Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"
Автор книги: Бернард Корнуэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 106 страниц)
– Это точно, – несколько шагов Бёрд сделал молча.
У обочины через листву просвечивала небольшая ферма, и ее хозяин, мужчина с седой бородой и в изодранном цилиндре поверх падающих на плечи волос, стоял в дверях, наблюдая за проходящими мимо солдатами.
– Боюсь, что Фалконер снова появится в наших рядах, – сказал Бёрд, – причем преисполненный гордостью и хвастовством. Но каждый проходящий день, во время которого он не получил нового назначения или, да поможет нам Бог, своей бригады, доказывает, к моему вящему изумлению, что, может, у нашего высшего командования остался кой-какой здравый смысл.
– И в газетах ничего нет? – поинтересовался Старбак.
– О, лучше не напоминай мне, – Бёрд поежился, вспомнив статью в «Ричмондском наблюдателе», призывающую повысить Фалконера.
Бёрд гадал, каким образом газеты восприняли всё так превратно, а потом поразмыслил о том, сколько его собственных предрассудков и идей были выпестованы подобными же ошибочными суждениями журналистов. Но, по крайне мере, никто в Ричмонде, похоже, не обратил внимания на эту статью.
– Я тут подумал, – через некоторое время произнес Бёрд, а потом снова погрузился в молчание.
– И? – поторопил майора Старбак.
– Мне было интересно, почему мы зовемся Легионом Фалконера, – отозвался Бёрд. – Мы ведь больше не находимся на жаловании у его величества.
Теперь мы наняты штатом Виргиния, и думаю, нам следует найти себе новое имя.
– Сорок пятый? Шестидесятый? Двадцать первый? – язвительно предложил Старбак. Полкам штата присваивались номера в соответствии со старшинством, и быть Пятидесятым виргинским полком или Десятым было совсем не то же самое, что называться Легионом.
– Меткие виргинские стрелки, – гордо заявил Бёрд.
Старбак поразмыслил над этим названием, и чем больше думал, тем больше оно ему нравилось.
– Как насчет знамен? – спросил он. – Хотите, чтобы Меткие виргинские стрелки шли в бой под знаменем Фалконера?
– Думаю, понадобится новый флаг, – сказал Бёрд.
– Что-нибудь смелое, кровожадное и решительное. Может, с девизом штата? Sic semper tyrannis[40]40
Такова участь тиранов (лат.)
[Закрыть]! – эффектно продекламировал Бёрд и захохотал. Старбак тоже рассмеялся.
Девиз означал, что всякий, кто попытается напасть на Виргинию, потерпит такое же унизительное поражение, как король Георг III, но угроза могла в той же степени относиться и к полковнику, покинувшему Легион, когда тот выступил против врага у Манассаса.
– Мне нравится эта мысль, – сказал Старбак, – и весьма.
Рота преодолела небольшой подъем и увидела дым бивуаков, поднимающийся с гряды холмов примерно в миле от этого места. Дождь и облака скрывали заходящее солнце и принесли преждевременные сумерки, в которых огни на холмах казались более яркими.
На тех холмах решил провести ночь авангард дивизии, под защитой реки и двух батарей артиллерии, чьи силуэты темнели на фоне неба.
Большая часть Легиона уже достигла лагеря, находившегося далеко впереди роты Старбака, которая задержалась, занимаясь отставшими солдатами и стычкой с кавалерией янки.
– Уже виден уютный дом, – радостно заявил Бёрд.
– Слава Богу, – отозвался Старбак.
Ремень от винтовки натирал ему сквозь промокший мундир, в ботинках хлюпало, и перспектива отдыха у костра казалась просто манной небесной.
– Это Мерфи? – Бёрд прищурился, разглядывая сквозь дождь всадника, скачущего галопом по дороге с холма.
– Осмелюсь предположить, он ищет меня, – сказал Бёрд, помахав рукой, чтобы привлечь внимание ирландца.
