Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 89 (всего у книги 106 страниц)

Деннисон секунду таращился на Старбака, затем кивнул:

– Так точно, сэр.

– А теперь обсудим ваш недуг, капитан, – продолжил Старбак.

Деннисон снова зыркнул на него, но с ответом не нашелся.

– Лишай здесь ни при чем, – сказал Старбак, – как и псориаз. Такого тяжелого случая экземы я и подавно не встречал. Что же прописал вам ваш врач?

– Скипидар, – тихо ответил Деннисон.

Старбак плашмя приложил клинок к одной из поблескивающих язв на щеке Деннисона. Капитан дернулся от боли, но все же стерпел прикосновение стали.

– Это ведь не скипидар это, правда? – спросил Старбак. Капитан промолчал. – Это кротоновое масло, капитан, вот что это такое. Никакой доктор вам его не прописывал. Втираете себе сами, а? Каждое утро, каждую ночь вы обрабатываете этим свою кожу, разве нет? Должно быть, больно до чертиков, но зато никто вас ни в жизнь не отправит на передовую, а? Кротоновое масло уберегает вас от пуль чертовых янки, да?

Деннисону не хватало духа даже посмотреть Старбаку в глаза, не говоря уже о том, чтобы ответить. Нат медленно провел клинком вдоль язвы. Он хорошо помнил кротоновое масло – отвратительное слабительное средство, которое лейтенант Гиллеспи вливал ему в глотку, пытаясь выбить признание в шпионаже. На щеках Старбака, там, куда попадало маслом, оставались язвы, похожие на оспинки. Было ясно, как день, что Деннисон использовал слабительное для имитации недуга, который оставил бы его в Ричмонде – в безопасности.

– А что дальше, капитан? – спросил Старбак. – Будете глотать ружейный порох, чтобы вызвать рвоту? Я в курсе всех подобных трюков, поганая скотина, всех до последнего. А значит, следующее, что вы сделаете – это выбросите к чертям ваше масло, понятно?

– Так точно, сэр.

– Выбросите масло, умоете лицо чистой водой – и я обещаю вам, что к моменту встречи с янки в бою вы будете настоящим красавчиком.

Деннисон усилием воли заставил себя посмотреть Старбаку в глаза. И взгляд его выражал ненависть. Человеком он был гордым, но его унизили. И всё же у него не хватало смелости восстановить свою гордость, сразившись с собственным командиром. Старбак поднял ножны и китель.

– Отношения у нас с вами не заладились, – сказал он Деннисону. – Но кроме нас никто не знает о том, что произошло, а я не скажу. Так что возвращайтесь в лагерь, капитан, приведите в порядок лицо и убедитесь наконец, что рота готова к сражению. Потому что именно это я планирую сделать с батальоном – заставить его сражаться.

Он хотел, чтобы эти слова прозвучали примирительно, но вместо благодарности в глазах Деннисона плескалась лишь горечь. Старбак почувствовал искушение дать капитану пинка, чтобы ублюдок катился к чертям и гнил в собственном убожестве. Но ему требовался каждый офицер. Да и с какой стати освобождать Деннисона от его долга? Он должен сражаться – так же, как и любой другой, защищая свою страну.

Внезапно распахнулась дверца экипажа, и Дилейни неловко спрыгнул на землю. За ним последовал полковник Холборроу, правда, гораздо медленней, с преувеличенной хромотой. Дилейни взял Старбака под руку и отвел его подальше, чтобы не услышали Деннисон и полковник.

– Мы с полковником достигли взаимопонимания, – объяснил он. – Он считает, что его долг, как патриота – освободить Конфедерацию от тяжкой и дорогостоящей обязанности расследовать детали его командования специальным батальоном, хотя, конечно, по его утверждению, всякое подобное расследование бессмысленно. И он, кстати, полагает, что под вашим командованием батальон славно проявит себя в сражении.

Старбак, услышав новости, ужаснулся. Он получил то, чего добивался.

– Так мы отправляемся на север?

– Вы ведь этого хотели? – спросил Дилейни. От него не ускользнула реакция Старбака.

