Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"
Автор книги: Бернард Корнуэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 106 страниц)
– Вы попали прямо в нужное место, полковник. Что там впереди?
– Моя официальная позиция наблюдателя запрещает мне говорить вам об этом, – ответил Лассан, – но мой спутник, как только сможет отдышаться, расскажет, что там отдельно друг от друга стоят два полка пехоты янки, один в долине рядом со следующим лесом, а другой в четверти мили дальше. После этого вы столкнетесь с их главными укреплениями на перекрестке.
– Тогда нам лучше продолжить наступление, – сказал Мика Дженкинс, – еще немного всыпать сволочам. – Он посмотрел на Старбака. – Вы были в плену?
– В некотором роде да.
– Тогда добро пожаловать домой, капитан, с возвращением, – он повернул лошадь и повысил голос. – Вперед ребята, вперед! Загоним засранцев обратно в утробы их матерей! Вперед ребята, вперед!
Старбак обернулся, чтобы посмотреть на левый фланг. Там появился взвод снайперов-южан, чтобы избавить от страданий раненых лошадей, выстрелы глухо и монотонно прозвучали в сумраке дня.
Остатки кавалерии янки собрались у дальнего леса, в бессилии наблюдая, как пехота обчищает седельные сумки и карманы павших всадников.
Южане оттащили лошадь Торна от полковника, отобрали саблю и пистолет, предоставив ему осыпать проклятиями всю их родню. Из лесного массива показались новые всадники, и среди них Старбак различил Джеймса. Бедный Джеймс, подумал он, и чувство вины ужалило его, словно пуля.
– В чем дело? – спросил Лассан, заметив несчастное выражение лица Старбака.
– В моем брате.
– Это игра, – бросил Лассан. – Вы выиграли, он проиграл, и вы оба остались в живых. Сегодня тысячам людей станет гораздо хуже.
– Я не хочу, чтобы он пострадал.
– И как же он пострадает? – спросил Лассан.
– В худшем случае он вернется к юридической практике, проведя остаток своих дней в рассказах о непутевом брате, и как вы думаете, разве он не будет втайне вами восхищаться? Вы совершаете поступки, на которые он никогда не осмелится, но втайне хотел бы совершить. Подобные ему люди нуждаются в таких братьях, в противном случае в их жизни не произойдет ничего занимательного. Моя мать без устали повторяла нам с сестрой одну и ту же поговорку. Гуси, говорила она, собираются в стаи, орел же летает один, – Лассан озорно улыбнулся.
– Возможно, это окажется неправдой, mon ami, но если эта точка зрения успокоит вашу совесть, я приникну к ней так крепко, как к теплу женщины на широкой постели в холодной ночи. А теперь перестаньте чувствовать себя виноватым и подыщите оружие. Нам предстоит сражение.
Старбак отправился искать оружие. С возвращением под выбранные им знамена ему предстояло сразиться в битве, избежать петли и предать друга. Он поднял винтовку павшего солдата, нашел горсть патронов и присматривал цель.
Подкрепления северян наконец-таки начали переправу через вздувшуюся от ливней реку. Под тяжестью тяжелых орудий сломался поврежденный мост, но чудесным образом ни люди ни орудие не пострадали. Зато пристяжные лошади стерли в кровь лямки, пока вытащили тяжелую пушку из воды и протащили ее по бревенчатой дороге на южной берег.
Макклеллан оставался в постели, пичкая себя хинином, медом и бренди. Он принял столько лекарств, что у него начались головокружение и головные боли, а его врач заверял штабных офицеров, что залихорадивший генерал в курсе того, что сражение набирало обороты, но утверждал, что пациент не состоянии принять на себя командование армией.
Возможно завтра Новый Наполеон будет в состоянии проявить свою железную волю в сражении, но до этого ему необходимо отдохнуть, а армия должна обойтись без его руководящего гения.
Окружение генерала на цыпочках удалилось дабы не помешать выздоровлению этого великого человека. Генерал Джонстон ожидавший вестей в своей ставке у Олд Таверн к северу от железной дороги, наконец-таки узнал, что приглушенные звуки канонады означали вовсе не артиллерийскую дуэль, а саму битву, которая разгорелась без его ведома и директив.
