Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 106 страниц)

– Мы готовы сегодня днем присмотреть дом? – спросила она с надеждой. – Я и правда устала от миссис Коббольд.

Миссис Коббольд владела пансионом на Монро-стрит и начинала подозревать, какие отношения связывают Ридли и Салли.

– Мы ищем не дом, – поправил ее Ридли, – а квартиру. Мой брат знает кой-какие, сдающиеся в аренду.

– Квартиру, – повторила она с подозрением.

– Большую квартиру. Высокий потолок, ковры, – Ридли взмахнул руками, изображая изобилие. – Место, где ты могла бы держать собственных ниггеров.

– Я могу завести ниггера? – с восторгом спросила она.

– Двух, – раскрасил Ридли свое обещание. – Горничную и повара. Потом, конечно, когда появится ребенок, сможешь завести няню.

– И еще я хочу экипаж. Вроде вон того, – она показала через окно на элегантный четырехколесный экипаж на кожаных рессорах и с черным полотняным верхом, откинутым назад, обнажив обивку из стеганой алой кожи.

В экипаж были впряжены четыре одинаковые гнедые лошади. На козлах сидел чернокожий кучер, а второй негр, раб или слуга, помогал подняться в экипаж даме.

– Это ландо, – сказал ей Ридли.

– Ландо.

Салли произнесла это слово, как бы пробуя его на вкус, и оно ей понравилось.

Высокий, бледный как мертвец мужчина сопроводил даму в коляску.

– А это, – сообщил Салли Ридли, – наш президент.

– Вот тощий то! – она наклонилась, чтобы рассмотреть Джефферсона Дэвиса, стоящего у экипажа с цилиндром в руке, он прощался с двумя мужчинами на крыльце отеля. Закончив с делами, президент Дэвис сел напротив жены и водрузил блестящий цилиндр на голову. – Это и правда Джефф Дэвис? – спросила Салли.

– Он самый. Он с женой остановился в отеле, пока ему не подыщут дом.

– Никогда не думала, что увижу президента, – произнесла Салли, во все глаза таращась на ландо, когда то свернуло со двора и прогрохотало под аркой на Мейн-стрит. Салли улыбнулась Ридли.

– Ты и правда вовсю стараешься быть милым, да? – сказала она, будто Ридли лично организовал так, чтобы президент временного правительства Конфедеративных Штатов Америки продефилировал под окном ради Салли.

– Я и правда вовсю стараюсь, – подтвердил он, потянувшись через стол, чтобы взять ее левую руку. Он поднес ее к губам и поцеловал пальцы. – И буду продолжать вовсю стараться, чтобы ты всегда была счастлива.

– И малыш, – Салли вдруг начала чувствовать себя матерью.

– И наш малыш, – сказал Ридли, хотя эти слова почти застряли у него в глотке, но он выдавил из себя улыбку, а потом достал новое золотое кольцо из кармана, вытащил его из замшевого мешочка и надел на ее палец.

– У тебя должно быть обручальное кольцо, – объяснил он. Салли стала носить свое старинное серебряное кольцо на правой руке, а левая оставалась пустой.

Салли некоторое время рассматривала эффект от маленького золотого кольца на пальце, а потом засмеялась.

– Это значит, что мы женаты?

– Это значит, что ты должна выглядеть респектабельно в глазах владельца жилья, – ответил он, взял ее правую руку в свою и стащил с пальца серебряное кольцо.

– Осторожно! – Салли попыталась выдернуть руку, но Ридли крепко ее держал.

– Хочу его почистить, – объяснил он, кладя кольцо в замшевый мешочек. – Я буду хорошо о нем заботиться, – обещал он, хотя, по правде говоря, решил, что это старинное кольцо станет отличным сувениром на память о Салли. – А теперь идем! – сказал он, взглянув на большие часы над столиком с резьбой.

– Мы должны встретиться с моим братом.

Они шли по залитым весенним солнцем улицам, и люди думали, какую прекрасную пару они составляют – привлекательный офицер-южанин и его прекрасная грациозная девушка, раскрасневшаяся от вина и смеющаяся.

