Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 106 страниц)

Один из солдат не мог сдержать слезы. Он был безбородым юнцом, дезертировавшим, потому что его шестнадцатилетняя жена сбежала с его же дядей, а теперь ему предстояло умереть на этом зеленом поле из-за того, что он слишком сильно ее любил. Он поднял глаза на капеллана и попытался вымолвить свою последнюю просьбу, но капеллан просто повысил голос, так что бесполезную мольбу никто не услышал. Двое других не выказывали никаких эмоций, даже когда оркестр закончил похоронную мелодию, и после последнего нестройного звука барабанов настала неожиданная тишина.

Капеллан тоже закончил молитву. Он оступился, когда попятился от жертв. Место капеллана занял штабной офицер и громким и медленным голосом, который доносился до самых задних рядов двадцати четырех тысяч свидетелей, зачитал выдвинутые против этих троих обвинения и вердикт военного трибунала. Закончив эту малоприятную речь, он сделал шаг назад и посмотрел на трех ротных офицеров.

– Выполняйте.

– Нет, Бога ради, умоляю, нет! – попытался сопротивляться юнец, но два его товарища потащили его к столбу и привязали веревкой.

Трое осужденных были в сорочках, панталонах и драных башмаках. Сержант завязал глаза рыдающему юноше и велел ему прекратить нытье и умереть как мужчина. Двое других дезертиров отказались от повязки на глаза.

– Готовьсь! – выкрикнул штабной офицер, и больше сотни винтовок взметнулись к плечам. Некоторые целились в сторону, некоторые демонстративно не взвели курки, но большая часть подчинилась приказу.

– Цельсь! – приказал штабной офицер, и два нервничающих солдата вместо этого спустили курки. Обе пули не попали в цель.

– Ждать! – рявкнул сержант. Ротный офицер закрыл глаза, а его губы шевелились в молчаливой молитве, пока он ждал приказа стрелять. Один из обреченных плюнул на траву. Адъютанту Ли, не ожидавшему этим утром стать свидетелем смерти, показалось, будто все три дивизии затаили дыхание, а Джексон с высоко поднятой левой рукой был похож на каменное изваяние.

– Нет, умоляю, нет! – крикнул юнец. Его голова с завязанными глазами болталась из стороны в сторону. – Нэнси! – в отчаянии воскликнул он. – Моя Нэнси!

Штабной офицер сделал глубокий вдох.

– Пли!

Внезапно поднялось облако дыма. Громкий звук залпа прокатился по полям, вспугнув птиц в дальнем лесу.

Все трое забились в конвульсиях, а их сорочки окрасились кровью. Ротные офицеры подошли к трем столбам с приведенными в готовность револьверами, но лишь один осужденный был еще жив. Из его развороченной грудной клетки с пузырями вырывался воздух, а бородатая голова дергалась. Офицер взвел револьвер, задержал дыхание и попытался унять дрожь в руке. На пару секунд показалось, будто он не способен свершить этот акт милосердия, а потом он сумел нажать на спусковой крючок, и голову выжившего размозжила пуля. Капитан отвернулся, и его вырвало в открытую могилу, а оркестр заиграл "Старина Дэн Такер". Адъютант Ли наконец-то выдохнул.

– Положите их в ящики! – приказал сержант, и солдаты бросились, чтобы перерезать держащие мертвецов веревки, подняли их и положили в открытые гробы, которые затем поставили на насыпь из красной глины, чтобы любой мог рассмотреть трупы.

– Снимите повязку с юнца, – велел сержант и подождал, пока с глаз юного рогоносца снимут повязку.

Потом один за одним полки маршировали мимо мертвецов. Солдаты из Виргинии и Джорджии, из обеих Каролин и Теннесси, из Алабамы и Луизианы – всем продемонстрировали три трупа, а после пехоты прошла артиллерия и инженерные войска, и всё это, чтобы они заглянули в глаза засиженных мухами мертвецов, чтобы уяснили, какая судьба ожидает дезертиров. Генерал Джексон первым осмотрел трупы, пристально вглядевшись в их лица, будто пытаясь понять, какой мотив мог побудить человека к непростительному греху дезертирства.