Мерфи, прекрасный наездник, пришпорил коня, перебираясь через мелкий брод, а потом помчался в сторону одиннадцатой роты и развернул лошадь, из под копыт которой взметнулся поток грязи, остановившись рядом с Бёрдом.
– В лагере вас ждет один человек, Дятел. Он вроде требует, чтобы вы поторопились с ним встретиться.
– Его звание придает этому требованию значимости?
– Полагаю, что да, Дятел, – Мерфи одернул возбужденную лошадь.
Из-под ее копыт брызнули комья грязи, запачкав панталоны Бёрда.
– Его зовут Свинерд. Полковник Гриффин Свинерд.
– Никогда о нем не слышал, – бодро отозвался Бёрд. – Если только это не Свинерд из старинной семьи работорговцев? Это была та еще семейка. Мой отец всегда говорил, что с семейством Свинердов нужно держать нос по ветру. От этого парня воняет, Мерфи?
– Не больше, чем от нас с вами, Дятел, – ответил тот.
– Но он хочет обтяпать с вами дельце, так он выразился.
– Может, передать ему, чтоб сам себе кое-что оттяпал? – развеселился Бёрд.
– Не стоит, Дятел, – печально вымолвил Мерфи. – Лучше не надо. У него для вас новый приказ, видите ли. Мы переходим в другую бригаду.
– О Боже, только не это, – охнул Бёрд, догадываясь о страшной правде.
– Фалконер?
Мерфи кивнул.
– Боюсь, что так, Дятел. Самого Фалконера здесь нет, но Свинерд – его новый заместитель, – Мерфи помялся и перевел взгляд на Старбака.
– Он хочет и с тобой поговорить, Нат.
Старбак выругался. Но это всё равно не помогло бы. Вашингтон Фалконер получил свою бригаду, а с ней вернул и Легион.
Внезапно день и правда стал выглядеть днем поражения. Группа людей, некоторые в гражданском платье, а некоторые в мундирах, медленно брели вдоль линии покинутых укреплений к северу от железнодорожной странции в Манассасе.
День быстро клонился к вечеру, и последние бледные лучи освещали страдающую землю. Дождь притушил пожары, оставленные отступающими конфедератами, превратив костры в кучки сырого, дымящегося и зловонного пепла, в котором в поисках уцелевших сувениров копались только что прибывшие северяне.
Горожане хмуро разглядывали вторгшихся янки, первых с начала войны северян, передвигающихся по Манассасу без конвоя.
Получившие свободу чернокожие радушно приветствовали войска федералистов, вынося им блюда с кукурузными лепешками и сэндвичами, хотя даже эти щедрые дары предлагались с осторожностью, потому что симпатизирующие северянам горожане не были уверены, что ветер побед не переменится, снова задув с юга и принеся с собой армию конфедератов.
Но пока армия северян взяла под контроль железнодорожный узел, и ее командующий инспектировал покинутые конфедератами земляные укрепления.
Генерал-майор Джордж Бринтон Макклелан был человеком небольшого роста и крепкого телосложения с полным, румяным и мальчишеским лицом. Ему исполнилось всего тридцать пять, но к молодости прибавилось непоколебимое чувство собственного достоинства и постоянный хмурый взгляд, который компенсировал малый рост.
Он также отращивал небольшие усы, которые, как ошибочно полагал, прибавляли его внешности внушительности, но на самом деле лишь делали его возраст еще более очевидным. Теперь он остановился в дымном воздухе у железнодорожного узла, чтобы осмотреть одно из окрашенных в темный цвет бревен, торчащее подобно дулу пушки из мокрой амбразуры.
Дюжина штабных офицеров остановилась за спиной генерал-майора, уставившись одновременно с ним на черное бревно с капающей с него водой. Никто не произнес ни слова, пока некая важная персона в гражданской одежде не нарушила зловещее молчание.
– Это бревно, генерал, – саркастически произнес он. – В Иллинойсе мы зовем такое стволом дерева.
