Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"
Автор книги: Бернард Корнуэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 106 страниц)
В штабе армии генерал Джонстон в сотый раз щелкнул крышкой часов. Битва должна была быть в самом разгаре вот уже четвертый час, но до сих пор не прозвучало ни одного выстрела. Ветер вызывал рябь на поверхности луж, но разогнать сырость этого дня ему было не под силу.
Многие ружья сегодня дадут осечку, подумал Джонстон. В сухой день оружейный порох сгорал целиком и полностью, но влажная погода гарантировала проблемы с заряжением и грязные от нагара ружейные стволы.
– Да где же они, Господи? – воскликнул он.
Дивизия генерала Хилла была готова уже на рассвете. Его солдаты, укрывшись в лесу, чьи могучие деревья были расколоты пополам ночными молниями, сжимали в руках винтовки, ожидая сигнала к атаке. Передние ряды видели дозоры янки на дальней стороне мокрой поляны.
Дозорные пункты представляли собой импровизированные укрепления, возведенные из поваленных деревьев и веток. За ними северяне укрывались, кто как мог, в ненастную погоду. Некоторые развесили рубахи и кители на просушку.
Один из янки, даже не подозревая о готовых к атаке врагах, спрятавшихся в лесу на другом конце поляны, шагал вдоль опушки, прихватив с собой лопату. Увидев мятежников, он приветственно махнул им рукой, решив, что это всего лишь дозор южан, тот самый, у которого он только вчера выменял кофе на табак и северную газету на южную.
Генерал Хилл открыл крышку часов:
– Новости есть?
– Никак нет, сэр, – адъютанты генерала проскакали до таверны Уайта и Старой таверны, но безрезультатно.
– От Джонстона что-нибудь слышно?
– Тишина, сэр.
– Черт подери. Войну такими методами не выиграть, – Хилл швырнул часы в карман мундира. – Сигнал к атаке! – крикнул он артиллерийскому расчету, чьей задачей было подать сигнал – выстрелить с коротким промежутком три раза.
– Вы атакуете без прикрытия? – воскликнул адъютант, в ужасе от одной только мысли о дивизии, наступающей без всякой фланговой поддержки на половину армии северян.
– Это всего лишь чертовы янки. Посмотрим, как они умеют бегать. Сигнал к атаке!
Глухие, бездушные выстрелы разорвали полуденную тишину. Первый снаряд разнесся над далекими лесами, стряхивая капли влаги и хвойные иглы с деревьев. Второе ядро, подскочив на сыром лугу, впечаталось в ствол дерева. Третье, последнее, послужило началом сражения.
– Джонстон не станет атаковать, – уверил брата Джеймс Старбак.
– Откуда нам знать?
– Макклелан знавал его до войны. И весьма неплохо, так что знает, как работает его мозг, – объяснил Джеймс, не принимая во внимание тот факт, что Секретная служба Соединенных Штатов могла бы найти хоть чуть-чуть более надежный способ определить намерения врага, чем телепатический гений главнокомандующего.
Джеймс потянулся к тарелке с беконом. Он никогда не страдал от нехватки аппетита, и, несмотря на то, что было время ланча и повара обеспечили его щедрой порцией жареной курицы, Джеймс настоял, чтобы бекон, оставшийся после завтрака, так же был подан.
– Угощайся беконом, – предложил он брату.
– Я хорошо поел, – Старбак поочередно пролистывал газеты из огромной стопки, которые доставляли в расположение полевого штаба Секретной службы.
В стопке были такие издания, как «Луисвилл Джорнел», «Чарльстоунский Меркурий», «Кэйп Кодмэн», «Нью-Йорк Таймс», «Миссисипец», «Национальная эра», «Еженедельник Харперс», «Газета Цинциннати», «Республиканец Джексонвиля», «Североамериканская Филадельфия» и «Чикагский журнал».
– И кто только читает все эти газеты? – спросил Старбак.
– Я читаю. Когда время есть, но времени всегда не хватает. А еще нам не хватает штабистов, вот в чем беда. Ты только посмотри на это! – Джеймс, оторвавшись от чтения газеты, жестом указал на телеграфные сообщения, требовавшие дешифровки, но валявшиеся без дела в силу неэффективной работы клерков.