– Да, – ответил Нат, – этого.

– Выступаете через два дня, – добавил Дилейни. – Не думаю, что Холборроу доставляет удовольствие видеть вас лишнюю минуту.

– Черт возьми! – выругался Старбак. Два дня! – А мои винтовки?

– Тридцать.

– Тридцать! – воскликнул Старбак.

– Нат, Нат! – Дилейни предостерегающе поднял руку. – Я ведь говорил, что не в моих силах решить этот вопрос. Остаток винтовок распродан, я это знаю и вы это знаете, но Холборроу ни за что в этом не признается. Но он говорит, что может достать тридцать хороших винтовок, так что проявите благодарность. Остальные придется украсть у врага. У вас ведь к этому талант?

Старбак снова выругался, но злоба его угасла, когда он обдумал сделку, заключенную Дилейни. Он всё же получил, что хотел – командование боевым подразделением. И каким-то образом за несколько дней ему предстоит превратить Специальный батальон в отряд, способный выстоять против янки. Черт, он превратит своих бойцов в настолько специальный батальон, что другие подразделения Конфедерации будут горько сожалеть, что они тоже не были штрафными батальонами.

– Спасибо, Дилейни, – неохотно выдавил он.

– Я прямо-таки оглушен вашей бурной благодарностью, – улыбнулся адвокат. – А сейчас, надо полагать, вы бы хотели славно провести вечерок за мой счет?

– Нет, – ответил Старбак, потому что если Желтоногим и правда предстояло отправиться на север, ему было чем заняться. Выучить солдат, найти им башмаки и сделать батальон эффективным, и чтобы сотворить это чудо оставалось всего два дня. Два дня, прежде чем они отправятся к ожидающим янки. Прежде чем Желтоногие вернутся на войну.

Глава пятая

 Адам Фалконер никогда еще не чувствовал себя столь бесполезным и нежеланным, потому что всего через полдня в штабе Макклелана он понял, что ему совершенно нечем заняться. Некоторое время штаб упрямо оставался в Вашингтоне, и новый Наполеон настаивал, что кое-какие необходимые приготовления невозможно устроить с седла на поле битвы или по телеграфу, так что пока армия в синих мундирах медленно двигалась на запад, ее командующий спал в уютной постели в своем доме на Пятнадцатой улице. Когда войска ушли, на Вашингтон опустилась тревожная тишина, беспокойства добавляли и слухи о действиях мятежников. Поговаривали, что всадники в сером появлялись в Пенсильвании, в Огайо подожги амбар, а в Филадельфии для обороны города собрали ополчение, но у этих слухов не было ни малейших твердых оснований. Никто не сообщал, что видел Ли или грозного Джексона, хотя газеты Севера рады были опубликовать любую искусную фантазию при образовавшейся нехватке реальных фактов. Говорили, что у мятежников сто пятьдесят тысяч человек, что они планируют взять Балтимор и нацелились на Вашингтон, что они направляются к Нью-Йорку и под угрозой даже Чикаго. Армия северян, расположившаяся неподалеку от Вашингтона, в зеленых полях Мэриленда, с жадностью читала газеты в ожидании Макклелана. А в это время новый Наполеон разъезжал по столице Союза, оставляя визитные карточки в многочисленных фешенебельных домах, и на каждой картонке были тщательно выведены буквы РРС, которые озадачивали получателей, пока французский посол не объяснил, что эти буквы означают Pour Prendre Cong? и тем самым в вежливой манере сообщают о том, что военный покидает родной дом и отправляется на войну.

– Pour Prendre Cong?! – буркнул Адаму полковник Лайман Торн. – Кого он думает этим поразить, черт подери?

У Адама не было ответа. Его беспокоило, что всегда в присутствии Торна он словно бы терял дар речи. Ему бы хотелось произвести на полковника впечатление, но вместо этого Адам либо попадал в ловушку односложных ответов, либо вообще молчал. На сей раз он промолчал и лишь стукнул лошадь каблуками, чтобы она побежала еще чуть быстрее, а потом склонился к шее кобылы, когда она перепрыгивала через зигзагообразную изгородь.

