитую светом свечей гостиную, слишком маленькую для трехногого стола, служившего подставкой для карт генерала. Но у Старбака не было особого времени рассматривать мебель, потому что, войдя в комнату, он почувствовал на себе яростный и обескураживающий взгляд со стороны огромного человека, уставившегося на двух посетителей с противоположной стороны стола.

Когда они вошли, Джексон ничего не сказал. Генерал стоял между майором Хочкиссом и другим штабным офицером. Свинерд, держа шляпу в руках, коротко кивнул в приветствии, а Старбак просто встал по стойке смирно и устремил взгляд на сухопарое лицо с неаккуратной бородой, яркими горящими глазами и зловещей морщиной на лбу, это лицо, как внезапно осознал Старбак, было необычайно похоже на потрепанную физиономию Свинерда.

– Свинерд, – наконец обратился Джексон к посетителям, – когда-то служил в Четвертом пехотном армии США. Но плохие отзывы. Обвинен в пьянстве, понятно, – он постоянно посматривал на стопку бумаг перед собой. – Вы предстали перед военным трибуналом и были оправданы.

– По ошибке, – откликнулся Свинерд, вынудив Джексона удивленно оторваться от бумаг.

– По ошибке? – спросил генерал. Как и многие офицеры-артиллеристы, он был туговат на ухо, его барабанные перепонки были повреждены многочисленными пушечными выстрелами. – Вы утверждаете, что были оправданы по ошибке?

– По ошибке, сэр! – Свинерд заговорил громче. – Меня следовало уволить со службы, сэр, потому что я и правда был пьян, и частенько, сэр, безнадежно пьян, сэр, непростительно пьян, но благодаря спасительной милости Господа нашего Иисуса Христа, сэр, я больше ни капли не выпью.

Джексон, столкнувшись с такой готовностью к признанию вины, похоже, был несколько ошарашен. Он вытащил из стопки еще один лист бумаги и нахмурился, читая его.

– Бригадный генерал Фалконер, – произнес он это имя с явственной неприязнью, – разговаривал со мной нынче утром. После чего он посчитал необходимым написать мне это письмо. В нем, Свинерд, он говорит, что вы пьяница, а вы, молодой человек, описываетесь как аморальный ловелас и неблагодарный лжец.

Тяжелый взгляд серо-голубых глаз остановился на Старбаке.

– Он также отличный военный, генерал, – вставил Свинерд.

– Также? – подчеркнул генерал.

Старбак внезапно восстал против этого допроса. Он пытается выиграть чертову войну, а не поступить в воскресную школу.

– Также, – бесстрастно повторил он, а потом, после долгой паузы, добавил: – Сэр.

Хочкисс с интересом рассматривал свои ноги. Две стоящие на карте свечи оплыли, и к пожелтевшему потолку заструился черный дым. В глубине дома кто-то затянул "О нежное имя Христа". Джексона явно раздражал этот звук, он медленно опустился в кресло с прямой спинкой, точнее, сел на самый краешек сиденья с абсолютно параллельной спинке кресла, но не касающейся ее спиной. Старбак решил, что этот его дурацкий приступ воинственности только что разрушил последний шанс получить снисхождение, но теперь уже было слишком поздно отступать.

Джексон снова пристально посмотрел на Свинерда.

– Когда вы обрели Христа, полковник? – спросил он, и Свинерд со всей страстью признался, что видел свет во время сражения у Кедровой горы. На мгновение он перестал быть военным, разговаривающим с вышестоящим по званию, а превратился в обычного человека, беседующего с братом во Христе. Он поведал о своих былых прегрешениях и беспробудном пьянстве и как низко он пал по сравнению со своей новоприобретенной благодатью. Это был рассказ о спасении души, похожий на тысячи других, которые довелось слышать Старбаку, та же история о трансформации, из которой состояла вся литература его юности, и он полагал, что и генерал тоже, должно быть, слушал мириады подобных историй, но Джексон был просто заворожен рассказом Свинерда.

– А теперь, полковник, – спросил Джексон, когда повествование было закончено, – вы еще желаете принять горячительные напитки?