Генерал-майор Джордж Бринтон Макклелан не удостоил это замечание ответом. Вместо этого он брезгливо озаботился тем, чтобы не наступить своим начищенным до блеска ботинком в глубокую лужу, пока шел к следующей амбразуре, где с той же тщательностью рассмотрел идентичное бревно.
Какой-то мятежник написал мелом на фальшивом дуле: «Хи-хи».
– Хи-хи, – прочитал человек из Иллинойса, краснолицый конгрессмен средних лет, известный своей близостью к президенту Линкольну. Подобные отношения не позволяли большинству офицеров каким-либо образом наносить политику оскорбления, но Макклелан его презирал, как одну из тех тыловых крыс-республиканцев, что всю зиму высмеивали Потомакскую армию за бездействие.
– На Потомаке всё спокойно, – распевали насмешники, требуя ответа, почему самая дорогая в американской истории армия сонно прождала всю зиму, прежде чем выступить на врага.
Именно люди вроде конгрессмена подстегивали президента найти более воинственного командующего армией северян, и Макклелан устал от этой критики. Он показал свое презрение, демонстративно повернувшись к конгрессмену спиной и посмотрев вместо него на одного из офицеров.
– Думаете, эту бутафорию разместили здесь сегодня утром?
Штабной офицер, инженер в должности полковника, осмотрел бутафорские орудия и по подгнившему основанию бревен сделал вывод, что они находились здесь по меньшей мере с прошлого лета, а это значило, что федеральная армия Соединенных Штатов, крупнейшее войско, когда-либо существовавшее в Америке, последние несколько месяцев отсиживалась из-за боязни кучки бревен, вымазанных дегтем. Полковник, тем не менее, знал, что не стоит заверять в этом генерала Макклелана.
– Может, вчера, сэр, – тактично сообщил он.
– Но на прошлой неделе здесь были настоящие пушки? – яростно потребовал ответа Макклелан.
– О, вне всякого сомнения, – солгал полковник.
– Наверняка, – поддакнул другой офицер, глубокомысленно кивнув.
– Мы же их видели! – воскликнул третий, хотя, по правде говоря, он гадал, действительно его кавалерийский патруль мог быть обманут этими покрашенными бревнами, которые с расстояния на самом деле выглядели поразительно похожими на пушки.
– Как по мне, так эти стволы деревьев выглядят так, будто давно здесь установлены, – саркастическим тоном подчеркнул конгрессмен из Иллинойса. Он вскарабкался к грязной амбразуре, запачкав одежду, а потом резко соскользнул вниз, встав рядом с бутафорской пушкой.
Когда-то у амбразур, должно быть, и правда стояли настоящие орудия, потому что фальшивые покоились на пологих земляных насыпях, обрамленных деревянными досками, на которые откатывались пушки при отдаче, так, чтобы потом их можно было вернуть на прежнюю позицию.
Конгрессмен чуть не потерял равновесие на старых досках, скользких от грязного темного грибка. Ему удалось выпрямиться, ухватившись за ствол бутафорский пушки, а потом он топнул правой ногой.
Каблук сломал гнилую доску площадки, потревожив колонию мокриц, которые поспешили скрыться от солнечного света. Конгрессмен выплюнул изо рта влажный огрызок сигары.
– Не понимаю, каким образом настоящая пушка могла простоять здесь несколько месяцев, генерал. Полагаю, вы просто наложили в штаны из-за этой кучки спиленных стволов.
– Вы сами были свидетелем нашей победы, конгрессмен! – Макклелан яростно развернулся к политику. – Подобной победы, возможно еще не было в анналах нашей страны! Великолепная победа! Триумф оружия, полученного с помощью науки! – генерал эффектно вытянул руку в сторону дыма от погребальных костров, чернеющих остатков вагонных колес и высокой кирпичной каминной трубы, торчащей среди тлеющих угольков.
– Смотрите же, сэр, – произнес Макклелан, махнув рукой в сторону этого унылого пейзажа, – вот побежденная армия. Армия, отступившая перед нашей победоносной атакой, как сено разлетается от косы.
Конгрессмен послушно посмотрел на эту сцену.