Лошадь Торна приземлилась секундой позже кобылы Адама. Они ехали на запад по сельской местности, очевидно обезлюдевшей, местности с аккуратными фермами, садами и осушенными полями.

– Где же все? – спросил Адам после того, как они проскакали мимо очередной безукоризненной и выкрашенной в белый цвет фермы с чисто подметенным двором и дровяником между вязами, где четко, словно солдаты на так любимом Макклеланом параде, рядами выстроились поленья, мимо свежевыкрашенного колодца, но не заметили ни следа человеческого присутствия.

– Внутри, – отозвался Торн. – Разве вы не видите, как наверху колышутся занавески? Эти люди не глупцы. Где им еще быть, когда поблизости две армии? Вы спустите всё ценное в подвал, зароете наличные в огороде, зарядите дробовик, намажете грязью лица дочерей, чтобы не выглядели привлекательными, запряжете повозку и будете ждать, кто явится.

– Мятежники здесь не пойдут, – заверил Адам, прилагая все усилия, чтобы поддерживать разговор с грозным Торном, но даже это бодрое замечание удостоилось презрительного ответа:

– К черту мятежников, где наши кавалерийские патрули? Черт возьми, Фалконер, Ли уже два дня как на Севере, а мы ни черта не знаем о том, чем он занят. И где наши разведчики? Эта местность должна ими просто кишеть. Они должны наступать друг другу на пятки, но Макклелан их не выпустил. Он не хочет, чтобы его драгоценным лошадям причинили вред, – насмешка Торна была преисполнена горечи и злости. – Малыш Джордж двигается вперед с той же скоростью, как девственница в казарме. А Ли напирает. Я показывал вам последний образчик выдумок Пинкертона?

– Нет, сэр.

Всадники остановились на вершине длинного зеленого холма, откуда открывался хороший вид на запад. Торн вытащил массивный бинокль, обтер линзы полой кителя и надолго всмотрелся вдаль. Он не заметил ничего тревожного и опустил бинокль.

– Пинкертон утверждает, что у Ли в Мэриленде сто пятьдесят тысяч человек, и считает, что еще шестьдесят тысяч размещаются чуть к югу от Потомака и готовы ринуться в атаку на Вашингтон, как только Макклелан бросится разбираться с Ли, – Торн сплюнул. – Ли не такой глупец. Не станет он растрачивать армию в атаке фортов Вашингтона! У него не хватит людей. Удивлюсь, даже если у него и шестьдесят тысяч есть, годных для драки, но без толку указывать на пугающие Джорджа факты, от этого он просто становится еще упрямей. Малыш Джордж верит в то, во что хочет верить, а он желает верить, что у противника больше солдат, потому что в таком случае не станет бесчестьем уклониться от драки. Черт возьми, дали бы они мне армию на недельку. Тогда бы к концу недели от мятежа ничего бы не осталось, это я вам обещаю.

Полковник замолчал и развернул карту. Адам отчаянно хотел понять, почему же армия не поставила Торна командующим, но не стал задавать этот вопрос, хотя потом полковник всё равно на него ответил.

– Я не вхожу в круг избранных, Фалконер. Не воевал в Мексике и не был в Вест-Пойнте, не проводил свой досуг в мирное время в лести придуркам в мундирах, рассказывая идиотские истории, как резал команчей. В мирное время я строил для армии казармы, так что якобы не должен ничего смыслить в военном деле. Я не вхожу в таинственное братство. Вы когда-нибудь видели, как малыш Джордж разглагольствует о военном деле? Он прямо рыдает! В глазах стоят слезы! – Торн насмешливо фыркнул. – К черту рыдания, пока вы не дадите людям повод проливать слезы. Нельзя выиграть войну без потерь, и многих потерь, кровь зальет страну от конца до края. А потом уж можно порыдать. Но не надо всей этой белиберды про священные связи, братство, честь и долг. Наш долг – победить, только и всего.