Генерал Лонгстрит прибыл в Олд Таверн, чтобы доложить, что авангард его войск атаковал к югу от железной дороги.
– Я потерял Мику Дженкинса, – сказал он Джонстону. – Господь знает, где носит его бригаду, ну а что до остальных, Джонстон, то они совсем как девственницы.
Джонстон мог поклясться, что Лонгстрит обозвал своих людей девственницами. – Они как вирджинцы?
– Как девственницы, Джонстон, девственницы! Боятся за свои бока. – Ухмыльнулся Лонгстрит. Он бы весь полон бьющей через край кипучей энергии. – Нам нужно атаковать здесь, – он постучал грязным ногтем по карте Джонстона – к северу от железной дороги.
Насколько помнил Джонстон, он отдал детальные приказы Лонгстриту произвести подобную атаку к северу от железной дороги, и что эти приказы требовали проведения атаки на рассвете, а не на закате дня.
Один господь знал, что пошло не так в этой тщательно продуманной атаке-трезубце, но нечто сумело опасно пустить все наперекосяк и завтра, поклялся Джонстон, он точно выяснит почему все прошло вкривь и вкось, и кто за это ответственен.
Но с этим вопросом придется повременить до победы, поэтому он прикусил свой по-обыкновению острый язык, и отдал приказ одной из резервных дивизий атаковать северную сторону железнодорожной насыпи.
Новая часть атакующих проходила мимо Олд Таверн, и Джонстон, волнуясь за развитие событий на поле битвы, присоединился к наступавшим войскам. На пути к передовой он размышлял почему в этой армии все так бесполезно усложнено. Подобное уже случалось в Манассасе, отметил он.
В том сражении ставка повстанцев бесцельно стояла в ожидании на правом фланге, тогда как битва разгорелась на левом, пока он ждал на левом, битва разгорелась на правом. И все же он может вырвать победу в этом хаосе, если только янки не переправили слишком много подкреплений через реку Чикахомини.
Прибывший в Олд Таверн президент Дэвис обнаружил, что генерал Джонстон ушел на запад. Заместитель Джонстона, Густавус Смит, до войны бывший уличным коммивояжером, открыто признался в некой неопределенности насчет сегодняшних событий, но вынес ясное суждение, что насколько он мог понять, все было «первый сорт», хотя и признался, что его познания простираются не слишком далеко.
Генерал Ли, сопровождавший президента, ужаснулся подобному ответу от сослуживца и беспокойно заерзал в седле. Владелец таверны принес президенту стакан сладкого лимонада, который Дэвис выпил не сходя с лошади.
В отдалении Дэвис мог видеть два желтых аэростата воздушных сил федералистов, сомнительно раскачивавшихся в налетавшем порывами ветре. – Мы ничего не можем сделать с этими шарами? – Раздраженно бросил Дэвис.
На мгновение воцарилась тишина, и затем Ли тихо предложил, что у пушек нет достаточного угла возвышения, и возможно лучшим решением будет мощные снайперские винтовки. – Но даже так, мистер президент, боюсь, что у винтовок будет недостаточная дальность полета.
– Что-то необходимо предпринять, – раздраженно сказал Дэвис.
– Орлы? – Осенило генерала Смита. Ли и Дэвис с недоумением на него уставились, и Смит сжал пальцы, показав хватку когтей птицы. – Обученные орлы, мистер президент, их можно заставить проколоть оболочку шара.
– Да, несомненно, – сказал потрясенный Дэвис. – Совершенно верно. – Он взглянул на своего военного советника, но Ли уставился в лужу, словно ответ на все проблемы Конфедерации находился на самом дне мутной лужи.
Тем временем в долине продолжали громыхать орудия.
– Вперед! Вперед! Вперед! – Казалось Мика Дженкинс только и знал, что бросать своих людей в атаку. Он не обращал внимания на раненных, оставляя их лежать в поле, вместо этого подгонял и подбадривал своих парней продолжать наступление.
Они были в самом сердце вражеской территории, без поддержки каких либо сил южан, но молодого выходца из Южной Каролины это не заботило.
– Вперед! Вперед! – Ревел он.