– И на удивление мало тел, генерал.
– Война, выигранная маневром, сэр, это милосердная война. Вам следует пасть на колени и возблагодарить за это всемогущего Господа, – сделав таким образом финальный выстрел, Макклелан быстро зашагал прочь, в город.
Конгрессмен покачал головой, но промолчал. Он просто наблюдал, как какой-то худощавый человек в поношенном и выцветшем мундире французской кавалерии вскарабкался на амбразуру, чтобы взглянуть на бутафорскую пушку.
На боку у француза болтался огромный палаш, отсутствующий глаз скрывала повязка, а вёл он себя очень энергично.
Его звали полковник Лассан, и он являлся военным наблюдателем из Франции, прикрепленным к армии северян с летней битвы при Булл-Ран.
Сейчас он постучал носком ботинка по доскам орудийной площадки. Его шпоры звякнули, когда прогнившая древесина развалилась от слабого пинка.
– Ну, Лассан? – спросил конгрессмен. – Что скажете?
– Я всего лишь гость в вашей стране, – тактично произнес Лассан, – иностранец и наблюдатель, так что мое мнение, конгрессмен, не имеет ни малейшего значения.
– Но глаза то у вас есть, правда? Ну, по крайней мере один, – поспешно добавил конгрессмен. – Не нужно быть американцем, чтобы понять, положили ли эту деревяшку сюда только вчера.
Лассан улыбнулся. Его лицо было покрыто шрамами, но в его выражении было какое-то озорство и необузданность. Он был светским человеком, разговаривающим на превосходном английском с британским акцентом.
– Я научился в вашей прекрасной стране одной вещи, – заявил он конгрессмену, – что мы, простые европейцы, должны держать критику при себе.
– Вот же чертов опекун-лягушатник, – пробормотал конгрессмен. Француз ему нравился, даже несмотря на то, что одноглазый ублюдок вытянул из него двухмесячное жалование за вчерашней партией в покер.
– Так скажите же мне, Лассан, эти бревна сюда притащили вчера?
– Думаю, они находятся здесь несколько дольше, чем предполагает генерал Макклелан, – тактично сообщил Лассан.
Конгрессмен бросил рассерженный взгляд на группу во главе с генералом, которая теперь находилась примерно в сотне шагов.
– Полагаю, он просто не желает испачкать свою милую чистенькую армию, бросив ее в стычку с этими несносными и плохо воспитанными мальчишками-южанами. Вы тоже так считаете, Лассан?
Лассан считал, что войну можно окончить за месяц, если армия северян просто будет двигаться по прямой, понесет некоторые потери, но продолжит идти, однако был слишком дипломатичным, чтобы принимать чью-либо сторону в этом недопонимании, которое так яростно обсуждалось в вашингтонских конторах и за богатыми обеденными столами столицы.
Так что в ответ на этот вопрос Лассан просто пожал плечами, а потом был избавлен от дальнейших расспросов появлением художника из газеты, который начал зарисовывать сгнившие доски и подпорченное бревно.
– Ты смотришь на победу, сынок, – саркастически объявил ему конгрессмен, отщипнув намокшую часть сигары, прежде чем снова засунуть ее в рот.
– Это уж точно не поражение, конгрессмен, – верноподданно заметил художник.
– Это можно назвать победой? Сынок, мы не вышвырнули отсюда мятежников, они просто сами ушли, когда пожелали! И теперь готовят свои деревянные пушки где-то в другом месте. У нас не будет настоящей победы, пока мы не подвесим Джеффа Дэвиса за тощие ноги. Помяни мое слово, сынок, эти пушки гниют здесь с прошлого года. Я считаю, что нашего нового Наполеона опять обвели вокруг пальца. Деревянные пушки для головы с опилками, – конгрессмен сплюнул в грязь.
– Нарисуй эти деревянные пушки, сынок, и не забудь про колею от колес, по которой увезли настоящие.
Художник нахмурился, взглянув на грязь вокруг гниющих орудийных площадок.
– Здесь нет никакой колеи.