Салли даже сделала несколько танцевальных па, воображая, какое счастье принесут грядущие месяцы. Она станет респектабельной леди с собственными рабами и живущей в роскоши.

Когда Салли была маленькой, ее мать иногда рассказывала о прекрасных домах богатеев со свечами в каждой комнате и перьевыми матрасами на каждой постели, и что там едят с золотых тарелок и не знают, что такое холод.

Их вода не вытекала из замерзающего зимой ручья, в постелях не было вшей, а руки не были покрыты мозолями и ссадинами, как у Салли. Теперь она тоже станет такой же.

– Роберт сказал, что я буду счастлива, если просто перестану мечтать, – призналась она любовнику, – если б только он сейчас меня видел!

– Ты сказала ему, что отправилась сюда? – поинтересовался Ридли.

– Конечно же нет! Я больше не желаю его видеть. Пока не стану настоящей леди и тогда смогу позволить ему открыть дверцу моего экипажа, а он даже знать не будет, кто я такая, – она засмеялась в предвкушении этой сладкой мести своей прежней нищете. – Это экипаж твоего брата?

Они подошли к углу Кэри-стрит и Двадцать четвертой. Это был мрачный уголок города, расположенный близко к железной дороге Йорк-Ривер, которая шла между мощеной улицей и скалистым берегом реки.

Ридли объяснил Салли, что у его брата дела в этой части города, и потому им пришлось пройтись пешком по улицам. Теперь, находясь уже в шаге от того, чтобы избавиться от девчонки, он почувствовал угрызения совести.

Сегодня вечером она составила приятную и легкую компанию, ее смех не был натужным, а взгляды других мужчин на улице льстили своей ревностью. Потом Ридли вспомнил о ее столь не реалистичных амбициях, об угрозе, которую она собой представляла, и укрепился в намерении совершить неизбежное.

– Вот экипаж, – сказал он, гадая, была ли эта большая, безобразная коляска с задернутыми занавесками и правда экипажем Дилейни, хотя самого его не была видно, лишь огромный негр сидел на козлах позади двух костлявых лошадей в обветшалой упряжи и с продавленными спинами.

Негр опустил глаза на Ридли.

– Вы мистер Ридли, масса?

– Да, – Ридли почувствовал, как Салли в страхе сжала его руку.

Негр дважды стукнул по крыше коляски и занавешенная дверь отворилась, а за ней оказался худой человек среднего возраста, его улыбка обнажала отсутствующие зубы, на глазу было бельмо, а волосы давно не мыты.

– Мистер Ридли. А вы, должно быть, мисс Траслоу?

– Да.

Салли занервничала.

– Приветствую вас, мэм. Приветствую, – отвратительное существо спрыгнуло с подножки и низко поклонилось Салли. – Меня зовут Тиллотсон, мэм, Джозеф Тиллотсон, и я ваш слуга, мэм, ваш самый покорный слуга, – он поднял на нее глаза из своего склоненного положения, моргнул в изумлении от ее красоты, и глаза его заблестели от предвкушения, когда он махнул рукой, замысловатым жестом приглашая ее внутрь коляски.

– Будьте так добры, дорогая леди, сесть в коляску, и я взмахну своей волшебной палочкой и превращу ее в золоченую карету, подходящую для такой прекрасной принцессы, как вы, – он зашмыгал носом, рассмеявшись своей собственной остроте.

– Это не твой брат, Итан, – Салли стала подозрительной и встревожилась.

– Мы встретимся с ним, мэм, и правда встретимся, – произнес Тиллотсон, снова гротескно поклонившись.

– Ты едешь, Итан? – Салли по прежнему прижималась к руке любовника.

– Конечно, еду, – заверил тот Салли и убедил ее подойти к экипажу, из которого Тиллотсон спустил складную лестницу, покрытую обветшалым ковром.

– Дайте мне свой зонтик, мэм, и следуйте за мной, – Тиллотсон взял зонтик Салли и провел ее внутрь темного и затхлого экипажа. Окна коляски были закрыты кожаными шторками, опущенными и приколоченными снизу.

Ридли сделал шаг в сторону коляски, неуверенный, что делать дальше, но Тиллотсон бесцеремонно отпихнул его, сложил ступеньки, проворно запрыгнул внутрь и крикнул кучеру:

– Трогай, Томми! Пошел! – он выбросил новый зонтик в канаву и захлопнул дверь.