Как христианин, генерал должен был верить, что такие грехи можно искупить, но как солдат не мог представить ни одного из этих троих заслужившими вечный покой, и его лицо не отражало ничего кроме отвращения, когда он дернул поводья своей лошади и направил ее в сторону фермы, служившей ему штабом.

Именно там, в украшенной старинным портретом президента Джорджа Вашингтона и более новым изображением президента Джефферсона Дэвиса гостиной, генерал исполнил свой второй за сегодня малоприятный долг. Он стоял с прямой, как палка, спиной у портрета Вашингтона с тремя старшими офицерами по бокам, вызвав к себе генерала Вашингтона Фалконера.

Гостиная была небольшой и казалась еще меньше из-за стола с разложенной на нем картой, заполнявшего почти всё пространство между побеленными стенами. Войдя в комнату, Вашингтон Фалконер оказался стиснутым в тесном пространстве и перед лицом четырех человек за столом с картой, их позы и выражения лиц были суровы, как у судей. Он ожидал, что сядет напротив генерала, но вместо этого их встреча явно носила формальный характер, и Вашингтон Фалконер чувствовал себя еще более неуютно перед этой пугающей перспективой. Он был со взятой взаймы саблей и в чужом кителе по меньшей мере на размер больше. По его золотистой бороде заструился пот. Маленькая гостиная провоняла немытым телом и грязной одеждой.

– Генерал, – осторожно поприветствовал Джексона Фалконер, стоя напротив командующего.

Джексон сперва не ответил, лишь пристально уставившись на белокурого Фалконера. На лице генерала застыло то же выражение, как когда он рассматривал трех дезертиров с раздробленной грудью и открытыми ртами, лежащих в дешевых сосновых гробах, и Фалконер, который не мог выдержать натиск этого взгляда голубых глаз, виновато отвернулся.

– Я отдал приказ, – наконец заговорил Джексон своим резким высоким голосом, – чтобы все переправы через Рапидан охранялись.

– Я... – начал Фалконер, но внезапно был прерван.

– Молчать! – даже три штабных офицера почувствовали приступ ужаса от ярости этой команды, а Вашингтон Фалконер заметно содрогнулся. – Я отдал приказ, – повторил Джексон, – чтобы все переправы через Рапидан охранялись. Солдаты вашей бригады, Фалконер, обнаружили не нанесенный на карту брод и проявили сообразительность, выполнив мой приказ. А вы... – здесь генерал сделал долгую паузу, во время которой его тело задрожало, а губы скривились в злобной гримасе, – велели им отойти.

– Я... – снова начал Фалконер, но на сей раз был остановлен не словами командующего, а просто взглядом его голубых глаз.

– Каков ущерб? – Джексон резко повернулся к тому из адъютантов, которому он больше всего доверял, майору Хочкиссу, вымуштрованному и старательному человеку, ему было поручено выяснить правду относительно ночного набега. Хочкисс прибыл к тому, что осталось от штаба бригады Фалконера, на заре и потратил следующие два часа, допрашивая выживших, и теперь сухим нейтральным тоном огласил скорбный список.

– Четырнадцать погибших, сэр, – сказал Хочкисс, – и двадцать четыре серьезных ранения. Это что касается солдат, но убито еще по меньшей мере шестеро гражданских, трое из которых, а, может, и больше – женщины. Мы не узнаем наверняка до того, как руины таверны достаточно остынут, чтобы их можно было прочесать.

Информация Хочкисса звучала еще ужаснее от того, что была произнесена бесстрастным тоном. Среди погибших значился майор Хинтон, а капитан Мерфи был так тяжело ранен, что все были уверены, что скоро его имя присоединится к этому мрачному списку.

– Среди убитых также капитан Толлисер, мой адъютант, – угрожающе заметил Джексон.

Все молчали.

– Капитан Толлисер был сыном моего хорошего друга, – продолжил некролог своего адъютанта Джексон, – и верным рабом Божьим. Он заслужил лучшей участи, чем быть забитым до смерти ночными налетчиками.

Где-то в глубине дома мужской голос неожиданно затянул "О нежное имя Христа". В дальней комнате тренькнули кастрюли, а потом гимн был прерван смехом. Звон кастрюль разбудил полосатую кошку, спящую на подоконнике гостиной. Она выгнула спину, зевнула, медленно вытянула передние лапы и начала умываться. Майор Хочкисс снова заглянул в свой список.