– Не останавливаемся! Устроим засранцам преисподнюю! Барабанщики бейте в свой барабаны! Я вас не слышу! Продолжаем шагать! – Пуля прожужжала всего в дюйме от щеки Дженкинса; воздух от пролетевшей пули отдался маленькой теплой пощечиной.
Он увидел облачко дыма, расплывшееся от ветвистой кроны сосны и подбежал к одной из шагавших рот.
– Видите дым? Сосновое дерево, вон там! Слева от боярышника. Там в ветвях засел снайпер; я хочу, чтобы его жена без промедления стала вдовой!
С дюжину бойцов упали на колени, прицелились и выстрелили. Дерево задрожало, затем скользнув, показалось тело, удерживаемое веревкой, которой был привязан к дереву снайпер северян.
– Отличная работа! – Прокричал Дженкинс, – отличная работа! Не отстаем!
Старбак подобрал винтовку Пальметто, сумку с патронами и серый мундир одного из мертвых южнокаролинцев. В мундире было небольшое пулевое отверстие в левой стороне груди и большая кровавая прореха на спине, но все же это было лучшей формой нежели его грязная рубашка.
Теперь он сражался как драгун, перезаряжая и стреляя с лошади. Он ехал позади первой линии Дженкинса, охваченный безумной отвагой этого броска, разделывавшего тыл янки подобному кровавому серпу.
Повстанцы цепью пересекли дорогу, отбросив в сторону проволочное заграждение, прежде чем войти в лесную полосу.
Мертвый снайпер янки, истекал кровью в своей петле на верхушке сосны. Его винтовка, дорогая прицельная модель с тяжелым стволом и телескопическим прицелом, свалилась с верхушки застряв на одной из низких ветвей, откуда ее с ликованием достал джорджиец, нагнавший батальон со своими приятелями в момент, когда они выйдя из лесной полосы, столкнулись с очередным батальоном пехоты северян.
Северяне только начали строиться в цепь, когда из деревьев высыпали повстанцы. Мика Дженкинс проревел своим ребятам поберечь выстрел и просто идти в атаку.
– Вопите ребята! – Прокричал он.
– Орите! – Вновь раздалось улюлюканье повстанцев. Линии янки скрылись в облаке порохового дыма. Мимо Старбака просвистели пули. На землю повалились конфедераты, задыхаясь и колотя ногами по траве, но несмотря на это тонкая серая линия рванулась вперед, безжалостно подгоняемая Дженкинсом.
– Бросьте раненных! Оставьте их! – Орал он.
– Вперед ублюдки! Вперед! – Янки начали перезаряжать, их шомполы ощетинились над ними двойным рядом, но предвещающие смерть, вопли атакующих, блеск лезвий их штыков в дыму убедил северян, что сегодня не их день. Батальон расстроил ряды и обратился в бегство.
– Следуйте за ними! За ними! – Закричал Дженкинс и уставшие за день повстанцы влетели в лес, где открыли стрельбу по беглецам. Некоторые из янки пытались сдаться, но у Дженкинса не было времени на пленников. У северян отбирали винтовки и предлагали убраться с глаз долой.
Очередной батальон янки поджидал их у дальней кромки леса и он, как другие подразделения северян, противостоявшие сегодня бригаде Дженкинса, стоял совершенно без какого-либо пехотного подкрепления.
Они узнали о нападении повстанцев, когда отступающие янки показались среди деревьев, но прежде чем полковник сумел организовать оборону, в поле зрения появились повстанцы, улюлюкая, крича и жаждая их крови.
Янки отступили, хлынув толпой через пшеничное поле к перекрестку, где основная часть их армии сдержала сильный лобовой удар главной атаки повстанцев.
Теперь перед лицом главного сражения, Мика Дженкинс сдержал своих людей. Бригада зашла глубоко в тыл янки, но дальнейшее продвижение вперед привело бы к их полному уничтожению.
Перед ними открылся вид на обширную долину, усеянную палатками, фургонами, передками орудий и зарядными ящиками, справа от них находился перекресток перед двумя, продырявленных снарядами, домами и семью соснами, изрешеченными пулями. Именно там, у стрелковых ячеек и большого редута развернулось главное сражение сегодняшнего дня.