– Может, ты присоединишься, Нат? – предложил Джеймс. – Начальству ты по душе.
– В смысле, когда вернусь из Ричмонда?
– А почему нет? – Джеймсу идея понравилась. – Слушай, ты точно не хочешь бекон?
– Точно.
– Весь в отца, – заметил Джеймс, отрезая ломоть свежего хлеба и намазывая его солидным слоем масла. – А я всегда ел в охотку, как мама, – он перелистнул страницы газеты, но вновь оторвался от нее, когда вошел Пинкертон. – Как генерал? – спросил Джеймс.
– Болеет, – ответил Пинкертон, утягивая с тарелки Джеймса ломтик бекона. – Но жить будет. Медики завернули его во фланель и пичкают хинином.
Генерал Макклелан, слегший от лихорадки Чикахомини и уложенный в постель, попеременно то впадал в жар, то трясся от озноба.
Секретная служба Пинкертона облюбовала соседнее здание, ибо генерал предпочитал находиться рядом со своим лучшим источником информации.
– Но ум у генерала ясный, – добавил Пинкертон, – и он согласен с тем, что вам пора отправляться обратно, – ломоть бекона в его руке указал на Старбака.
– О Господи Боже, – пробормотал Джеймс, в ужасе косясь на младшего брата.
– Ты можешь отказаться, Нат, – заметил Пинкертон, – если считаешь, что это слишком опасно, – он проводил остатки бекона в последний путь и, усевшись у окна, поглядел на небо. – Слишком ветрено для воздушных шаров, чтоб его. Ни разу не видел такой бури, как вчера ночью. Выспаться удалось?
– Да, – ответил Старбак, пряча распирающий его изнутри азарт. Он уже было стал подозревать, что так никогда и не получит список вопросов, не вернется на юг и не увидит Салли или ее отца. По правде говоря, он скучал. И если уж быть совсем откровенным, больше всего он скучал в обществе своего брата.
Нет, Джеймс был хорошим человеком, настолько хорошим, насколько вообще может быть живущая на земле душа. Но темы его разговоров ограничивались едой, семьей, Богом и Макклеланом.
Попав к янки, Нат сперва опасался, что его лояльность Югу будет подвергнута проверке, а трепет перед звездно-полосатым флагом заставит забыть о сотрудничестве с мятежниками. Но вместо этого тоска, которую он испытывал, общаясь с Джеймсом, лишь мешала этой волне патриотизма его захлестнуть.
Кроме того, ему нравился собственный образ – изгоя в армии мятежников Старбак имел репутацию безрассудного отступника, и в самом деле мятежника. В этой же огромной армии с ее жесткой организацией он был всего лишь еще одним молодым человеком из Массачусетса, навеки связанным с ожиданиями своей семьи.
На Юге, подумалось Старбаку, он был волен определять, кем будет. Лишь он сам был волен ограничивать собственные амбиции. Но на Севере он всегда будет сыном Элияла Старбака.
– Когда? – со слегка неуместным энтузиазмом поинтересовался он.
– Сегодня, Нат? – предложил Пинкертон.
– Скажешь, что путешествовал, – Пинкертон и Джеймс состряпали легенду, объясняющую отсутствие Старбака в Ричмонде.
По легенде, Старбак восстанавливал силы после тюремного заключения, путешествуя по южным штатам Конфедерации, где его задержали плохая погода и опаздывающие поезда.
Пинкертон, как и Джеймс, разумеется, понятия не имел, что легенда эта никому была не нужна, а самому Нату требовалась лишь бумага Пинкертона, которую он доставит Ги Беллю, его могущественному заступнику в Ричмонде.
– Лихорадка, уложившая генерала в постель, хоть заставила его сфокусироваться на наших делах, – заметил чрезвычайно довольный Пинкертон. – Так что можешь передать эти вопросы своему другу.
Вопросы Макклелана, как и ложное донесение, данное Старбаку Ги Беллем, были зашиты в пакет из промасленной ткани. Старбак засунул пакет в карман. На нем был поношенный китель брата – объемный двубортный форменный китель синего цвета, который на стройном Старбаке висел мешком.
– Нам требуется многое узнать об обороне Ричмонда, – объяснил Пинкертон.