– Что касается материальных потерь, сэр, я предварительно оценил их в шестьдесят тысяч винтовочных патронов, сгоревших во время пожара, плюс восемьдесят шесть ящиков пороховых зарядов и тридцать восемь ящиков простых снарядов. Сгорели два передка, четыре зарядных ящика и три фургона, и забрали как минимум шесть лошадей, – Хочкисс сложил список, а потом поднял презрительный взгляд на Вашингтона Фалконера. – Враги также унесли два боевых знамени.

Воцарилась очередная болезненная пауза. Казалось, что она продлилась целую вечность, пока, наконец, Джексон не заговорил снова:

– А как налетчики переправились через реку?

– В месте под названием брод Мертвой Мэри, – ответил Хочкисс, – который должным образом охранялся до прошлой ночи. Налетчики прорвались, когда караул был отозван и помещен под стражу. Налетчики также потеряли одну лошадь, – саркастическим тоном добавил эту подробность суровый сухарь Хочкисс, когда-то преподававший в школе. Фалконер покраснел.

– И именно по вашему приказу, генерал, – сказал Джексон, проигнорировав сарказм Хочкисса, – брод оставили неохраняемым.

На сей раз Фалконер попробовал выступить в свою защиту. Он быстро поднял глаза, но так и не смог встретиться взглядом с Джексоном и потому снова опустил голову. Он хотел сказать, что лишь пытался установить в бригаде дисциплину и что прошлой ночью лишился своей драгоценной сабли, и что хуже всего, это унижение было делом рук его собственного сына. И это унижение было не единственным, потому что его слуга Нельсон вернулся тем же утром с ужасными новостями о рейде Адама в Семь Источников, то есть сын Фалконера атаковал и отца, и мать, и это двойное предательство наполнило глаза генерала слезами.

– Вам придется что-то сказать, Фалконер, – произнес Джексон.

Фалконер откашлялся.

– Всякое случается, – жалко предположил он и пожал плечами. – Брода не было на карте, сэр, это просто неглубокое место. Может, из-за отсутствия дождей, – он понял, что по-идиотски запинается, и попытался взять себя в руки. Черт побери! Разве он не один из богатейших людей Виргинии? Землевладелец, который мог бы купить этого Болвана Джека уже миллион раз? И Фалконер попытался припомнить все смешные истории про Джексона: как генерал преподавал в воскресной школе для негров, как отдавал десятую часть доходов церкви и принимал холодную ванну в шесть утра ежедневно, и зимой, и летом, и как поднимал в воздух левую руку, чтобы приток крови не дал загноиться старой ране, но почему-то список этих эксцентричных и дурацких поступков Джексона не вселил в Фалконера уверенность. – Я решил, что этот брод не особо важный, – только и сумел он сказать.

– А что вы решили насчет моих приказов?

Фалконер нахмурился, не поняв вопроса.

– Я приказал охранять все броды, вне зависимости от их важности, – добавил Джексон. – Вы посчитали, что я просто развлекался, отдавая подобные распоряжения?

Побежденный Фалконер мог только пожать плечами.

Джексон секунду помолчал, а потом вынес вердикт.

– Вы разжалованы с должности командующего, генерал, – голос Джексона звучал грубее обычного не столько из-за того, что Фалконер пренебрег своим воинским долгом, но и из-за слез, которые Джексон заметил в его глазах. Генерал Джексон не возражал против слез, когда они были на своем месте – скажем, у смертного одра или при размышлениях о чудесном воскрешении Христа, но только не в глазах человека, говорящего о долге. – Вы незамедлительно покинете расположение армии, – продолжил Джексон, – и направитесь в Военный департамент для получения дальнейших указаний. Если для вас последуют дальнейшие указания, я же всецело надеюсь, что их не будет. Свободны!

Фалконер поднял голову. Он сдержал слезы, и на мгновение показалось, что собирается высказать протест против такого сурового приговора, но потом развернулся и без единого слова покинул комнату.

Джексон подождал, пока дверь захлопнется.