– Итан, – выкрикнула Салли в жалобном протесте, когда большой экипаж рванулся вперед. Потом она снова крикнула, уже громче: – Итан!

Раздался звук пощечины, вопль, а потом всё затихло. Чернокожий кучер взмахнул хлыстом, колеса экипажа с железными ободами заскрипели по мостовой, и тяжелая коляска повернула за угол, избавив Ридли от его суккуба.

Он чувствовал угрызения совести, потому что ее голос был таким трогательным, когда она издала этот последний отчаянный крик, но знал, что другого выбора не было. И действительно, говорил он себе, во всем этом мерзком деле виновата сама Салли, превратившаяся в надоеду, годящуюся только для постели, но теперь она исчезла, и он повторял себе, что навсегда от нее избавился.

В его руках все еще была тяжелая сумка Салли. Он открыл ее и обнаружил, что внутри нет оружия, лишь сотня серебряных долларов, которые были первым его взносом за ее молчание.

Каждая монета была отдельно завернута в оторванный кусок бумаги из-под сахара, как будто каждый доллар был каким-то особенным, и на мгновение Ридли растрогался от этой детской непосредственности, но потом понял, что, возможно, Салли завернула монеты, чтобы они не звенели, привлекая предательское внимание.

Как бы то ни было, деньги снова оказались у него, и это показалось справедливым. Итан взял сумку под мышку, натянул перчатки, надвинул форменную кепи на глаза, поправил саблю и медленно зашагал домой.

– Кажется, – Анна потянулась через стол, чтобы взять булку, которую разломила пополам, а потом окунула одну половину в подливку, чтобы угостить своих шумных спаниелей, – у Траслоу есть дочь, и она забеременела, так что он выдал ее замуж за какого-то беднягу, а теперь она сбежала, мальчишка в Легионе, а Траслоу в ярости.

– В бешеной ярости, – крайне весело произнес ее отец. – Избил мальчишку.

– Бедный Траслоу, – сказал Адам.

– Бедный мальчик, – Анна бросила еще один кусок хлеба скулящим и скребущим пол псам. – Траслоу сломал ему скулу, так ведь, папа?

– Еще как сломал, – подтвердил Фалконер. Полковник сумел полностью оправиться от неприятных последствий неудачного кавалерийского налета. Он искупался, подстриг бороду и надел мундир, так что снова выглядел бравым солдатом. – Мальчишку зовут Роберт Декер, – продолжал полковник, он сын Тома Декера, ты помнишь его, Адам? Ужасный человек. Теперь он мертв. Кажется, наконец-то настало избавление.

– Я помню Салли Траслоу, – неохотно произнес Адам. – Угрюмая, но очень хорошенькая.

– Ты встречался с ней, когда был у Траслоу, Нат? – спросил Фалконер. Полковник прилагал все усилия, чтобы быть любезным со Старбаком и показать, что неприязненное пренебрежение последних дней закончено и забыто.

– Не помню, чтобы заметил ее, сэр.

– Ты бы ее заметил, – сказал Адам. – Ее невозможно не заметить.

– Что ж, она сбежала, – сообщил Фалконер, – а Декер не знает, куда, и Траслоу на него разозлился. Похоже, он отдал молодоженам свой клочок земли, и она оставили его на попечении Ропера. Помнишь Ропера, Адам? Теперь он живет там. Он мерзавец, но знает, как управляться с лошадьми.

– Не думаю, что они были обвенчаны должным образом, – Анна находила положение этой несчастной пары более интересным предметом, чем судьбу освобожденного раба.

– Я тоже в этом сильно сомневаюсь, – согласился с ней отец. – Наверняка прыгнули через метлу по-быстрому, а, может, даже без этой формальности обошлись.

Старбак уставился в свою тарелку. Ужин состоял из вареной ветчины, кукурузного пирога и жареной картошки. За столом присутствовали лишь Вашингтон Фалконер, двое его детей и Старбак, а нападение Траслоу на Роберта Декера было единственной темой их беседы.