– Каждый день, сэр, – с готовностью ответил Свинерд, – каждую минуту каждого дня, но с Божьей помощью воздерживаюсь.

– Великая опасность искушения, – несколько озадаченным тоном произнес Джексон, – состоит в том, что оно действительно выглядит таким заманчивым.

Он повернулся к Старбаку.

– А вы, молодой человек, выросли в христианской семье, не так ли?

– Да, сэр.

Полосатая кошка терлась о ноги Старбака, о его поношенные брюки, и играла с кончиками шнурков его ботинок.

– В этом письме говорится, что вы северянин, – Джексон указал на письмо Фалконера, которое теперь лежало на столе.

– Из Бостона, сэр.

– Так почему же вы сражаетесь за Юг? – нахмурился Джексон.

– Это всё женщины, сэр, – дерзко ответил Старбак. Он почувствовал, как за его спиной зашевелился Свинерд, и предположил, что полковник пытается дать ему понять, чтобы перестал вести себя так воинственно, но Старбака раздражало, что он вынужден доказывать этим южанам свою верность.

Кошка громко замурлыкала.

– Продолжайте, – опасно бесстрастным тоном попросил Джексон.

Старбак пожал плечами:

– Я последовал на Юг за женщиной, сэр, а потом остался, потому что мне тут понравилось.

Джексон несколько секунд рассматривал Старбака. Похоже, увиденное ему не понравилось, и он опустил глаза на бумаги.

– Нам нужно решить, как поступить с бригадой. Она не в слишком хорошем состоянии, да, Хочкисс?

Хочкисс слегка пожал плечами.

– Не осталось резервных боеприпасов, нет транспортных средств, и один полк практически без офицеров.

Джексон взглянул на Свинерда.

– Ну?

– Нам просто нужно захватить боеприпасы у врага, сэр, – заявил Свинерд.

Джексону ответ понравился. Он снова посмотрел на Старбака, который внезапно, хотя и запоздало, понял, что эта беседа вовсе не касалась дисциплинарного проступка, а была чем-то большим.

– Какая самая большая беда этой армии? – спросил он Ната.

Мысли Старбака в панике смешались. Самая большая беда? На секунду он вспомнил утреннюю казнь и чуть было не сказал "дезертирство", но до того, как его язык смог оформить в слова эту мысль, как-то сама собой выплеснулась прежняя мысль:

– Отстающие, сэр.

Некоторые полки теряли четверть состава, когда люди отставали от своих на протяжении длительных переходов, и хотя большое число этих отставших появлялось через пару дней, некоторые пропадали навсегда. Он дал генералу хороший ответ, но Старбак всё равно предпочел бы поразмыслить еще немного, чтобы дать более обдуманное объяснение.

А потом, к своему удивлению, он понял, что ответил правильно, потому что Джексон одобрительно кивал.

– И как вы это предотвращаете в своем подразделении, Старбак?

– Просто говорю сукиным детям, что они вольны идти куда угодно, сэр, – ответил Старбак.

– Что говорите? – рявкнул Джексон своим высоким голосом. Хочкисс выглядел встревоженным, а другой штабной офицер покачал головой, словно сожалея о глупости Старбака.

– Я просто говорю им, что они могут покинуть полк, сэр, но что им не позволено уйти с какой-либо принадлежащей правительству Конфедерации собственностью, на случай если они побредут сразу домой или в руки врага. Так что я говорю, что они могут уйти, но сначала раздеваю мерзавцев догола и конфискую оружие. А потом даю пинка.

Джексон уставился на него.

– Вы так делаете? Правда?

Сложно было понять, одобряет ли эти действия генерал, но теперь Старбак уже не мог не рассказать историю до конца.

– Я сделал это однажды, сэр, – признался он, – только однажды. Но мне больше и не понадобилось, сэр, потому что с тех пор у нас нет отстающих. Кроме больных, сэр, а это совсем другое дело.

Когда голос Старбака замер, генерал повел себя самым престранным образом. Сначала он поднял костлявое колено, а потом хлопнул по нему обеими огромными руками, после чего откинулся, насколько позволяло жесткое кресло. Затем он отвел голову назад и широко открыл рот, но не издал ни единого звука. Старбак гадал, не случился ли у генерала удар, но потом заметил, что штабной офицер ухмыляется, и понял, что это странное представление является обычным способом Джексона выражать веселье.