– Генералы-политики, – с горечью произнес он, – так же годны для войны, как комнатные собачки для охоты.

Он потянулся за списком майора Хочкисса и прочел его скорбную статистику, не показывая ни единого знака сожаления или удивления.

– Примите меры по замене Фалконера, – сказал он, протянув бумагу штабному офицеру обратно. Потом он взял свою поношенную фуражку, чтобы быть готовым нанести визит в штаб генерала Ли. Пока он шел к двери, ему в голову пришла еще одна мысль, и он остановился, нахмурившись:

– Враг неплохо справился, – сказал Джепксон, по-видимому, самому себе, – значит, нам просто придется справиться еще лучше.

Только к полудню руины таверны Маккомба достаточно остыли, чтобы рабочая партия могла достать тела из пекла развалин, но всё равно людям пришлось работать, обмотав башмаки и руки мокрыми тряпками. Яростный огонь превратил трупы в угли, эти хрупкие людские останки возмутительно пахли жареной свининой. Старбак приглядывал за работами. Он еще официально находился под арестом, но больше никто не желал брать ответственность за спасательные работы, и потому, когда бригада отмаршировала наблюдать за экзекуцией и пока генерал Фалконер ожидал в штабе генерала Джексона, Старбак взял из своей роты дюжину человек и направил их на работы.

– Так что происходит? – спросил Старбака Траслоу на заре, когда первые лучи солнца осветили чернеющие и дымящиеся развалины.

– Не знаю.

– Вы под арестом?

– Не знаю.

– Кто командует Легионом?

– Медликотт, – ответил Старбак. Ночью его назначил Фалконер.

– Дэн Медликотт! – с отвращением произнес Траслоу. – Какого дьявола он его назначил?

Старбак промолчал. Он был унижен этим назначением, потому что стал капитаном задолго до Дэниела Медликотта, который получил это звание на весенних выборах с помощью взяток, но Старбак также понимал, что Вашингтон Фалконер никогда бы не назначил его командующим Легионом.

– У меня есть для вас работенка, – сказал он Траслоу. – От пленного нет никакого прока.

Человека, которого они захватили, звали Спарроу, и он был выходцем из виргинского округа Пендлтон, одного из тех капризных западных округов, что присягнули на верность Союзу.

– Я заставлю сучку визжать, – радостно заверил Траслоу.

Утро казалось бесконечным. Основная часть Легиона присутствовала на казни трех дезертиров, но даже эти солдаты, вернувшись в лагерь, выглядели оглушенными и ошарашенными ночными событиями. Из всех капитанов Легиона лишь Медликотт, Мокси и Старбак остались целыми и невредимыми, а из тех офицеров, которые присутствовали на праздничном ужине майора Хинтона, лишь лейтенанту Дейвису удалось выжить без серьезных ранений. Он получил царапину от пули в левом предплечье, но избежал страшной бойни, спрятавшись за небольшой церковью.

– Я мог бы сделать что-то большее, – не переставал повторять он Старбаку.

– И умереть? Не глупи. Если бы ты открыл огонь, они бы погнались за тобой и пристрелили бы, как собаку.

Дейвис содрогнулся от воспоминаний. Это был высокий и худой молодой человек в очках, тремя годами старше Старбака и с постоянным выражением тревоги на лице. До начала войны он работал в адвокатской конторе своего отца и часто признавался Старбаку в своих страхах, что никогда не сможет овладеть всеми хитросплетениями этой профессии.

– Они знали, что в доме женщины, – сказал он теперь Старбаку.

– Я знаю. Ты мне уже говорил, – тон Старбака был черствым и безапелляционным. С его точки зрения, не было никакого смысла бесконечно обсуждать ночную трагедию в тщетных попытках найти утешение. Нужно было расчистить место событий, отомстить за них и позабыть, вот почему он направил свою роту вытаскивать тела из сгоревший дотла таверны. Дейвис пришел понаблюдать за работами, возможно, чтобы напомнить себе, что он едва спасся от участи этих обугленных и съежившихся тел.

– Мерфи сказал им, что внутри женщины, – негодующе произнес Дейвис. – Я это слышал!