Главная атака северян захлебнулась перед редутом, где янки крепко держали оборону. Пушечные залпы подожгли пшеницу и заставили мятежников залечь. Именно в этом месте Джонстон планировал взять упрямую оборону янки в клещи прорывами с флангов, но этих фланговых атак так и не случилось, а главное направление наступления захлебнулось в крови и было безжалостно скошено залпами канониров северян.
Хотя, по странному стечению обстоятельств, в тылу у янки появились тысяча двести солдат Мики Дженкинса. Бригада вступила в сражение с тысячью девятистами солдатами, но оставила около семиста из них мертвыми и ранеными на охваченном хаосом пути, который южнокаролинцы прорубили по полю битвы. Теперь у Дженкинса появилась возможность внести еще больший хаос и беспорядок.
– Встать в шеренгу! – прокричал Дженкинс и подождал, пока вторая шеренга солдат не поравнялась с первой. – Заряжай!
Тысяча двести повстанцев в двух нестройных рядах забили пули минье поверх пороховых зарядов, установили тысячу двести капсюлей на брандтрубки и взвели тысячу двести курков.
– Цельсь!
Хотя никакой определенной цели не было в поле зрения.
Непосредственно бригаде Дженкинса никто не противостоял; вместо врага перед ними простиралось огромное поле с расположившимся на нем лагерем янки и небо с подгоняемыми ветром облаками.
Знамена мятежников реяли в вышине позади рядов, здесь находились знамена Южной Каролины с изображением пальмы и герб Джорджии с тремя колоннами, а над ними развевалось боевое знамя Конфедерации со звездами на скрещенных полосах.
Шесть вражеских знамен лежало у ног лошади Дженкинса, они были захвачены во время атаки и оставлены в качестве трофеев, которые он отошлет на плантацию родителей на острове Эдисто. Дженкинс высоко поднял саблю, на мгновение замер и опустил изогнутый клинок.
– Пли!
Тысяча двести пуль просвистели над вечерними заболоченными полями. Залп почти не нанес урона, но его громкий раскалывающийся треск оповестил северян, что в их глубоком тылу появились южане, и это открытие послужило сигналом к отступлению от перекрестка Севен-Пайнс.
Одну за другой янки вытаскивали из редута пушки, потом начали отступление и пехотные батальоны. В сумраке раздался боевой клич мятежников, и Старбак увидел как серая шеренга солдат устремилась через покрытое длинными тенями поле к земляному форту.
Пушка северян выстрелила в последний раз, отбросив покрывшуюся кровавыми брызгами группу атаковавших, но затем через парапет из набитых песком мешков хлынула лавина штыков, и внезапно пшеничное поле перед бригадой Мики Дженкинса потемнело от запаниковавших людей, устремившихся на запад.
Янки побросали свои палатки, орудия, раненых. Мимо беглецов во весь опор мчались всадники, а те бежали в сторону наступающей ночи, оставив мятежникам два дома, расщепленные сосны и залитый кровью редут.
– Боже мой, – Мика Дженкинс выпустил струю табачной слюны на одно из захваченных знамен. – А янки неплохо бегают.
Было еще достаточно светло, чтобы победители могли поживиться в покинутом лагере, но недостаточно для того, чтобы превратить эту победу в полный триумф.
Северян не загонят в болота. Офицеры прекратили беспорядочное бегство в полутора милях от перекрестка и приказали остановленным батальонам рыть новые стрелковые окопы и валить деревья для новых баррикад.
Из тыла к янки подошли орудия, чтобы укрепить новую линию обороны, но в убывающем свете дня ни один мятежник не выступил против развернутых на новых позициях батарей противника.
К северу от железной дороги Джонстон, устремился на прорыв во фланг по грудь в болотной жиже, и атаковал размещенную там батарею, которую охраняла пехота, незадолго до этого переправившаяся через реку.
Янки открыли огонь, их пушки извергали снаряды, шрапнель и картечь, заставив шеренги в серых мундирах отступить, потрепанные и окровавленные. Шеренги синих мундиров ликующе закричали, увидев как их пронзительно вопившие враги вначале умолкли, а потом умылись кровью и отступили. Раненые тонули в болоте, их кровь смешалась с вонючей грязью.