– Куда могла сбежать эта бедняжка? – недоумевал Адам.

– В Ричмонд, – немедленно отозвался его отец. – Все испорченные девицы отправляются в Ричмонд. Там она найдет работу, – произнес он, бросив взгляд на Анну и приняв удрученный вид, – определенного рода.

Анна вспыхнула, а Старбак подумал, что Итан Ридли тоже в Ричмонде.

– Что будет с Траслоу? – спросил он.

– Ничего. Он уже обо всём сожалеет. Я направил его под арест и угрожал десятью кругами ада.

На самом деле это майор Пелэм арестовал Траслоу и сделал ему выговор, но Фалконер не думал, что есть какая-то существенная разница.

Полковник прикурил сигару.

– Теперь Траслоу настаивает, чтобы Декера направили в его роту, и думаю, лучше с ним согласиться. Кажется, у мальчишки есть и другие родственники в той роте. Ты можешь успокоить этих псов, Анна?

– Нет, отец, – она бросила еще один кусок пропитанного подливкой хлеба в шумную кучу малу. – И раз уж мы заговорили о прыжках через метлу, – добавила она, – ты забыл про свадьбу Дятла.

– Это ведь была вполне официальная свадьба? – сурово произнес ее брат.

– Конечно. Мосс провел весьма унылую церемонию, а Присцилла выглядела почти красивой, – улыбнулась Анна. – Дядя Дятел бросал на нас злобные взгляды, лило как из ведра, а мама послала в подарок шесть бутылок вина.

– Нашего лучшего вина, – с каменным лицом заявил Вашингтон Фалконер.

– Откуда мама могла знать? – невинно спросила Анна.

– Она знала, – заверил Фалконер.

– И ученики школы спели невнятную песенку, – продолжала Анна. – Когда я буду выходить замуж, отец, я не хочу, чтобы для меня пели близнецы Томпкина. Это будет крайней неблагодарностью?

– Ты будешь венчаться в соборе Святого Павла в Ричмонде, – заявил ее отец, – а церемонию будет проводить преподобный Питеркин.

– В сентябре, – настаивала Анна. – Я поговорила с мамой, и она согласна. Но только если мы получим твое благословение, папа, конечно же.

– В сентябре? – Вашингтон Фалконер пожал плечами, будто ему не было особого дела до того, когда состоится свадьба. – Почему бы нет?

– Почему в сентябре? – поинтересовался Адам.

– Потому что война к тому времени закончится, – заявила Анна, – а если отложить на более поздний срок, то погода станет неподходящей для плавания через Атлантику, а мама говорит, мы должны быть в Париже самое позднее в октябре. Проведем зиму в Париже, а весной отправимся в Германию на воды. Мама говорит, ты тоже можешь захотеть поехать, Адам?

– Я? – это приглашение, похоже, удивило Адама.

– Чтобы составлять компанию Итану, пока мы с мамой будем на водах. И чтобы сопровождать маму, конечно.

– Можешь поехать в мундире, Адам, – Вашингтон Фалконер явно не возражал против того, что его не пригласили в эту семейную поездку. – Твоей матери это бы понравилось. Полная форма с саблей, кушаком и медалями, а? Показал бы европейцам, как выглядят солдаты-южане?

– Я? – повторил Адам, теперь в сторону отца.

– Да, Адам, ты, – Фалконер бросил свою салфетку на стол. – И если речь зашла о мундире, то ты найдешь его у себя в комнате. Надень его и приходи в кабинет, подберем тебе саблю. Ты тоже, Нат. У каждого офицера должен быть клинок.

Адам на пару секунд замолчал, так что Старбак испугался, что сейчас его друг сделает свое пацифистское заявление. Старбак напрягся в предвкушении ссоры, но потом, с решительным кивком, который предполагал, что он сделал этот выбор лишь большим усилием воли, Адам отодвинул стул и тихо произнес, как будто для себя:

– За работу. За работу.

Работа заключалась в том, чтобы славное начало этого лета посвятить строевой подготовке под грохот барабанов, тренировкам на лугу или проводить время с товарищами в палаточном лагере.

То были жаркие дни смеха, усталости, боли в мышцах, загорелой кожи, высоких чаяний и покрытых порохом лиц.