– Не важно, – ответил Старбак. Он наблюдал за близнецами Коббами, копающимися в пепле в центре сгоревшего здания. Изард Кобб нашел несколько монет и доску для игры в криббидж из слоновой кости, которые каким-то образом уцелели в пожаре. – Отдайте это сержанту Ваггонеру! – крикнул им Старбак. Только что получивший повышение Ваггонер был назначен ответственным за сбор тех немногих жалких ценностей, которые удалось спасти из сгоревшей таверны.

– Но это важно! – запротестовал Дейвис. – Они убили женщин!

– Бога ради... – Старбак повернулся в сторону бледного близорукого Дейвиса, – ты скоро получишь чин капитана, и твоим солдатам не захочется слушать про то, что прошлой ночью пошло не так. Они захотят услышать, как ты намереваешься найти проклятого сукиного сына, который это сделал, и прикончить его.

Дейвис выглядел потрясенным:

– Чин капитана?

– Полагаю, что да, – подтвердил Старбак. Ночной ужас буквально обезглавил Легион Фалконера, и это значило, что либо многих повысят в звании, либо придется переводить людей из других полков.

– Может, Дятел вернется? – с тоской спросил Дейвис, словно полковник Бёрд мог справиться со всеми проблемами Легиона.

– Дятел вернется, когда его подлатают, – заявил Старбак, – то есть не раньше, чем через несколько недель.

Он внезапно повернулся, чтобы снова взглянуть на руины.

– Кобб! Если прикарманишь это серебро, я тебя повешу!

– Я ничего не прикарманил! Хотите меня обыскать?

– Я обыщу твоего брата, – отозвался Старбак, и понял, что его подозрения в том, что Изард Кобб передал монеты своему брату Итану, оказались чистой правдой. – Отдай деньги сержанту Ваггонеру, – велел он Итану Коббу и проследил, чтобы его приказ был исполнен. – А теперь вытащите вон то тело, – он указал на почерневшую фигуру одной из поварих Маккомба.

Изард Кобб изобразил ужас.

– Она же негритянка, капитан! – запротестовал он.

– Если бы она выжила, ты был бы рад завалить ее в постель, так что теперь можешь отнести ее в могилу. И со всем уважением!

Старбак подождал, пока братья Коббы нагнулись, чтобы выполнить задачу, а потом обернулся к Дейвису.

– Ленивые сукины дети.

– Все Коббы ленивы, – согласился Дейвис, – и всегда такими были. Их семья испоганила кусок превосходной земли в низине у ручья Хэнки, просто истощили ее и привели в негодность. Такая жалость.

Его осведомленность в подобных вещах служила напоминанием о том, что Легион до сих пор главным образом состоял из людей, живущих в радиусе дневной прогулки от Фалконера, из людей, которые знали друг друга, семьи своих товарищей и род их занятий. Люди вроде чужака Старбака являлись исключением. Это чувство принадлежности к одной сплоченной семье только добавляло полку боли – когда майор Хинтон был убит, Легион потерял не только старшего офицера, но и друга, помощника церковного старосты, зятя, кредитора, товарища по охоте и, прежде всего, соседа, а со смертью капитана Мерфи потерял бы и еще одного.

– Но всё равно, – заявил Дейвис, – Дэн Медликотт – порядочный человек.

Старбак считал Дэниела Медликотта пронырливым, нескладным и трусливым, но он также знал, что лучше его не критиковать перед лицом земляков. Он повернулся, чтобы посмотреть, как Итан Кобб отряхивает от пепла искореженное тело. Допрос с пристрастием, проведенный Траслоу с захваченным кавалеристом, выявил, что за резню нес ответственность не Адам, а человек по имени Блайз, но Старбак всё равно ощущал страшную злость на своего былого друга. Адам так долго разглагольствовал о высокой морали, читая проповеди о священном деле Севера, а теперь приехал с людьми, убивающими женщин.

– Старбак! – позвал полковник Свинерд со стороны дороги у сгоревшего обоза.

Старбак велел Траслоу принять командование, а потом подошел к Свинерду.

– Пять погибших женщин, – хриплым голосом доложил Старбак итоговые цифры. – Две поварихи, жена Маккомба и две девушки наверху.

– Шлюхи?