– Будет осада, Нат. Наши орудия против их земляных укреплений. Твой друг должен рассказать нам о самых слабых местах в их обороне, – Пинкертон обернулся к Джеймсу. – Джимми, хлеб свежий?
– Боже ты мой… – Джеймс, пропустив мимо ушей вопрос начальника, неверяще уставился на недавно полученный разворот «Ричмондского наблюдателя», лежавший у его тарелки. – Ну и дела, – добавил он.
– Джимми, хлеб?.. – предпринял еще одну попытку Пинкертон.
– Анри Ги Белль мертв, – произнес Джеймс, не обращая внимания на голодного шефа. – Ну и дела.
– Кто? – переспросил Пинкертон.
– Восемьдесят лет! Хороший возраст для нехорошего человека. Ну и дела.
– О ком ты говоришь, черт тебя подери? – возмутился Пинкертон.
– Анри Ги Белль, – ответил Джеймс. – Целая эпоха с ним ушла, не меньше, – он вчитался в смазанные газетные строки. – Пишут, что умер во сне. Но каков был мерзавец, каков мерзавец!
Старбак мысленно содрогнулся, но не смел показать свое волнение. Может быть, этот Анри Ги Белль просто однофамилец человека, пославшего Старбака по эту сторону фронта?
– Что за мерзавец? – спросил он.
– Принципы у него были шакальи, – объяснил Джеймс не без нотки восхищения.
Как христианин, он должен был осуждать Ги Белля за его репутацию, но как юрист он даже завидовал профессионализму покойного.
– Единственный, с кем отказался драться на дуэли Эндрю Джексон[55]55
Эндрю Джексон (1767–1845) – 7-й Президент США (1829–1837).
[Закрыть], – продолжил он. – Вероятно, потому что Ги Белль успел убить шестерых, а то и больше. Он был невероятно опасен с пистолетом или саблей. И в зале суда тоже, кстати. Помню, судья Шоу как-то сказал мне, мол, Ги Белль хвастался ему тем, что осознанно отправил по крайней мере десяток невиновных на эшафот. Шоу, естественно, был против, но Ги Белль утверждал, что древо Свободы питается кровью, и неважно, кровь ли это виновных или невиновных, – Джеймс покачал головой в знак осуждения подобного злодейства.
– Он утверждал, что наполовину француз, но Шоу уверен, что Ги Белль наверняка потомок Томаса Джефферсона, – Джеймс покраснел, пересказывая подобные адвокатские слухи.
– Я уверен, это неправда, – добавил он поспешно, – но подобные преувеличения всегда его окружали. Теперь же он отправился на свой последний суд. Джефф Дэвис будет скучать.
– Почему? – спросил Пинкертон.
– Они тесно дружили, сэр, – ответил Джеймс. – Ги Белль был серым кардиналом и, наверное, одним из ближайших советников Дэвиса.
– Ну, значит, поблагодарим Господа за то, что ублюдок почил в бозе, – жизнерадостно заметил Пинкертон. – Так, теперь ответь мне наконец: хлеб свежий?
– Да, шеф, – ответил Джеймс, – свежайший.
– Отрежь мне кусок, будь любезен. И за куриную ножку я был бы очень благодарен. Я тут подумал, как мы поступим, – пообедав, Пинкертон повернулся к Старбаку, – мы пошлем тебя через реку Джеймс этой ночью. Два или три часа прогулки от Петерсберга, а оттуда на север тебе придется добираться самому. Справишься, как думаешь?
– Уверен, что справлюсь, сэр, – ответил Нат, удивляясь тому, как спокойно и обыденно звучит его собственный голос. Ибо живот его скручивало от самого настоящего ужаса.
Ги Белль мертв? Тогда кто вступится за Старбака? Кто во всей Конфедерации докажет, что Старбак не дезертир? Нат встряхнулся.
Нельзя ему возвращаться! Понимание этого словно обдало его ледяной водой. Только Ги Белль мог поручиться за него, и без него друзей в Ричмонде у Ната не было. Без Ги Белля он был дважды изменником, презираемым вдвое сильнее прежнего, без Ги Белля путь на Юг, не говоря уже о Легионе, ему был заказан.
– Ты нервничаешь, Нат! – немного грубовато заметил Пинкертон. – Волнуешься о возвращении, верно?