Легион проводил тренировки по стрельбе, пока плечи солдат не покрылись синяками от оружейной отдачи, лица не почернели от дыма от взрывающихся капсюлей, а губы не покрылись пятнами пороха из многочисленных разорванных зубами бумажных патронов. Они научились крепить штыки, вставать в линию для ведения огня и строиться в каре, чтобы отразить атаку кавалерии. Они начали чувствовать себя солдатами.

Они научились спать в любых условиях и нашли тот ритм быстрого марша, с которым могли бы прошагать все эти бесконечные выжженные солнцем дни по иссушенным дорогам. По воскресеньям они строились в каре для молитвы и пения гимнов.

Их любимым был «Славная битва», а по вечерам, когда мужчины тосковали по семьям, им нравилось петь «О благодать» в очень медленном темпе, чтобы нежная мелодия как можно дольше не покидала вечерний ветерок.

В другие дни недели группы солдат по вечерам посещали классы по изучению библии или молитвенные собрания, а некоторые играли в карты или пили спиртное, которое нелегально продавали торговцы из Шарлотсвилла и Ричмонда. Однажды майор Пелэм схватил одного из этих продавцов и разбил весь его запас горного виски, хотя полковник не был настроен столь категорично.

– Пусть повеселятся, – любил он говорить.

Адам опасался, что его отец пытается заработать популярность, хотя на самом деле эта снисходительность была частью военной доктрины Вашингтона Фалконера.

– Эти люди – не европейские крестьяне, – объяснял полковник, – и уж точно не тупые заводские рабочие с севера. Это славные американцы! Добрые южане! В их нутре горит пламя, а в сердцах свобода, и если мы принудим их часами заниматься строевой подготовкой, то просто превратим в усталых безмозглых идиотов. Я хочу, чтобы они были полны энтузиазма! Чтобы отправились на битву, как свежие лошади с весенних пастбищ, а не как клячи, питающиеся зимним сеном. Я хочу, чтобы они были бодры духом и elan – стремительны, как говорят французы, вот так мы выиграем эту войну.

– Но без строевой подготовки не обойтись, это невозможно, – мрачно отвечал майор Пелэм. Ему позволили заниматься муштрой четыре часа в день и ни минутой больше. – Гарантирую, что Роберт Ли постоянно муштрует своих людей в Ричмонде, – настаивал Пелэм, – как и Макдауэлл в Вашингтоне.

– Я тоже в этом уверен, и им приходится этим заниматься, чтобы держать своих мерзавцев в узде. Но наши мерзавцы лучшего качества. Они станут лучшими солдатами в Америке! Во всем мире! – когда полковник был охвачен этими высокими порывами, ни Пелэм, ни все военные эксперты христианского мира не смогли бы его переубедить.

Так что сержант Траслоу просто проигнорировал мнение полковника и всё равно заставил свою роту заниматься подготовкой дополнительно.

Поначалу, когда Траслоу прибыл из своего дома на высоких холмах, полковник хотел сделать его одним из пятидесяти кавалеристов – разведчиков Легиона, тех, кто стал бы участником быстрых рейдов, но после того налета полковник почему-то всё меньше желал видеть Траслоу поблизости от своего штаба, и потому позволил ему стать сержантом одиннадцатой роты легкой пехоты, одной из двух наименее важных рот Легиона, но даже с этого поста, с дальних флангов Легиона, Траслоу оказывал пагубное влияние. Военное дело, по его мнению, заключалось в том, чтобы выигрывать сражения, а не в том, чтобы молиться или распевать гимны, и он немедленно настоял на том, чтобы одиннадцатая рота в три раза увеличила отведенное на муштру время.

Он поднимал роту за два часа до зари и к тому времени, как остальные только начинали разжигать костры для завтрака, одиннадцатая рота уже была утомлена. Капитан Розуэлл Дженнингс, командующий ротой офицер, выигравший выборы благодаря неумеренным количествам виски местного изготовления, был доволен и тем, что Траслоу не требовал его присутствия на этих дополнительных занятиях.

Другие роты, заметив появившуюся у одиннадцатой роты дополнительную энергию и гордость, тоже начали удлинять время, проведенное на плацу.