Генерал застыл в этой странной позе на несколько секунд, а потом снова наклонился вперед, опустил колено и затряс головой. Еще несколько мгновений он молчал, а потом повернулся к Свинерду.

– Сколько вам лет, полковник?

– Пятьдесят четыре, сэр, – ответил тот пристыженно. Пятьдесят четыре – преклонный возраст для военного, если только он не является главнокомандующим, как Ли. Самому Джексону было тридцать восемь, а сражались в основном мальчишки не старше двадцати одного.

Но вопрос Джексона касался не оптимального для военного возраста, а носил теологический характер.

– Я и сам был уже в зрелых годах, когда обрел Христа, полковник. Я не хочу сказать, что для обращения непременно нужно находиться в зрелом возрасте, но мы и не должны обвинять юношей в том, что они не достигли того, чего не сделали мы сами. Что касается вашего увлечения женщинами, – обернулся он к Старбаку, – то это вылечит женитьба, если не помогает самодисциплина. Я нахожу весьма полезными ежедневные погружения в холодную воду и регулярные упражнения.

Рубите дрова, молодой человек, или подтягивайтесь на ветке. Еще можно прыгать через изгороди. Но делайте упражнения! – он резко встал, схватил письмо Вашингтона Фалконера и поднес его к пламени свечи. Он держал бумагу над пламенем, пока она как следует не разгорелась, а потом аккуратно отнес ее к пустому камину, где смотрел, как она превращается в пепел. – Война приносит перемены, – сказал он, повернувшись к посетителям.

– Она изменила меня, изменит и вас. Я утверждаю ваши новые назначения. Вы, полковник Свинерд, примете командование бригадой Фалконера, а вы, майор Старбак – Легионом. В обмен вы будете для меня сражаться, и сражаться яростнее, чем когда-либо в своей жизни. Мы здесь не для того, чтобы победить врага, а для того, чтобы с Божьей помощью его уничтожить, и в достижении этой цели мне понадобится ваша помощь. Если я получу эту помощь, то буду считать, что вы исполнили свой долг, но если вы не справитесь, то оба последуете за Фалконером. Спокойной ночи.

Старбак не мог пошевелиться. Он вошел в эту комнату, ожидая быть наказанным, а вместо этого получил повышение, и не просто повышение, а командование собственным полком. Боже! Он будет командовать Легионом! И внезапно он ощутил ужас от груза этой ответственности. Ему было всего двадцать два, явно слишком мало, чтобы командовать полком, а потом он вспомнил уроженца Джорджии Мику Дженкинса, который повел целую бригаду на армию янки в сражении у Севен-Пайнс, а Дженкинс был ненамного старше Старбака.

Были и другие офицеры, командующие полками и бригадами, хотя им не исполнилось еще и тридцати, так почему же к этому не готов Старбак?

– Спокойной ночи, джентльмены, – подчеркнул Джексон.

И Старбак, и Свинерд не могли опомниться от изумления. Они позволили адъютанту проводить их из комнаты, и тот поздравил их на освещенном фонарями крыльце.

– Майор Хочкисс, – объяснил адъютант, – вас обоих рекомендовал. Он посчитал, что бригада и так достаточно натерпелась, чтобы еще и принимать чужаков.

– Передайте ему нашу признательность, – сказал Свинерд.

– И должен дать вам совет, джентльмены, – добавил адъютант. – Пусть ваши люди приготовят все свои пайки и будут готовы вступить ранним утром, – он улыбнулся и пошел обратно в дом.

– Боже мой, – выдохнул Свинерд, – бригада.

Полковник, казалось, был скорее готов разрыдаться, чем ликовать. Несколько секунд он молчал, и Старбак решил, что он молится, потом Свинерд направился туда, где они привязали своих лошадей.

– Я не был с вами честен, – сказал он, отвязывая лошадь. – Я знал, что Хочкисс выспрашивает меня относительно назначения нового командующего Легионом, но не осмелился внушить вам надежды. И себе тоже, признаюсь.