– Я справлюсь, сэр, – ответил Старбак.
– Уверен, что справишься. Все мои лучшие агенты нервничают. Только дураки даже ухом не ведут при мысли об отправке на юг, – шотландец повернулся в недоумении, услышав гул артиллерии где-то вдалеке: – Это пушечные залпы? Или снова гром?
Он широко распахнул окно. Безошибочно узнаваемый звук артиллерийской канонады прокатился по окрестностям, угас и снова загрохотал, когда слово взяла еще одна артбатарея.
Пинкертон прислушался и пожал плечами:
– Может быть, канониры тренируются?
– Я могу одолжить лошадь и съездить поглядеть? – спросил Старбак.
Ему хотелось побыть в одиночестве и подумать о будущем. Его покровитель мертв. Нату представился Ги Белль, умерший с сардонической улыбкой на губах. Оставил ли старик бумагу, удостоверяющую невиновность Старбака? Почему-то Нат в этом был совсем не уверен, и он снова задрожал, несмотря на жару.
– Возьми мою лошадь, – предложил Джеймс.
– Но вернись до шести! – предупредил Старбака Пинкертон. – За тобой в шесть зайдет человек, который отведет тебя к реке!
– В шесть часов, – пообещал Старбак и, мучаясь от неопределенности и страха, отправился к конюшне.
Пинкертон уселся на стул Ната и вплотную занялся курицей.
– Славный парень твой брат. Но нервный, Джимми, очень нервный.
– Он всегда этим страдал, – заметил Джеймс. – И алкоголем и табаком он лучше себе не сделает.
Пинкертон улыбнулся:
– Я когда-то тоже употреблял алкоголь и табак, Джимми.
– Но вы человек плотного сложения, а мой брат хилый, – объяснил Джеймс. – Люди вроде нас с вами, майор, страдают от желудочно-кишечных заболеваний, а такие как мой брат – всегда от нервов. В этом он пошел в отца.
– Должно быть, образование – великая вещь, – промолвил Пинкертон, усаживаясь перед тарелкой. Звук канонады усилился, но он не обращал на него внимания.
– Моя любимая бабушка, упокой Господь ее душу, всегда заявляла, что нет такой болезни в Божьем мире, которую нельзя было бы излечить глотком виски. Сомневаюсь, что я с ней согласен, Джимми, но она прожила долгую жизнь и ни дня не болела.
– Но она рекомендовала только глоток, – возразил Джеймс, который рад был польстить Пинкертону, – а не надираться как свинья, майор, ни один благоразумный человек не станет оспаривать целительную силу виски, но к прискорбию, оно обычно используется не в качестве лекарства.
– Твой брат наслаждается своим падением, – с озорством заметил Пинкертон.
– Нат – сплошное разочарование, – признал Джеймс. – Но я смотрю на это так, майор: он отрекся от своих политических заблуждений и встал на тяжкий путь исправления. Он стоял на дороге порока, но с Божьей благодатью вернется на праведный путь к полному спасению.
– Смею сказать, что ты прав, – проворчал Пинкертон. Он никогда не чувствовал себя комфортно в обществе собственного заместителя, когда тот начинал нечто вроде проповеди, но признавал твердые добродетели Джеймса и знал, что стоило потерпеть эту странную проповедь ради того порядка, который внес Джеймс в дела Секретной службы.
– И возможно, мы поможем Нату встать на путь к спасению, – настаивал Джеймс, – предложив ему место в бюро? Нам прискорбно не хватает персонала, шеф. Только посмотрите на это! – он махнул рукой в сторону кипы телеграмм и протоколов допросов.
– Когда он вернется из Ричмонда, – ответил Пинкертон, – мы об этом подумаем, обещаю.
Он обернулся в сторону окна и нахмурился.
– Весьма оживленная канонада. Как думаешь, мятежники нас атакуют?
– К нам не поступало никаких сообщений об атаке противника, – сказал Джеймс, имея в виду, что нападение вряд ли может произойти. Когда готовилась атака, небольшой поток дезертиров всегда приносил новости о приготовлениях врага, но в последние дни на линии фронта между двумя армиями было на удивление тихо.
– Ты прав, Джимми, ты прав, – Пинкертон вернулся к столу.