Майор Пелэм был рад этому, полковник молчал, а старшина Проктор, управляющий имением Вашингтона Фалконера, прошерстил его книги по строевой подготовке в поисках новых и более сложных маневров, чтобы Легион быстро улучшил навыки.

Вскоре даже старик Бенджамен Ридли, отец Итана, в юности служивший офицером в милиции, а теперь ставший таким толстым и больным, что едва мог ходить, с неохотой признал, что вояки Легиона начинают становятся похожи на настоящих солдат.

Итан Ридли вернулся из Ричмонда с боеприпасами, передками и снаряжением для двух артиллерийских орудий. Теперь Легион был полностью экипирован. Каждый солдат был одет в двубортный серый мундир с двумя рядами медных пуговиц, ботинки до щиколоток и круглую кепку с тульей и козырьком, укрепленными картоном.

На спине солдат нес ранец с запасной одеждой и личными вещами, заплечный мешок с сухим пайком, флягу с водой, а на ремне – сумку с капсюлями для винтовок и патронташ.

Все были вооружены винтовками с ореховым прикладом 1841 года выпуска и штыковым ножом с крестообразной рукояткой, а также личным оружием по собственному выбору.

Почти у всех был длинный охотничий нож, который, как они с уверенностью ожидали, окажется смертоносным в рукопашном бою. У некоторых были револьверы, и по мере того, как июньские дни становились длиннее, а слухи о неизбежном сражении всё настойчивее, всё больше родителей снабжали своих сыновей в полку револьверами в надежде, что это оружие спасет им жизнь.

– Что вам действительно нужно, – сказал своим людям Траслоу, – так это одна винтовка, одна кружка, один мешок с провизией, и к черту всё остальное, – у него был охотничий нож, но лишь чтобы рубить подлесок. Всё остальное, по его мнению, было лишь лишним весом.

Солдаты проигнорировали Траслоу, предпочитая щедрость полковника. У каждого был кусок промасленной ткани с завернутыми в нее двумя серыми одеялами. Вашингтон Фалконер сэкономил только на покупке для своего Легиона теплых шинелей.

Война, объявил он, скорее всего, не продлится до зимних холодов, а он тратил деньги не на то, чтобы снабдить мужчин округа Фалконер одеждой для похода в церковь, а лишь чтобы они завоевали славу в истории независимого Юга.

Он также обеспечил каждого солдата набором для шитья, полотенцами и щетками для одежды, а доктор Билли Дэнсон настоял, чтобы каждый легионер взял с собой еще и хлопчатобумажные полоски ткани для перевязок.

Майор Таддеус Бёрд, всегда любивший долгие прогулки, был единственным офицером Фалконера, решительно отказавшимся ехать верхом, и заявил, что Траслоу прав и что солдаты несут на себе слишком много аммуниции.

– Солдат не может маршировать, нагруженный, словно мул, – выступил он.

Школьный учитель всегда был готов высказать свою точку зрения на военное дело, а полковник с такой же готовностью ее игнорировал, хотя пока тянулись летние дни, группу молодых людей всё больше и больше привлекала компания Бёрда. Они встречались в его дворе по вечерам, сидя на сломанной церковной скамье или на принесенных из школы стульях. Старбак и Адам часто там бывали, как и заместитель Бёрда лейтенант Дейвис и еще полдюжины офицеров и сержантов.

Они приносили с собой еду и напитки. Присцилла иногда готовила салат или тарелку бисквитов, но главным образом во время этих вечеров они занимались музыкой или совершали набег на сваленные в кучу книги Бёрда и читали вслух.

Потом до темноты они спорили о мировых проблемах, как часто делали Адам и Старбак, когда учились в Йеле, хотя в эти новые споры по вечерам были вплетены новости и слухи о войне. В западной Виргинии, где так разочаровывающе закончился налет полковника, Конфедерация терпела новые поражения.