– Соображаешь, сынок. А это значит, что ты на голову выше нашего нового Наполеона, – конгрессмен поковылял прочь в сопровождении французского наблюдателя.
В сотне шагов от них, еще один человек в гражданском платье нахмурившись разглядывал другую бутафорскую пушку. Это был крепкий и коренастый мужчина с густой бородой, из которой воинственно торчала темная трубка. Одет он был в поношенный сюртук для верховой езды, высокие сапоги и круглую шляпу с узкими полями.
В руке он держал хлыст, который внезапно со злостью обрушил на фальшивое дуло одной из деревянных пушек, а потом повернулся и крикнул помощнику, чтобы привел лошадь.
Позже той же ночью бородатый мужчина принял посетителя в гостиной дома, где он расположился. В Манассасе трудно было найти дом, причем настолько, что большая часть военных ниже генерал-лейтенанта по чину вынуждена была жить в палатках, поэтому тот факт, что гражданский имел в своем распоряжении целый дом, был доказательством его значимости.
Надпись мелом на двери гласила: «Майор И.Дж. Аллен», хотя этот человек не был военным и не носил фамилию Аллен, он был гражданским, любившим скрывать свою личность под псевдонимами.
Его настоящее имя было Аллен Пинкертон, и он служил детективом в полиции Чикаго, до того как генерал Макклелан назначил его главой секретной службы Потомакской армии.
Сейчас, в свете угасающего пламени свечи, Пинкертон смотрел на высокого нервного офицера, которого привели к нему из арьергарда армии.
– Вы майор Джеймс Старбак?
– Да, сэр, – осторожно ответил Джеймс Старбак тоном человека, ожидающего от любого подобного вызова какой-нибудь беды.
В те дни Джеймс был совершенно безутешен. С высокой должности штабного офицера, посвященного в секреты командующего армией, его перевели в отдел снабжения Первого корпуса.
Его новые обязанности заключались в снабжении сушеными овощами, мукой, вяленым мясом, солониной, галетами и кофе, и он добросовестно их исполнял, но сколько бы провианта ему не удавалось добыть, всегда было мало, так что офицеры из любого полка или батареи считали себя вправе проклинать его как бесполезного черножопого сына праведной суки.
Джеймс знал, что ему следует игнорировать подобные оскорбления, но всё равно чувствовал себя униженным и на грани срыва. Редко когда он ощущал себя таким несчастным.
Теперь, к удивлению Джеймса, он заметил, как человек по фамилии Аллен изучает длинное письмо Адама, которое Джеймс послал в штаб генерал-майора Макклелана в прошлом году.
Насколько был осведомлен Джеймс, высшее командование армии полностью проигнорировало письмо, а поскольку Джеймс не обладал ни властными полномочиями, ни соответствующим характером, чтобы убедить кого бы то ни было в важности письма, то сделал вывод, что оно давно забыто, но теперь этот малопривлекательный майор Аллен наконец-то его оценил.
– Кто дал вам это письмо, майор? – спросил Пинкертон.
– Я дал слово не называть его имя, сэр, – Джеймс не мог понять, почему называет этого жалкого коротышку «сэр».
Хотя Аллен и не превосходил Джеймса по рангу, но что-то в воинственном поведении этого человека вызвало в Джеймсе инстинктивное стремление раболепствовать перед ним, хотя в то же время он ощутил нотку упрямства и решил, что больше не будет обращаться к этому человеку с таким почтением.
Пинкертон затолкал в трубку табак своим загрубевшим пальцем, а потом поднес ее к свече и прикурил.
– Ваш брат находится в рядах мятежников?
Джеймс вспыхнул, и неудивительно, потому что предательство Ната было причиной страшного стыда в семье Старбаков.
– Да, сэ… майор. Увы.
– Это он написал письмо?
– Нет, сэ… майор. Нет, не он. Хотел бы я, чтобы это был он.
Трубка Пинкертона пыхнула, когда он сделал короткую затяжку. Ветер стучал в окна и завывал в короткой каминной трубе, нагнав в комнату облако густого дыма.