– Наверняка просто канонерка проводит учения с командой. И без сомнений, если происходит нечто серьезное, мы скоро об этом услышим, – он выбрал недельной давности экземпляр «Республиканца Джексонвиля» и начал читать хвастливую статью о том, как прорывающие блокаду контрабандисты сбежали от кораблей северян у побережья Южной Каролины.
Корабль вез груз парусины из Генуи, французских ботинок, британских капсюлей, гуттаперчи из Малайи и одеколона.
– Зачем им нужен одеколон? – удивился Пинкертон. – Зачем, во имя Господа, он им нужен?
Джеймс не ответил. Он был занят ланчем, накладывая очередную порцию цыпленка, когда дверь в гостиную резко отворилась и в комнату вошел высокий и сухопарый полковник.
Полковник был в сапогах для верховой езды и с хлыстом в руках, а его форма была забрызгана красной грязью, что свидетельствовало о том, что он только что прискакал.
– Кто вы такой, черт возьми? – Пинкертон поднял глаза от газеты.
– Меня зовут Торн. Подполковник Торн, Департамент генеральной инспекции, из Вашингтона. А вы-то кто такой?
– Пинкертон.
– Так, Пинкертон, где Старбак?
– Сэр? Я Старбак, сэр, – ответил Джеймс, сдергивая с шеи салфетку и поднимаясь из-за стола.
– Вы Натаниэль Старбак? – мрачно переспросил полковник Торн.
Джеймс покачал головой:
– Я его брат, сэр.
– Тогда где, мать его, Натаниэль Старбак? Вы уже арестовали его?
– Арестовали? – переспросил Пинкертон.
– Я телеграфировал вам вчера. Кто-нибудь тут вообще своим делом занимается? – с горечью спросил Торн, прекрасно зная, что разоблачающее Старбака письмо Дилейни пролежало запечатанным на его собственном столе слишком долго. – Где же он, черт его подери?
Джеймс слабо махнул рукой в сторону заднего двора:
– На конюшне, надо полагать.
– Отведите меня туда! – Торн извлек из поясной кобуры револьвер и вставил в брандтрубку одной из камор капсюль.
– А я могу поинтересоваться… – нервно начал Джеймс.
– Не можете, чёрт возьми! Ведите меня в конюшню! – заорал Торн. – Я сюда из Вашингтона приперся не для того, чтобы вы передо мной тряслись, как девственница на брачном ложе! Шевелитесь!
Джеймс побежал на конюшню.
Дверца стойла, где держали его лошадь, поскрипывала на ветру. Само стойло пустовало.
– Он поехал разузнать, что там была за стрельба, – слабо оправдывался испуганный свирепостью Торна Джеймс.
– Вернется к шести, – уверил полковника Пинкертон.
– Тогда молитесь, чтобы так и было, – ответил Торн. – Где Макклелан? Он должен дать мне кавалеристов, и мы догоним этого ублюдочного изменника.
– Но почему? – спросил Джеймс. – Почему? Что он натворил?
Но полковник уже ушел. Где-то на горизонте трещали пушки, и над лесом поднялась бледная пелена белого дыма. Нат уехал на запад, в воздухе дрейфовало что-то недоброе, и у Джеймса заныло сердце. Он помолился, чтобы его страхи оказались ложными, а потом направился искать лошадь.
Пехота Конфедерации то бежала, то переходила на шаг по местности, которая местами была твердой, а местами превращалась в болото. Дозоры янки заметили, как из леса показались серые и коричневые мундиры, и быстро помчались предупреждать командиров, что мятежники наступают.
В лагерях федералистов горны протрубили тревогу, и этот звук разнесся по фермам к югу от станции Фейр-Оукс. Генерал Макклелан хорошо вымуштровал своих солдат и гордился тем, как они вставали под ружье.
Целые полки побросали писать письма и хлебать кофе, бросили бейсбольные мячи и игральные карты, схватили винтовки, сложенные вигвамом, и побежали вставать в строй за завалом из веток высотой по пояс, который прикрывал их лагерь.
Застрельщики выбежали из строя, направившись к, вырытым в сотне шагов перед завалом окопам, где небольшой бугор предохранял их от затопления, но ночная гроза всё равно залила окопы, так что застрельщики встали на колени у заполненных водой ям и вытащили из дул винтовок затычки, предохраняющие оружие от дождя и ржавчины.