Худшее случилось у города Филиппи, где войска северян одержали унизительно легкую победу, которую их газеты окрестили «Скачки в Филиппи». Томас Джексон, испугавшись, что будет отрезан от Харперс-Ферри, отступил из этого речного города, и это событие сделало северян непобедимыми в глазах молодых офицеров Фалконера, но неделю спустя пришли донесения о стычках на побережье Виргинии, где войска северян вторглись вглубь штата со стороны прибрежной крепости, но эта атака была жестоко отражена на полях рядом с церковью Бетеля.

Не все новости оказывались правдивыми. Ходили слухи о победах, которых на самом деле не было, и о мирных переговорах, которые никогда не велись.

Однажды было объявлено о том, что правительства Европы признали Конфедерацию, после чего Север запросил мира, но оказалось, что это фальшивка, несмотря на то, что преподобный Мосс клялся на библии, что это святая правда. Бёрда веселили тревоги этого лета.

– Это просто игра, – сказал он, – просто игра.

– Едва ли войну можно назвать игрой, – возразил ему Адам.

– Конечно, это игра, а Легион – игрушка твоего отца, и притом очень дорогая. Которую, как я надеюсь, никогда не придется использовать в бою, потому что тогда игрушка сломается, и твой отец будет безутешен.

– Ты и правда так думаешь, Таддеус? – спросила его жена. Она любила засиживаться в саду до темноты, но потом шла спать, оставляя мужчин спорить при свечах, потому что приняла на себя ответственность за проведение занятий в школе.

– Конечно, я надеюсь на это, – заявил Бёрд. – Никто в здравом уме не хочет сражаться.

– А Нат хочет, – поддразнил Адам.

– Я сказал «в здравом уме», – выпустил когти Бёрд. – Я очень тщательно подбираю выражения, возможно, потому что никогда не посещал Йель. Вы и правда хотите увидеть сражение, Старбак?

Старбак криво улыбнулся.

– Я хочу увидеть слона.

– Он огромный, серый, с забавными складками на теле и испускает просто огромные кучи навоза, – заметил Бёрд.

– Таддеус! – засмеялась Присцилла.

– Надеюсь, что настанет мир, – Старбак поменял свое желание, – но все-таки мне немного любопытно увидеть сражение.

– Вот! – Бёрд бросил Старбаку книгу. – Там есть описание Ватерлоо, думаю, начинается с шестьдесят восьмой страницы. Почитайте это, Старбак, и излечитесь от своего желания увидеть слона.

– А тебе не любопытно, Таддеус? – набросилась на него жена. Она сшивала флаг, один из многих знамен для украшения города Четвертого июля, до которого теперь оставалось всего два дня, и в Семи Источниках по этому поводу намечались большие торжества. Будет праздничный ужин, парад, фейерверки и танцы, и ожидалось, что каждый горожанин внесет свой вклад в это празднование.

– Немного любопытно, конечно же, – Бёрд замолчал, чтобы зажечь одну из тех тонких и дурно пахнущих сигар, которые он предпочитал. – Мне любопытны самые предельные события в человеческом существовании, потому что я склоняюсь к мысли, что в такие моменты лучше всего выходит наружу правда, будь то крайности в религии, насилии или жадности. Сражение – это лишь симптом одной из таких крайностей.

– Я бы скорее предпочла, чтобы ты занялся изучением крайностей любви, – нежно произнесла Присцилла, и молодые люди засмеялись. Они все были в восторге от Присциллы и тех явных нежных чувств, которые Бёрды испытывали друг к другу.

Разговор продолжался. Двор, где, как предполагалось, школьный учитель будет выращивать овощи, зарос рудбекиями и маргаритками, хотя Присцилла выделила место для кое-каких трав, наполнявших теплый вечерний воздух пряными ароматами.

В дальней части двора росли две яблони и находилась сломанная изгородь, а за ней до самого подножия холмов Голубого Хребта простирался луг. Это было прелестное и спокойное место.

– Вы собираетесь взять слугу, Старбак? – спросил лейтенант Дейвис. – Потому что в таком случае я должен вписать его имя в список слуг.

Мысли Старбака витали где-то далеко.

– Слугу?

– Полковник со всей присущей ему мудростью, – объяснил Бёрд, – заявил, что офицеры могут взять себе слугу, но только, он специально это отметил, черного. Никаких белых слуг!