Генерал Джонстон наблюдал, как его люди откатывались от неожиданно возникшей линии обороны янки. Он сидел верхом на лошади на вершине небольшого холма, с которого открывался вид на всё поле битвы, которое окрасили в багрянец последние лучи закатного солнца, выглядывающего из-за завесы облаков и порохового дыма.
На головой со свистом проносились пули, прошивая листья маленькой ирги. Один из его адъютантов беспрестанно ерзал в седле, как только рядом раздавался свист пули, и генерала раздражала трусость адъютанта.
– Нельзя кланяться пулям, – рявкнул он на адъютанта.
– Когда вы их слышите, они уже пролетели мимо.
Сам генерал получил пять ранений на службе в старой армии США и не понаслышке знал, каково находиться под огнем.
Он также знал, что тщательно спланированное сражение, которое должно было принести ему славу и признание, пошло чудовищно не так. Ей-богу, мстительно подумал он, кой-кому придется за это заплатить.
– Кто-нибудь знает, где находится генерал Хьюджер? – спросил он, но никто не знал.
Казалось, генерал бесследно исчез, совсем как и прежде Лонгстрит, но в конце концов Лонгстрит достиг поля битвы. А Хьюджер как сквозь землю провалился.
– Кто относил Хьюджеру приказы? – продолжил расспросы Джонстон.
– Я докладывал вам, сэр, – почтительно ответил полковник Мортон. – Молодой Фалконер.
Джонстон повернулся к Адаму.
– Он понял их?
– Думаю да, сэр.
– Что вы имеете ввиду? Как понимать, ваше «думаю, да»? У возникли вопросы?
– Да, сэр. – Адам почувствовал, как залился краской.
– Что за вопросы? – рявкнул Джонстон.
Адам пытался не выдать своего волнения.
– По поводу частей, которые вы отдали под командование генерала Лонгстрита, сэр.
Джонстон нахмурился.
– У него не возникло вопросов насчет наступления?
– Нет, сэр.
– Что ж, завтра мы всех соберем в одной комнате. Генерала Хьюджера, генерала Лонгстрита, и разберемся, что за чертовщина сегодня произошла, и обещаю, что тот, кто внес путаницу в сегодняшние действия, горько пожалеет о том, что появился на свет. Так ведь, Мортон?
– Абсолютно с вами согласен, сэр.
– И чтобы все адъютанты, которые отнесли приказы, тоже там собрались, – потребовал Джонстон.
– Конечно, сэр. – поддакнул Мортон.
Адам не отрываясь смотрел на клубы дыма. Перед лицом ярости Джонстона его лихорадочная идея прошлого вечера уже не выглядела такой уж блестящей. Он хотел свалить всё на забывчивость или беспечность, но похоже, что теперь эти оправдания будут выглядеть весьма слабо.
– Я расстреляю виновного! – гневно продолжал генерал, еще находившийся под впечатлением провала тщательно спланированного замысла, и вдруг неожиданно сделал высокопарное движение левой рукой, которые выглядело странным и не к месту, и Адам, пришедший в ужас при мысли, что могло принести ему завтрашнее расследование, на мгновение подумал, что генерал пытается ударить его, но затем заметил, что генерала ранило в правое плечо, и он всего лишь размахивал левой рукой в отчаянной попытке удержаться в седле.
Генерал часто моргал, сглатывал и осторожно коснулся кончиками пальцев правого плеча.
– Черт побери. В меня попали, – сказал он Мортону. – Пуля, черт ее дери.
Его дыхание перешло в судорожные вздохи.
– Сэр! – Мортон пришпорил лошадь, чтобы помочь Джонстону.
– Всё в порядке, Мортон. Жизненно важные органы не задеты. Всего лишь пуля.
Джонстон неуклюже достал платок и начал складывать его в подобие тампона, когда снаряд шрапнели разорвался на вершине холма, и кусок его оболочки попал генералу в грудь, сбросив его с лошади.
Он вскрикнул, скорее от удивления, чем от боли, его окружили адъютанты, сняв перевязь с саблей, пистолеты и китель. Кровь заливала мундир Джонстона.
– С вами всё будет в порядке, сэр, – сказал один из адъютантов, но генерал уже был без сознания, кровь пола у него горлом.
– Оттащите его! – полковник Мортон взял командование на себя.
– Носилки сюда, быстро!