Остальная часть поднявшихся по тревоге полков сформировала две длинные шеренги, которые теперь стояли на теплом и сильном ветру, осматривая лес, откуда только что прибыли дозорные. Солдаты зарядили оружие и вставили на место капсюли.
Завал перед ожидающей пехотой представлял собой барьер из поваленных деревьев. В нем были проделаны проемы, через которые могли бы проходить застрельщики, а в некоторых местах – земляные валы для размещения артиллерии.
Пушки, главным образом двенадцатифунтовые орудия Наполеона, но также и несколько десятифунтовых орудий Паррота, уже были заряжены. Канониры стянули парусину с ящика с боеприпасами, всунули фрикционные запалы и приказали подготовить заряды с картечью для второго и третьего залпа.
Из леса вылетали птицы, побеспокоенные продвигающимися мятежниками, оттуда выскочила пара оленей и помчалась по направлению к только что сформированному батальону еще не нюхавших пороха ньюйоркцев.
– Не стрелять! – рявкнул сержант солдату, взявшему оленя на мушку.
– Целиться низко, когда они появятся, высматривать офицеров! А теперь спокойно! – сержант расхаживал вдоль шеренги нервничающих солдат.
– Это просто горстка деревенских оборванцев, не особо отличаются от вас, жалкие ублюдки. Ничего таинственного в них нет. Их можно убить, как любого другого. Цельтесь низко, когда их увидите.
Один мальчишка снова и снова бормотал слова молитвы. Его руки тряслись. Некоторые солдаты воткнули шомполы в сырой дерн, чтобы они были под рукой, когда понадобится перезарядить винтовку.
– Ждите ребята, ждите, – повторял сержант, видя беспокойство на юных лицах. Полковник галопом промчался позади шеренги, копыта его лошади обдали их струей воды с грязью.
– Где они? – спросил один из солдат.
– Скоро увидишь, – ответил другой. В центре шеренги на фоне тусклого неба ярко сияли знамена.
Где-то в ночи затрещала оружейная стрельба, словно горел сухой тростник. Грохот пушки заставил солдат подскочить. С того фланга доносились дьявольские крики, а дым плыл над мокрой землей, но перед ньюйоркцами по-прежнему не было видно врага.
Выстрелила еще одна пушка, выплюнув на тридцать ярдов облако дыма. За спинами нью-йоркского полка в воздухе разорвался снаряд, свидетельство того, что батарея мятежников находилась где-то поблизости.
Один из ждущих солдат из Нью-Йорка внезапно согнулся и выблевал все содержимое желудка – галеты и кофе – на траву.
– Полегчает, когда их увидите, – рявкнул сержант. Из леса выпрыгнул еще один олень, помчавшись на север, в дым и грохот, а потом резко развернулся и поскакал вдоль шеренги северян.
Между деревьев замелькали тени, тусклый свет отражался от оружия, а среди сосен показался яркий флаг мятежников.
– Готовьсь! Цельсь! – выкрикнул полковник нью-йоркского полка, и семьсот винтовок прижались к семистам плечам. Застрельщики уже открыли огонь, стоя у затопленных окопов, и выщербленная земля покрылась дымками, дрейфующими с ветром на север.
– Ждать! Ждать! – приказал сержант. Лейтенант срезал саблей траву. Он пытался сглотнуть, но у него в глотке пересохло. Уже много дней он страдал запором, но внезапно ощутил, что в кишках забулькало.
– Не стрелять! Дождитесь их! – сержант сделал шаг назад из первой шеренги.
А потом внезапно они появились, те самые враги, о которых они все читали и слышали, над которыми смеялись, и они имели плачевный вид – все в обносках, неровная линия ободранных людей в грязно-коричневой и мышино-серой форме, выступившая из тени дальнего леса.
– Пли! – полковник вытащил саблю и взмахнул ей. Первая шеренга нью-йоркского полка скрылась в дымовой завесе.
– Пли! – крикнул капитан артиллерии, и в край леса со свистом полетели снаряды, разорвавшись с необычно маленькими облачками дыма. Солдаты прочищали дула орудий и заталкивали картечь поверх пороховых зарядов.