– Я не могу позволить себе слугу, – сказал Старбак. – Ни белого, ни черного.

– Я надеялся сделать своим слугой Джо Спарроу, – с тоской в голосе произнес Бёрд, – но теперь не смогу, если только он не выкрасит лицо в черный цвет.

– Почему Спарроу? – поинтересовался Адам. – Чтобы вы могли щебетать друг с другом [11]11
  Bird по-английски означает «птица», Sparrow – «воробей».


[Закрыть]?

– Очень смешно, – произнес Бёрд без какого-либо веселья. – Я обещал Бланш, что позабочусь о его безопасности, вот почему, но Бог знает, с чего я должен это делать.

– Бедняга Мелкий, – сказал Адам. Джо Спарроу, худого шестнадцатилетнего парня, выглядящего как школьник, все называли Мелким. Он выиграл стипендию университета Виргинии и должен был начать учебу осенью, но разбил сердце своей матери, вступив в ряды Легиона. Он был одним из тех рекрутов, которые стали добровольцами, устыдившись полученных нижних юбок.

Его мать Бланш умоляла Вашингтона Фалконера отпустить ее мальчика, но тот был непоколебимо убежден, что долг каждого молодого человека – вступить в ряды армии. Джо, как и многие другие, стал добровольцом на три месяца, и полковник заверил Бланш Спарроу, что ее сын отслужит свой срок к началу первого семестра.

– Полковнику и правда следовало бы его отпустить, – заявил Бёрд. – В эту войну должны сражаться не книжные мальчики, а люди вроде Траслоу.

– Потому что он – расходный материал? – спросил один из сержантов.

– Потому что он понимает, что такое насилие, – ответил Бёрд, – а нам всем еще предстоит научиться это понимать, если мы хотим стать хорошими солдатами.

Присцилла разглядывала свое шитье в наступающих сумерках.

– Интересно, что случилось с дочерью Траслоу?

– Она когда-нибудь разговаривала с вами, Старбак? – спросил Бёрд.

– Со мной? – голос Старбака звучал удивленно.

– Дело в том, что она спрашивала о вас, – объяснил Бёрд. – Той ночью, когда приходила сюда.

– Я думал, ты с ней не знаком, – произнес Адам без особого выражения.

– Так и есть. Я встречался с ней в хижине Траслоу, но не обратил на нее внимания.

Старбак был рад, что темнота скрыла его румянец.

– Нет, она со мной не разговаривала.

– Она спрашивала про вас и Ридли, но, конечно, вас обоих здесь не оказалось, – Бёрд внезапно запнулся, будто пожалев о своей опрометчивости. – Не то чтобы это имело значение. Вы принесли свою флейту, сержант Хоус? Я подумывал, не сыграть ли нам Моцарта?

Старбак слушал музыку, но не находил в ней удовольствия. В последние недели он чувствовал, что начал понимать самого себя, или, по крайне мере, нашел равновесие, поскольку его настроение перестало колебаться между полным отчаянием и призрачной надеждой. Теперь он получал удовольствие, проводя долгие дни в работе и упражнениях, но сейчас напоминание о Салли Траслоу полностью разрушило это спокойствие.

А она спрашивала о нем! И это случайно сделанное открытие вновь разожгло огонь мечтаний Старбака. Ей нужна была его помощь, а его здесь не было, значит, она отправилась к Ридли? К этому проклятому, высокомерному сукиному сыну Ридли?

На следующее утро Старбак столкнулся с Ридли. Они почти не разговаривали последние недели, не из-за неприязни, а просто потому что у них были разные друзья. Ридли стал лидером маленькой группы молодых офицеров, которые часто скакали верхом и много пили, считая себя бесшабашными смельчаками и презирая группу, собиравшуюся в саду Дятла Бёрда, чтобы проводить долгие вечера за разговорами.

Когда Старбак нашел Ридли, тот растянулся в своей палатке, отдыхая, по его словам, от ночи, проведенной в таверне Грили. Один из его закадычных друзей, лейтенант Мокси, сидел на другой кровати, обхватив голову руками, и стонал. Ридли тоже застонал, увидел Старбака.

– Это же преподобный! Ты пришел меня обратить? Я не подвластен обращению.