– Они были вполне порядочными девушками, – ответил Старбак. – По крайней мере, одна из них.

– Я думал, посещение таверны запрещено?

– Так и было, – согласился Старбак.

– И я не думал, что у вас есть хоть какие-то деньги.

– У меня их и нет, но она была доброй девушкой.

– В смысле, доброй к вам, – язвительно заметил Свинерд и вздохнул. – Я помолюсь за вас, Старбак, непременно.

– Ее звали Фицджеральд, – сказал Старбак, – она из Ирландии. Ее муж сбежал и оставил ее с кучей долгов, так что она просто пыталась их выплатить, – он замолчал, внезапно переполненный жалостью к подобной ужасной жизни и смерти. – Бедняжка Кейт, – произнес он. Нат надеялся, что Салли Траслоу сможет помочь девушке, например, найдет ей более доходную работу в Ричмонде, но теперь Кейт Фицджеральд превратилась в ожидающее у неглубокой могилы скрюченное тело. – Мне нужно выпить, чёрт возьми, – с горечью заявил Старбак.

– Нет, не нужно, – возразил Свинерд, – потому что нас с вами вызвали в штаб. Чтобы повидаться с Джексоном, а он не тот человек, к которому можно явиться, когда от вас несет виски.

– Хрень Господня! – ругнулся Старбак. Он надеялся, что после ночного рейда его неприятности закончились, но теперь, похоже, Джексон лично заинтересовался его проступком. – И чего хочет Безумный Джек?

– Откуда мне знать? – пожал плечами Свинерд. Он шаркнул ногой по дороге, на которой до сих пор оставались следы от копыт ночных налетчиков. – Сейчас он разговаривает с Фалконером.

– Который наговорит про нас гадостей.

– Но мы были правы насчет брода Мертвой Мэри, – с надеждой произнес Свинерд. – Может, Джексон это признает?

– Может, – согласился Старбак, хотя и без особой надежды, что восторжествует справедливость. Генералу Вашигтону Фалконеру, без сомнений, дадут по рукам, но полковники и капитаны, в особенности нищие полковники и капитаны, являются гораздо более удобными козлами отпущения в любых бедах. Прошлой ночью, когда он захватил в броде пленного, Старбак был уверен, что сможет побороть враждебность Фалконера, но разговаривая с адъютантом Джексона, майором Хочкиссом, он не уловил ни единого проблеска понимания или сочувствия, лишь сухое неодобрение. Справедливость, решил он, – это редкая субстанция. Он выругался на несправедливость судьбы, а потом сменил предмет разговора, выудив из кармана клочок бумаги. – Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Джо Гэллоуэй? – спросил он полковника.

Свинерд на секунду задумался, а потом кивнул.

– Кавалерист. В регулярной армии. Никогда с ним не встречался, но слышал о нем. А что?

– Он командовал налетом прошлой ночью.

Старбак поведал обо всем, что узнал о кавалерийском полке Гэллоуэя, что его набрали из предателей-южан, которые могли передвигаться по тропам земли Дикси[79]79
  "Дикси" – американская песня, один из неофициальных гимнов южных штатов США. Во время Гражданской войны в США была очень популярна среди конфедератов. Первый раз песня была исполнена в 1859 году в Нью-Йорке. Автором считается Дэн Эмметт, уроженец Огайо.


[Закрыть] с той же легкостью, как и кавалерия южан, и как капитан Билли Блайз возглавил отряд, окруживший и опустошивший таверну из своих многозарядных винтовок.

– Откуда вы всё это узнали? – удивился Свинерд.

– От пленного.

– Удивлен, что он вам так много рассказал, – сказал Свинерд, безутешно глядя на опаленное поле, на котором стояли сгоревшие останки фургонов с боеприпасами.

– У него сложились теплые взаимоотношения с Траслоу, – ответил Старбак. – Похоже, у Гэллоуэя ферма неподалеку от Манассаса, которую он использует в качестве штаб-квартиры, и я питаю надежды, что однажды мы сможем туда добраться.

– Для чего?

– Для этого, – Старбак махнул рукой на руины таверны.

Свинерд пожал плечами.