– Да, сэр, – только и сказал Адам. Он не был уверен, что ему понравилась речь полковника, потому что Адам представлял войну как нечто мистическое. Он, конечно, знал, что в войне нет ничего хорошего, что это нечто ужасное, но когда она велась с честью и патриотизмом, то становилась благородной, и Адам не желал думать, что это лишь прикрытая мундирами резня.

Он взял протянутый полковником бинокль и послушно навел его в сторону запада. Он гадал, почему этот немолодой человек так внезапно появился в штабе армии и предложил столь долгую поездку по Мэриленду, но Адам, и сам одинокий, и представления не имел ни о степени одиночества полковника, ни о его страхах. Торн, наблюдая, как армию возглавляли глупцы, боялся, что она растратит все силы, не успев победить в войне, и опасался, что никак не сможет предотвратить эту трагедию, но должен был сделать всё возможное.

– Один человек, – внезапно произнес он.

– Сэр? – Адам опустил бинокль.

– Один единственный человек может всё изменить, Фалконер.

– Да, сэр, – повторил Адам, поежившись от неуместности ответа и желая поспрашивать Торна о необычном шпионе, который назвал Торну имя Адама. Как Адаму с ним связаться? Или этому человеку с Адамом? Адам уже задавал Торну подобные вопросы и получил честный ответ, что Торн не знает, но Адам хотел бы вернуться к этому разговору в поисках любого намека на то, как он сможет стать полезным в этом деле.

Торн снова взял бинокль.

– Полагаю, это Дамаск, – сказал он, указывая на небольшую группу домов, притулившихся на вершине длинной гряды примерно милях в пяти, – и если мятежники двигаются на Вашингтон, а это не так, то они были бы там, – Торн сложил жесткую карту и засунул ее в карман. – Давайте пообедаем в Дамаске, Фалконер. Может, по дороге на нас снизойдет озарение.

Лошади поскакали рысью вниз по длинному зеленому склону, туда, где по брюхо в тихом ручье стояло стадо коров. Перед Адамом теперь простиралась широкая полоса тучной низменности, хорошо увлажненной, с сочной растительностью, где торчали рощицы и бежала сеть небольших ручьев. Без сомнения, когда-то здесь были только болота, но многие поколения тяжело трудились, чтобы их осушить, приручить и сделать пригодными, и Адам, глядя на результаты честного труда, преисполнился любовью к своей стране. Для Адама эта любовь была реальной, достаточно реальной, чтобы он покинул родную Виргинию ради борьбы за воссоединение Соединенных Штатов. Другие страны могли похвастаться более величественными обрядами, могущественными замками, великолепными соборами и просторными дворцами, но нигде кроме Америки, как пылко верил Адам, не было столько проявлений скромности, добродетели и честного труда. Это страна простого человека, и Адама желал, чтобы она таковой и оставалась, потому что считал, что ничто не стоит так дорого, чем простые, добытые усердием достижения.

– Грезите, Фалконер? – рявкнул Торн, и Адам мотнул головой, увидев, что со стороны рощи в миле впереди показались три всадника. Всадники в сером. – Вижу, у наших друзей есть тут кавалерийские разведчики, – сухо заметил полковник, осаживая лошадь, – так что похоже, мы всё-таки не перекусим в Дамаске.

Он вытащил полевой бинокль и осмотрел троих мятежников.

– Выглядят паршиво, это точно, но могу поклясться, что за карабинами хорошо ухаживают, – он поднял бинокль, чтобы взглянуть на гребень холма, где стоял Дамаск. Торн гадал, неужели он ошибся, и Ли продвигается к Вашингтону, и в таком случае полковник ожидал заметить присутствие на холмах артиллерии, но ничего не увидел.

– Всего лишь патруль, – пренебрежительно сказал он, – и не более того. Ли не двигается этим путем, – он развернул лошадь. – Нет смысла попадать в плен, Фалконер, – давайте вернемся.

Но Адам уже пустил лошадь вперед. Полковник снова повернулся.

– Фалконер! – рявкнул он, но Адам не обратил на него внимания. Он снова пришпорил лошадь, и кобыла вскинула голову и подняла копыта, перейдя на галоп.