Поблизости разорвался очередной снаряд янки, шрапнель прошипела над головой, срезав еще больше листьев с ирги.
Адам смотрел, как солдаты из ближайшего пехотного батальона принесли носилки для главнокомандующего.
С завтрашним расследованием покончено, подумал Адам, и вновь преисполнился надеждами. Ему все сойдет с рук! Он подстроил этот провал, но никто этого никогда не узнает.
Орудия продолжали простреливать долину. Солнце опять спряталось за облаками, на заболоченную долину опустилась темнота, раненые истошно кричали, а живые вскрывали зубами патроны, не прекращая стрелять.
С наступлением темноты вспышки орудий стали еще ярче. На закате появились светлячки, а орудия постепенно смолкали, пока над болотами Уайт-Оук не раздавались только стоны умирающих.
В темноте вспыхивали огни. На небе не было ни звезд, ни луны, горели лишь фонари и небольшие походные костры. Солдаты молились. Они знали, что с наступлением утра битва разгорится вновь, подобно тлеющим поленьям под воздействием легкого дуновения, но теперь, в непроглядной тьме, откуда раненые издавали крики о помощи, обе армии отдыхали.
Воскресным утром сражение закончилось. Мятежники, теперь под предводительством генерала Смита, давили на центр, но янки стянули подкрепления с севера Чикахомини, и теперь их было не сдвинуть с новых позиций.
Затем янки контратаковали, а мятежники отступили, пока к полудню армии не прекратили сражаться, в равной мере измотанные боями.
Мятежники, не преуспев в удержании отвоеванного клочка земли, отошли к изначальным позициям, таким образом позволив янки вновь занять перекресток у семи потрепанных огнем сосен. Рабочие партии рубили лес и складывали погребальные костры, на которых жгли туши мертвых лошадей.
Под воздействием пламени лошадиные сухожилия стянулись, и мертвые животные, казалось, пустились в фантастический галоп в ореоле шипящих языков пламени. Раненых отнесли в полевые госпитали, а мятежники погрузили их в фургоны и телеги, направляющиеся в Ричмонд.
Северяне похоронили своих мертвецов в неглубоких могилах, у них просто не осталось сил выкопать ямы поглубже, а конфедераты сложили тела мертвецов в повозки, чтобы захоронить на кладбищах Ричмонда.
В самом городе женщины и дети с ужасом смотрели на ничем не прикрытые тела умирающих и мертвых, которые на скрипящих фургонах и повозках везли по улицам.
Янки торжествовали. Одним из их трофеев оказался двухэтажный омнибус, который когда-то использовал ричмондская гостиница «Иксчейнж» для перевозки своих гостей на городские железнодорожные станции.
Омнибус использовали на поле битвы в качестве санитарного транспорта, но он увяз в грязи и был брошен, так что теперь солдаты Союза притащили его в свой лагерь, предлагая проехаться по Бродвею за два цента.
– Посадка закончена, пункт назначения Баттери[58]58
Бэттери – исторический район в южной оконечности острова Манхэттен. Со времен основания поселения на юге острова Манхэттен располагалась артиллерия, призванная защитить жителей. С течением времени название «Бэттери» (Battery – «батарея») стало означать не только непосредственно артиллерийскую батарею, но и всю южную часть острова. Сейчас на территории Бэттери располагается Бэттери-парк.
[Закрыть], – кричали они.
Северяне объявили о победе. Разве они не отбили атаку превосходящих сил хвастунов-конфедератов? И когда больной, дрожащий от лихорадки и слабый Макклелан появился верхом на коне посреди остатков опаленных бревен, разорванных пушек, окровавленной травы и сломанных винтовок, они приветствовали его восторженными криками, словно героя-завоевателя.
Нью-Йоркский военный оркестр исполнил ему серенаду «Слава Вождю»[59]59
«Слава Вождю» – президентский гимн, исполняется при его официальных появлениях на публике военным оркестром. Написан в виде марша в 1812 году Дж. Сэндерсоном на поэтический текст Вальтера Скотта из произведения «Дева Озера».
[Закрыть]. Генерал галантно пытался произнести речь, но настолько слабым голосом, что только немногие смогли расслышать, как он заявил, что они лицезрели последний отчаянный натиск армии мятежников, и что скоро, очень скоро, он поведет их в самое сердце отступников, где полностью их разгромит.