Старбак неуклюже взгромоздился на взятую взаймы лошадь.

– Медликотт не обрадуется.

– Цель этой войны, – язвительно произнес полковник, – исправить ошибочные политические представления Абрахама Линкольна, а не осчастливить капитана Медликотта, – он подождал, пока Старбак усядется. – Я уж подумал, что вы собираетесь расстроить Джексона.

Страбак ухмыльнулся.

– Старина Джек вряд ли одобрил бы ловеласа, так ведь?

Свинерд поднял глаза к небу. Последние облака рассеялись, и над их головами во всём великолепии сияли звезды.

– Полагаю, не стоит передавать сплетни, – сказал полковник, – но поговаривают, что когда-то Старина Джек был весьма любвеобилен. Давно. Возможно, что всё неправда, но кто знает? Может, он познал грех перед тем как возненавидеть его. Может, лучшие христиане получаются из худших грешников?

– Так мне можно не терять надежды? – поддразнил его Старбак.

– Только если вы будете выигрывать сражения, Старбак, если будете побеждать, – полковник посмотрел на юношу. – Легион – это непростая работа, Старбак.

– Непростая, сэр, но я для нее гожусь лучше остальных, – улыбнулся Старбак полковнику. – Я самонадеянный сукин сын, но клянусь Богом, драться я умею.

И теперь с ним будет драться целый полк, и он не мог дождаться, когда же они вступят в сражение.

Генерал Томас Джексон выкинул из головы разговор со Свинердом и Старбаком в ту же секунду, когда они покинули комнату, сконцентрировавшись на картах, старательно разложенных для него майором Хочкиссом. Эти нарисованные от руки карты занимали весь стол, по краям которого стояли канделябры, и показывали местность к северу от Раппаханнок, где предстояло испробовать дерзкую и смелую идею Роберта Ли. Идея нравилась Джексону своей наглостью и потому что предоставляла огромные возможности.

Но также и огромный риск.

Враг окапывался на крутом северном берегу Раппаханнок, предлагая мятежникам расстаться с жизнями в тщетной атаке через глубокую реку. Без сомнений, враг планировал остаться за рекой, пока к нему не присоединится еще больше подразделений Макклелана и, наконец, их число не станет подавляющим, вселяя уверенность, что они сметут потрепанную армию южан с лица земли.

Так что Ли в ответ предлагал нарушить одно из фундаментальных правил войны. Он планировал разделить свою и без того оказавшуюся в меньшинстве армию на две еще меньшие, каждая из которых станет чрезвычайно уязвимой при атаке врага. Это уязвимость будет очень рискованной, но на другой чаше весов была вероятность того, что Джон Поуп не станет атаковать, а вместо этого просто засядет на крутом берегу в ожидании подкреплений от армии Макклелана.

Ли планировал отвлечь внимание Поупа угрожающими передвижениями на южном берегу Раппаханнок, а пока Поуп будет наблюдать за этим обходным маневром, Томас Джексон направится с небольшой армией на запад. Джексон пойдет лишь с двадцатью четырьмя тысячами человек на запад, а потом повернет на север и, с Божьей помощью, на восток, пока не сделает крюк и не окажется глубоко в тылу противника, и позади рядов Поупа маленькая армия мятежников будет резать, давить, сжигать и разрушать, пока Поуп не вынужден будет повернуться, чтобы с ней сразиться.

Тогда этой маленькой армии, такой уязвимой, придется сражаться как дьяволам, чтобы дать Ли время прийти на помощь, но мятежники таким образом сами выберут поле битвы, а не вынуждены будут идти в атаку через несущую смерть реку. Маленькая армия Джексона станет наковальней, а большая армия Ли – молотом, и с Божьей помощью армия Поупа окажется зажатой между ними.

Но если молот и наковальня не смогут сомкнуться, то в учебниках истории напишут, что Ли и Джексон уничтожили свою страну, нарушив самые главные правила ведения войн. Просто по глупости.

Но эта глупость сейчас осталась единственным оружием мятежников. И могла бы сработать.

Так что завтра на заре Болван Джексон выступит в поход.