– Не думаю, что нам предоставится такой шанс. Молодой Мокси говорит, что нас обоих пошлют на прибрежные оборонительные сооружения в Каролине.

– Мокси – просто жалкий кусок крысиного дерьма.

– Не сомневаюсь, что когда-то вы говорили то же самое и обо мне, – заметил полковник.

– О нет, сэр, – ухмыльнулся Старбак, – я никогда не был столь же любезен на ваш счет.

Свинерд улыбнулся, а потом уныло покачал головой.

– Будьте готовы через час, Старбак. Я подготовлю для вас лошадь. И не напивайтесь, ясно? Это приказ.

– Буду трезв, как стекло, обещаю.

Потому что ему нужно было похоронить шлюху и увидеться с генералом.

Участники налета майора Гэллоуэя не остались совершенно невредимыми. Невезучего Спарроу захватили в плен, один солдат из Мэриленда пропал, а капралу Харлану Кемпу, виргинцу, чьи знания и привели налетчиков к броду Мертвой Мэри, пуля попала в живот. Все эти потери были вызваны короткой и неожиданной стычкой у реки, и Кемп ужасно страдал. Он провел весь обратный путь то впадая в беспамятство, то вновь приходя в сознание, и каждые несколько минут умолял одного из поддерживающих его в седле товарищей оказать ему ту же милость, какую они сделали бы раненой лошади.

– Просто пристрелите меня, Христа ради, пристрелите меня, умоляю.

Адам нес винтовку капрала и один из захваченных флагов. Он постоянно оглядывался в поисках преследователей, но никто так и не появился, когда налетчики пересекли реку Робертсона, а потом Хазель и Эстэм, каждая речушка шире чем предыдущая разлилась после грозы, и, наконец, после полудня они подошли к переполненной реке Раппаханнок и были вынуждены проехать шесть миль вверх по течению, пока не нашли подходящий для переправы брод. В конце концов, уже находясь в безопасности на северном берегу, они поскакали на восток, в сторону железнодорожной станции в Билтоне.

В трех милях от города над их головами просвистел снаряд, разорвавшийся с фонтаном грязи и дыма всего в сотне шагов позади всадников. Гэллоуэй приказал развернуть звездно-полосатый флаг. Второй снаряд с воем вонзился в сосну, расщепив древесину с треском и дымом и напугав усталых лошадей, так что всадникам пришлось натянуть удила и вонзить в бока животных шпоры. За деревьями виднелись крыши Билтона и дым артбатареи, размещенной на краю одной из рощиц. Появился и другой дымок, на сей раз он принадлежал покидающему город паровозу.

– Не могли же мятежники захватить город! – воскликнул Гэллоуэй, велев знаменосцу энергичнее помахать флагом.

Пушка больше не выстрелила. Вместо этого к ним направился артиллерийский офицер-северянин, чтобы принести свои извинения, расспросить всадников и объяснить, что генерал Поуп беспокоится, что кавалерия мятежников может испытывать на прочность новые позиции армии федералистов на северном берегу Раппаханнок.

– Мы не видели кавалерии отступников, – сказал Гэллоуэй артиллеристу, а потом направился в переполненный суетящимися военными город.

Погрузившиеся на суда в Александрии и Манассасе и планировавшие прибыть в Калпепер войска ожидали новых приказов, а южнее Билтона тем временем снимали железнодорожное полотно, увозя его в безопасное место на север. Но поезда, груженные рельсами, уперлись в остановившиеся войсковые составы, следующие на юг, так что на станции оказались заперты как минимум восемь поездов. Ситуация на городских улицах выглядела не лучше. Солдаты разыскивали свои полки, полки разыскивали свои бригады, а бригады разыскивали свои дивизии.

Штабные офицеры, истекая потом, выкрикивали противоречащие друг другу приказы, тогда как горожане, в большинстве своем симпатизирующие мятежникам, наблюдая за происходящим, искренне веселились. Гэллоуэй и Адам в поисках врача для капрала Кемпа добавляли собственной суматохи. Вдобавок ко всему какой-то нервный артиллерист-северянин на окраине города каждые несколько секунд пускал в царящую над сельской местностью жару ядро, отгоняя несуществующих всадников-южан.