Три мятежника сняли карабины, но не стали целиться в одинокого всадника, скачущего к ним. Северянин не вытащил саблю и был без оружия, он просто скакал напрямик к врагам. Несколько секунд Торн гадал, не собирается ли Адам снова вернуться на юг, а потом юноша развернул лошадь, перепрыгнул через ручей и помчался под углом к вражеским разведчикам, которые внезапно поняли его намерения. Они заулюлюкали, как охотники, увидевшие в открытом поле лису, и пришпорили лошадей. Началась настоящая гонка. Адам бросил им вызов, и три мятежника приняли его, погнавшись за северянином. Эта сельская игра была стара как мир, только в этот день призом являлась жизнь, а наказанием – плен. Адам придержал лошадь, наблюдая через плечо, как три преследователя перешли на галоп. Он дразнил их, продолжая осаживать свою прекрасную кобылу, и лишь когда ближайший южанин находился в тридцати или сорока шагах, отпустил удила и предоставил лошади бежать во всю прыть.

Она просто летела. Это была не обычная лошадь, а одна из лучших лошадей конезавода Вашингтона Фалконера в городе Фалконер округа Фалконер, штат Виргиния. В кобыле текла арабская кровь, скрещенная с выносливой американской породой, и Адам доверял способностям отца выращивать отличных лошадей гораздо больше, чем его политическим суждениям. Он и сам заулюлюкал, словно эхом от безумных криков преследователей. В конце концов, это война! Вызов, гонка, состязание, нечто, что будоражит кровь и придает остроты скучным дням. Кобыла скакнула через ручей, снова набрала скорость, сделав три или четыре шага, и перепрыгнула через изгородь, а потом перешла на галоп по только что вспаханному под озимую пшеницу полю. Борозды усложняли ей бег, но казалось, она этого не замечает.

Торн наблюдал за гонкой, поскакав на восток, параллельно Адаму, и заметил в нем нечто большее, чем вялая обеспокоенность, которую молодой человек обычно демонстрировал. Но увиденное не вполне понравилось Торну. Он решил, что Адам будет искать острые ощущения, чтобы испытать себя, не ради забавы, не чтобы почувствовать вкус порока, а просто чтобы пройти через горнило собственных ожиданий. Адам, подумал Торн, с легкостью может себя погубить, чтобы доказать, что он достойный человек.

Но только не сейчас. Сейчас он унизил троицу хваленых кавалеристов Джеба Стюарта. Гонка по вспаханному полю увеличила разрыв между Адамом и преследователями, и он в очередной раз придержал лошадь, а три преследователя, увидев, как Адам намеренно замедлили бег, преисполнились еще большей решимости схватить насмехающегося врага. Они заметили, что его лошадь устала, ее бока побелели от пота, и южане посчитали, что еще через полмили она наверняка остановится, чтобы перевести дыхание, так что всадники вонзили шпоры и загикали свой охотничий призыв.

Адам поскакал еще медленней. Затем, выбрав направление, он внезапно стукнул каблуками и послал кобылу в сторону широкого ручья, извивающегося между крутыми берегами. Его обрамлял тростник, скрывая границу берега и воды, но Адам, который ездил верхом с того дня, когда впервые смог сесть на пони, не колебался. Он не въехал в поток на всей скорости, а позволил кобыле осмотреться и самой выбрать темп, а потом дотронулся каблуками до ее боков, чтобы дать понять, чего от нее ожидает. Наблюдавшему издалека Торну казалось, что кобыла двигается слишком медленно, чтобы перепрыгнуть поток, но внезапно она собралась и безо всяких усилий перелетела через широкий ручей. Адам позволил ей пробежать немного по дальнему берегу, развернул ее и остановился, чтобы взглянуть на преследователей.

Двое мятежников предпочли свернуть, а не перепрыгивать через ручей. Третий, храбрее товарищей, стукнул каблуками, пытаясь пересечь его в галопе. Лошадь начала прыжок с того же места, что и кобыла Адама, но приземлилась слишком близко, нырнув в заросли жесткого тростника. Ее передние ноги подкосились, а плечо ударилось с ломающей кости силой о противоположный берег. Всадник вылетел из седла и распростерся в ручье, проклиная раненую лошадь, пытающуюся встать. Животное снова покачнулось и заржало от боли в сломанной ноге.