– Будьте уверены, майор, мне можно доверять, – сказал Пинкертон с некоторой шотландской картавостью в голосе, – и не сойти мне с этого места, клянусь душой моей дорогой покойной матери, и душой ее матери, и на всех библиях Северной Америки, что никогда, никогда не раскрою имя вашего осведомителя. Так вы мне скажете?
Джеймс почувствовал искушение. Может, если он откроет имя Адама, его освободят от ужасной работы в снабжении, но он дал слово и не нарушит его, и потому лишь покачал головой.
– Нет, майор, не скажу. Я вам доверяю, но не могу нарушить обещание.
– Хорошо, коли так, Старбак, хорошо, – Пинкертон скрыл свое разочарование и снова нахмурился, читая письмо Адама.
– Ваш человек был прав, – продолжал он, – а все остальные ошибались. Ваш человек сказал нам правду, или что-то очень похожее на правду. У него неверная численность армии Джонстона, мы знаем наверняка, что она как минимум в два раза больше, чем он утверждает, но всё остальное здесь прямо в точку, точно в цель, настоящее золото! – что действительно поразило Пинкертона, так это описание Адамом бутафорских деревянных пушек.
Он дал их точное количество и расположение, и Пинкертон, осматривая пушки в те дождливые сумерки, вспомнил позабытое письмо и приказал отыскать его среди бумаг.
Таких выброшенных сообщений были сотни, большинство принадлежало перу патриотов с хорошим воображением, часть выводов была сделана после прочтения газет, а другие, вне всякого сомнения, были посланы южанами, пытающимися сбить с толку Север.
На север стекалось столько информации, что Пинкертону приходилось выбрасывать очень много сообщений, но сейчас он понял, что наткнулся на золотой самородок среди шлака.
– Ваш человек посылал еще какие-нибудь письма?
– Нет, майор.
Пинкертон откинулся в кресле, ножки которого зловеще заскрипели.
– Думаете, он готов снабжать нас информацией?
– Уверен, что да.
С шинели Джеймса на пол гостиной капала вода.
Он дрожал от холода, несмотря на небольшой камин, злобно плевавшийся искрами, но дававший обветшалой комнате немного драгоценного тепла.
Пятно на штукатурке над камином выдавало место, где когда-то висела картина, которую в спешке убрали перед прибытием армии северян, может, портрет Джеффа Дэвиса или даже Борегара, одержавшего победу при Манассасе и любимого генерала южан.
Пинкертон снова пристально вгляделся в письмо, недоумевая, почему он раньше не принял его всерьез. Он отметил, что бумага была высокого качества, явно из довоенных запасов, гораздо лучше, чем та бесцветная, волокнистая и отвратительная бумага, которую теперь производили мануфактуры Юга.
Автор использовал печатные буквы, чтобы скрыть свой почерк, но грамматика и словарный запас выдавали хорошее образование, а написанные факты – человека, находящемся в самом сердце армии мятежников.
Пинкертон знал, что совершил ошибку, проигнорировав письмо, но утешал себя тем, что немудрено потерять ценные зерна в таком хаосе.
– Напомните, каким образом ваш человек передал вам это письмо? – потребовал Пинкертон.
Джеймс уже объяснял эти обстоятельства в письме, приложенном к сообщению Адама, но эти объяснения были явно давно позабыты.
– Он дал мне его в Ричмонде, майор, когда меня обменяли на пленных северян.
– И как вы с ним связываетесь теперь?
– Он сказал, что письма можно оставлять в вестибюле церкви Святого Павла в Ричмонде. Там есть доска объявлений, крест-накрест перетянутая лентой, и если оставлять под лентой письма, адресованные почетному секретарю Общества снабжения армии Конфедерации библиями, он будет их забирать. Не думаю, что существует подобное общество, – сказал Джеймс и сделал паузу.
– И должен признаться, что не знаю, как доставить письмо в Ричмонд, – скромно добавил он.