– Как тут не гордиться тем, что ты янки, а? – с горечью произнес Гэллоуэй, проталкиваясь сквозь творящийся хаос. – Я-то думал, эти ребята должны маршировать по Мейн-стрит в Ричмонде, а не убегать.

Наконец они нашли доктора, и Харлана Кемпа в конечном итоге сняли с лошади. Его штаны с высохшей на них кровью прилипли к кожаному седлу, поэтому пришлось их разрезать. Стонущего мужчину внесли в превращенный в госпиталь лекционный зал пресвитерианской церкви. Кемпу дали эфир, затем доктор извлек из живота пулю, но признался, что мало что может сделать для него здесь, в Билтоне.

– В вагоне одного из составов устроили госпиталь, – сообщил вымотанный доктор. – Чем быстрее он окажется в Вашингтоне, тем лучше, – особой надежды в его голосе не звучало.

Адам помог перенести Кемпа на носилках к станции, и медсестры Христианской санитарной комиссии приняли истекающего потом, дрожащего капрала. Госпиталь представлял собой спальный вагон, реквизированный у Нью-Йоркской Центральной дороги и по-прежнему сохранял следы мирного времени – плевательницы, отделанные бахромой занавески, гравированные абажуры. Ныне же роскошные места занимали четыре медсестры и пара армейских докторов, устроившиеся под защитой двух выцветших красных флагов, свисавших по обе стороны вагона – признак того, что вагон является госпиталем.

Оцинкованные экраны с просверленными отверстиями под крышей вагона должны были обеспечивать вентиляцию, но ветра не было, поэтому в вагоне воняло касторовым маслом, мочой, кровью и испражнениями. Майор Гэллоэуй прикрепил к воротнику Кемпа табличку с именем, званием и подразделениям, в карман же опустил несколько монет. Затем они с Адамом вышли из вагона и медленно зашагали вдоль гробов с надписями по трафарету, указывающими адрес отправления.

Тела убитых следовали в Поттстаун, штат Пенсильвания; Гошен, штат Коннектикут; Уотервлит, штат Нью-Йорк; Биддфорд, штат Мэн; Три Озера, штат Висконсин; Спрингфилд, штат Массачусетс; Аллентаун, штат Пенсильвания; Лиму, штат Огайо.

Адам поморщился, прочтя список городов и зная, что за каждым названием стоит семейное горе и скорбь жителей.

– Фалконер! Майор Гэллоуэй! – властный голос вырвал Адама из его размышлений. Сначала ни он, ни майор Гэллоуэй не поняли, кто их зовет, но вскоре увидели седого мужчину, яростно махавшего им из окна поезда. – Стойте там! – закричал мужчина. – Стойте там!

Преподобный Элиял Старбак, уступив дикой жаре, был одет в льняной сюртук, наброшенный поверх сорочки и белого воротничка священника. Привлёкши их внимание, он выбрался из набитого пассажирами вагона и спрыгнул на землю. Вместо потерянного цилиндра он надел потрепанную соломенную шляпу.

– Есть новости? – требовательно спросил он. – Хорошие, я надеюсь? Мы сейчас в них нуждаемся. Вы видите – мы отступаем?

Священник, произнося на ходу эти слова, подходил всё ближе к всадникам, расталкивая толпу пассажиров с помощью трости.

– Не понимаю я этого, решительно не понимаю. Мы сформировали армию. Величайшую армию, которую Господь когда-либо посылал на эту землю, но стоит мятежнику нахмуриться в нашу сторону, мы тут же разбегаемся, как вороватые детишки.

Резкие слова преподобного Старбака заставили нахмуриться некоторых старших офицеров Союза, находившихся неподалеку, но выглядел он облеченным такой властью, что никто не осмелился оспорить его мнение.

– Разумеется, нынче никто не уверен, могут ли они захватить Ричмонд или ограничатся обороной Раппаханнок. Повсюду полнейшая неразбериха, – мрачно бросил свое обвинение преподобный. – Если бы я заведовал церковью так, как правительство заведует армией, тогда, осмелюсь заявить, Сатана превратил бы Бостон в аванпост ада, и никто бы даже не пикнул. Плохо, просто отвратительно! Я надеялся принести домой новости получше.