Адам дотронулся до кря шляпы в ироническом приветствии и развернулся. Ни один из двух уцелевших всадников не побеспокоился достать карабин, а третий, барахтавшийся в каше из грязи и воды, которую взбивала его раненая лошадь, вытащил револьвер, молясь, чтобы в результате купания не промок порох в заряженных ячейках барабана. Он взвел оружие, проклиная потерю лошади. Кавалеристы южан использовали собственных лошадей, и хороший конь был на вес золота. Теперь его лошадь была бесполезна, лишь испытывала боль, этот мерин со сломанной ногой больше ни на что не годился. Южанин схватил поводья и притянул к себе голову лошади. Он на мгновение заглянул в ее полные ужаса глаза, прицелился и выстрелил. По нагретой солнцем местности прокатилось эхо единственного выстрела, а лошадь с пулей в голове резко дернулась и затихла.

– Сукин ты сын, – сказал мятежник, наблюдая, как Адам спокойно уезжает, – чертов сукин сын.

***

 Поезд пополз вперед, сцепки с лязгом дернулись, гармошкой передавая это движение по всему длинному составу, а потом он вновь остановился.

Стояла ночь. Машина некоторое пыхтела, а потом смолкла. Шлейф посеребренного лунным светом дыма вился из пузатой трубы, плыл над темным полями и черным лесом. Где-то вдали желтый огонек во тьме выдавал кого-то бодрствующего в ночи, но в остальном землю поглотила мгла, лишь кое-где прорезаемая отблесками луны. Старбак потер локтем окно и глянул наружу, но не смог ничего рассмотреть за окном, покрытым золотыми бликами мерцающих вагонных фонарей, поэтому поднялся и прошел между спящими на полу фигурами к тамбуру в задней части вагона, откуда смог бросить тревожный взгляд на дюжину вагонов в хвосте состава, где расположись солдаты его спецбатальона. Если кто-либо из его людей желал дезертировать, то неспешная ночная поездка предоставляла им отличную возможность, но местность по обе стороны остановившегося состава казалась пустынной. Он глянул назад в вагон, заметив, что капитан Деннисон проснулся и раскладывает пасьянс. Его лицо еще не зажило, но болячки подсохли, и через недели две не останется никаких следов губительного действия кротонового масла.

Прошло три дня с момента противостояния Старбака и Деннисона на дуэльной арене, три дня, за которые спецбатальон с трудом, но всё же ухитрился подготовиться к поездке на север, и уже добраться до станции Катлетт, где они сошли с поезда и прошагали пять миль по пересеченной местности до Гейнсвиля, где ждали, пока не появился поезд из Манассаса. Марш по пересеченной местности избавил батальон от хаоса Манассаса, где инженеры Конфедерации всё еще старались восстановить железнодорожный узел, отбитый у янки в прошлом месяце.

– Считайте, вам повезло, – сказал Холборроу Старбаку, – что вас послали поездом. На самом деле, как было известно Старбаку, власти считали, что батальону не вынести длительного перехода на север. Они полагали, что солдаты или безнадежно отстанут и разбредутся или будут дезертировать целыми группами, поэтому батальон везли к месту боевых действий в относительной роскоши. К северу от Манассаса, с западной стороны Голубого хребта, на рассвете им предстоял двухдневный марш-бросок на север по главной дороге долины к Винчестеру, ставшему опорной базой Ли на время кампании по вторжению за Потомак.

Деннисон собрал карты, зевнул и перетасовал их привычным жестом. Старбак тайно наблюдал за ним. Деннисона, как он выяснил, растил дядя, наказывавший мальчика за то, что его родители умерли в нищете. Результатом явилась непомерная гордость Деннисона. Но эти сведения не прибавили Старбаку симпатий к капитану. Деннисон был врагом – простым и явным. Он был унижен Старбаком и отомстит при первой же возможности. Вероятно, во время сражения, отметил Старбак, и сама мысль о противостоянии снарядам и пулям янки незамедлительно заставила Старбак вздрогнуть. Малодушие грызло его, подтачивая уверенность.