По обе стороны полки выстроились в каре для воскресной службы. Группы католиков устроили мессу, протестанты слушали Священное Писание, и все благодарили Бога за спасение. Сильные мужские голоса выводили гимны, звук траурным эхом раскатывался по всему полю битвы, от которого исходили запахи смерти и дыма.
Старбак и Лассан заночевали с бригадой Дженкинса, но в полдень, после того как сражение затихло, проложили себе путь мимо воронок от снарядов и ряды выкошенных картечью солдат, пока не разыскали штаб армии, расположившийся в небольшом крытом черепицей фермерском доме к северу от железной дороги.
Там Старбак расспросил о том, куда двигаться, а потом, выйдя к дороге, расстался с Лассаном, но сначала настоял на том, чтобы француз забрал лошадь его брата.
– Вы должны продать лошадь! – возразил Лассан.
Старбак покачал головой:
– Я в долгу перед вами.
– За что, mon ami?
– За свою жизнь, – ответил Старбак.
– Ох, чепуха! Такие должки на поле битвы приходят и уходят, подобно детским капризам.
– Но я в долгу перед вами.
Лассан рассмеялся.
– В глубине души вы пуританин. Вы позволяете страху согрешить оседлать вас, как жокею. Ладно, я возьму вашу лошадь в качестве наказания за ваши воображаемые грехи. Надеюсь, мы вскоре встретимся?
– Я тоже на это надеюсь, – ответил Старбак, но только если выгорит авантюра, которую он затеял. В противном случае, подумал он, одним холодным утром висеть ему на высоком столбу, и он почувствовал искушение выбросить бумагу Пинкертона. – Надеюсь на это, – повторил он, переборов искушение.
– И помните, чему я вас учил, – сказал Лассан.
– Цельте ниже в случае мужчин, и метьте высоко в случае женщин.
Он пожал Старбаку руку.
– Удачи вам, мой друг.
Француз отправился представляться ставке конфедератов, а Старбак медленно направился на север, тяжело нагруженный трофеями с поля битвы.
Они включали прекрасную произведенную на Севере бритву с ручкой из слоновой кости, небольшой театральный бинокль и кувшин с холодным кофе. Он на ходу выпил кофе, отбросив в сторону кувшин, когда добрался до поля, где разбила лагерь бригада Фалконера.
Настало время сделать то, что так давно велела ему сделать Салли – настало время сражаться.
Он зашел в лагерь как раз когда солдат отпустили с воскресной службы. Он нарочно обошел стороной ряды легиона, пройдя прямиком к штабным палаткам, установленным возле двух сосен, нижние ветки которых пошли на флагштоки.
На дереве повыше развевался боевой флаг Конфедерации, на низком же висело знамя Фалконера с семейным девизом «Вечно пылающий». Нельсон, слуга генерала Вашингтона Фалконера, заметил Старбака первым.
– Вам нужно уходить, мистер Старбак. Если хозяин вас увидит, то арестует!
– Все в порядке, Нельсон. Я слышал, что твой господин Адам здесь?
– Да, сэр. Он расположился в палатке капитана Мокси, пока ему не предоставили свою. Хозяин очень рад, что он вернулся.
– Мокси стал капитаном? – усмехнулся Старбак.
– Он адъютант генерала, сэр. И вам не следует находиться здесь, не следует. Генерал вас терпеть не может, сэр.
– Покажи мне палатку Мокси, Нельсон.
Это оказался большой шатер, служащий не только местом для ночлега, но и в качестве штаба бригады. В ней на полу из деревянных досок стояли две походные кровати, два длинных стола и два кресла. Кровать Мокси была завалена грязной одеждой и снятым снаряжением, а вещи Адама аккуратно лежали в ногах застеленной одеялами постели.
На столах лежали стопки бумаг, которые обычно порождает воинская служба, стопки были придавлены камнями, чтобы уберечь бланки от легкого ветерка, прорывающегося сквозь открытый полог шатра.