– Ничего сложного. Мы каждый день этим занимаемся, – удовлетворенно заявил Пинкертон, а потом распахнул кожаный саквояж и вытащил оттуда походный письменный набор.
– В ближайшие недели нам понадобится помощь вашего друга, майор, – он взял лист бумаги, чернильницу и перо и толкнул всё это к другой стороне стола.
– Присаживайтесь.
– Вы хотите, чтобы я написал ему прямо сейчас, майор? – удивился Джеймс.
– Самое время, Старбак! Куй железо, пока горячо, разве не так говорят? Не мешкайте! Скажите своему другу, что его знания представляют огромную ценность, и что их оценили на самом высоком уровне федеральной армии, – Пинкертон знал, что небольшая лесть весьма помогает в обращении с тайными агентами. Он замолчал, а Джеймс придвинул к бумаге свечу и начал быстро писать привычной к этому рукой.
С расщепленного кончика пера срывались маленькие чернильные кляксы, пока он быстро царапал им по бумаге.
– Напишите что-нибудь личное, – продолжал Пинкертон, – чтобы он вас узнал.
– Я уже это сделал, – ответил Джеймс. Он выразил надежду, что Адам нашел возможность передать библию Нату.
– А теперь напишите, что будете ему обязаны, если он поможет нам с просьбой, которая будет приложена.
– Которая будет приложена? – озадаченно поинтересовался Джеймс.
– Вы не говорите мне, кто он, – отозвался Пинкертон, – а я не собираюсь вам сообщать, чего мы от него хотим.
Джеймс положил перо на край стола и нахмурился.
– Это для него рискованно?
– Рискованно? Конечно, рискованно! Идет война! Риск просто витает в воздухе! – Пинкертон бросил на Джеймса сердитый взгляд, снова поднес трубку к свече и затянулся. – Ваш человек делает это ради денег?
Джеймс просто окаменел от такого предположения.
– Он патриот, майор. И христианин.
– В таком случае награда, ожидающая его на небесах, конечно же, достаточная причина, чтобы рискнуть? – спросил Пинкертон. – Но неужели вы думаете, что я хочу его потерять? Конечно же нет! Обещаю, я не буду просить его сделать что-либо, чего я не мог бы попросить у собственного сына, можете быть в этом уверены, майор. Но позвольте мне добавить кое-что еще, – Пинкертон, словно чтобы продемонстрировать, насколько важными будут те слова, которые он собирается произнести, вытащил трубку изо рта и вытер губы.
– То, о чем я хочу попросить вашего человека, поможет нам выиграть войну. Вот насколько это важно, майор.
Джеймс покорно взялся за перо.
– Вы просто хотите, чтобы я попросил его выполнить ваше задание.
– Ну да, майор, именно этого я и хочу. А потом, будьте добры, напишите на конверте адрес, – Пинкертон откинулся назад и затянулся трубкой.
Он собирался попросить у Адама сведения об обороне мятежников на востоке Ричмонда, где простиралось болотистое и пустынное пространство, и генерал Макклелан планировал со дня на день выступить в неожиданную атаку на столицу мятежников.
Теперешнее медленное продвижение к руинам Манассаса было предпринято лишь для того, чтобы вынудить армию Конфедератов встать с северной стороны от Ричмонда, а в это время Макклелан тайно готовил самый огромный флот в истории к настоящей атаке на восточный фланг противника.
Ричмонд к маю, мир к июлю, говорил себе Пинкертон, а награда за эту победу на всю оставшуюся жизнь.
Он взял письмо и конверт из рук Джеймса. Конверт был сделан из комковатой коричневой бумаги, которую один из агентов Пинкертона привез после своего тайного посещения Конфедерации, и Джеймс адресовал его почетному секретарю общества снабжения армии Конфедерации библиями, церковь Святого Павла, Грейс-стрит, Ричмонд.
Пинкертон нашел одну из плохоньких зеленых пятицентовых марок с худым лицом Джеффа Дэвиса и прикоеил ее к конверту.
– Этот осведомитель, полагаю, доверяет только вам? – спросил Пинкертон.