Неожиданно заревел локомотив. Топку тут же открыли, и пламя печи ярко осветило поля, но свет померк, когда поезд с грохотом двинулся вперед. Мэтью Поттер пробрался сквозь переполненный вагон и распахнул дверь.

– Не думаю, что мы ехали со скоростью больше десяти миль в час с тех пор как покинули Ричмонда. Ни минуты, – сказал он.

– Это всё рельсы, – ответил Старбак. – Старые, неправильно подогнанные, расшатанные рельсы, – он сплюнул в ночь. – И можешь не сомневаться, янки двигаются нам навстречу не по негодным рельсам.

Поттер рассмеялся и протянул Старбаку прикуренную сигару.

– Я слышу отголосок северного превосходства?

– Там знают толк в прокладке железных дорог, и не сомневайся. Нам остается лишь молиться, что они не начнут делать хотя бы наполовину таких же хороших солдат, как наши, – Старбак затянулся. – Я думал, ты спал.

– Не могу, – признался Поттер. – Должно быть, результат трезвости, – он вяло улыбнулся. Уже три дня он не брал в рот и капли спиртного. – Не могу сказать, что чувствую себя хоть на йоту получше, – продолжил он, – думаю, даже похуже.

– С твоей женой всё в порядке? – поинтересовался Старбак.

– Спасибо, кажется, да, – ответил Поттер.

Старбак заставил Дилейни заплатить просроченную арендную плату Поттера и устроил Марту Поттер у родителей Джулии Гордон в Ричмонде. Сама Джулия жила в госпитале Чимборасо, где работала сестрой милосердия, и Старбаку удалось повидаться с ней лишь на считанные мгновения, но их хватило, чтобы лишить его покоя. Холодная рассудительность Джулии заставила его почувствовать себя приземленным, неловким и лишила дара речи, и он гадал, почему смог набраться отваги пересечь залитое дождем кукурузное поле, а вот храбрости признаться Джулии в том, что без ума от нее, ему не доставало.

– Выглядите несчастным, майор, – заметил Поттер.

– Марте будет довольно уютно с Гордонами, – ответил Старбак, не обратив внимание на замечание лейтенанта. – Мать иногда нестерпима, но преподобный Гордон – достойный человек.

– Но если она проведет долгое время в этом доме, – уныло протянул Поттер, – я окажусь женатым на новообращенной христианке.

– Разве это плохо?

– Черт, это совсем не то качество, что привлекло меня в Марте, – в свойственной ему манере криво ухмыльнулся Поттер. Он оперся на поручни тамбура и принялся рассматривать проплывавшую мимо местность. Небольшие красные искринки кружились в столбе дыма паровоза, некоторые падали на землю, лежа словно приземлившиеся светлячки, которые таяли позади, пока поезд с пыхтением поднимался по восточному краю Голубого хребта. – Бедняжка Марта, – тихо вздохнул Поттер.

– Почему? – удивился Старбак. – Разве она не получила желаемое? Получила мужа, сбежала из дома.

– Ей достался я, майор, ей достался я. Жизнь несправедлива, – пожал плечами Поттер. Старбак обнаружил, что большая часть обаяния лейтенанта заключалась именно в таких откровенных признаниях своей ничтожности. Его приятная внешность и безнравственное поведение притягивали к нему женское сострадание как мотыльков к пламени свечи, и Старбак изумленно наблюдал, как над ним суетились Джулия и Салли. Но заботу о нем проявляли не только женщины, кажется, он пленял даже мужчин. Солдат спецбатальона не объединяло почти ничто, кроме общих обид, но все сплотились в удивительном стремлении защитить Мэтью Поттера. Их удивляла его склонность потакать своим слабостям, они даже завидовали человеку, способному три дня беспробудно пить, и сделали джорджийца неформальным талисманом батальона. Старбак думал, что лейтенант станет обузой, но до сего момента он оказался лучшим, что случилось с презираемыми всеми Желтоногими, потому что Поттер получал удовольствие от самого существования.