– Вы их остановите, ребята! Удержите их! – капеллан ньюйоркцев расхаживал туда-сюда за спинами рот, с библией в одной руке и револьвером в другой. – Пошлите их души к Господу, ребята, отправьте мерзавцев к славе. Отлично! Хвала Господу, цельтесь низко!
– Пли! – из ствола пушки вылетел заряд картечи и словно огромный веер взъерошил неровную поверхность земли.
Мятежники были отброшены, их кровь разрисовала причудливыми узорами оставленные ночным ливнем лужи. Стальные шомполы застучали по дулам винтовок, когда ньюйоркцы начали перезаряжать оружие.
Дым от их залпа поредел, и они смогли рассмотреть, что враг по-прежнему продвигается, хотя теперь маленькими группами, которые останавливались, становились на колени, стреляли, а потом снова шли вперед и время от времени издавали странное улюлюканье, знаменитый боевой клич мятежников.
Их новое боевое знамя, выглядывающее из-за деревьев, выглядело кровавым.
– Пли! – скомандовал сержант, наблюдая, как одна из групп мятежников остановилась. Два человека в серых мундирах упали. В дыму кувыркался случайно оставленный в дуле шомпол.
Пули мятежников вонзились в бревна и ветки завала, а другие просвистели над головами. Застрельщики северян побежали назад, оставив бесполезные окопы снайперам южан.
Дым начал накрывать поле битвы рваной пеленой, за которой мятежники превратились просто в силуэты, обозначенные вырывающимся из винтовок пламенем.
Пушка откатилась на лафете, оставив глубокие следы во влажном дерне. Не было времени делать амбразуры как следует, с твердым основанием, удалось лишь воздвигнуть грубую стену перед пушками, которые теперь выплевывали смертоносную картечь.
Каждая двенадцатифунтовая пушка уже дважды выстрелила картечью, которую заталкивали в дуло поверх двух с половиной фунтов пороха, так что каждый снаряд выпускал в воздух пятьдесят четыре ружейные пули полтора дюйма диаметром каждая. Содержащие картечь снаряды были сделаны из разрывающегося при выстреле олова, а пули находились внутри в смеси опилок, исчезающих в пламени еще в дуле пушки.
Пули вонзались в стволы деревьев позади атакующих мятежников, шлепались в мокрую землю или разрывали тела конфедератов. С каждым выстрелом пушки откатывались всё дальше, следы от их колес в мягкой земле становились всё глубже, а у канониров не было ни сил, ни времени, чтобы вытащить тяжелые орудия из засасывающей их грязи.
Приходилось опускать стволы пушек, чтобы компенсировать их углубление в почву, но они по-прежнему выполняли свою работу, сдерживая атаку мятежников. Неприятные вопли мятежников прекратились, их сменил свист картечи, врывающейся в дальний лес.
– Вы их побеждаете! Побеждаете! – полковник ньюйоркцев привстал на стременах, чтобы крикнуть эти слова своим солдатам. – Вы их напугали, – сказал он, а потом приглушенно выдохнул, когда пуля вошла ему в глотку.
Полковник начал мотать головой, как будто ему жал воротник. Попытался заговорить, но вместо слов изо рта появилась лишь кровь и слюна. Он завалился в седле с выражением удивления на бородатом лице, а сабля выпала из руки и задрожала, воткнувшись в землю.
– Ребята молодцы, сэр, просто молодцы! – за полковником скакал майор, который потрясенно наблюдал, как его командир медленно вывалился из седла. Лошадь полковника заржала и рысью помчалась вперед, потащив седока за собой за запутавшуюся в стремени левую ногу.
– Боже ты мой, – произнес майор. – Доктора! Доктора!
Еще одна пушка издала глухой звук, выпустив заряд картечи, только на сей раз пули вонзились в ряды ньюйоркцев, защелкав по завалу из веток и свалив четырех человек, покатившихся кувырком в обратном направлении. Грохнула еще одна пушка, и майор увидел, что мятежники поставили два орудия на своем левом фланге и снимают с передков еще два.
Он развернул лошадь, чтобы подъехать к оказавшемуся под угрозой флангу, но стоявшая там рота уже отступала. На том фланге были и другие войска северян, но они находились слишком далеко, чтобы прийти на помощь, а кроме того, те солдаты отражали атаки другой группы мятежников.