– Именно так, – подтвердил Джеймс.
Пинкертон кивнул. Если этот необычный шпион доверяет только Джеймсу, то Пинкертону нужно было быть уверенным, что тот всегда будет под рукой.
– А до войны, майор, – поинтересовался он, – у вас было какое-то занятие?
– Профессия, – твердо поправил Джеймс. – Я был адвокатом в Бостоне.
– Адвокатом, вот как? – Пинкертон встал и подошел поближе к слабому огню камина.
– Моя дорогая матушка желала, чтобы я стал адвокатом, в Шотландии их называют стряпчими, но увы, у нас не было денег на обучение. Но мне нравится думать, что я стал бы хорошим адвокатом, если бы мне предоставилась такая возможность.
– Не сомневаюсь в этом, – согласился Джеймс, хотя не был в этом уверен.
– И как адвокат, майор, вы привыкли заниматься анализом фактов? Чтобы отличить правдивые от ложных?
– Несомненно.
– Я спрашиваю, – объяснил Пинкертон, – потому что в последнее время в своем бюро я страдаю от недостатка порядка. У нас отнимает слишком много времени поддержание бумаг в должном виде, и мне нужен заместитель, майор, человек, который может выносить суждения и сортировать факты. Уверяю, что генерал-майор Макклелан немедленно даст добро на перевод, так что с вашим прежним старшим офицером проблем не будет. Не слишком ли большая наглость с моей стороны предложить вам эту должность?
– Это весьма щедро, сэр, весьма щедро, – ответил Джеймс, совершенно позабыв свое твердое решение не называть этого человека «сэр».
– Для меня честь присоединиться к вам, – поспешно продолжил он, едва осмеливаясь поверить, что и правда будет вызволен из сырого и отзывающегося эхом на каждый звук склада отдела снабжения.
– В таком случае, добро пожаловать, майор, – Пинкертон протянул руку в приветствии.
– Мы тут ведем себя без церемоний, – сказал он, твердо и энергично пожав руку Джеймса, – так что с этого момента можете звать меня Бульдогом.
– Бульдогом? – запнулся Джеймс.
– Это всего лишь прозвище, майор, – заверил Пинкертон Джеймса.
– Хорошо, – Джеймс еще колебался, – Бульдог. И почту за честь, если вы будете называть меня по имени, Джеймсом.
– Я так и собирался, Джимми, так и собирался! Начинаем работу утром. Хочешь забрать свое барахло сегодня вечером? Можешь ночевать здесь, в буфетной, если не возражаешь против крыс.
– В плену я привык к крысам, – ответил Джеймс, – и даже к кой-чему похуже.
– В таком случае, майор, вперед! Нужно начать работу рано утром, – заявил Пинкертон, а как только Джеймс ушел, глава секретной службы сел за стол и написал короткое письмо для отправки на юг вместе с запиской Джеймса.
В письме он просил предоставить детальные сведения об оборонительных сооружениях к востоку от Ричмонда и особенно интересовался численностью войск на этих укреплениях. Потом Пинкертон попросил доставить эти сведения мистеру Тимоти Уэбстеру, в отель «Баллард-Хаус» на Франклин-стрит в Ричмонде.
Тимоти Уэбстер был лучшим шпионом Пинкертона, который уже подготовил три налета на Конфедерацию и разрабатывал четвертый.
В это время Уэбстер представлялся как прорвавший блокаду торговец, пытающийся основать свое дело в Ричмонде, хотя на самом деле использовал фонды секретной службы, чтобы приобрести друзей среди неосторожных офицеров и политиков Конфедерации.
Миссия Уэбстера заключалось в том, чтобы выяснить всё об обороне Ричмонда, и это задание было чудовищно рискованным, но теперь, с появлением осведомителя Джеймса Старбака, Пинкертон почувствовал уверенность в успехе операции Уэбстера.
Он запечатал конверт с двумя письмами, откупорил бутылку драгоценного шотландского виски и сам себе провозгласил тост:
– За победу.