Но для того, чтобы батальон сплотился, потребуется нечто большее, нежели один обаятельный негодяй. За те два дня до начала похода Старбак проявил максимум энергии. Он убедил полковника Холборроу выдать ботинки, обмундирование, фляги и даже удержанное жалование батальона. Он заставил солдат маршировать по дороге Брука и поощрил их сидром из таверны Брума после одного особенно изнуряющего марша, хотя и сомневался, что поощрение или опыт марша будут иметь большое значение, когда они присоединятся к знаменитому тяжелыми переходами войску Джексона. Он заставил зарядить допотопные ружья крупной дробью и стянул из лагеря "Ли" пару дюжин самых потрепанных палаток, использовав их в качестве мишеней. Первый залп пронизал верхушки палаток, но оставил нижнюю часть совершенно нетронутой, и Старбак позволил солдатам осмотреть палатки.

– Янки не стоят на такой высоте, как верх палаток, – втолковывал он им. – Вы высоко целитесь. Цельтесь им по яйцам, ребята, даже в колени, берите ниже.

Они дали второй залп, и на этот раз он прошил истрепанное полотно на нужной высоте. Больше боеприпасов для подобной практики в стрельбе по мишеням Старбак выделить не мог, ему оставалось лишь надеяться, что Желтоногие не забудут преподанный урок, когда им навстречу двинутся солдаты в синих мундирах.

Он пообщался с солдатами, избегая разговоров о том, что они получили второй шанс, но уверяя, что в них нуждаются на севере.

– То, что с вами произошло на холме Малверн, – сказал он, – могло случиться с каждым. Дьявол, ведь подобное почти произошло и со мной в моем первом сражении.

Как он узнал, у холма Малверн часть батальона смешалась и побежала, когда снаряд янки накрыл лошадь полковника, который вел их в наступление. Лошадь разнесло в кровавые ошметки, забрызгавшие лица центральных рот, и такого шокирующего знакомства с войной хватило, чтобы обратить перепуганных людей в беспорядочное бегство. Остальные, решив, что угодили в засаду, последовали за ними. Они не были единственным подразделением, необъяснимо бросившимся бежать, но на свое несчастье проделали долгий путь, отступая из самой гущи схватки на глазах у множества других батальонов. Позор намертво к ним пристал, и лишь сражение могло его смыть.

– Наступит день, – сказал батальону Старбак, – когда вы сможете гордиться своей принадлежностью к Желтоногим,

Старбак также поговорил с офицерами и сержантами. Офицеры оказались замкнутыми, а сержанты несговорчивыми.

– Люди не готовы сражаться, – заявил сержант Кейз.

– Никто не готов, – согласился Старбак, – но тем не менее, мы должны сражаться. Если будем дожидаться, пока полностью подготовимся, сержант Кейз, к этому времени нас уже захватят янки.

– Нас еще не захватили, – возразил Кейз, – и из того, что я слышал, сэр, – он сумел вложить в свою почтительную речь оттенок ядовитого презрения, – именно мы идем в наступление. Просто неправильно это, вести бедолаг на войну, если они не готовы сражаться.

– Я думал, от вас требуется привести их в боевую готовность, – возразил Старбак, необдуманно позволив вовлечь себя в перепалку.

– Мы делаем свою работу, сэр, – ответил Кейз, осторожно втянув других сержантов на свою сторону в этом споре, – и как вам скажет любой заправский солдат, сэр, хорошую работу сержанта не разрушит в одно мгновение звездный мальчик, – он наградил Старбака гнусной ухмылкой. – Звездный мальчик, сэр. Молодой офицер, желающий прославиться, сэр, и ожидающий, что его солдаты костьми лягут ради его славы. Просто позор, сэр.

– Завтра выступаем, – ответил Старбак, проигнорировав Кейза. – Солдаты приготовят трехдневный паек и сегодня ночью разберут обмундирование, – он побрел восвояси, не обратив внимания на насмешку Кейза. Старбак знал, что оказался не на высоте в стычке с сержантом. Еще один противник, устало подумал он, еще один чертов враг.