– Сдерживать их! Сдерживать! – крикнул майор, но появление у южан артиллерии подняло мятежникам дух, и теперь фигуры в сером приближались к завалу из веток, а огонь их ружей стал более смертоносным.
Раненые хромали и ползли подальше от рядов ньюйоркцев в поисках помощи от музыкантов, служивших также санитарами.
Убитых вынесли из шеренги северян, а оставшиеся в живых в центре строя сомкнули ряды. Во рту у них пересохло от соленого пороха, который они лизали, разрывая обертку патрона, а лица почернели. Пот прочертил светлые полоски на черных лицах.
Они заряжали и стреляли, заряжали и стреляли, зажмуриваясь, когда тяжелые винтовки ударялись о покрытые синяками плечи при отдаче, а потом снова заряжали и стреляли.
Земля позади мятежников была усеяна убитыми и ранеными, основные потери пришлись на те места, где заряды картечи ворвались в продвигающиеся шеренги.
Новое знамя южан с усеянным звездами голубым крестом на ярком красном поле разорвала картечь, но какой-то солдат подобрал древко и побежал вперед, пока пуля янки не раздробила ему ногу, и флаг снова упал. Его подобрал другой человек, и дюжина солдат из Нью-Йорка начала по нему палить.
Сержант янки наблюдал за тем, как мальчишка установил на место пулю, но шомпол вошел в дуло лишь на двадцать дюймов, а потом остановился. Сержант протолкнулся через строй и схватил его винтовку.
– Нужно стрелять, черт тебя дери, а потом уже запихивать следующую пулю, – сержант полагал, что мальчишка установил в винтовку уже четыре или пять зарядов и каждый раз забывал взвести курок с капсюлем. Сержант отбросил винтовку и подобрал оружие погибшего солдата.
– Вот зачем Господь дал тебе капсюли, парень, чтобы убивать мятежников. Так что давай, за работу.
Майор нью-йоркского полка развернулся и промчался галопом мимо тела полковника к ближайшей батарее янки, где его лошадь подскользнулась в грязной жиже и остановилась.
– Разве вы не можете смести те пушки? – спросил он, указывая саблей на артиллерию мятежников, накачивающую поле боя дымом.
– Мы не можем передвинуть пушки! – отозвался лейтенант-артиллерист.
Орудия северян так глубоко погрузились в грязь, что даже общими усилиями людей и лошадей их невозможно выло вытащить. Над головами просвистел снаряд и разорвался прямо позади палаток ньюйоркцев.
Две пушки северян выстрелили, но они уже завязли так глубоко, что картечь лишь со зловещим воем пролетела над головами мятежников.
А потом снова раздался этот странный вопль, жуткий и леденящий кровь, одновременно означавший и безумие, и противоестественную радость от убийства, и скорее именно этот звук, а не звуки ружейной или артиллерийской пальбы, убедил ньюйоркцев, что они выполнили свой долг.
Они отошли от завала из веток, по-прежнему стреляя во время отступления, но стремясь ускользнуть от ужасов картечи и винтовок, которые рвали баррикаду в клочья и выбивали из рядов янки всё новых людей.
– Спокойно, ребята, спокойно! – призвал майор, увидев отступление своих войск.
Раненые умоляли отступающий батальон забрать их с собой, но каждый здоровый солдат, бросивший винтовку, чтобы помочь раненому, означал, что станет одной винтовкой меньше для сдерживания атаки. Стрельба мятежников усиливалась, а ньюйоркцев – затихала, но всё равно еще не нюхавшие пороха ньюйоркцы храбро себя показали. Они стреляли при отступлении и не ударились в панику.
– Горжусь вами, ребята! Горжусь! – крикнул сухим ртом майор, а потом завопил, когда его левую руку словно ударили кувалдой. Он недоверчиво уставился на кровь, которая внезапно густым потоком хлынула из рукава.
Он попытался двинуть рукой, из которой сочилась кровь, но мог пошевелить только мизинцем, и потому поднял руку, и кровь прекратила капать. Он почувствовал какую-то странную слабость, но отбросил это чувство, как не имеющее значения.