Старбак присел на один из парусиновых складных стульев. Полуденное солнце, в лучше случае бесцветное, через парусину шатра выглядело болезненно желтым. Он заметил посреди разбросанных вещей на кровати Мокси флотский револьвер Сэвиджа и взял его в тот самый момент, когда в штаб начали возвращаться офицеры. Лошади цокали копытами, слуги и рабы бежали подхватить поводья, а офицерские повара несли вечернюю трапезу к общим столам. Старбак отметил, что Сэвидж был разряжен, но в характерной для Мокси беспечной манере, то есть в брандтрубке остался один не разряженный капсюль.
Он повертел барабан, пока капсюль не остановился в одной каморе от бойка, и оглянулся, когда капитан Мокси нагнулся над входом в палатку. Старбак безмолвно ему улыбнулся.
Мокси уставился на него с открытым ртом.
– Тебя здесь быть не должно, Старбак.
– Люди не перестают твердить мне об этом. Я определенно начинаю чувствовать себя здесь лишним Мокси. Но тем не менее я здесь, так что катись отсюда и подыщи другое место для своих забав.
– Это моя палатка, Старбак, так что, – Мокси внезапно умолк, когда Старбак поднял тяжелый револьвер. Он поднял руки. – Да ладно, Старбак. Пожалуйста! Будь благоразумен!
– Пафф, – сказал Старбак, взведя нижний курок револьвера. Тот щелкнул, барабан повернулся. – Катись отсюда, – повторил он.
– Ну ладно, Старбак, пожалуйста! – Мокси запнулся и взвизгнул, когда Старбак нажал на верхний спусковой крючок, капсюль сердито рявкнул. Мокси вскрикнул и умчался, Старбак же спокойно принялся счищать рычажком опаленные остатки меди с брандтрубки. Палатку затянуло клубами горьковатого дыма.
Через несколько секунд появился Адам. Он замер, увидев Старбака, его лицо побелело, хотя, возможно, это был лишь эффект освещения палатки.
– Нат, – проговорил Адам голосом, в котором не чувствовалось ни приветствия, ни пренебрежения, лишь немного настороженности.
– Привет, Адам, – радостно ответил Старбак.
– Моему отцу…
– … не понравится, что я здесь, – закончил предложение своего друга Старбак. – Как и полковнику Свинерду. Мокси тоже не одобряет моего присутствия, что довольно странно, хотя какого хрена мы должны беспокоиться о том, что думает Мокси, мне не понятно. Хочу с тобой поговорить.
Адам посмотрел на револьвер в руке Старбака.
– Я размышлял, где ты можешь быть.
– Со своим братом Джеймсом. Помнишь Джеймса? Я был с ним и с его шефом, всклокоченным коротышкой по имени Пинкертон. О, и еще с Макклеланом. Не нужно забывать про генерал-майора Макклелана, нового Наполеона, – Старбак уставился в дуло Сэвиджа.
– До чего же у Мокси грязное оружие. Если он его не почистит, то однажды ему выстрелом руку оторвет, – Старбак снова перевел взгляд на Адама. – Джеймс шлет тебе наилучшие пожелания.
Шатер неожиданно затрясся, когда через входной полог согнувшись вошел мужчина. Это был Вашингтон Фалконер, его привлекательное лицо горело от гнева. Полковник Свинерд стоял за его спиной, но оставшись снаружи, под слабым солнечным светом, а Фалконер столкнулся с врагом лицом к лицу.
– Какого чёрта ты здесь делаешь, Старбак? – рявкнул генерал Фалконер.
– Разговариваю с Адамом, – спокойно ответил Старбак, подавив свою нервозность. Может, он и не любил Вашингтона Фалконера, но тот по-прежнему был могущественным противником и к тому же генералом.
– Встань, когда говоришь со мной, – велел Фалконер. – И положи оружие, – добавил он, когда Старбак послушно поднялся. Фалконер ошибочно принял это послушание за раболепие.
Генерал вошел в шатер, положив правую руку на рукоятку собственного револьвера, но теперь расслабился.
– Я приказал тебе покинуть ряды моего Легиона, Старбак, – сказал он, – а когда я отдал этот приказ, то имел в виду, чтобы ты находился подальше от моих людей. Всех моих людей, и особенно подальше от моей семьи. Тебе здесь не рады, даже в качестве гостя. Убирайся немедленно.
